Текст книги "Князь Меттерних: человек и политик"

Автор книги: Павел Рахшмир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Примерно сто лет спустя весьма схожее суждение можно найти в ранней книге Г. Киссинджера. Действительно, Меттерниху было не под силу преодолеть такие ключевые тенденции времени, как либерализм и национализм, но благодаря выдающемуся дипломатическому мастерству он мог отсрочить неизбежное. Возможно, политику австрийского канцлера «следовало бы мерить не постигшей его в конце концов неудачей, а продолжительностью времени, на которое ему удалось отсрочить поражение»[44]44
  Kissinger Н. A. Op. cit. Р. 174.


[Закрыть].

Из этого вытекает, что методы Меттерниха были адекватны стоявшей перед ним глобальной задаче. Ею было прежде всего сохранение большой многонациональной империи. Можно, конечно, упрекать канцлера, что он избегал сколько-нибудь серьезного реформирования Австрийской империи. Но неизбежно встает вопрос, а выдержала бы она испытание глубокой реформой?

Князь отнюдь не был «Дон-Кихотом легитимизма», как его нередко называли с легкой руки известного австрийского литератора А. Грильпарцера. Трудно сказать, была ли известна эта характеристика Ф. М. Достоевскому. Во всяком случае он ощущал изначальную противоположность между реальным и вымышленным персонажами. Интуитивно он судил вернее, чем непосредственно наблюдавший князя австрийский поэт. Один из разделов «Дневника писателя» озаглавлен Достоевским по принципу антитезы «Меттернихи и Дон-Кихоты»[45]45
  Достоевский Ф. М. Искания и размышления. М., 1983. С. 370–371.


[Закрыть]. Первые ассоциировались с прозаическим холодным расчетом, а вторые – с бескорыстной безоглядностью, возвышенными намерениями.

Да, князь бросал вызов времени. «Я люблю все, что противостоит напору времени»[46]46
  NP. Bd. 3. S. 336.


[Закрыть], – не без кокетства писал Меттерних. Но ему совсем не подходит роль романтического героя. В его борьбе со временем отсутствовали возвышенный трагизм и героика. Ему, как замечает Киссинджер, «недоставало духу преодолеть тупик, возникающий при исторических кризисах, и способности глянуть на пропасть не с отстраненностью ученого, а как на вызов, который необходимо преодолеть или погибнуть»[47]47
  Kissinger Н. A. Op. cit. P. 332.


[Закрыть].

Меттерних так и оставался грансеньором, в конце концов уступившим «силе вещей». Говоря об интеллектуальных дарованиях Меттерниха, о широте его познаний, способности к обобщению и умении ценить детали, такой крупный государственный деятель и историк, как Франсуа Гизо, отказывал своему австрийскому коллеге в одном: «Свойством, которого ему явно не хватало, было мужество, я имею в виду смелость инициативы и предприимчивость». «Он, – продолжал Гизо, – не находил радости в борьбе и страх перед опасностью у него сильнее, нежели стремление к успеху, достигаемому такой ценой»[48]48
  Цит. по: Srbik H. R. von. Metternich. München, 1925. Bd. 1. S. 316.


[Закрыть]. Приводя высказывание французского государственного деятеля, Г. фон Србик соглашается с ним. «У этой „чудесной натуры“, – говорит он о своем герое, – всегда отсутствовало величие: политическая страсть, железная энергия, созидающая нечто новое творческая сила»[49]49
  Ibidem.


[Закрыть].

Хотя кое-кто из авторов склонен демонизировать Меттерниха, но все же большинство писавших о нем делают упор на прозаичности его натуры, сибаритстве, гипертрофированном самомнении. Слова Д. И. Писарева звучат едва ли не упреком: «В личности Меттерниха нет того мрачного величия, которое можно заметить в исторических фигурах Людовика XI французского, Филиппа II испанского, Генриха VIII английского, нашего Ивана IV»[50]50
  Писарев Д. И. Указ. соч. С. 589.


[Закрыть]. С точки зрения российского демократа, «Меттерних был мелок в своих человеческих чувствах настолько же, насколько он был мелок и близорук в своих политических идеях и административных соображениях»[51]51
  Там же. С. 595.


[Закрыть].

С мнением Гизо и Србика в основном совпадают выводы Г. де Бертье де Совиньи: «Меттерних, бесспорно, крупная историческая фигура… Но вряд ли его можно назвать великим человеком»[52]52
  Bertier de Sauvigny G. de. Op. cit. P. 496.


[Закрыть]. В общем Меттерних «слишком благоразумен, чтобы быть истинно гениальным»[53]53
  Ibid. P. 497.


[Закрыть]. Его нельзя отнести и к разряду загадочных личностей: «Нет никакой „тайны Меттерниха“»[54]54
  Ibid. P. 493.


[Закрыть].

И на самом деле, ему были чужды сильные страсти, он не испытывал никакого внутреннего разлада. Даже такой расположенный к нему биограф, как Г. фон Србик, признавал, что князю была свойственна прямо-таки гротескная вера в собственную непогрешимость. Он даже не ощущал того, что нередко выглядел смешным из-за непомерного самомнения.

У Меттерниха был счастливый характер не только потому, что он не вступал в противоречие с самим собой. Важно и другое. Будучи пессимистом по большому, стратегическому счету (присущий консерватизму исторический пессимизм), он в повседневной жизни не терял оптимизма, отличался жизнелюбием, способностью наслаждаться всеми житейскими радостями. Преувеличенное представление о собственной значимости, несокрушимый апломб, неспособность признавать собственные ошибки все же не мешали ему быть любезным и обходительным, располагать к себе людей самого разного типа.

Было бы ошибкой поддаться внешнему впечатлению и считать его человеком поверхностным, недооценивать его интеллектуальный потенциал. Канцлер, несомненно, обладал задатками ученого; он отличался солидными познаниями во многих областях науки. Меттерних мог на равных общаться со светилами естественных наук и медицины. Его постоянно интересовали новейшие научные открытия.

В библиотеке князя уже в 1820 году насчитывалось 15 тысяч томов. У него были основания утверждать: «Моя библиотека содержит в себе весь мир»[55]55
  NP. Bd. 4. S. 538.


[Закрыть]. К концу жизни князя количество книг в его библиотеке удвоилось. Жена правнука канцлера княгиня Татьяна Меттерних могла непосредственно познакомиться с впечатляющим наследием знаменитого предка, сконцентрированным в музее замка Кёнигсварт. «Его терпение и работоспособность, – пишет о прадеде своего мужа княгиня, – были, по-видимому, столь же ошеломляющими, как и широта и многосторонность его интересов. В музее содержалась Библьиотека с тридцатью тысячами великолепно переплетенных книг, многие снабжены замечаниями, сделанными его рукой, и книги эти касаются любой из мыслимых областей знаний, включая естествознание, историю и археологию»[56]56
  Меттерних T. Женщина с пятью паспортами. СПб., 1999. С. 166.


[Закрыть]. О его образе жизни, не боясь преувеличения, можно сказать: ни дня без строчки, ни дня без книги. Ему было о чем разговаривать и с Гете, и с Бальзаком.

Этому довольно прозаическому и прагматичному человеку была не чужда сентиментальность, которая особенно проявилась в его отношении к музыке. Она доставляла князю наслаждение, родственное чувственному, нередко вызывая слезы. Меттерних сам любил музицировать в качестве исполнителя и дирижера в любительских концертах. Явное предпочтение он отдавал итальянским композиторам. Немецкая музыка, в том числе бетховенская, не вызывала у него отклика, казалась ему грубоватой. Особенно он ценил искусство пения, и его сердце было безоговорочно отдано бельканто. У канцлера находилось время, чтобы поддерживать контакты с некоторыми композиторами. Одно из последних его писем (11 апреля 1859 г.) было адресовано его любимому Дж. Россини. «Мир нуждается в гармонии», – писал князь. «Вы не имеете права молчать»[57]57
  NP. Bd. 8. S. 609.


[Закрыть], – убеждал он оставившего творческую деятельность музыканта и приглашал его в гости в Йоханнисберг. В салоне Меттерниха давали концерты Паганини, Лист, Тальберг. Находившегося в изгнании старого князя навещал «король вальса» И. Штраус. С человеческой точки зрения Меттерних ставил артистов выше ученых: «Хотя с головой у них бывает не все в порядке, зато у них доброе сердце. Что же касается ученых, то у них дело обстоит наоборот»[58]58
  Lettres du prince de Metternich a la comtesse de Lieven. P., 1909. P. 235.


[Закрыть].

При всей многогранности его личности Меттерних интересен прежде всего как дипломат, политический деятель. Довольно быстро политика поглотила его, стала его жизнью. Вряд ли можно согласиться даже с таким авторитетным ученым, как Г. фон Србик, по мнению которого, Меттерниху был присущ внутренний дуализм: между государственным деятелем и частным человеком. У него не было такого неутолимого честолюбия, как у Наполеона, такой железной воли, как у Бисмарка. В отличие от «самых великих людей», чья жизнь заполнена общественной деятельностью, Меттерних, как подчеркивал Србик, любил предаваться наслаждениям или находить удовольствие в семейном кругу. «Эти две половины его жизни никогда полностью не смыкались»[59]59
  Srbik H. R. von. Op. cit. S. 263.


[Закрыть], – заключает Србик.

Действительно, Меттерних – дитя утонченной аристократической среды, своего рода оранжерейное растение. Все это так. Тем не менее работал он по 15 часов в сутки. Наверное, ничто, кроме музыки, не могло отвлечь его от политики. Лучшим свидетельством тому является бесхитростный дневник его третьей жены, Мелани; и эта молодая женщина, чтобы быть рядом с мужем, сразу же с головой погрузилась в политический водоворот. Так что и семейная жизнь Меттерниха была неотделима от политики. Исключением можно считать, пожалуй, лишь очень кратковременный второй брак.

Сомнительно, чтобы политика поглощала Меттерниха меньше, чем Бисмарка. Дело скорее в том, что они принадлежали к разным эпохам, каждая из которых предъявляла к государственным мужам свои специфические требования. В соответствии с духом времени собственно дипломат в Меттернихе брал верх над политиком. По определению германского историка П. Родена, он принадлежал к «совершенному типу классического дипломата»[60]60
  Rohden P. R. Die Klassische Diplomatie. Von Kaunitz bis Metternich. Leipzig, 1939. S. 261.


[Закрыть]. В отличие от Бисмарка, он мог игнорировать такие факторы, как буржуазия и массы. Или, во всяком случае, не слишком считаться с ними. Главным для него было расположение государя. Причем его деятельность выглядела не только служением государю и империи, но и своего рода таинством, священнодействием, недоступным пониманию непосвященных. Дипломат такого типа является «до такой степени дипломатом», что это становится его второй натурой, в результате чего внешнеполитические подходы и нормы он переносит и на внутриполитические дела, трактуя их как международные проблемы.

Этот тип был обречен на исчезновение под натиском «века масс». Роден находит прочувствованные слова для своеобразной эпитафии по Меттерниху: «Иногда природа еще раз с удивительной щедростью наделяет красотой обреченный на вымирание вид, так и "мировой дух" вознаградил последнего представителя классической дипломатии за то, что он до конца держался на посту, указанном ему происхождением и судьбой. Ему досталась награда, в которой отказывали "только дипломатам" до и после Меттерниха: веку дали его имя»[61]61
  Ibidem.


[Закрыть].

Глава I. Выбор судьбы

I

Есть разные варианты начала биографического повествования. Можно попытаться сразу же заинтересовать читателя, создать вокруг книги ореол некой загадочности или начать с какого-то драматического эпизода, дающего ключ к психологии персонажа, его судьбе. Но в нашем случае, кажется, лучше бесхитростно и традиционно идти непосредственно от того, что принято именовать анкетными данными: дата и место рождения, происхождение, семейные связи. Они объясняют многие черты характера, выбор жизненного поприща, особенности карьеры нашего героя.

Хотя в жизни главного действующего лица книги было достаточно драматических ситуаций, резких поворотов, но все же прозаическое начало явно доминировало над романтическим. Это отнюдь не означает, что жизнь его была скучной и неинтересной; в ней было практически все, что может заинтересовать самого искушенного читателя. «История моей жизни, – говорил князь Меттерних, – не роман. Впрочем, и роман тоже». Ему же принадлежит высказывание, с которым нельзя не согласиться: «Моя биография может быть неблагоприятна для меня, но не должна быть скучна. Особенно те годы, в которые я разыгрывал шахматную партию с Наполеоном»[62]62
  Aus Metternich’s Nachgelassenen Papieren (в дальнейшем NP). Wien, 1881. Bd. 3. S. 332.


[Закрыть].

Когда 15 мая 1773 г. в семье графа Франца Георга Карла Меттерниха Виннебурга-Бейльштейна родился сын-первенец, вряд ли его родители могли помышлять даже в самых смелых предположениях о предстоящей ему карьере. Правда, не исключено, что где-то в глубинах подсознания его честолюбивой матери графини Беатрикс возникали неопределенные туманные мечты о блестящем будущем сына. Через сорок с лишним лет она даже припомнила некое знамение, предвещавшее будто бы ее сыну великое будущее. «Гроза в момент твоего крещения, – писала она сыну в феврале 1814 г., – была признаком того, что ты предназначен для величайших дел»[63]63
  Цит. по: Corti E. C. Metternich und Frauen. Zürich; Wien, 1948. Bd. 1. S. 431.


[Закрыть].

Действительно, сын Франца Георга и Беатрикс взлетел чрезвычайно высоко, но для этого ему не пришлось обламывать крылья о сословные перегородки, выбиваясь из сил, карабкаться по ступенькам иерархической лестницы. Многое ему было дано от рождения. Фамилия Меттернихов-Виннебургов была занесена в «Золотую книгу» европейской знати. Истоки рода терялись в незапамятном прошлом. Не без доли самоиронии, но и не без явной сословной гордости Меттернихи хранили легенду о происхождении своей фамилии. По одной из версий, еще в эпоху Карла Великого, когда император оказался в трудном положении – вернулись к язычеству саксы, всюду восстания, мятежи, – он вспомнил о маркграфе Меттере. Тот не прибыл вовремя на выручку императору. Кто-то из окружающих предположил, что и он переметнулся к врагам, на что Карл будто бы убежденно воскликнул: «Metter – nicht!» И действительно, граф опоздал по уважительной причине: сражался с язычниками, сокрушая их идолов. Так и появилась фамилия Metternich. Другая версия относилась к временам германского короля Генриха Птицелова и тоже подчеркивала верность рода сюзерену[64]64
  Tritsch W. Metternich. Glanz und Versagen. Berlin, 1934. S. 39–40; Grunwald C. de. La vie de Metternich. Paris, 1939. P. 18–19.


[Закрыть].

Достоверные сведения о семействе Меттернихов-Виннебургов относятся к XVI в.[65]65
  См.: Regesten des Archive der Herrshaft Winneburg-BeFeilstein im Gesammtarchiv der Fürsten von Metternich im Staatlichen Zentralarchiv zu Prag Veröffentlichungen der Landesarchivverwaltung Rheinland-Pfalz. Koblenz, 1989. Bd. 53.


[Закрыть], когда в период Реформации они сделали выбор в пользу католицизма и связали свою судьбу с династией Габсбургов. Один из ранних Меттернихов – Генрих – участвовал в сражении при Белой горе (1620 г.), где войска императора Фердинанда разбили чешских повстанцев. Наградой ему стало владение Кёнигсварт (Кинжварт) в Западной Чехии. Но носивший титул рейнграфа Меттерних предпочел оставаться в Рейнланде. Его брат Лотар стал архиепископом Трира, князем-электором Священной Римской империи, т. е. обладал правом участвовать в выборах императора. О Кёнигсварте Меттернихи вспомнили через полтора столетия, когда им пришлось бежать с берегов Рейна под напором Французской революции. В 1679 г. один из Меттернихов, Карл-Генрих, получил сан архиепископа Майнца и тоже был князем-электором.

В конце XVII в. Меттернихи обосновались в Кобленце. Здесь и родился Клеменс Венцель Лотар Меттерних – будущий государственный канцлер Австрийской империи. Первые два имени он получил от крестного отца, покровителя семейства Трирского архиепископа Клеменса Венцеля, а третье – тоже по имени Трирского епископа, своего предка. В Рейнланде прошли его детство и юность. Даже будучи первым после императора человеком в Австрийской империи, он ощущал себя больше рейнландцем, чем австрийцем. В одном из писем Доротее Ливен (1819 г.) он сравнивает Вену с любовницей, которая выматывает все силы и на чью любовь не хочется отвечать. «Рейн течет в моих жилах», – так в элегическом тоне писал сей государственный муж в конце своей жизни. Нигде не чувствовал он себя лучше, чем в своем рейнском княжеском домене Йоханнисберге, пожалованном ему императором Францем I.

Рейнланд – западная окраина империи Габсбургов – представлял собой своеобразный уголок Европы, где скрещивались разные политические и культурные влияния, сплав партикуляризма и космополитизма, потому что локальная рейнская специфика – это, в сущности, европейский дух, который был сильнее и германского, и имперского. Сама Габсбургская империя, пестрая, многонациональная, прививала знати аристократический космополитизм. Собственно австрийские, венгерские, чешские, рейнские, бельгийские аристократы составляли господствующий слой империи. Не случайно Талейран называл Австрию «европейской палатой пэров». Конечно, аристократический космополитизм не ограничивался пределами Габсбургской империи. Выходцы из знати чувствовали себя как дома практически при любом дворе. Их общим языком был французский. Это облегчало их миграцию, карьеру, особенно дипломатическую. При многих европейских дворах было принято считать, что дипломатическая служба – удел иностранцев, которые лучше знают заграницу, имеют там широкий круг связей. Достаточно взглянуть на высший эшелон дипломатического корпуса России начала XIX в. Уже гораздо позднее, в начале своей дипломатической карьеры, Бисмарк жаловался, что ему, коренному пруссаку, трудно было пробиться через плотный ряд непруссаков.

Хотя Меттерних не раз кокетливо уверял, что на стезю дипломатии он был втянут скорее по стечению обстоятельств, чем по влечению души, его жизненный маршрут во многом был предопределен средой, воспитанием, а внешние обстоятельства послужили своего рода катализатором. Его отец в 1768 г. был назначен послом архиепископа при Венском дворе. Осторожный и флегматичный Франц Георг не дал втянуть себя в борьбу придворных группировок и даже снискал расположение могущественного канцлера В. А. Кауница (1711–1794 гг.). Флегматичность не мешала Францу Георгу быть весьма галантным кавалером и пользоваться успехом у дам. Он по праву считался знатоком придворного этикета, церемониала и всегда упорно добивался пунктуального соблюдения всех формальностей.

Благоволение Кауница способствовало его браку с графиней Марией Беатрикс Алоизией Кагенегг (1771 г.), семейству которой покровительствовала императрица Мария Терезия. От отца Клеменс унаследовал крепкое здоровье, а от матери – изысканную аристократическую красоту. Интеллектуально графиня Беатрикс значительно превосходила своего мужа. Она отличалась остроумием, изяществом стиля, великолепно писала по-французски. Лучше было не попадаться на ее острый язычок. Она использовала венские связи, чтобы содействовать карьере не очень энергичного мужа. В этом ей помогла дружба с незнатным, но влиятельным чиновником И. Г. Лейкамом, от которого зависели назначения по дипломатическому ведомству. Ее связывали дружеские отношения с сыном Кауница и особенно его невесткой. Позднее это обстоятельство окажется судьбоносным для Клеменса.

Пока же в 1773 г., в том самом, когда родился будущий канцлер, его отец получил назначение имперским министром в Трире, Кельне и Майнце, а одновременно стал представителем Трирского архиепископа-электора Клеменса Венцеля в Вене. В 1778 г. его функции имперского представителя были распространены и на Вестфалию. Он прочно обосновался в Рейнланде. Отношения его с женой, видимо, складывались непросто. Перед Клеменсом в 1771 г. родилась дочь Полина, через год после сына-первенца появился его брат Иосиф, «добрый Пепе», чья жизнь прошла совершенно незаметно. Родив в 1777 г. быстро умершего Луи, Беатрикс больше не рожала, хотя частые роды в те времена были обычным делом. Скорее всего, она разочаровалась в муже, человеке инертном и ограниченном. В Вене он нередко бывал предметом насмешек. Будущий соперник Клеменса граф И. Ф. Штадион называл его отца в письме к императору Иосифу II (1785 г.) болтливым занудой. В 1791 г. Франц Георг был назначен полномочным министром в австрийских Нидерландах. Штатгальтерская чета, герцог Саксен-Тешенский Альберт и эрцгерцогиня Мария Кристина, просила императора Леопольда II – брата эрцгерцогини – направлять депеши непосредственно им, так как имперский министр не удосуживался передавать их вовремя. Не справлялся он и с дипломатической перепиской, будучи, в отличие от сына, не в ладу с пером.

Поскольку муж не оправдал ее ожиданий, Беатрикс посвятила себя старшему сыну. «Мать – друг всей моей жизни»[66]66
  NP. Bd. 4. S. 419.


[Закрыть], – признавался Меттерних уже в зрелом возрасте. Для нее он – возможность реализовать неосуществившиеся честолюбивые мечтания. Внешне и духовно Клеменс был сыном своей матери. С детства он привык ощущать себя красавчиком, у него рано формируются задатки будущего салонного льва. Клеменс блестяще владел искусством нравиться, умел очаровывать, и притом не только дам. Силу его обаяния испытывали многие даже поначалу неприязненно настроенные к нему люди.

От матери Клеменс унаследовал склонность и дар (у нее нераскрывшийся) к интриге, умение облекать свои мысли в изысканную форму. Ей он во многом обязан пониманием тонкостей светской жизни, роли женщин и в свете, и в политике. Что касается последнего, то Беатрикс могла показать это на свежем примере императора Иосифа II (1741–1790 гг.), который в последние годы жизни много часов провел в кружке из пяти избранных венских великосветских красавиц. Биографы Меттерниха в этой связи часто приводят и совет из письма Франца Георга сыну, чтобы тот не пренебрегал в салонах пожилыми дамами, уделял им внимание, был любезен с ними. Но швейцарский историк Э. Корти справедливо полагает, что Франц Георг давал этот совет со слов жены[67]67
  Corti E. C. Op. cit. S. 19.


[Закрыть]. Вместе с искусством нравиться мать развила в нем умение приспосабливаться к разным обстоятельствам. «Если вы находитесь в Германии, восхищайтесь германской музыкой, во Франции – французской»[68]68
  Grunwald C. de. Op. cit. P. 21.


[Закрыть], – советовала она ему. Беатрикс переписывалась с сыном на французском языке, помогая ему оттачивать стиль. Клеменс настолько преуспел в этом, что отец забеспокоился, не скажется ли это негативно на его владении немецким языком. «Необходимо, – наставлял он сына, – чисто говорить и писать на родном языке. И чтобы пользоваться им, я буду вести нашу переписку по-немецки»[69]69
  Fink H. Metternich. Staatsman, Spieler, Kavalier. München, 1989. S. 15.


[Закрыть]. Не менее важно и другое. В отличие от многих отпрысков аристократических семейств, о которых поглощенные светской жизнью родители просто-напросто забывали, передоверив их попечению кормилиц и гувернеров, Клеменс вырос окруженный материнским теплом и заботой. Этим объясняется, видимо, его ровный характер, доброжелательное отношение к окружающим и, самое главное, то, что его соратник и друг Генц назвал «талантом к счастью». Он умел наслаждаться большими и малыми радостями жизни, почестями, роскошью, любовью многих женщин, музыкой, произведениями искусства, интересной беседой, избегая по мере возможностей драматических коллизий, нервных потрясений. Ему были чужды страстные порывы, глубокие чувства; их заменили сентиментальность, чувствительность. Слезы легко и часто выступали у него на глазах, чтобы мгновенно высохнуть. Наверное, это облегченное восприятие жизни – одна из важнейших причин его долголетия.

Клеменс получил весьма приличное домашнее образование. Его отец, масон, вольный каменщик, придерживался широких взглядов на воспитание и прибег к услугам аббата-католика и профессионального педагога-протестанта. Тогда были в моде педагогические методы Базедова-Кампе. Учитель младших Меттернихов Симон был не просто последователем, но и родственником Кампе. Будучи поклонником Руссо, он познакомил воспитанника с идеями Просвещения. Хотя до восприятия Руссо юный Клеменс не дошел, но Вольтер на всю жизнь оставался его любимым автором. Элементы вольтерьянского просвещенческого рационализма навсегда вошли в его мировоззрение. Хотя веры в бога он не утратил, но религиозные проблемы сами по себе мало его занимали. Базедовский метод воспитания предполагал особое внимание к физическому воспитанию, и Клеменс научился хорошо плавать, ездить верхом, фехтовать. Все это позволило ему долго сохранять осанку и элегантный вид.

В предреволюционном 1788 году Клеменса отправили в Страсбургский университет. Выбор был не случаен. Он в известной мере свидетельствовал о том, что юношу решили готовить к дипломатической карьере. Школа профессора К. В. Коха, специалиста по международному праву, пользовалась известностью за пределами Страсбурга. Здесь же работал крупный историк Шлёцер. Среди учеников Коха такие фигуры, как Талейран, будущий баварский министр иностранных дел граф Монжеля, Бенжамен Констан. В университете французский дух преобладал над германским. Интернационален был и состав студентов. Естественно, что эльзасцы и рейнландцы составляли большинство, но учились здесь и французы, и англичане, и швейцарцы, и даже русские. У молодого Меттерниха учеба органично сочеталась с насыщенной светской жизнью и постепенно превращалась как бы в приложение к ней. Тем более что учение давалось ему легко. Благодаря связям матери Клеменс был рекомендован князю Максимилиану фон Цвайбрюккену, будущему королю Баварии, чей салон стал для студента-аристократа вторым домом. «Баварский король, – вспоминал много лет спустя Меттерних, – был мне как отец»[70]70
  NP. Bd. 4. S. 112.


[Закрыть]. Клеменса настолько захватила светская салонная круговерть, что соученики вывели «формулу Меттерниха» из трех «F» (fin, faux, fanfaron – утонченный, фальшивый, хвастливый). И все же университетские годы не прошли для него впустую. Пусть и играючи, но он приобрел определенный запас познаний о праве, истории, естественных науках.