Текст книги "Ленинград действует (Том 1)"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Из чувства такта я не стал расспрашивать в подробностях о трагическом дне 13 сентября, люди хмурятся, вспоминая об этом дне, им не хочется говорить о нем. Придет желание – заговорят сами!

Но и без всяких подробностей я хорошо знаю: такое событие обычно наносит тяжелую травму всем, кто остался в живых. Здесь, однако, этого не случилось, Я говорил уже со многими командирами и краснофлотцами. Судя по их чистосердечным рассказам, могу утверждать: Трепалин, бывший тогда комиссаром, а после 13 сентября назначенный командиром батальона, сумел не только поднять дух бойцов, сплотить их, но и организовать боевую деятельность батальона по-новому. Он научил людей окапываться, маскироваться, создал группы разведчиков, наладил отличную связь, а главное – сумел развить в людях те качества, которые на военном языке называются чувством взаимовыручки и враимоподдержки. Совмещающий теперь две должности командира и комиссара, Трепалин превратил батальон в крепко спаянный, слаженный организм, дружный коллектив храбрецов.

За месяц непрерывного участия в боевых операциях – с 15 сентября по 15 октября – батальон потерял только одного убитым и троих ранеными. Из подразделений, действующих на левом фланге Карельского перешейка батальон считается сейчас самым дружным и боеспособным, и настроение в нем превосходное. Даже в землянках на первой линии всегда слышны смех и песни. Трепалин добыл для бойцов музыкальные инструменты, и в каждом взводе сразу же объявились баянисты, гитаристы и балалаечники... Тон разговоров в любой земляночке батальона веселый, дружеский, с усмешками и подшучиванием, – я слышу этот тон и в разговорах по телефону, и в словах любого приходящего на КП бойца.

Этот тон прежде всего задает сам Трепалин.

Когда комбат смеется, глаза его сощуриваются, почти зажмуриваются, лицо становится юношески шаловливым, бесхитростным – тогда он самый что ни на есть простецкий парень. Когда он серьезен, ум и воля чувствуются в выражении вдумчивых, ясных глаз, обрамленных длинными ресницами.

В его ровном, с тонкими чертами, с большим, открытым лбом лице, в смелом взоре видны прямодушие и искренность. Он говорит так, как думает. Негромкий голос, спокойный тон – свойства человека, убежденного в своей правоте, уверенного в себе. Трепалин держится просто и человечно, дела решает так же спокойно, просто, глубоко продумывая их.

Кто такой Трепалин? До войны работал начальником цеха одного из ленинградских заводов. В начале Отечественной войны был назначен политруком стрелковой роты. Затем ему предложили перейти на флот. Он согласился, месяц – весь август – учился в Кронштадте в военно-политическом училище, а с 1 сентября был назначен комиссаром сформированного в этот день батальона морской пехоты и в бой пошел впервые в жизни. 13 сентября он по приказанию командира батальона командовал минометной ротой. В самый критический момент боя, когда выбыли почти все командиры, он взял командование батальоном на себя, вывел уцелевших людей из-под огня, сам остался невредим случайно.

Весь день кипит работа в "кают-компании". Пищат и позванивают телефоны, трудится над картой. Разложенной на втором огромном, освещенном электрической лампочкой столе, начштаба лейтенант Николай Никитич Карпеев; входят и уходят десятки людей – из боевых рот, из хозяйственного, саперного и прочих взводов; Трепалин выслушивает всех, разбирается в насущных делах, дает приказания, то пишет, то тянется к аппарату.

Из "кают-компании" есть запасной выход непосредственно на поверхность земли. Но эта дверь наглухо закрыта, и к ней приставлена кровать, на которой сегодня спал я. Другая – напротив – дверь соединяет "кают-компанию" с расположенной за бревенчатым отсеком "командирской каютой". Она проходная, за ней огромный кубрик – казарма комендантского взвода.

Бойцы этого взвода меняются, в нем чередуются люди, приходящие как бы на отдых с первой линии, – простуженные, усталые, отдыхающие после боев. Вступая сюда с поверхности земли по узкому и глубокому, как штрек, срезу, проходишь тамбур – две двери, вступаешь в коридор этой казармы, образованный рядами нар, сделанных в два этажа. На опорных столбах этих нар – в безупречном порядке – оружие и амуниция бойцов. Коридор упирается в стену, перед которой образовано некое "клубное пространство" – с печкой и со столом. На столе газеты и брошюры, и над ним стенная газета батальона; статьи и заметки в ней выписаны аккуратным почерком, иллюстрированы цветными рисунками, карикатурами...

ОНИ ЯВИЛИСЬ ДОМОЙ...

3 ноября. Утро. Каменка

Ночь была тревожной и напряженной. Передали, что группа фашистов ворвалась в окопы стрелкового полка, которым командует Шутов, перебила взвод пехотинцев. Трепалин мгновенно привел свои роты в боевую готовность. По запросу Шутова послал один взвод вперед. Выяснение обстановки, распоряжения заняли у Трепалина чуть не всю ночь. Я все слышал сквозь сон. Утром выяснилось, что пехота напутала, никакой взвод не уничтожен, а в одной из рот Шутова, в боевом охранении, двое заснули, фашисты подкрались и зарезали их, перебили несколько оказавших сопротивление бойцов, а потом попытались лезть дальше, но были встречены огнем и после перестрелки откатились. Минометная рота Сафонова осыпала их минами, но там, кажется, уже никого не было. А в неразберихе пехота чуть не перестреляла нашу же разведку.

Теперь готовятся к празднику, 6-го предстоит встреча с делегатами из Ленинграда, начнется делегатское совещание, приедет докладчик, выдадут подарки, будет концерт...

Шутов, оказывается, тот самый Иван Иванович, которого я хорошо знаю с сентября месяца, только теперь он уже не старший лейтенант и не комбат 461-го сп, а майор и командир 1025-го стрелкового полка, занимающего оборону под Александровкой. Этот полк сейчас – сосед морской пехоты, КП его находится здесь же, в Каменке. Надо будет навестить Шутова!..

Входят девушки – Аня Дунаева и Валя Потапова; едут в Осиновую Рощу за выписываемыми из госпиталя разведчиком Георгием Иониди и истребителем "кукушек" Захариковым. Только собрались уехать, те являются сами. Бритые, веселые.

– Ну как?

– Все в порядке, – смеется Захариков, – черепушка немного... мозги там где-то показались, ну, заткнули их назад... А пулю сам в бою вытащил!

Комбат отправляет Захарикова к врачу, чтобы тот установил ему нужный режим.

Простреленная нога Иониди еще не зажила. Чтобы явиться сюда из госпиталя, Иониди, оказывается, схитрил. Ссылаясь на то, что ему очень хочется повидать жену, он упросил госпитальных врачей выписать его из госпиталя в отпуск, на побывку к жене до полного излечения. Врачи посоветовались, пожалели младшего лейтенанта, мечтающего после ранения хоть недолго побыть с женой, подумали: уж в домашней-то обстановке жена сама последит за муженьком, не позволит ему до выздоровления "рыпаться" – и дали Иониди отпускной билет. На прощание спросили:

– А в какой обстановке живет ваша жена?

– В прекрасной обстановке! – ответил Иониди. – По нашим временам лучшей и пожелать нельзя!..

Иониди не обманул врачей, явившись на побывку к жене... сюда, на передовую. Валя Потапова усмехается: "Что с ним поделаешь!"

Сапог на ноге Иониди разрезан и обмотан бечевкой. Комбат приказывает выдать ему новые сапоги, но нужного сорок третьего номера здесь не оказывается, и комбат велит Иониди сейчас же отправиться на попутной машине в Песочное, где находится тыловой склад батальона.

Едва Иониди с Захариковым, сопровождаемые Валей и Аней, ушли в блиндаж, явился высокий, коренастый, мужественный, черный как цыган, с черной окладистой бородой главстаршина, командир отделения, кандидат партии Николай Антонович Цыбенко. Держится он осанисто. В черной своей шинели, отлично сшитой, похож скорее на адмирала, чем на главстаршину.

По тому, как его встретили, как дружески и уважительно с ним заговорили, я сразу увидел, что он пользуется и любовью и авторитетом среди товарищей.

– Ну как, Цыбенко, дела? Садись, рассказывай!

– Все ничего, но думаю, в случае чего, стрелять не из чего! Но, думаю, в случае чего, я себе оружие достану!

– Не беда! Гостю не полагается!

– Ну, какой я гость!

И я узнаю, что, явившись вчера из госпиталя, Николай Антонович Цыбенко привез подарки бойцам и уже хозяйственно – именно хозяйственно – облазил весь передний край: все ли везде в порядке, как устроены огневые точки, кто как окопался, кто по каким ходам сообщения и по каким кочкам куда лазает, как маскируется и прочее, и прочее, – и все это не по обязанности, а просто так, чтобы знать, как, где и что в батальоне делается. Украинец, он обладает грубоватым, но хорошим юмором, донбассовский шахтер-коногон (работал в шахтах "Артем" и "Алчевское"), он положителен и в делах и в речах. Здоровенный, кряжистый, он покручивает черный ус, поблескивает черными веселыми глазами, очень спокойными, проницательными. Он молод еще – ему тридцать один год от роду. Его тщательно пригнанная морская форма, три узкие золотые полоски на рукаве черной шинели и на рукаве кителя вызывают тайную зависть давно уже принявших пехотное обличье товарищей, они внимательно выслушивают все, что говорит он, усмехаются его задору и неторопливо высказываемым шуточкам.

После ранения 13 сентября восемью пулями, когда уничтожил в атаке вражеское пулеметное гнездо, Цыбенко лежал в Ленинграде, в госпитале Военно-морской медицинской академии на улице Газа, врачи не хотели его выписывать, он всеми правдами и неправдами добился "отпуска на десять дней" и, получив его, сразу же явился "домой" – сюда, на передовую. Через десять суток он должен вернуться в госпиталь.

– Черт, неохота ехать туда уже! Чего там и делать? – И, подумав, добавляет: – Ну, правда, дело-то и там... Только кто-нибудь другой это, а не мне там!..

В госпитале при бомбежке возник пожар. Цыбенко, вместо того чтобы покориться санитарам, уносившим тяжелораненых вниз, сорвался с койки и в одних подштанниках, забыв о восьми своих ранах, побежал на крышу тушить пожар. Сейчас ему напоминают об этом, смеются, потом расспрашивают, что же он сегодня делал на переднем крае.

– Ну все, все место узнал – болото, и где шли, когда меня хватануло, где вылезли из лесочка по-над этим рвом. Сейчас там позаложено, накат сделали, ну а тогда не было ничего...

И, вспоминая, как был ранен, повторяет полюбившуюся ему фразу:

– Ну просто он от всей души дал мне, не пожалел!

В ЧАС, КОГДА НАЧИНАЕТСЯ БОЙ...

3 ноября. 12 часов. 30 минут

Пока разговариваем в одной из рот опять начинается горячка, лезут фашисты. Слышим частую пулеметную стрельбу, рев минометов. Трепалин не отрывается от телефона, спрашивает, дает приказания, потом посылает своего адъютанта вдвоем с краснофлотцем лично доставить мины туда, где в них сейчас обнаруживается острая нехватка. Цыбенко просится сопровождать их, как "молодых и неопытных". Комбат не разрешает: Цыбенко еще нездоров. Адъютант Ероханов и боец отправляются, мы слушаем гул.

Откуда-то звонит адъютант. Комбат, только что получивший от полка новую заявку для минометчика, разговаривает с ним "кодовым языком": куда сколько мин – к дороге – вынести, как охранять, где грузить на машину.

Кладет трубку и говорит мне:

– В общем сверху еще ничего не сказано, а я уже знаю – начинаем наступление на Александровку. Противник хочет к празднику нам "подарок" сделать – захватить Каменку, но мы не лыком шиты, сейчас сами по зубам дадим!

Затем рассматривает позиции на карте, распределяет силы для предстоящей сегодня операции, в перерывах между телефонными разговорами решает хозяйственные дела, подписывает бумаги.

Возвращается от врача Захариков. У него шум в ушах, был момент слепоты. Комбат направляет его в Ленинград, на консультацию к профессору. Захариков упирается, но получает категорическое приказание. Потом в "кают-компанию" входит Иониди с бойцом; я замечаю, что один сапог Иониди – все тот же, разрезанный, Иониди садится на скамью, бочком продвигается к углу стола, внимательно слушает телефонные разговоры комбата. Боец греется у печки, колет шлыком-кинжалом лучину. А Цыбенко в "кают-компании" уже нет, – я и не заметил, как он исчез.

Комбата приглашают в штаб соседнего стрелкового полка, сообщив по телефону о предстоящей операции. Комбат кладет трубку, говорит: "Спохватились!" – и уходит. Вскоре приходит младший командир, докладывает комиссару:

– Товарищ комиссар! Велели передать, что вся музыка будет в четырнадцать ноль-ноль.

Сейчас – 13.00. Комиссар куда-то уезжает.

13 часов 15 минут

Пришел комбат. Через сорок пять минут несколько рот полка Шутова начнут наступать на Александровку. Приказано эту деревню взять. Батальон морской пехоты участвует в деле только своей минометной ротой. Трепалин, развернув карту, вызывает по телефону "Орел":

– Куракин? Мехов? Как ваше здоровье, "доктор"? Сафонов, значит, от вас уже выехал? Кто у вас старший? Куракин? Вот его к телефону... Кто это говорит? Шамарин?

И если снять маскирующие выражения с иносказательного кодового языка Трепалина, то слова его звучат так:

"Кто это вам приказал всю роту сюда?.. Куракин? Подготовиться к ведению огня в четырнадцать ноль-ноль по этому самому злополучному месту, куда ты ходил с орлами нашими четырнадцатого октября... Потом, правее, погранзнак номер двадцать пять – запиши, – и вперед, туда, немножко за речушку, вот тут у нас изгиб идет от реки Сестры. Туда... Третий район – знак номер двадцать три, левее дота, на реке стоит, влево и вперед... И последний – это железнодорожный мост. Вы по нему уже били сотню раз... Четырнадцать ноль-ноль... У тебя что, часов нет? Сейчас – двадцать минут... Нет? Найти нужно... "Огурцов" сколько у тебя? Триста? Вот, рыбьи дети. Богатые, значит! Много не сыпь, не горячись, может быть, на половину рассчитывай... Как у вас, наблюдателя не успели туда послать? Сомика нету?.. В общем, там соседи, будет драка у Александровки. Фашисты, возможно, попытаются поддержать Александровку с фланга, тогда вы должны подготовиться, чтобы помочь в этом случае Сафонову, а он будет участвовать в драке. Вот так!.."

Заходит отлучавшийся куда-то Иониди.

– Что вы все ходите?

Иониди улыбается:

– Я только до сто восемьдесят первого! Автомат мой нужно взять у них!

Иониди, прихрамывая, уходит из блиндажа.

Входит боец:

– Товарищ комбат! Пакет из штаба дивизии!

Передает конверт с сургучной печатью. Это приказ о наступлении на Александровку. Пищит телефон. Комбат берет трубку:

– Подготовились? Сначала куда навели?.. Подожди, у тебя ведь три "огуречника" действующих? Ты как их навел?.. Ага! Особое внимание уделяй тому, который на дот. Подготовь, чтоб из одного можно было сыпать побольше. – Вскрывает письмо. Читает... Глядит на часы. Расписывается. Боец уходит.

Сейчас 13.30... Начштаба спит – он лег в 7 часов утра.

...После этой записи я интересовался обстановкой начинающейся боевой схватки. Рассматривал карту, наблюдал и слушал. Было бессмысленно записывать все разговоры по телефону, приказания, донесения – люди входили и выходили. Вскоре после начала боя резко усилился обстрел нашего расположения. Блиндаж наш моментами ходил ходуном, – глухо передавала земля содроганиями блиндажа удары разрывающихся кругом мин и снарядов. Последняя мина попала в сарайчик, пристроенный на поверхности к накатам нашего блиндажа, разбила стоящую там нашу "эмочку". А у нас перебита связь, потух свет. Сейчас горит маленькая лампочка от аккумулятора. Чиним связь. Только что вернулся адъютант комбата с сопровождавшим его бойцом. Увидев здесь Цыбенко (он недавно появился в блиндаже и сейчас спокойно отдыхает на нарах), сказали комбату, что Цыбенко был с ними, ехал с минами под жестоким минометным обстрелом, а потом под таким же огнем таскал ящики. И вот комбат журит Цыбенко, а тот, подсев к столу, степенно отшучивается:

– Вы меня и колом не сшибете – это раз... Они – молодые, а я охотник опытный – это два...

– А ящики таскал?

– Ну, там килограммов по пятнадцать всего!..

В действительности – ящики по сорок пять килограммов. И адъютант продолжает жаловаться:

– А там все искорябано шквалом, весь снег черный, все ходуном ходит... Только он от осколков не укрывается, товарищ комбат, ну ничуть!

Цыбенко степенно:

– А ящики разве можно оставить?

Ероханов:

– Где? На дороге?

Трепалин:

– На дороге можно!

– А привыкнешь оставлять на дороге – и в бою бросишь!

Когда на санях везли мины по дороге, а противник начал крыть из минометов по этой дороге и разрывы вздымались вокруг, Цыбенко встал на санях во весь рост и, накручивая вожжи над лошадью, запел украинские песни. Мины рвались в сотне и меньше метров. Раза три только, в самые жестокие минуты обстрела, Цыбенко останавливал сани, залегали в канаве, и тут он таскал ящики с саней в канаву, чтобы, переждав, снова погрузить их на сани.

ЧТО ЖЕ ПОЛУЧИЛОСЬ ПОД АЛЕКСАНДРОВКОЙ?

4 ноября. Утро

Ночь провел, как и вчера, на нарах, стиснутый тесно лежащими. Спал крепко. Бой за Александровку продолжался до вечера, ночью не прекращались пулеметная стрельба и ружейная перестрелка... Раз просыпался, выходил: луна яркая, красота леса – изумительная. Утром – солнце, снег блестит. Посмотрел на разбитую вчера "эмочку". В семи шагах от блиндажа нашего – навесик. Мина упала у самой машины, изломала ее всю, смяла колесо, изрешетила крылья, подножку, кузов, сорвала капот, пробила радиатор, картер. Машина из строя вышла.

Умываемся снегом. Сегодня бойцы идут в баню.

15 часов

Побывал в 1025 стрелковом полку, на командном пункте его командира Шутова, и во 2-м артдивизионе, у Корнетова. Выяснил всю картину боя за Александровку:

Мороз. Яркое солнце, сверкающий снег, заснеженные деревья. Огневые налеты – минами.

Операция по взятию Александровки не удалась, получилась лишь разведка боем: уточнены данные об обороне врага, о линии его заграждений, вскрыты огневые точки. Минометами Сафонова рассеяна колонна пехоты, шедшей из Соболевки. 2-м артдивизионом подавлена минометная батарея в местечке "За Рощей". 4-я батарея лейтенанта Дубровского "успокоила" минометную батарею левее церкви в Александровке. Весь бой продолжался до ночи.

Тем временем враги полезли в наступление на левом фланге у погранзнака No 15, форсировали реку Сестру и сегодня утром вклинились в нашу территорию силами примерно до двух рот. Развитие этого наступления грозит ударом с левого фланга по Белоострову, занятому частями Краснокутского. Фашисты к часу дня пытались окопаться на достигнутом ими рубеже. Наша задача воспрепятствовать этому и выбить их обратно за реку Сестру. В действиях принимают участие артиллерия и минометы. Бой с утра возобновился. От блиндажа, в котором я нахожусь, хорошо видна Александровка, у которой тоже ведется бой. Слышны все время – вот уже вторые сутки – пулеметная стрельба, грохот мин, изредка артиллерийские залпы. Если фашистов не удастся быстро оттеснить за реку, положение наше останется сложным, ибо есть непосредственная опасность и для Каменки. Это учитывается. Командир дивизии ведет сейчас совещание с командирами полков, и мы ожидаем, что к вечеру наша задача будет выполнена. С правого фланга к вражескому клину перебрасывается подразделение 1025-го стрелкового полка под командованием капитана Полещука, а с левого фланга подтягивается подразделение полка дивизии народного ополчения.

Противник вчера и сегодня пускает в ход самолеты. Три разведчика, развернувшиеся для штурмовки, прошли над нашими минометчиками, но, не обнаружив их, ушли. Гул самолетов слышен все время: летают наши и вражеские. Наши уже пикировали в районе Александровки. Фашисты вчера осыпали Каменку не только минами, но и снарядами дальнобойной артиллерии. По Каменке снег повсюду взрыт. Я ходил, выбирая новые тропинки между воронками.

БЕЛООСТРОВ И КАМЕНКА ПОД УГРОЗОЙ

15 часов 30 минут

Комбат звонит Сафонову, спрашивает, как у него дела. Сафонов находится в ведении капитана Полещука, заместителя Шутова, и должен быть готов к решительным действиям.

– Как у тебя с "огурцами"? Имей в виду, чтобы в решительный момент не остаться без мин. Всякие нормы снимаются, потому что дело серьезное. У меня машины с "огурцами" стоят наготове – требуй заранее, как только понадобятся. Тебе нужно иметь и вторую позицию, потому что может возникнуть такой момент, когда теле понадобится сыпать вовсю, а они в тот момент будут по тебе сыпать, и тогда без второй позиции у тебя ничего не выйдет!..

Вбегает адъютант комбата, краснофлотец Ероханов, краснощекий, оживленный:

– Товарищ комбат! Ваше приказание выполнено, боеприпасы доставлены!

Трепалин названивает:

– "Остров"! Пахуцкий? У тебя там слева имеются люди? Сколько человек? Там передай своим ребятам, что примерно к этому месту слева будут подтягиваться люди. – И, снизив голос до шепота, добавляет: – Кировцы. Понял? Так чтоб не приняли за чужих... Вот и все!

Кировцы – это полк Кировской дивизии народного ополчения, обороняющий Сестрорецк. А "островом" называется язычок леса на болоте, выдвинутый узкой полоской во вражеские позиции западнее Белоострова, – наш плацдарм, простреливаемый насквозь, но обороняемый балтийцами столь крепко, что фашисты, решив: "Раз там "ч е р н ы е", то не стоит туда и соваться", оставили попытки взять его штурмом.

Перед обедом комбат, комиссар, мы все, и я в том числе, приготовили и проверили ручные гранаты, ибо положение Каменки еще более усложнилось. Обедаем. Комбат усадил обедать пришедшего командира 2-й роты Шепелева. Тот, жуя, спрашивает:

– Товарищ комбат, расскажите, что там на "острове" происходит?

– Драка.

– Драка?

– Самая настоящая драка, так что приготовьтесь. В одном месте у них не выйдет – могут к вам полезть.

– Ну что ж! Получится у них то же самое!..

Пока я записывал это, Трепалин звонил: приказал приготовить санитарную машину, санитарок, медикаменты, все – быть наготове.

Только что явился санитар, докладывает, что прибыл на машине, в полной готовности. Комбат подробно объясняет ему по карте, где можно ждать раненых, как только разгорится решительный бой, говорит, что положение серьезное, и указывает, куда сейчас выехать с машиной, по какой дороге ехать, где стать, как и куда эвакуировать раненых, если они появятся. Вся "петрушка" должна происходить примерно в восьмистах – тысяче метрах от нас.

17 часов 30 минут

Выходил из блиндажа, – уже стемнело. Свист, – через мою голову стреляет наше орудие. Проходя по коридору нашего подземного дома, вижу: краснофлотцы в полной боевой готовности, с гранатами за поясом, делят на квадратной доске сахар, разложили его кучками, в шахматном порядке.

18 часов 00 минут

Фугасный снаряд разорвался около бани – дом горит. Второй – по землянке клуба. Третий – правее... Четвертый, пятый...

Пьем чай. Бьют и бьют. Вбегает боец:

– Товарищ комбат! Шалаши горят рядом с нами!

Трепалин быстро:

– Гасить надо, а то корректировать будет по ним, сюда!

Бьют зажигательными. Шалаш, где стояла машина, и соседний, прямо над нами, поверх наката нашего блиндажа, горят.

– Там патроны и гранаты! Нельзя подойти – сейчас взрываться начнут!

– Тогда не подходить!

Командир 2-й роты Шепелев спокойно:

– Если гранаты РГД, ничего не будет. Патроны взорвутся а гранаты ничего...

– А кто знал, что здесь боеприпасы? – спрашивает Трепалин, обводя взглядом присутствующих. – Народу-то нет там? А то патроны сейчас начнут трещать... Кто положил здесь боеприпасы?

Выясняется, что в шалаше над нашими головами – склад гранат и патронов, привезенных для распределения по ротам.

– Если с запалами, – утешает Трепалин, – то сдетонирует. Взрыв знаете какой будет? Ого!.. Все мы вместе с блиндажом взлетим к черту!

Бьют и бьют. А нам выйти нельзя, мы как в ловушке, – ждем: будет взрыв или не будет?

– Он в двух местах зажег – там, дальше, и здесь!

– Он тут хорошо дал – у самого входа, метров десять. Люди были в кино... Прервалось... – говорит боец.

– Он хочет дома зажечь, а по ним ориентировать обстрел сюда.

У нас сидит лектор, приехавший перед самым налетом тяжелыми читать доклад. Мы пьем чай. Слышно, как рвутся патроны, все сильнее и чаще...

– Давайте доклад начинать! – решительно объявляет Трепалин. – Шалаши завтра же пошвыряем, давно надо было скинуть их!..

Докладчик перешел в соседнюю половину блиндажа, к краснофлотцам, начал доклад. Его голос доносится из-за стены. Там все собравшиеся краснофлотцы слушают его. А здесь нас восемь человек: комбат, комиссар, начальник штаба, адъютант комбата краснофлотец Ероханов, лейтенант Шепелев, связист, боец и я. Сидим за столом. На столе крошечная электрическая лампочка от аккумулятора. Связь пока работает. Шепелев тянется к телефону, вызывает "Шторм": "Скорнякова дайте!" Разрывы продолжаются, бьет и бьет. В блиндаже у нас разговоры – о самолетах, о Маннергейме, о боевых эпизодах, каждый вспоминает. Все возбуждены ожиданием: будет взрыв или не будет? У меня мысль: вот если рванет сейчас, то и оборвется тут моя запись... Шепелев весело рассказывает – глаза блестят, – как над ним летало четыре немецких самолета и как он хотел их подбить, но не успел...

18 часов 45 минут

Все тише. Шалаши горят. Обстрел теперь редкий. Беседы продолжаются. Доклад окончен, аплодисменты. Входит парень в ватнике, из тех, кто слушал доклад, обращается к Иониди, который тоже только что вышел вместе с Цыбенко, прослушав доклад. Этот парень давно просится в разведчики. Иониди:

– Ну что ж, товарищ комбат!.. Вы человека знаете! Я – не знаю. Значит, по вашей рекомендации!

Иониди подзывает парня. Тот подходит, очень спокойный.

– К нам хочешь идти?

– Да.

– Знаешь, на что идешь?

– Знаю.

– Ну хорошо... Тогда дней десять подзанимаемся, у нас – группа.

– Я и то занимаюсь уже... топографией. Сам.

– Это хорошо. Но мы еще, специально. Какого года рождения?

– Тысяча девятьсот двадцать шестого года!

Паренек – фамилия его Дмитриев – уходит.

В той половине блиндажа кроме лектора, оказывается, дожидается начала концерта бригада артистов. Они приехали вместе за несколько минут до обстрела. Не сговариваясь, им никто ничего о пожаре наверху не сказал, чтоб их не встревожить. Теперь, когда патроны уже все повзрывались, ясно, что с гранатами обошлось. Мы обсуждаем: очевидно, попросту выплавились.

КОНЦЕРТ ВОПРЕКИ ОБСТАНОВКЕ...

Мы все переходим, кроме связиста, в ту половину блиндажа, где начинается концерт.

...Я среди артистов и краснофлотцев. Это бригада артистов Дома Красной Армии, приехали из Ленинграда. Группа А. Зильберштейна. Начальник бригады Беатриса Велина. Весь наш "трюм" забит людьми. Нары заняты сидящими до самой стены. В руках краснофлотцев автоматы, винтовки. На стенах висят каски, снаряжение, амуниция. Девушки-артистки в котиковых шубках. Несколько девушек переодеваются в темноте, на нарах завешенных плащ-палаткой. Тьма, потому что перебиты провода. Начальник связи пытается исправить свет. Пишу в полутьме, – горит только одна "летучая мышь". Сижу у самой стены, рядом – Иониди, а с ним – девушка, переодевшаяся в белорусское национальное платье, дальше баянист, играет. В углу прохода остается два-три квадратных метра пространства. Это и есть, так сказать, эстрада. За ней – печка-времянка...

Вот зажглась электрическая лампочка, вдали, у выхода, осветив висящую выстиранную тельняшку. Сегодня все ходили в баню, и последняя очередь не домылась, так как начался обстрел, а теперь уже и нет бани – сгорела.

Все сидят молча, слушая баяниста. Девушка напевает, разглядывая висящие позади меня на стене котелки, заплечные мешки, каску, потом – винтовку, подвешенную горизонтально, по бревну потолка.

Разрывы снова слышны близко...

20 часов 30 минут

Вспыхнул ослепительный свет – большая электрическая лампочка. Шесть девушек вышли надушенные, напудренные. Стали у стенки. "Левофланговая" уперлась в мои колени – тесно. Правая выступила на шаг, начала декламировать "Письмо матери". Она в красных туфлях, коричневое платье в талию...

Другая выскочила в узкий коридор между нарами, сплошь занятыми сидящими краснофлотцами. Стремительно пляшет "русскую". Наконец, смеясь, – "не могу, товарищи, тесно!" – чуть не валится на руки моряков.

Теперь артисты Таня Лукашенко и Олег Гусарев исполняют сцену из "Правда хорошо, а счастье лучше".

– Я тебя полюбила... – произносит она.

А с другой стороны блиндажа доносится голос связиста:

– "Якорь" слушает...

– Как бы я расцеловала тебя!

А от узла связи голос:

– Тремя? А куда?.. В голову?.. А вынесли его?.. Повезли?..

Бойцы слушают артистов увлеченно, с улыбками, цветущими на лицах.

...Теперь артистка Бруснигина читает рассказ "Сын" Юрия Яновского, читает хорошо, и я украдкой вижу: комроты-два Шепелев тщится скрыть выступившие на глазах слезы и опасается, что кто-нибудь это увидит.

Отмечаю: никто, ни один человек, не курит.

И вот артист Корнев поет "Шотландскую застольную" под аккомпанемент баяна.

И томительно, и странно, и весело, и грустно все это слушать и задумываться о том, где ты находишься, в какие дни, в какую минуту. Встает передо мной огромный город, озаренный и сейчас, конечно, тусклым багрянцем пожаров, – мой Ленинград. И таким нелепым кажется, что вот в километре – в полутора километрах отсюда враг, и что нам сейчас угрожает опасность, когда так прекрасен, даже исполняемый на баяне, Бетховен, и что вот эти девушки-комсомолки, оживленные, веселые, должны будут сейчас ехать во тьме, на грузовике, под обстрелом...

Я несколько минут назад тихонько расспрашивал Беатрису Абрамовну Велину, начальницу этой бригады, об их работе. Шесть присутствующих артисток и шесть артистов, почти сплошь комсомольцы и комсомолки, студенты Театрального института и Консерватории. Бригада называется "молодежной", работает с 28 июня, дала уже сто девяносто концертов по Западному и Ленинградскому фронтам, совершила десять рейдов на своей агитмашине. Были за Лугой на аэродромах, были в Выборге, в Кексгольме, на Ладожском, объехали весь Карельский перешеек, позавчера были на крейсере "Максим Горький". Попадали под бомбежки, под минометный огонь, получали по машине пулеметные очереди, но все живы-здоровы...

...Концерт кончился в десять вечера. Разрывов вблизи не было. Артисты уехали.

ЧТО ПРОИСХОДИТ НА ЛЕВОМ ФЛАНГЕ?

22 часа 40 минут

Опять слышна стрельба. Кажется, бьют наши. Бой идет. Сколько фашистов переправилось через реку Сестру, пока неясно: все происходит в кромешной тьме. Надо не дать фашистам закрепиться, создать на нашем берегу плацдарм, надо парализовать удар, угрожающий и Белоострову и Каменке. От Каменки на подмогу подразделению 1025-го стрелкового полка (капитана Полещука) брошена рота Мехова – 1-я рота батальона морской пехоты. Она с ходу включилась в бой. Сейчас положение таково: на участок, захваченный фашистами, с трех сторон движутся три наши группы, но одна из них – группа Полещука – пока не находит дороги, а другая почему-то задерживается, то есть точное местонахождение этих групп неизвестно, ибо связи с ними нет. Трепалин обсуждает это за картой. Затем посылает машину с где-то раздобытым бензином к своей санитарной машине, стоящей без горючего. Заодно посылает мины Сафонову. От Сафонова бензин повезут на санях.