Текст книги "Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой [Т.1]"

Автор книги: Павел Лукницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

…Сани подлетели (лошадь попалась хорошая) к Ш. д. Я поцеловал руку АА, и она вошла в подъезд. Я пошел к Литейному, через двор, чтоб повстречаться с Пуниным. Встретился. Поговорили.

Попрощался с ним и пошел в Союз поэтов. Пробыл там час и пришел домой. Узнал, что мне звонили. Позвонил Пунину. "О каких бурях Вам АА говорила? Не обращайте внимания! Это она все выдумала!" Потом подошла АА… "Все хорошо…" – и заговорила о работе, минут пять говорили, и, пожелав мне спокойной ночи, АА разъединила телефон.

В Союзе была смертная скука, и я очень недолго был там. В Союзе были – бывш. члены "Мастерской Слова", кроме Н. Брауна; МАФ, имажинисты. Костя Вагинов и другие. Публики – несметное количество, серой и скучной.

Встретил там Ел. Данько, пришедшую послушать стихи и скучавшую.

Домой шел с Костей Вагиновым. Говорили о литерат. влияниях на Пушкина, выяснилось, что биографии Анненкова он не знает… Он обнаружил, что "Море" имеет отношение к Байрону. Я сказал, что это уже давно известно. Но разговор был приятный и теплый. Звал его к себе, и он обещал зайти на днях…

28.11.1925. Суббота

В 6 1/2 час. мне позвонила АА и сказала, что она сейчас идет домой. У Мр. дв. через 1/2 часа я ее встретил и зашел к ней через несколько минут. Дверь открыла АА и попросила меня купить Шилейке билет в Москву, но когда Шилейко стал выяснять день отъезда, оказалось, что он еще его не знает. Он пошел в свою комнату. АА стала искать письмо Брюсова к ней, чтобы дать его мне. пересмотрели вместе папку с автографами Николая Степановича. Письма Брюсова не оказалось, и я через несколько минут ушел, чтобы отправиться к Арн. Андр. Мухину, у которого хотел взять воспоминания о Николае Степановиче. АА сказала, что еще пойдет в Ш. д. сегодня – попозже.

Съездил я к Мухину неудачно: он брал ванну, Екатерина Максимовна уходила на школьный вечер. Уговорились на понедельник. Пришел домой, позвонил АА, потом стал звонить Лозинскому, Чуковскому и другим. Лозинскому сказал, что сейчас у меня уже почти все воспоминания собраны и мне очень не хватает его воспоминаний.

Лозинский: "Это мы сделаем… сделаем.. В 1-х числах декабря!"

Я говорю: "Михаил Леонидович, как Вы мне посоветуете: начинать ли сводку до получения Ваших воспоминаний, или подождать их?"

Лозинский: "Я очень затрудняюсь… Нет, я решительно ничего не могу Вам посоветовать…"

Такой ответ меня возмутил. Я решительно отказываюсь объяснять поведение Лозинского. И однако оно происходит не из личного нерасположения ко мне, как я мог бы подумать: мне известно, что Лозинский отзывается обо мне прекрасно. Так, Аде Ивановне Онашкович-Яцыной он говорил про меня восторженно: "Неутомимый, умеет добиваться того, чего хочет, работает днями и ночами… Делает все с большим уменьем…" – вот его определения…

29.11.1925. Воскресенье

Вечером, в 8 час. я звонил в Ш. д. АА, оказывается, в Мр. дв.

От 9 1/2 до 11 я был у М. Фромана, болтали о разных пустяках.

Пришел домой и узнал, что АА мне звонила. Позвонил ей. Поговорили. АА сказала, что была у Замятиных. Просила завтра в 12 зайти в Мр. дв. к Шилейко взять деньги и купить билет в Москву.

30.11.1925. Понедельник

В 12 1/2 зашел к Шилейко, застал у него какого-то рыжего верзилу. Шилейко просит купить билет, но чтобы место было: «На нижней полке, в вагоне для курящих, и в вагоне подальше от паровоза». Я засмеялся: «Так больше качает…». Но Шилейко ответствовал, что питает нерасположение к паровозу. Бедный, боится крушения!

Купив билет, я зашел в Ш. д. На лестнице встретил АА, идущую в Мр. дв. Пунин стоял наверху лестницы в своем "robe de chambre" и прощался с АА. Я проводил АА в Мр. дв. Шли через Симеоновский мост, мимо памятника у Инженерного замка и через глубоко зарытое в снег Марсово Поле – вчера была сильнейшая метель, даже останавливавшая трамваи. Сегодня серый, но чудный, морозный день с ветвями деревьев, набухшими пушистым снегом… Они нравятся АА.

Говорила АА о том, как она была вчера (или позавчера?) у Замятиных: там были Тынянов и Вас. Каменский. С ним АА говорила о книжке Эйхенбаума "Лермонтов", желая узнать его мнение, и вообще о поэтических влияниях… АА, конечно, ничего не сказала ему о своей работе, но нащупывала его мнения о таких работах вообще. Вас. Каменский рассказывал о своей новой пьесе о Пушкине… АА с юмором рассказывала мне, с какой трогательной наивностью Каменский говорил о Пушкине, об Арине Родионовне и ее сказках и т. д. АА сказала, что Каменский, вероятно, плохо знает литературу о Пушкине, если хочет так легко изобразить жизнь Пушкина в пьесе. Если бы он знал, сколько з н а ю т о Пушкине, он, вероятно, не решился бы писать такую пьесу. А у него это очень просто – нечто вроде "Ариеля" – о Шелли.

Каменский ввел в действие бал в квартире Пушкина. Здесь АА ему заметила, что в Петербурге у Пушкина балов не бывало, не могло быть, просто квартира не позволяла. АА говорит, что потом расспросила Ю. Верховского, который был у нее вторично (вчера?). Верховский утвердил ее в ее мнении. Но АА заключила разговор словами о том, что Каменский умеет писать пьесы, у него есть талант, сможет дать динамику и все прочее, и поэтому его попытка может быть интересной – а от lapsus'ов не убережешься.

Вечером я был у Мухиных. Просидел у них часа два. Они, явно расположенные больше к Коковцеву, чем к Николаю Степановичу, стараются тем не менее показать Николая Степановича более близким к ним, чем в действительности. Говорили с большой охотой и доброжелательностью. Они все-таки, несмотря на всю внешнюю литературность, типичные царскоселы. Екатерина Максимовна с большой охотой обещала мне рассказать об И. Анненском. У нее есть около 60 писем Анненского. О Валентине Кривиче она отзывалась очень неблагоприятно, сказала, что не хочет ему ничего давать, что жалеет и о тех мелочах, которые она ему сообщила. Считает его неумным и бездарным.

Обещала мне дать прочесть несколько писем И. Ф. Анненского и посвятить воспоминаниям о нем отдельный вечер, на праздниках.

Только пришел домой, мне позвонила АА, и я ей доставил удовольствие сообщением о том, как меня хорошо приняли Мухины и как обещали рассказать мне об И. Анненском.

Сообщения Мухиных об отношении царскоселов к Николаю Степановичу совершенно подтверждают все прежние положения АА, высказанные ею мне еще весной.

1.12.1925. Вторник

В 8 часов вечера я звонил в Ш. д. АА еще не приходила. Но уже в 8 1/2 АА мне позвонила и просила прийти, сказав, что у нее есть кое-что для меня интересное.

Пришел к АА. Пунин был дома и сидел в кабинете на диване. Он ушел в другую комнату, но мы позвали его слушать интересующие его воспоминания Мухина. Пунин сел на диван, АА сидела в кресле у стола, а я на стуле около нее. Читал, а они слушали с большим интересом. АА обрадовалась, увидев, что ее предположения были верны. Пунин добавил, что над Коковцевым тоже издевались товарищи. Но отношение товарищей к Николаю Степановичу и Коковцеву было совершенно разное: Коковцев был великовозрастным маменькиным сынком, страшным трусом, и товарищи издевались над ним по-гимназически – что-нибудь вроде запихивания гнилых яблок сумку, вот такое… Николая Степановича они боялись и никогда не осмелились бы сделать с ним что-нибудь подобное, как-нибудь задеть его. Наоборот, к нему относились с внешним уважением – и только за глаза иронизировали над любопытной, непонятной им и вызывавшей их и удивление, и страх, и недоброжелательство "заморской штучкой" – Колей Гумилевым. Пунин выразил желание пойти к Мухиным как-нибудь и расспросить их об Анненском, но АА отсоветовала ему, сказав, что мне они, пожалуй, лучше и больше расскажут. И очень рада была за меня – даже поздравила с успехом.

По поводу возник разговор о Царском Селе, о Коковцеве (критика строгая), об Анненском (безграничное уважение – и любовь) и т. д.

Между прочим, АА мельком вспомнила, что была как-то с Николаем Степановичем у Коковцевых – тогда, когда они пошли на собрание кружка Случевского, а оно случайно в тот день было у Коковцевых.

АА перед приходом в Ш. д. была у Замятиных. От Замятиных АА принесла газету и показывала мне статью Г. Иванова – статью вральную от первой строки до последней.

Пунин вышел к телефону разговаривать с Данько, которая приглашает АА на завтрашний вечер к себе. Но завтра в 11 час. уходит московский скорый поезд, с которым едет Шилейко, а АА нужно Шилейку провожать на вокзал. Пунин передал это и сказал, что все же АА постарается быть.

От АА я пошел на литературный вечер в "Балаганчике". Пришел в 11 часов и как раз вовремя – пьесу только что кончили, а литературное отделение еще не начали. Вот объявление о вечере:

БОЛЬШОЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР

1-го декабря с. г. в зале театра "Балаганчик" (ул. 3 июля, 12) Союз писателей устраивает большой литературный вечер. В 1-м отд., посвященном памяти И. А. Крылова, после слова о И. А. Крылове П. Н. Медведева студией А. Н. Морозова будет представлена пьеса И. А. Крылова "Триумф". Во 2-м отд. с чтением своих произведений выступят писатели: Конст. Федин, Б о р. Л а в р е н е в, М. З о щ е н к о, Е. Замятин, Дм. Ч е т в е р и к о в, В. Каверин, Н и к. Б а р ш е в, М. Слонимский, Н. Тихонов, И. Садофьев, Н. К л ю е в, Н и к. Б р а у н и В с. Р о ж д е с т в е н с к и й.

Подчеркнутые – выступали. Не знаю, выступал ли М. Слонимский. Кажется, да.

Лавренев читал отрывок из "Небесн. Картуза", Зощенко – о бане и о ванне. Рождественский – переводы из Беранже, Клюев – стихи.

Зал был полон. Принимали без больших аплодисментов, но слушали внимательно. Во время чтения в зале все поэты и писатели бродили по фойе, разговаривали друг с другом.

Федин, Н. Тихонов, Замятин, Зощенко и другие бродили одной группой со своими дамами. Одиноко стоял В. Кривич, который никого не приманивал к разговору своей глупостью. То же было и с Нельдихеном. Баршев – чужой "старым" – сидел в зале, Садофьев, Браун и другие слонялись также без дела. Клюев куда-то смылся. Рождественский со своей девушкой то влезал в зал, то прикреплялся к какой-нибудь группе. Лавренев бродил с виснувшей на нем И. Куниной.

В 12 1/2 конферансье объявил, что из-за позднего времени остальные участники не выступят, хотя они все и собрались здесь. Публика стала вызывать Тихонова и Садофьева, больше Тихонова. Но ни Тихонов, ни Садофьев, ни Федин, ни Замятин не выступили. Вечер кончился. В толпе уходивших я увидел Л. Попову с сестрой. Заговорили, и я пошел их провожать – одну на Моховую, другую на Мойку.

Замятина мне говорила о своем пребывании с АА на Сиверской. АА чудесно собирает грибы – еще одна черточка в ее «биографию»…

2.12.1925

В час дня я пошел в Мр. дв. Впустила меня Маня. Шилейко мы оставили в его комнате, и я остался сидеть у постели. Плохо чувствует себя, и лежит. Но ей необходимо встать сегодня, чтобы провожать Шилейко. А в 5 час. она пойдет в Шер. дом обедать. Сильный мороз сегодня и в комнате холодно. Говорили о Г. И. (Иванове – В. Л.).

По поводу слов Жоры о Блоке. Можно подумать, что Блок с ним чуть ли не на короткой ноге был. Выходит также, что Блок «любил снимать квартиры в верхнем этаже», и еще много чего выходит по Жоре…

Но Жора допускался к Блоку один раз в год. Так уж было заведено: раз в год он звонил Блоку и просил разрешения прийти. Блок разрешение давал, и Жора шел к нему.

Надписи на книгах: "Это делаем все мы, грешные: нас просят, и мы надписываем книгу".

Блок очень долго жил на одной и той же квартире. Какая же тут может быть "любовь к верхним этажам"?

Блок, замкнутый, не любивший многолюдства у себя, всегда держал таких людей, как Жора, на большом расстоянии от себя. У него были друзья, которых он выбирал, руководствуясь своими особыми причинами – Зоргенфрей, Иванов-Разумник…

"Попробуйте пойти к Сологубу, интимно говорить с ним! А с Сологубом это легче, чем с Блоком!.."

Какой с виду Г. Иванов?

"Сладкий, льстивый, – еще больше, чем Всеволод…"

Г. Иванов начал свою литературную карьеру в кружке Грааль Арельского и И. Северянина. Оттуда его вытащили, и… он был в Цехе [11]11
  – Благодаря кому?
  – Гумилеву, конечно!


[Закрыть].

Г. Иванов бывал в Цехе. Там он был тихим и скромным, даже пил втихомолку.

Недоброво знал английский язык плохо. Превосходно знал французский.

Стихотворение «Все расхищено, предано, продано…» написано летом.

Я рассказал АА о литературном вечере в «Балаганчике». Говорил, как там серо и скучно было, хоть все и хвалили – говорили: «хороший вечер»…

АА ответила: "Что же вы хотите больше от рядового литературного вечера? Ведь нельзя же, чтоб на каждом таком вечере публике дарили "Анчара"…".

Заговорил о том, что прозу на литературных вечерах нельзя читать, и АА вполне согласилась со мной.

О Каменском я говорил – сказал, как он читает. АА ответила: "Он всегда так читает… Он хорошо читает".

Просидев у АА около часу, я ушел домой.

В 4 часа ко мне пришел Н. Тихонов с Марией Константиновной, которых я ждал сегодня. А через несколько минут после их прихода пришел Всеволод Рождественский, которого я не ждал сегодня.

Говорили о Гумилеве, я показывал кое-что из имеющегося у меня, рассказывал. Говорили о влиянии поэта на поэта. Тихонов стал приводить примеры из английской поэзии, говорил о Барри Корнуоле, о Киплинге, о других, приводил пример из кого-то – строки совершенно совпадающие с его "Балладой о Синем Пакете": "Колесо к колесу…" – и т. д., а там – "шея к шее", "нога к ноге"… и т. д. Тот же ритм, те же образы…

Пили чай и продолжали разговор. Я прочитал несколько ненапечатанных стихотворений Николая Степановича. Всеволод распространялся и не стеснялся моим присутствием, рассказывая небылицы о Гумилеве. Потом мы перешли в столовую – обедать. Говорили о собаках, потом о Туркестане, куда Тихонов хочет ехать весной (он уже нашел попутчика). Маршрут предположен такой: Баку, Красноводск, Бухара, Ташкент, Аулиэ-Ата. Тихонов читает всю литературу о Туркестане и изучает его, чтобы ехать, имея уже знания.

Рассказывали – Тихонов и Мария Константиновна – о своем летнем пребывании в Териоках и о том, как они пешком, через болота и леса, ходили в Шлиссельбург и в другие места. После обеда перешли опять ко мне, но уже в 7 часов Тихоновы ушли – они обещали кому-то встретиться в кинематографе. Кстати – Тихонов увлекается кинематографом и полусерьезно говорит, что даже собирается играть для киносъемок.

Еще когда Тихоновы и Всеволод были у меня, мне позвонила АА и просила зайти к ней взять доверенность, написанную Шилейкой на мое имя, чтобы после его отъезда я мог получить в университете его жалованье за месяц, которое он отдает частично АА. В 7 часов, сразу после ухода Тихоновых и Всеволода, я поехал к АА. Застал в квартире полный разгром: Шилейко снаряжался в путь. Топилась плита, развешано было белье, раскиданы книги, платья, вещи… АА в кухне, одетая в белый свитер, хлопотала и возилась с едой, с бельем, с вещами. Предложила мне чаю. Шилейко налил крепкий чай в 3 чашки, мы пили, сидя за столом, а он – разгуливая по комнате. Дико острил, возился с Тапом, причем начал эту возню, неожиданно бросившись бегать вокруг стола. Тап с диким протяжным воем бросился за ним…

Говорили о разных литературных вещах – о Кузмине; Шилейко острит, будто про него говорили: "Послушайте, Кони – это не вы?" – так он дряхл был и стар в 14 году, после своих "лирических" похождений. Дразнил Тапа. АА смеялась и сказала: "Попробуйте взять Володину шинель… Тату не даст…" Я обманул "Тату" и взял шинель, пообещав ему, что пойду с ним гулять. А когда я сделал попытку не пойти, Тап обиделся. Чтобы он не разочаровался во мне, я позвал его гулять. И Тап, всегда охотно и долго гуляющий, сегодня страшно спешил и опрометью бросился домой, не дав мне даже дойти до угла и купить папирос. Когда я попытался его увести силой, он уперся всеми лапами и жалобно завыл. "Он боялся, что Володю увезут без него", – сказала АА, когда я вернулся. "Откуда он знает?"

Я попрощался с В. К. Шилейкой, пожелал ему счастливого пути, попрощался с АА и пошел домой.

АА после провожала Шилейку на Николаевский вокзал.

4.12.1925. Пятница

Вчера АА весь день пролежала в постели и не выходила из Мр. дв. Чувствовала себя плохо.

Сегодня утром я получил в университете 40 рублей – оставшаяся часть жалованья Шилейко (всего 70 р.), которую он предоставил АА. Сейчас же поехал на дровяной двор, купил 1/2 сажени дров и доставил их АА.

У АА меня ожидала рюмка коньяку, заботливо приготовленная ею, потому что сегодня сильный мороз. Странно мне было увидеть, что "здесь все то же, то же, что и прежде": АА лежит в своей широкой постели, вещи, мебель – расставлены так же, как они были расставлены до приезда Шилейко. Та же лампа на столе и я – в прежней, привычной позе, в прежнем кресле. И так же сквозь полузамершие стекла окна видны колонны углового – на Мойку и Марсово поле – дома. И опять скучный Тап, и опять примус, и опять в 5 часов уходящая Маня. Опять бульон и курица на ночном столике АА, и она в чесунчовом платье, под одеялом, с распущенными волосами и белой-белой грудью и руками. И справа от нее – на постели, у стены – книги, записки, заметки…

Я сидел у АА весь день и утомил ее сильно. К ней никто не приходил, только в 10 часов вечера должен был прийти Пунин. Я ушел часов в 7. Говорили мы очень много. Конечно, о работе, главным образом, но и обо всем, на все темы, на все, нас затрагивавшие…

АА получила письмо от брата из Александровска (Сахалин). Тот описывает всю свою жизнь с 19-го года. Вспоминает своего предка, Стогова, испытывавшего всякие трудности, лишения, но отважного и смелого путешественника. (Стогов, предок АА, ходил в Северный Ледовитый океан под парусами, пробирался сквозь льды и т. д.) АА по этому поводу говорит, что у них в семье все делятся на людей типа Стогова или – типа Мотовилова. (Мотовилова – мать Инны Эразмовны, кажется.) Одни – дельцы, умеющие выходить из всяких положений, богатеющие легко (например, один родственник АА сохранил до сих пор громадный дом в Киеве). Другие – полная противоположность первым.

– А куда Вы себя относите? – спросил я АА, и она ответила, что про себя сказать очень трудно…

Сейчас брат ее живет опять хорошо, занят какими-то операциями с икрой.

"Но он пишет что-нибудь об Инне Эразмовне?" – Нет, оказывается, ничего не пишет, и АА беспокоится, что он не станет об И. Э. заботиться; вероятно, она ему написала, что она получает пенсию ("пенсию!"), хоть "Аничка ее и задерживает иногда", и брат успокоился. Я говорю, что хорошо было бы если бы он приехал сюда. АА говорит о трудностях этого… Но – из разговора выясняется, что АА уверена, что если брат даже приедет в Россию, то только к матери, в Подольскую губернию, а сюда – к ней – не приедет…

– Почему?..

– Ну, просто у нас не такие отношения!..

Виктор гораздо моложе АА (ему сейчас 27 лет), росли она разно и особенно близки никогда не были. Это совсем не те отношения, какие были у АА с Андреем, которого она горячо любила, как и он ее, и с которым она была в самой интимной дружбе.

АА на днях получила анкету Кубу, касающуюся вопросов об переводе АА в IV категорию. В анкете вопросы – сколько человек и кто на ее иждивении, и сколько она получила денег за последние полгода.

АА затрудняется – как ответить на эти вопросы. Надо, чтоб управдом заверил, что она помогает матери и сыну. Но заверит ли он? У АА нет никаких доказательств, потому что, когда ей давали трудкнижку, были живы и Андрей Андреевич Горенко и Николай Степанович, и АА ни Леве, ни матери не помогала.

А получила АА за эти полгода – от издательства "Петроград" – 300 рублей, 100 – недавно и 200 – за все остальное время.

Но тут опять всякие нелады с теми сведениями, которые она дала управдому раньше. Надо как-то выворачиваться, что-то придумывать. И АА тоскливо говорит: "Вы видите… Разве при таких условиях можно сохранить чувство собственного достоинства!"

Книга АА в «Петрограде» не вышла еще и когда выйдет, неизвестно. Но АА не хочет ни спрашивать, ни торопить издателей, считая, что она и так слишком много получила и что она не может иметь никаких претензий.

Я рассказывал о визите ко мне Тихонова с Неслуховской. АА знает немного Неслуховскую – встречалась с ней у Павлович, когда та в 21 году жила в Доме искусств (АА несколько раз была у Павлович).

АА рассказывает, как (в 1922-23 гг., зимой) ее пригласили на собрание Цеха (это было, кажется, последнее собрание). АА пришла, но там все были переполнены семейной историей (И. Одоевцева?). Был там Г. Иванов с видом мэтра, и был Костя Вагинов в какой-то непомерно длинной шинели.

О Недоброво.

После смерти Недоброво его друзья хотели издать сборник памяти Недоброво, в котором были бы собраны их статьи и воспоминания. Тогда из этой попытки ничего не вышло. Я говорю о статье Недоброво "О метре и ритме" и говорю, что если бы заменить ее терминологию современной, то всякий формалист почел бы ее за статью такого же и очень умного формалиста. АА отвечает, что все наши формалисты так или иначе учились у Недоброво.

АА говорила о «Письмах о русской поэзии», о том, как они безобразно редактированы Г. Ивановым, показывала мне часть (всех – великое множество) искажений, неверностей, изуродованных цитат, неправильностей в списке фамилий и т. д. и т. д.

Г. Иванов сначала хотел издать "Письма о русской поэзии", расположив их по авторам, о которых говорит Николай Степанович. То есть, раздробив эти письма, выбрать из них, например, все упоминания о Блоке или об Анненском (разных лет) и, соединив их вместе, в таком виде предложить читателю. Он тогда сказал об этом (кажется, АА), но получил ответ, что дескать, надо по этому поводу устроить собрание, где были бы АА, Лозинский и другие. Собрание это не состоялось – видимо, кто-нибудь убедил Г. Иванова в недопустимости такого издания.

В «Бродячей собаке» (началось оно кажется с 1 января 1912 г.) АА бывала только до начала войны, а после начала была только раз – когда Николай Степанович приезжал с фронта и его чествовали (он с «Георгием» уже приезжал).

В "Привале комедиантов" АА вообще не бывала.

Говорили опять о статье в газете «Дни» от 15 ноября 1925 г. (см. раньше).

…Petropolis'а вечер – что надо деньги послать в Бежецк (АА сказала Николаю Степановичу, что поэтому соглашается выступить. Ему было неприятно.).

О визите Г. Иванова на Фонтанку.

По какому-то поводу речь зашла о Тютчеве. Я взял со стола Тютчева, дал АА. Поговорили о нем, а потом, когда иссяк разговор, стали шутя гадать по Тютчеву. АА загадывала на себя, на меня, я делал то же. Мы острили и шутили. Против одной из открытых таким образом строф АА написала сегодняшнее число…

5.12.1925. Суббота

В 5 часов я пришел к АА в Мр. дв. Она лежала. В кресле у постели сидел, и разговаривали. У АА хороший метод: увидеть какое-нибудь открытие во сне, а проснувшись, разобраться в нем и убедиться, что оно совершенно правильно.

АА открыла сегодня, что в "Последнем придворном поэте" Николай Степанович говорит об Анненском. И нашла одинаковые места в "Письмах о русской поэзии", в стихотворении "Памяти Анненского" и в "Последнем придворном поэте". Всюду, где возникал у Николая Степановича образ Анненского, возникали и предметы, связанные в памяти Николая Степановича с ним. И АА убедилась, что у Николая Степановича существуют какие-то "пучки" – так мысль об Анненском вызывает в нем мысль о бюсте Эврипида, о Леконте де Лилле, то есть о разговорах с Анненским и об обстановке его комнаты и т. д.

"У Николая Степановича есть что-то звериное: по запаху вещи узнает хозяина".

АА думает, что на изучение, на чтение, на знание Леконта де Лилля Николая Степановича натолкнул Анненский.

Николай Степанович иногда, когда пишет об Анненском, пишет в его стиле (см. "Письма о русской поэзии", но не о "Кипарисовом ларце").

Говорили о методе Николая Степановича – теперь уже совершенно ясен этот метод. И он одинаков как по отношению к произведениям Николая Степановича "от жизни", и по отношению к произведениям Николая Степановича "от книг".

Но – АА начинает это подозревать – может быть, этот метод не есть привилегия Николая Степановича, а – свойствен вообще всем поэтам? АА про себя знает, что у нее такого метода нет, но, может быть, про себя трудно сказать? Может быть, это происходит совершенно бессознательно и какой-нибудь исследователь сумеет и в АА найти тот же метод? А если это так – тем легче доказывать: тогда можно говорить об этом методе у Николая Степановича, как о частном случае. Вообще же эти вопросы принадлежат к области психологии творчества.

Мы долго говорили на эту тему. А потом АА стала читать мне письма И. Анненского к Маковскому. Из них видно, что В. Иванова Анненский впервые прочитал в 1909 г. "Ох, труден", – пишет Анненский. АА думает, что на чтение новых поэтов – например, таких, как Кузмин, Потемкин и т. д., Анненского натолкнул Николай Степанович. Вероятно, он приносил ему книги и вел с Анненским по этому поводу беседы. Вообще же для АА несомненно, что общение Николая Степановича с Анненским приводило к влиянию как первого на второго, так и второго на первого – влиянию и в жизни, и в творчестве.

Между прочим, АА обратила мое внимание на слова Анненского о переводах с французского М. Волошина. Анненский цитирует отрывки, которыми показывается полнейшее незнание Волошиным французского языка. Это забавно, если вспомнить апломб Волошина и мнение о нем в кружке его приверженцев как о знатоке французского языка и литературы!

Говорим о Вячеславе Иванове. Когда в 11 году АА с Николаем Степановичем вернулись из Слепнево (собственно, из Москвы), то враждебное отношение Вяч. Иванова к Николаю Степановичу и Николая Степановича к Вяч. Иванову уже не вызывало недоумений (вспомните письмо В. Иванова). Но АА еще не ясно, почему в начале 11 года, когда Николай Степанович вернулся из Африки, Вяч. Иванов так окрысился на Николая Степановича.

К 7 часам АА обещала быть в Шер. доме. Я вышел на улицу и подождал АА, пока она оделась и вышла. Вместе пошли в Ш. д.

Говорили о культурности и некультурности поэта – АА вспомнила как пример прекрасного, хотя и некультурного поэта – Виллона.

АА не любит, чтоб ее вели под руку, и обычно идет отдельно. Но сегодня, проходя мимо Инженерного замка, АА вдруг сказала: «Руку… хочет руку!..». Я улыбнулся и спросил – почему такое желание? Оказывается, у АА такая слабость, что она уже устала и ей трудно идти. Мимо Инженерного замка свернули на Фонтанку и шли по Фонтанке, говоря о Лозинском. Он неудачник. Это не вызывает никаких сомнений. А между тем в те годы – в годы 1-го Цеха – все возлагали на него большие надежды. Он был культурнее всех, он был знаток литературы, он окончил два факультета (юридический и историко-филологический), он был блестящим, остроумным. И он несчастен, конечно, он неудачник теперь… И – уже на Симеоновском мосту – АА заговорила о том, что раньше, по-видимому, в глубине души Лозинского пряталось по углам это темное. Но никто не мог угадать его за блестящей внешностью Лозинского… И сам он, вероятно, тоже не угадывал. А вот эти годы сделали свое дело: АА обеими руками сделала жест и заговорила о прятавшемся по углам, а теперь, как проказа", вылезшем наружу… И добавила: «Бедный Лозинька!» (так они звали друг друга за глаза: «Шилей», «Гум» и «Лозинька»).

И АА вспомнила о том, как в "Аполлоне" (куда ввел его Николай Степанович) Лозинский был так же всем необходим, так же часто упоминался, как в годы "Всемирной литературы" А. Н. Тихонов. Люди, встречаясь друг с другом, прежде всего говорили: "А что Александр Николаевич? Вернулся из Москвы? Что он сказал? Это надо Александру Николаевичу…" – и т. д. А кто его вспоминает теперь?.. Говорили о стихах Шведе, "которые нужно в баночку заспиртовать" и хранить, хранить – так они недопустимо плохи.

У дверей Ш. д. я поцеловал АА руку и пошел домой.

Слабость. Обострение.

6.12.1925

В 3 часа я пришел к АА в Мр. дв. АА в черном шелковом платье сидела в маленьком, низком кресле, поставив ноги на маленькую скамеечку, и топила печку. Маня к ней сегодня не приходила. Я хотел освободить АА от этого занятия, но она сказала, что топить печку занятие и хорошее, и приятное, и она с удовольствием это делает. Я сел к печке. Лампа стояла на туалетном столике, рядом с АА, а от печки тянулся жар, и красные отблески играли на бледности лица АА.

Мы говорили о работе… Разговор прерывался минутами молчания, когда мы молча смотрели на красные угли, когда по очереди мешали их, когда думали, думали. "В вазах было томленье умирающих лилий…" – "Это стихотворение – об Анненском", – сказала АА. И стала мне доказывать, и доказала. Потом говорили о биографии Николая Степановича – о том, что мне надо учесть все масштабы. АА сказала, что, по ее мнению, для биографии Николая Степановича нужно самое большее 20 точных дат… "Как вы думаете…", – и АА спросила меня, на какое место я поставил бы Гумилева в историко-литературном плане? Между какими величинами? Я ответил, подумав: "Баратынский значительнее его…". АА наклонила голову и ответила утвердительно. Я продолжал: "Языков?.. Меньше…". – "А Дельвиг?" – спросила АА. Я не смог ответить на этот вопрос, и АА заговорила о применительном к Дельвигу масштабе биографии… Сколько точных дат для биографии Дельвига нам нужно? Дат 10 – не больше… Я стал спорить, что больше, и что больше надо и для Николая Степановича: надо дату свадьбы, дату рождения Левы… АА посмотрела на меня в упор и промолвила: "Я не знаю, когда Пушкин женился… И вы не знаете!". И добавила, что не знает также и точной даты, когда у Пушкина родились дети…

Я спросил: "Ну, а какой масштаб вы предполагаете, например, для Шенье?" – "Шенье прекрасный поэт… больше Баратынского… гораздо!" И когда АА высказалась о Шенье, я спросил о том, кого она ставит выше – Блока или Баратынского. АА ответила, что "напевная сила" у Блока больше, чем у Баратынского… "А вообще ведь Вы знаете – Блок самый высокий поэт нашего времени…". Я спросил: "На какое же место Вы ставите Блока?" АА подумала и медленно проговорила о том, что – что-нибудь так – "за Тютчевым"…

"А Николай Степанович – около Дельвига…"

Получила письмо от матери. Как всегда, обиженное и с просьбой поскорее выслать деньги. Из письма видно, что Виктор не будет высылать И. Э. деньги. Вероятно, она ему написала, что получает пенсию, и он решил, что она не нуждается.

Тетка – Анна Эразмовна, которой сейчас 72 года, хранит обычай дарить крестьянам открытки с картинками и для этого собирает открытки. Открытки, полученные ею от АА, подвергаются той же участи и все висят по мужицким хатам. Недавно Анна Эразмовна нашла открытку АА, в которой та пишет, что "была у тетки, и меня воспитывают… Скучно, скучно, скучно…". Эта открытка написана АА, когда ей было 15 лет. И тем не менее, Анна Эразмовна, найдя эту открытку теперь, не преминула обидеться. Инна Эразмовна в письме сообщает АА об этом.