Текст книги "Белые волки"
Автор книги: Павел Дорохов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
ГЛАВА 1
ОТСТУПЛЕНИЕ.
На город наступали с трех сторон. С вос-
тока и запада, вдоль линии железной до-
роги, от станции к станции шли русско-чешские
полки. С юга, из степей, по обоим берегам
Иртыша широкой лавиной спускались казаки.
Восточный отряд– всего четыре роты.
Рота мадьяр, две роты красноармейцев,
рота железнодорожных рабочих. У мадьяр
за начальника– Франц, у армейцев – Соломон
Лобовский, у железнодорожников – рослый,
плечистый Петрухин.
Франц, Соломон, Петрухин – реввоен-
совет.
Соломон с армейцами – в центре, по ли-
нии железной дороги. На левом фланге —
Франц, на правом – Петрухин.
Отходят медленно, с упорным боем. За
каждой будкой, каждой кучей шпал, каждым
щитом, точно за стеной каменной, держатся.
Каждый кустик и бугорок – прикрытие. Па-
дают люди. Все меньше и меньше отряд, но
все больше и больше желание удержаться
во что бы то ни стало, хоть лишний день,
лишний час.
На станциях упирались в землю всей
ногой.
Из-за станционных прикрытий били из
пулеметов, а в станционных зданиях пере-
вязывали раненых, которых некогда было
перевязать на открытом месте под вражеским
огнем. Дымились походные кухни. Наскоро
ели и бежали опять стрелять.
Чехи задерживали наступление, а к стан-
ции подходил броневик и осыпал снарядами
лежащих за прикрытиями людей.
И когда получали приказ отступать, мно-
гие так и оставались лежать за прикрытиями,
впившись в землю мертвыми скрюченными
пальцами.
Подходившие победители добивали ра-
неных, раздевали убитых. Голые тела от-
таскивали от линии железной дороги. Голыми
телами да черным вороньем, нанизанным на
телеграфную проволоку, обозначена дорога
в город.
На левом фланге у реки окопалась рота
Франца.
Три раза ходили чехи в атаку, три
раза отбивали их мадьяры. Через реку ши-
роким развернутым фронтом, охватывая роту
мадьяр, на полных рысях двинулись казаки.
Правым и левым крыльями ушли далеко в
степь, маячат черными точками, ружьем не
достать. Загнулись крылья, сходятся все ближе
и ближе. Далеко позади сомкнули круг. Рота
мадьяр в широком казачьем кругу, словно
остров в море.
Выхода нет.
С диким гиканьем, пики наперевес,
мчатся казаки, с каждой минутой суживая
кольцо.
Встречным кольцом, плечом к плечу,
сомкнулись мадьяры. Франц – по кольцу мя-
чиком легким, упругим.
– Товарищи, береги патроны, стреляй
на выбор!
Соломон с водокачки наблюдал в би-
нокль.
– Не выдержат. Сомнут казаки!
Болью перекосило лицо. Глубокой пе-
чалью налились глаза. Хрустнули пальцы,
сдавливая бинокль.
– Надо попытаться.
Спустился с водокачки.
– Андрей, примешь команду! Усилен-
ный огонь. Сдержать во что бы то ни стало!
Первый взвод за мной!
Бегом, один по одному, под огнем с
чешского броневика, от ямки к ямке, от
бугорка к бугорку спешит первый взвод на
выручку Франца.
Увидали казаки, разомкнули кольцо и
левым крылом в обхват. Налетели, закру-
жили, пятеро на одного. Словно огнем обожгло
Соломону правое плечо. Выронил винтовку
из рук, зашатался.
Не бей жида! Бери его живьем, живьем
бери!
У самого лица выросла лошадиная морда.
Оглушило ударом по голове. Все заверте-
лось, поплыло...
К станции пришло их двадцать два.
Двадцать– из отряда Франц двое уце-
лели от первого взвода.
–
От станции к станции, шаг за шагом,
пять дней и пять ночей, все время лицом к
врагу медленно отступал западный отряд Дми-
трия Киселева. На последней станции, перед
мостом через реку, уперлись.
Задержать, выиграть время. Дать в го-
роде укрепиться. А из города телеграммы:
– Держитесь! Шлем помощь!
Дмитрий знал – помощи не будет. Неот-
куда ее ждать. Петрухин, Соломон и Франц
на востоке. Антон Носов сдерживает по-
реке идущих из степей казаков. Нет, помощи
не будет.
– Товарищи, помощь обещают, но луч-
ше на нее не надеяться. Держаться самим
надо.
По рядам гулко:
– Продержимся!
С западным отрядом – Вера Гневенко.
В руке винтовка. Через плечо сумка с бинтами
и марлей, пузырьками и ватой. Вместе с
отрядом, шаг в шаг, пять дней и пять ночей.
Под самым огнем перевязки делает. Любовно,
осторожно. Каждый красноармеец – сын
родной.
Ни устали, ни голода, ни страха.
– Товарищ Вера, вы бы отдохнули.
Даже не взглянет. Только головой трях-
нет:
– Некогда!
У Веры чудесный голос.
– Это есть наш...
Током электрическим бежит по рядам.
– Ура! Это есть наш последний и ре-
шительный бой!
Трепещется красное знамя в руках у
Веры. Мягкими складками облегает маленькую
стройную фигуру. Восторгом охватывает грудь
и непередаваемо чарующе звенит нежный
девичий голос:
– С Интернационалом...
– Ура! Воспрянет род людской!
–
Две колонны чехов обходят отряд с обоих
флангов.
Дмитрий стукнул прикладом.
– Эх, пропало все. Не выдержим!
Ночью взорвали полотно. Зажгли стан-
цию.
Ярким огненным столбом взметнулось
пламя, освещая путь отходившему отряду.
Отступали в полном порядке. У моста через
реку остановились.
Пароход медленно спускался по Иртышу.
На мачте красный флаг. С обоих бортов по
четыре пушки. Между пушек пулеметы.
Когда особенно наседали казаки, шедшие
по обоим берегам, пароход бросал якорь и
огрызался обоими бортами. Казаки задер-
живались, и отряд Антона Носова уходил
вперед.
Преследуемые в упор, шли почти без
отдыха.
Угрюмо встречали в прибрежных стани-
цах. Не оказывалось провианта для людей,
фуража для лошадей. Не было подвод.
Долгих разговоров не вели.
Пароход останавливался против станицы,
нащупывал жерлами пушек шатровые пяти-
стенники. Тотчас появлялся провиант, фураж.
Гнали подводы.
У Черноречья казаки глубоким обхватом
зашли вперед. Выгнали всю станицу в степь.
Подошедший отряд Антона Носова располо-
жился в пустых избах. Ночью станица пылала
с обоих концов. По красно-багровым улицам
бежали группами красноармейцы. Носились
огромными черными тенями казаки, в зареве
пожара похожие на сказочных чудовищ.
У церкви десяток людей, во главе с Ан-
тоном Носовым, потонул в казачьей волне.
К городу подошли одновременно все три
отряда.
С востока – Петрухин и Франц, с запада —
Дмитрий Киселев, по Иртышу– отряд Антона
Носова.
Но не было самого Антона и не было
Соломона Лобовского.
В исполкоме густой табачный дым. Всюду
пулеметы. Кучами лежат пулеметные ленты.
У стен беспорядочно приткнуты винтовки.
Люди входят, выходят.
Делают доклады Петрухин, Киселев, Вера
Гневенко.
Андреич, председатель, спрятал горе в
глубоко сидящих глазах.
– Товарищи, почтим память павших!
Стоя с непокрытыми головами, пели:
– Вьі жертвою пали в борьбе роковой...
А надо всеми глубокой тоской и слезами
исходил голос Веры, Соломоновой невесты.
_____
Уходили на пяти пароходах. В голове —
с войсками. За ним —с грузом. В середине—
семьи уходящих. Потом – опять с грузом.
И сзади, прикрывая колонну, опять с армей-
цами и пушками.
К пристани подходили последние силы.
С сердитым гулким ревом носились по опу-
стевшим улицам ощетинившиеся по бортам
грузовики.
Твердой, четкой поступью тяжелых ног, с
ружьями на изготовку прошел отряд красно-
армейцев. Тесной кучкой, один к одному,
торопясь и не соблюдая ногу, проспешили к
пристани железнодорожники.
За крепко запертыми воротами притаился
обыватель.
В заборные щелочки злобными глазами
сверлил уходящих. Райской музыкой казался
ему тяжелый шаг красноармейцев. И, как
голодный зверь перед последним прыжком к
жертве, дрожал от нетерпения мелкой, зяб-
кой дрожью.
Андреич вышел из исполкома вместе с
Верой и Петрухиным.
Товарищ Вера, ведь не поможете
ничем. Спешите на пароход, пока не
поздно.
Вера покачала головой.
– Вы не поймете, Андреич. Я должна
попытаться узнать о Соломоне. Я успею
вернуться.
– Ну, хорошо. Алексей пойдет с вами.
Не лезьте только на рожон.
Крепко пожал руки Вере и Петрухину.
– Идите. Мне еще в горсовет заехать.
На улицу упал первый снаряд. Звонко
разорвал настороженную тишину.
Звякнули пули о каменные плиты тро-
туаров.
Быстро пробежали по направлению к
пристани два красноармейца.
Галопом, звонко куя мостовую, промчался
отряд казаков.
Где-то стукнула калитка. Зазвенело раз-
биваемое стекло.
Всклокоченный рыжий человек, в вале-
ных туфлях на босую ногу, выскочил из во-
рот. И по безлюдной улице диким визгом
понеслось:
– Братцы, казаки пришли!
Застучали ворота. Захлопали калитки.
Загремели болты открываемых ставень. Ты-
сячью голосов заговорили улицы. Запестрели
бегущими людьми.
– Держи, братцы, держи! Армеец во
двор забежал!
Бросились во двор. Сгрудились в тесном
проходе, давят друг друга. Черным вороньем
облепили забор.
А-а-а!
Высокой, тоскующей нотой взметнулся
предсмертный вопль и затерялся в зверином
реве оскалившей зубы толпы.
Озверевшие, хлебнувшие крови, с хри-
плыми криками носились по улицам.
– Лови! Держи! Бей!
– Братцы, тут комиссар жил!
Останавливались. Громили квартиры. Ло-
мали мебель. Били посуду, зеркала, стекла.
Дрались из-за дележа. Бежали дальше...
На углу сгрудились возле рабочего без
фуражки.
– Большевик, бей его!
– Что вы, братцы, я посмотреть!
– Заговаривай зубы, посмотреть!
В тесном кольце сомкнулись. Жарко ды-
шат груди... Волчьим оскалом зубы.
– Братцы, я же вот тут живу... за
углом...
Ближе всех толстый, стриженный в скобку,
в теплом стеганом жилете поверх выпущен-
ной рубахи, серебряная цепочка через весь
живот.
Левой рукой, молча, с размаху по скуле.
– И-эх!
Ляскнули зубы. Тоненькой струйкой кровь
по подбородку.
– Бей!
Бросились, сшибли.
Сплелись в одном комке жарко с хри-
пом дышащих тел. Закружились в диком
танце.
-
У запертой двери магазина, спиной к
двери, штыком вперед – красноармеец. С ко-
лена по толпе – на выбор. Опустел под-
сумок. Влип в стену спиной. Хрипло, будто
в гору с ношей тяжелой взобрался:
– Не подходи, убью!
Мимо два солдата с бело-зелеными по-
вязками.
– Кормилец, родненький, пристрели
армейца!
Простоволосая женщина ухватила за рукав.
Жарко дышит в лицо.
– Родненький мой, миленький, при-
стрели армейца!
На ходу вскинул ружье, прицелился, вы-
стрелил.
Не глядя, побежал дальше...
Потом поодиночке и группами сводили к
реке. Снимали одежду. Чисто делали свое дело.
Обходились без пуль. Пули жалели. Шашкой,
по всем правилам военного искусства, ударить
наотмашь, потянуть к себе. Как наученьи, где
глиняная фигура заменяет человека.
Суровые и молчаливые падали в реку.
Окрашивали воду в красный цвет. Будто полот-
нища красных знамен плескались у берега.
И было так день, и два, и три.
ГЛАВА II.
В ТЮРЬМЕ.
В тюрьму из комендантского дома их ве-
ли вечером. Как колючей проволокой,
обхватило двойное кольцо. Внутри – чехи,
снаружи – казаки.
Напирала несытая толпа. Протискивалась
между лошадиными мордами, совала палками.
Бросала каменьями, плевалась.
Старуха с треплющимися по ветру седыми
космами, с тонким железным прутом в руке,
вцепилась в казака.
– Сыночек, допусти. Допусти, сыночек.
Разок ткнуть!
Казак лениво замахивается нагайкой.
– Уйди, бабка, зашибу!
в ширину, —их сорок...
Андреич, Петрухин, Соломон, Вера.
Захаров Алексей, Морозов Павел, – члены
горсовета.
Рабочие железнодорожники, взятые при
попытке взорвать бронепоезд.
Профсоюзные работники.
Молодой парень Сергей, только что при-
шедший из деревни и приставший к боль-
шевикам.
Красноармейцы.
В углу, на нарах, с завязанной головой
. – Соломон. Лицо как стена, известкой краше-
–. ная. Возле Вера. Держит руку Соломона
в своих, любовно гладит. Тихо, вполголоса,
будто дитя укачивает:
"*" Спи, мои маленький, усни.
Сладкий сон к себе мани.
Рядом Петрухин. Упорной думой сдви-
нуты брови. Временами в гневной вспышке
сжимаются кулаки. Андреич качает черной
с проседью головой. Мысли Петрухина для
него как на ладони.
– Нет. Алексей, не вырваться...
Молодой парень Сергей затосковал.
– Расстреляют, должно быть.
Андреич утешает:
– Ну, тебя за что. Тебя выпустят. По-
держат и выпустят... За что тебя, птенца
такого.
Любовно смотрит в лицо парня. Лицо у
Сергея бледное, с мягким ов?лом. Длинные,
как у монашка, волосы. Маленькая русая
бородка. Большие темно-серые лучистые
глаза.
– Как за что? Ведь и меня с ружьем
в руках взяли. Боязно мне, дяденька.
По деревенской привычке всех старше
себя зовет дяденькой.
– Дяденька, ты самый старший здесь,
покаяться хочу. Там – есть бог, нет бога, я
еше не знаю и боюсь. С вами пошел по-
тому, что со злом боролись. Было зло на
земле, я пошел против него, добра хотел
для всех. Теперь за добро умирать буду. А
про бога не знаю.
Серьезно, без усмешки, отнесся к просьбе
молодого монашка Сергея.
– Что ж, милый, если думаешь легче
будет, кайся.
Сидят на нарах, топотом неслышным
шепчутся.
Вера подозвала Петрухина . Что-то шепнула.
Петрухин подошел к двери. Позвал
в глазок
– Надзиратель!
Прилип к глазку судачий мутный глаз.
– Ну, что еще?
– Здесь женщина, дайте выйти женщине.
Парашка есть.
– Послушайте, ведь женщина!
– Жен-щи-на! Не все равно? У вас равно-
правие!
Нащупал в глазок Веру.
– Не стесняйся, касатка, вон в углу
парашка!
Ночью, когда в камере спали тревожным
кошмарным сном, по тюремному коридору
гулко затопали тяжелые шаги. Застучали при-
клады по каменному полу. Загремел засов
открываемой двери.
Всех словно пружиной подбросило.
Сергей вцепился в Андреича задрожав-
шими пальцами.
– Дяденька, боязно мне!
Вошел начальник со списком в руках.
Увели пятерых красноармейцев.
В камере осталось тридцать пять...
—
Глубокая скорбь в голосе Соломона:
– Не за себя, за тебя. Вера. Безумно жаль
твою жизнь. Она могла бы быть такой пре-
красной!
– Милый, она и сейчас прекрасна. И
было счастье. Счастье в борьбе, счастье в на-
шей личной жизни.
Благодарно жмет руку Веры.
– Милая...
Перед ночью Вера обрезала густую зо-
лотистую косу.
– Товарищи, кто выйдет живым, пере-
дайте матери.
А ночью опять по коридору гулкие ша-
ги. Гремят засовы у двери.
У начальника в списке:
– Соломон Лобовский, Алексей Петру-
хин, Вера Гневенко, Захаров Алексей, Моро-
зов Павел.
– Собирайтесь!
Дрогнула рука Веры в руке Соломона.
Потом к начальнику спокойно:
– Позвольте спеть.
– Без пенья обойдется!
Глаза прячет, не смотрит.
Вера припала к груди Соломона. Тихо
запела. Будто ветер степной по траве по-
бежал.
Начальник поднял руку, хотел сказать что-
то. Не сказал.
Вера пела.
Голос креп, наливался звенящим сере-
бром. Затаили дыхание солдаты, замерли за-
чарованные. Детские годы вспомнили. Ма-
терей старых, жен молодых, в деревне
оставленных. Поля, леса, горы...
Дрожью зазвенела последняя страстная
нота, болью жгучей о жизни. Оборвались,
зарыдали серебряные струны.
– А! а! а!
Кто-то хрипло вздохнул. Кто-то дрог-
нувшей рукой стукнул об пол прикладом.
Начальник очнулся, стал строгим.
– Молчать! Что за церемонии! Живо!
Шепнула Соломону:
– Я спокойна. Прощай!
Оторвалась.
– Идемте!
Взяла Соломона и Петрухина за руки. Сза-
ди, тоже рука с рукой, Захаров и Морозов.
Загремел засов у двери. Смолкли шаги.
– Дяденька, дяденька, что ж это такое?
Андреич нежно гладил голову молодого
монашка Сергея. У самого дергался подбо-
родок, мелко и часто дрожала левая бровь..
–
Товарищи, какой я сон чудесный
видел!
Сгрудились у нар возле молодого парня
Сергея.
– Будто сидим мы в крепости. Кругом
стены каменные, высокие, толстые. Нас будто
много. За стенами неприятель. Слышны гром-
кие удары. В стене большая железная дверь,
как бывают в церквах. Я стою у самой две-
ри. Удары все громче и громче. Вдруг дверь
с шумом открывается, и в просвете показы-
вается воин, точь в точь в такой одежде, как
рисуют на иконах святых воителей. В одной
руке у воина меч, в другой крест. Я бро-
саюсь на воина, схватываю его поперек тела,
поднимаю над головой и бросаю о стену.
Стены с страшным шумом падают, и я про-
сыпаюсь. Потом опять засыпаю и опять ви-
жу сон. Будто стою я в таком месте, как на
картинках, где Адама и Еву рисуют. Нас опять
много. Дальше, не смейтесь, товарищи, а то
не буду рассказывать.
– Ну, зачем смеяться, рассказывай, Сергей.
– Стоим мы все на коленях. Все будто
знакомые, а в лицо никого не знаю. На всех
на нас одежда, как на святых. Впереди
Никита Иваныч, все вы его знаете. Только
он один стоит, а мы все на коленях. Рядом
с Никитой Иванычем женщина. Лица не видно,
а вокруг головы будто сияние. Все поем Интер-
национал. Не все слова, а только припев. Я
никогда не слыхал такого пения. Ах, товари-
щи, я не могу рассказать, как это было хо-
рошо! Мне сдавило сердце, и я проснулся.
У Сергея бледное восторженное лицо.
Сияют чудесные темно-серые глаза. Андреич
в волнении ходит по камере.
– Ах, малец, малец, какой чудесный сон, не-
лепый, а все-таки чудесный! Ах, малец, малец!
Переполнилась грудь. Подкатил комок
к горлу. Дрогнувшим тихим баском запел:
– Это есть наш последний...
И вдруг мощная захватывающая радость
охватила всех. Победным криком взметну-
лось по камере:
– С Интернационалом...
Тридцать голосов слились в мощном по-
рыве.
Муки, пытки, смерть, все перенесут ради
великой идеи, что лучезарной звездой стоит
перед каждым из них.
– Молчать, сволочи, молчать!
По тюремным коридорам бежали ко-
раульные, на ходу щелкали затворами.
В дверь стучали прикладами.
– Молчать, сволочи, молчать!
Упали каменные стены. Исчезли желез-
ные решотки. По коридору, по тюремному
двору. Дальше, все дальше гремит побед-
ный крик:
– Это есть наш последний...
Гремят засовы у дверей. Тяжелый топот
ног. Стук прикладов.
– Молчать! Стрелять будем!
– Стреляй, стреляй! Палачи, убийцы!
Андреич на нарах во весь рост. Вдох-
новенный, грозный. Рядом монашек Сергей,
с лучистыми серыми глазами.
– Палачи, душители, стреляйте!
Раздались выстрелы. Бросились с прикла-
дами...
Двое убитых, восемь раненых...
Очнулся Андреич в темном карцере. Не-
стерпимо ныла голова, все тело.
Ощупал голову. Почувствовал на паль-
цах густую липкую жидкость.
– Кровь!
– Дяденька, дяденька! – позвал знакомый
голос.
Чья-то рука сжала руку Андреича
– Дяденька, очнись, Сергей я!
А, Сергей, милый монашек Сергей. Вспо-
мнил, что произошло в камере.
– Мы в карцере, Сергей?
– Не знаю, дяденька, заперли нас.
– Тебя били?
– Меня ничего. Тебя, дяденька, шибко
били.
Андреич попробовал улыбнуться.
– Ничего, до свадьбы заживет...
ГЛАВА III.
НА ЛЕСНОЙ ОПУШКЕ.
Вечером, когда на небе загорались первые
звезды и четкими силуэтами выступали
деревья,– на лесную опушку приходили
люди с лопатами.
Молча, спокойным деловитым шагом
размеряли землю, становились в ряд, пле-
вали в широкие жесткие ладони и начи-
нали рыть.
Три аршина в длину, аршин в ширину,
аршин в глубину.
Яма к яме. Бок о бок.
Вырастали холмики пухлой земли между
ям. Будто ждали врага и рыли окопы.
Когда совсем темнело, бросали рыть,
молча вскидывали лопаты на плечи и тороп-
ливым шагом уходили в город.
Приходили другие. Четким твердым шагом.
Всей ступней по земле. Шли спаянным четыре-
угольником. А в четыреугольнике другой
шаг, – мелкий, неровный, мягче по земле сте-
лется. Останавливались у приготовленных ям.
Стенки четыреугольника раздвигались, и у ям
выростали молчаливые темные фигуры.
Раздавалась негромкая команда.
Упругую тишину рвали залпы. Будто
большие полотнища сверху до низу раз-
рывались.
Чаще всего их было пять.
Иногда от края ям, где стояли молчали-
вые темные фигуры, раздавался клич:
– Да здравствует!..
В коротком залпе и длинной матерной
брани тонул клич...
Когда у края ям не оставалось ни одной
темной молчаливой фигуры, уходили в про-
вал ночи.
Потом приходили опять и опять. И пока
в светлевшем сумраке не начинали обрисо-
вываться стволы деревьев, прыгали по лесу
перекатами, от дерева к дереву, сухие ко-
роткие залпы.
Их было пятеро. Пятеро безусых красно-
армейцев.
Шли мелким частым шагом, ежась босой
ногой по твердым комьям земли. Сняты
сапоги и обмотки. Сняты крепкие штаны и
рубахи. Только шлемы чуть темнеют крас-
ными звездами.
Самый молодой чуть слышным шопотом:
–■ Не дойду, братцы, ослаб я. Всего
избили.
– Держись, Ваня, держись. Дойдем
сейчас.
Двое под руки взяли, поддерживают не-
заметно.
– Держись за нас, легче будет!
– Но, но, торопись!
Плашмя прикладом ударил по заду.
– Торопись!
На лесной опушке остановились. Пятеро
обнялись. Слабому на ухо:
– Держись, Ваня, сейчас все кончится.
У пяти ям пять черных силуэтов выросли.
Взметнулся крик бодро, смело:
– Да здравствует власть советов!
Залп. Все кончено.
Алексей Петрухин, Соломон Лобовский, Ве-
ра Гневенко, Захаров Алексей, Морозов Павел.
Шли будто на прогулку, шагом упругим
и легким. Впереди, под руку, Петрухин, Со-
ломон и Вера. Сзади, тоже под руку, За-
харов с Морозовым.
На лесной опушке, в кольце солдат, про-
стились. Со всеми поцеловалась Вера, чуть
дольше с Соломоном.
В ряд, на два шага друг от друга, лицом
в лицо, глаза в глаза с палачами, у пяти ям —
пять фигур.
Офицер командует звонко, отчетливо. С
, выдержкой.
– По первому... взводом...
Долго медлил с командой. С наслажде-
нием выдерживал паузу.
– Отставить!
Забилось сердце частыми неровными
толчками. Перевел дух.
– По первому... взводом...
Снова пауза. В секунде – вечность. Оде-
ревенели руки с ружьями у плеча.
– Отставить!
Вера поняла пытку. Вспыхнули глаза.
Неиз'яснимым восторгом затрепетала грудь.
И всем голосом, полным, сочным всколых-
нула приникшую к деревьям тишину.
– Это есть наш последний...
– Заткнуть глотку стерве! Пли! Пли!
Взмахнула руками, будто крыльями. От-
делилась от земли вся легкая, воздушная.
Жутко прозвучал запоздавший выстрел.
– Отставать? Кто там? Запорю!
– Палачи! Убийцы!
Соломон гневным жестом протянул руку.
Офицер подбежал вплотную. Из револь-
вера в упор. Соломон упал в яму.
Петрухин рассчитал верно: быстрый пры-
жок в бок, потом назад. По инерции вы-
стрелят прямо. А там деревья чаще, а там,
может быть, свобода.
Бежать, бежать!
Рядом упал Соломон. Спрыгнул офицер
в яму.
Раз, два...
– Стреляй! Стреляй!
Засвистели пули в догонку, защелкали
по стволам деревьев. Как иглой, укололо
плечо. Сзади, совсем близко, десятки ног
ломают сучья.
– Стреляй! Стреляй!
Скорей, скорей. Наискось, наискось, к
оврагу.
Шаг у Петрухина широкий, пружинистый.
Грудь – меха кузнечные. Выдержит, выдер-
жит. Только б пулей не задело!
Скорей, скорей!
Бешено мелькают стволы навстречу, про-
тягивают лохматые лапы, хлещут иглами по
лицу. Пули о стволы:
– Тэк! Тэк!
Крики отстают. Еще усилие, еще! Словно
стальными стали ноги, упругие, гибкие. Словно
каменное лицо, —все залитое кровью, не чув-
ствует боли. Еще усилие, еще. Наискось, наис-
кось, к оврагу. С разбега с высокого обрыви-
стого берега – в овраг. Упал в густую заросль
на дне. Вскочил. Цел, цел! Перевел дух. Овра-
гом, оврагом по густой поросли, по колючему
кустарнику. Налево, налево, к Иртышу!
Замолкают голоса вдали. Реже одиночные
выстрелы...
В предутреннем тумане светлой полоской
блеснул Иртыш.
Свобода! Свобода!
Сергей был спокоен. Шагал молча рядом
с Андреичем, держался за его руку, как,
бывало, маленький с отцом в церковь ходил.
И так шел до самого места.
Когда подходил к лесной опушке,
сказал:
– А я так, дяденька, думаю, что
бога -то совсем нет. Пошел я с вами
против зла бороться, чтобы добро было
на земле, а вот меня убивать ведут. Пошто
так?
На месте, у ям, скручивали руки назад.
После побега Петрухина боялись.
Первым Андреич.
Ковалев, лучший стрелок в роте, по-
дошел к начальнику.
– Господин поручик, в голову целиться,
или в грудь?
Посмотрел на солдата, пожевал губами,
подумал.
– Дай, я сам.
В брезжущейзаре, с колена, чтобы устой-
чивей держать винтовку, долго нащупывал
темное пятно глаз на лице.
Выстрелил. Подошел к яме, нагнулся.
Ах, чорт, на полдюйма выше взял!
Когда очередь дошла до Сергея, – по-
следний в очереди, – солдаты смущенно за-
шептались, осматривая подсумки.
– Господин поручик, пуль нет!
– Как нет?
Всю ночь стреляли, не хватило.
– Приколоть его штыком!
Солдаты замялись.
– Ковалев, кольни его!
Ковалев подошел. Глянул в большие темно-
серые глаза. Дрогнул сам, винтовка в руках
задрожала. Побежал холодок от сердца. Выше,
выше по груди, по голове, волосы дыбом
поднялись.
Закричал дико, безумно.
– Отвернись!
Все смотрят, смотрят. Душу наружу вы-
ворачивают.
Отчаянной мольбой и слезами задрожал
голос Ковалева.
– Отвернись!
Закрыл глаза, крепко стиснул винтовку
и с размаху ткнул перед собой...
Однажды ночью на лесную опушку при-
шли двое. Мужчина и маленькая старушка,
вся в черном.
Остановились у большой березы.
– Вот здесь, – сказал мужчина. II ушел.
Старушка осталась од а.
Опустилась на колени на примятую землю.
Застонала тихо.
– Вера... Вера... Дочь моя...
Долго, пока не занялась заря, лежала
ничком на примятой земле и исходила в
скорбном материнском стоне.
– Вера... Голубка моя...
Поднялась, насыпала в платочек земли,
завязала узелок, бережно спрятала на груди
у осиротевшего сердца, и медленным шагом,
придавленная неизбывным горем, пошла в
город.
ГЛАВА IV.
ПОДУЛ ВЕТЕР.
В железнодорожных мастерских и депо
бросили работать.
– Товарищи, в вагонный цех!
Черной бурливой волной вливаются в
широко открытые ворота вагонного цеха.
На вагонной платформе деповской под
кличкой „Гудок". Кожаная фуражка сдви-
нута на затылок. На большом шишкастом
лбу непокорная прядь черных густых волос.
На черном закопченом лице блестят белые
зубы. Раскаленным горном сверкают глаза.
Энергичный взмах руки.
– Товарищи, доколе же? Наши органи-
зации разгромлены. Профсоюзы разогнаны,
больничные кассы задавлены. Наши работники
арестованы. Их пытают, расстреливают. Наши
экономические требования считаются проти-
воправительственным выступлением, бунтом
и жестоко караются. Делегаты, посланные
заявить и отстаивать наши требования, аресто-
ваны и теперь, может быть, уже расстреляны.
Товарищи, мы испытали все средства, чтобы
мирным путем добиться улучшения своего
положения. На нашем голоде, нашем разо-
рении буржуазия справляет свой сытый
праздник!
Обожгло груди. Засверкали гневом глаза.
Сжались в кулаки твердые железные пальцы.
– Довольно терпеть!
– Стыдно молчать!
– Позор за гибнущих товарищей!
Опять энергичный короткий взмах руки.
– Товарищи! В наших руках последнее
средство —забастовка. Немедленно выби-
рается стачечный комитет. Телеграммы по
линии. Немедленно устанавливается связь с
рабочими всех предприятий города. Насту-
пление одной сплоченной массой. Наши тре-
бования: немедленное освобождение аресто-
ванных товарищей, независимые больничные
кассы, свободные профсоюзы, восстановле-
арестованы. Их пытают, расстреливают. Наши
экономические требования считаются проти-
воправительственным выступлением, бунтом
и жестоко караются. Делегаты, посланные
заявить и отстаивать наши требования, аресто-
ваны и теперь, может быть, уже расстреляны.
Товарищи, мы испытали все средства, чтобы
мирным путем добиться улучшения своего
положения. На нашем голоде, нашем разо-
рении буржуазия справляет свой сытый
праздник!
Обожгло груди. Засверкали гневом глаза.
Сжались в кулаки твердые железные пальцы.
– Довольно терпеть!
– Стыдно молчать!
– Позор за гибнущих товарищей!
Опять энергичный короткий взмах руки.
– Товарищи! В наших руках последнее
средство —забастовка. Немедленно выби-
рается стачечный комитет. Телеграммы по
линии. Немедленно устанавливается связь с
рабочими всех предприятий города. Насту-
пление одной сплоченной массой. Наши тре-
бования: немедленное освобождение аресто-
ванных товарищей, независимые больничные
кассы, свободные профсоюзы, восстановле-
ние восьмичасового рабочего дня, увеличе-
ние расценок. Товарищи, терять нам нечего,
а добиться мы можем многого, если будем
держаться стойко, все как один!..
Забастовка была назначена на двенадцать
часов следующего дня.
Зловеще прогудел гудок. Густая черная
лавина хлынула со двора мастерских.
– Казаки, казаки!
Загремели выстрелы. Стоны, проклятия.
– Палачи, убийцы!
Хлынули назад. С шумом захлопнулись
тяжелые ворота мастерских. И у ворот —
двенадцать трупов.
По город}' ходили патрули. А по ночам
по железнодорожному поселку метались гру-
зовики. Останавливались у маленьких закоп-
ченых домишек, выводили оттуда людей в
черных засаленных блузах или кожаных
куртках и увозили в город.
На рассвете, в час, когда утомленные
грузовики отдыхали в широких гаражах, к
домику молотобойца из депо Ивана Кузне-
цова подошел высокий человек с густой
черной бородой.
Тихо стукнул в окно.
Изнутри к стеклу прилип широкий бри-
тый подбородок. В испуге метнулся назад.
Хлопнула калитка.
– Алексей? Ты? Ты? Жив?
Старые товарищи крепко обнялись, расце-
ловались. Кузнецов не верил своим глазам. В ра-
достном изумлении хлопал себя по коленам,
ходил по комнате, садился, опять ходил.
– Ах, братец мой, да как же это ты, а?
Смотри, и борода!
Петрухин улыбался радости товарища.
– Ну, как у вас, рассказывай.
Кузнецов нахмурился.
– Скверно, брат Алексей, совсем скверно.
Все разгромили. Про забастовку слыхал? Нет?
Ну, вот... Двенадцать на месте убито. Трупы
похоронить не дали, ночью где-то закопали.
Потом полдела еще замели, восьмерых у
новых мастерских расстреляли, у ям. Знаешь?
Петрухин молча кивнул.
– После два -три завода забастовали
было, бросили. Поддержки нет, спайки нет по
заводам. Профсоюзы бессильны, задавлены,
разрушены. Пропало все.
– Кто-нибудь остался еще?
– Остались еще. У нас в депо —Буторин>
Коростелев, Семенов Николай, Котлов, Щеп-
кин. В мастерских еще есть.
– Что думают?
– Что думают? Которые раньше против
большевиков шли, все большевиками стали.
Поняли, где правда. На своей шкуре испы-
тали. Плачут теперь, да не воротишь. Мень-
шевики все на своего министра труда ссы-
лались, после расстрелов и они замолчали.
Все большевики, все.
– Тебя не трогают?
– Пока нет.
– Слежки нет?
– Не замечал.
Надо с товарищами повидаться. Как
устроить?
– Устроим.
От железнодорожного поселка к Иртышу
узкая тропинка. Вечером по тропинке по
одному, по два и по три шли рабочие.
На плечах удилища, в руках жестяные чай-
ники.
· Из маленьких закопченых домишек вы-
совывались люди.
– На рыбалку, што ль?
– Бабы ухи захотели.
– А-а. В добрый час!
Расселись по берегу одинокими фигурами,
закинули удочки...
Ночью с того берега приплыла лодка.
Высокий человек выскочил на берег. Ра-
достно сгрудились вокруг Петрухина, жали
руки, расспрашивали. Говорили всю ночь.
А когда на востоке засветлелось небо и
легкой рябью затрепетали по реке отблески
занимавшейся зари, Петрухин вскочил в лодку
и поплыл на тот берег.
Арсенал на обрыве. Внизу мутно пле-
щется река. Налево – город, направо – стан-
ция, сзади – поле. По крутому обрыву ходит
часовой. Устал. Остановился, слушает шо-
рохи ночи. Зашелестела трава над обрывом.
Комья земли посыпались с берега, будто
ступил неосторожный кто. Вскинул винтов-
ку, щелкнул затвором.
– Кто идет?
Тихо. Плещутся волны внизу. Тяжело
перевел дух. Рукой сердце унимает.
– Ох, спужался как!
Не успел додумать. Взметнулась из травы
большая черная птица. Охнул часовой, вы-
