Текст книги "Синие погоны"

Автор книги: Павел Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Жена тоже не забывала, словно что-то чувствуя, вроде холода от меня, потому что я не звонил ей, не писал, не интересовался ею, она спустя три месяца после моего покидания гнезда ее родителей сама позвонила мне и попросила с ней посидеть в кафе. Я согласился.

Она заказала роллы, мы любили роллы. И кафе выбрали то же самое, в которое ходили часто, словно как раньше. Она сидела напротив меня, смотрела на меня и не знала как начать, я же торопливо всматривался на нее, ожидая скорейшего вопроса, роллы я себе не заказывал, мне нужно было уходить.

– Ты не хочешь вернуться? – Спрашивает у меня жена.

– Твой отец меня выгнал, ты сидела рядом на кресле как судья и ничего не высказала. Твоего мужа на твоих же глазах выгнали из вашего дома. А спустя три месяца ты решилась на такой вопрос?

– Я тогда растерялась…

– Ты не растерялась. Я смотрел и на тебя и на твоего отца, готового меня прямо на месте уничтожить. Вам бы сошло это на руку, он же прокурор. А потом еще и замели бы следы. Ты сидела довольная.

– Прости. Но мы же муж и жена, у нас ребенок.

– За что прости? Что ты сделала? Вернее, ты ничего не сделала…

Между нами повисла пауза и я, почему-то колебался. Вернуться или нет. С одной стороны, там куда я пойду после этого бессмысленного разговора и ее предложения меня ждет… вернее, меня ждут. И ждет еще одна, с которой может что и выйти, с другой стороны, жена, и я должен быть с ней, по сути. Совесть склонялась к стороне жены, но я дрессировал ее, научился подавлять чувства. Да и как мы теперь будем жить, снова я буду с ее родителями, снова с женой. А спустя время мы опять друг к другу привыкнем, будет все как раньше, на третьем и четвертом курсе, опять редкий секс, опять хрен пойми что, она будет в Саратове, в Калугу со мной не поедет. Вернуться ради ее спокойствия.

– Отец хочет извиниться за свой поступок. – сказала мне жена.

Вот так, еще и тесть посчитал, что виноват.

– Так у него есть мой номер, что же он мне не позвонил? Решил через тебя попросить прощения? Ты же не виновата.

– В общем, ты переедешь ко мне или нет? – прямо спросила жена.

– Нет! Ты заказывала роллы, ты же и плати. Я пошел.

И я ушел от нее, оставив доедать заказанный ей сет, меня ждали другие, которые готовы меня выслушать, пригреть. Я вернулся к себе и новую среду обитания.

Среди всех отличалась одна, она была девственницей, с ней хотелось попробовать по-настоящему, как с женой: гулять, общаться, познавать и после переспать. Мы встречались две недели, я привел ее к себе домой и стал ее первым парнем, который проник в нее. В тот день я трахал ее дважды, чтобы она запомнила, это была моя первая девственница. Она не решалась переехать ко мне, а я и не торопился с этим этапом нашей жизни. Она была неглупа, красива и красотой ее я пользовался всласть, со временем мы испробовали все возможные позы, я научил ее делать мне минет, как делали его для меня лучшие из женщин много старше ее, на утро она уходила в институт, но каждое утро у меня был стояк и она садилась на меня, а заводив таким образом, заставляла меня выложиться на полную и когда она говорила что ей пора уже бежать, я переворачивал ее и еще яростнее прыгал на ней и такт длился еще дольше обычного, она всегда опаздывала и бежала на учебу со следами спермы на своих волосах, оставляя меня валяться на кровати в поту.

В другой день она явилась ко мне с сумками и с намерением переехать ко мне. Это был мой выпускной курс, мы уже не учились в аудиториях, писали диплом на дому, она училась и была много младше меня, каждое утро она удалялась и приезжала ко мне после обеда обычно, с продуктами, сама стряпала, сама проводила уборку и такой характер в ней мне нравился. Но избавиться от привычки трахать всех не мог, список девочек стремительно сокращался, те кто мог позволить себе приехать ко мне утром – приезжали. Мы трахались так рьяно, будто она приедет уже вот-вот, без капли алкоголя, тупо секс и до свидания. После очередной я тщательно промывал полы, открывал все форточки чтобы выветрить сторонние запахи, чтобы не обратить к себе подозрения, следил за простынями и чужими волосами на них, приводил квартиру в полный порядок. А потом возвращалась она, когда я сидел и реально писал диплом. По приезде она садилась на меня и трахала. Удивительно, но сил во мне было много и казалось, что хватит на всех и надолго. От нее я не уставал, она давала мне все и много больше, чем жена. Каждую ночь она брала меня за член и засыпала, в другую ночь ей приснится падающий из рук фотоаппарат и она сжимала мои яйца так сильно, что я кричал, а потом она извинялась и садилась на меня, делая всю работу сама. Она пила таблетки, беременна она никогда не была, странно, но я даже ни разу ни ее, ни другую ничем не заразил, никто не заразил и меня, хотя я мало когда предохранялся, мне было лень даже покупать гандоны.

Друзей у меня не было, мне не с кем было поделиться своими успехами с женщинами и девочками, зато было много подруг. Очень много, телефон никогда не оставался без сообщений или звонков от девочек, им почему-то было интересно со мной, я особо много не говорил, больше слушал каждую и даже кивал, им это нравилось, я давал им возможность выговориться по полной, поддакивать им на их жалобы про мужей, про учебу, про их парней, неразделенную их любовь. Я был их мимолетным увлечением, мне хотелось оставаться в таком состоянии постоянно. В Саратове не было работы, да черт с ними, женщины могли бы накормить, пригласить к себе, дать немного денег, купить ненужную мне вещь, возможностей было много, а та что со мной жила, да я мог легко ее бросить и тут же найти и ей замену, но почему-то ее оставил у себя, почему не знаю, любить я вряд ли умел и умею, но играл эту роль хорошо.

Вскоре я сдал государственные экзамены, защитил диплом и очередным жизненным шагом была служба в армии. Как и все подростки моего возраста, я боялся отдавать год жизни неизвестно чему, но на решении я опирался лишь на то, что подумает обо мне мой ребенок, зная что отец не служил-не мужик, но с другой стороны были все знакомые, которые хорошенько косили от службы, благо родители их поддержали в этом нелегком выборе не отдавать долг Родине. Спортивная страсть и желание познать все перевесили и я уехал с кокардой на голове на грузовом камазе, загруженном донельзя новобранцами. Девушка обещала ждать, ждать обещали и разведенки и еще парочка молоденьких жертв, веденные на мою внешность и умение красноречиво ласкать слух. С тем и поехал, подстригшись уже заранее на лысо, да так, что на макушке с тех пор уже не растут волосы, а лысина, говорящая о явно завышенном возрасте остается и сейчас очередным из моих минусов.

Армия

Нелегкая будущая жизнь в начале армейской службы показала себя уже на подступах к сборному пункту, куда ты приезжаешь еще в своей «гражданской одежде», а уезжаешь уже по форме. При входе в сборный пункт лично меня, как и всех других, встретили какие-то солдаты, которые надменно и уверенно требовали сдать все запрещенное. А запрещенным оказалось все, включая даже и рюкзак. Прошел через пропускной попросту без ничего, имея на руках лишь тысячу рублей, да туалетную бумагу с кое-какими продуктами на первое время ожидания. Бывалые солдатики, которых оставляли на дежурства в сборном пункте, были явно польщены тем, что на их участь пришлось обучать вчерашних «городских», таких как я, основам военной службы. Эти самые солдатики, у которых на погонах красовались лычки и чей срок службы считался на дни до окончания, учили нас стоять «строем», начинать движение с левой ноги, водя всех нас в туалет и обратно, в столовую и обратно… под крики «давай пидарас», «сука я кому сказал» и так далее. Я замечал, как тот самый солдатик получал удовольствие от каждого своего оскорбления в наш адрес. Два дня я пробыл в сборном пункте, куда собирали новобранцев из всей области, все были разными, с высшим образованием и совершенно без него (отсутствие каких-либо извилин у человека даже почему-то было видно и на лице), подростки и совсем взрослые мужчины близкие к тридцатилетнему возрасту. От того стресса что я получил уже в первые дни и того впечатления, я пристрастился к курению. Когда нас строем каждый час водили в туалет, половина уходила опорожняться в сортир, а другая останавливалась неподалеку, смачно закуривая. Лишь раз я зашел в тот туалет и резь в глазах от запаха оставила дикий шлейф зловония, который сопровождался стараниями под вздохи новобранцев, пускающими в позе орла артиллерийскими выстрелами свои фекалии. Перебить тот запах даже выкуренной пачкой сигарет не удавалось и после впечатленного я больше туда не заходил. Словом, даже после отправления в воинскую часть из-за перенесенного от всего увиденного и услышанного я не ходил в туалет порядка недели. Впечатлило даже то, что некоторые мальчишки в сборном пункте, при жизни не видя в своих деревнях писсуары, смогли каким-то образом наложить и туда, а при вечернем построении в линию всех «слушателей» после переклички полусотни человек, начальник высказал по этому поводу претензию и наказание за молчание того кто в ответе – перемывать всем составом оставленные следы преступника в писсуаре.

После отправления в воинскую часть меня ждало потрясение, и касалось оно ограничения во всем. У всех забрали телефоны, до ночи заставляли шить себе подшивы на воротнике кителя, у кого имелась форма старого образца с погоном на груди – перешивать ее на плечо, расстилать постельное кровати по нитке, ходить строем. Вот здесь я и почувствовал что такое берцы. Оказалось, что плоскостопие сказывается на хождении. Подавая документы в военкомат до службы, где мне поставили негативную группу по плоскостопию, я слезно просил от принимающего решение врача выставить мне годную для службы группу. Носить обувь было легко, но сложно было ей вытаптывать. В один прекрасный день ноги настолько заныли, что носить обувь я больше не мог, мало того, лежать было нельзя, лечиться тоже, потому что при поступлении в лазарет меня бы прозвали отлынивающим. В итоге, я ходил в строю в зеленых тапках.

Воинская часть находилась в пределах города Саратова и так вышло, что проходя у стен части, мы слышали и рев машин, и трекот трамвая по путям, и даже могли услышать диалоги из «гражданки» за стеной. А от того что воинская часть находилась в городе еще больше манило обратно. Здесь я понял, для чего нужна армия, чтобы полюбить гражданку и свободную жизнь. Получая наряды на пропускном пункте, где вынужденно стоял «наряженным» в бронежилете с каской на кепке и небольшим вещмешком, я наблюдал за теми же трамвайчиками, за машинами, проезжающими мимо, за людьми, что идут в магазин и выходят оттуда с продуктами, что заставляло мой желудок с завистью урчать, за девчонками, что проходили мимо, оставляя после себя запоминающийся запах, причем не важно какой, любой запах «гражданки» становился тем более чувствительным, чем больше времени я находился внутри части со своими постоянными и унылыми запахами, в большей части пота и вонючих ног, оставленными самими солдатами, такими же как и я, но запах проходящей мимо девушки возбуждал все нутро и заставляли невольно покинуть место службы и наряда для удовлетворения похоти в грубой форме и присылать в мозг сигналы в виде ярко-красочных эротических событий во время недолгого сна. О девушках и еде я мечтал каждый день. Мог даже успокоиться по поводу нехватки сна, работать я и без армии привык и особо не уставал, но от привычного мне образа жизни с всегда заполненным холодильником, наличием продуктового магазина при выходе из дома, ну и разумеется, девочек, что были такими же частыми гостями, что и пища в желудке, мне отказаться было тяжело.

Первые три недели службы были шоковой терапией, это курс молодого бойца. Здесь и стали ныть ноги, здесь от жары, а призывали меня летом, сильно исхудал, постоянно чувствовал нехватку воды и потреблял ее холодной из крана в умывальнике. Здесь сержант сказал забыть на целый год о гражданке и ее прелестях. Но я справился и с голодом, организм привык к ежедневным нагрузкам с утра-пораньше, постоянным стояниям на плацу утром и вечером. Словом, спустя три недели я попросту привык служить.

После прохождения курса молодого бойца была присяга, на эту присягу приезжали родственники солдат, с которыми я служил, эти же родственники своих детей снимали на камеру, фотографировались с ними, общались и давали пакеты с продуктами. Ко мне не приехал никто, я никого и не звал. Мне дали возможность поехать в город на целые сутки. Вернули телефон и отпустили. Я поехал домой, а по пути к дому я написал всем кто был в городе и не уехал на море, трое отозвались и одну из них я выбрал. Пришла мамочка, лет тридцати. У нее восьмилетний ребенок, но он был дома, жила она недалеко, ростом с меня, худосочная фигура, темные волосы, черное платье, загар, аккуратный маникюр, длинные пальцы, подкаченные губы ну и как ведется, муж-танкист. Это зависимость что ли такая, я думал, и почему я не попал ни под игровую зависимость, ни под иглу, все это прошло мимо меня. Она пришла и накинулась на меня, так она по мне скучала, отметила мое исхудалое тело, но при этом сказала, что главное мое достоинство не потеряло в весе и в цене, на чем взяла мой член и жадно сосала, затем оголила грудь, пришла без лифчика и водила им по губам, била им себя по лицу, слюнявила, попадая на грудь, а встав с колен, вытолкнула меня на кровать и накинулась сверху. Взяла меня за руки и откинула их за голову. Она кричала так, словно сама была в армии и была голодна. После первого раза болели яйца. Когда я кончил в нее она не отпустила меня в душ, взяла армейскую кепку, надела на себя, убрав волосы и оставив локоны страсти и затащила снова на второй раунд, который остался за мной. К третьему раунду она хотела взять свое и лежа на спине зацарапала мне всю спину, повредив четыре ногтя, один ноготь остался в спине. Она его выковыривала пинцетом, так он въелся. Пятый и шестой круг уже был адовым. За четыре часа мы оба кончили шесть раз. А потом она ушла в душ, быстро собралась, надела трусы, взяла платье, вызвала такси, поцеловала в лоб и убежала. Она сказала мне «спасибо». Я спал всю ночь, не поднимаясь ни разу после нее. Я до сих пор не побил этот рекорд. Но после нее служить хотелось дальше, только не думая, что предстоит топтать без трех недель год. Очутившись в казарме, на вечер следующего дня был телесный осмотр. На мне отметили множество царапин и шрамов, командир засмеялся и приказал пассии больше не царапать спину и дать ее номер телефона, и если он снова заметит на спине царапки к увольнению меня больше не допустит. Хотя я и пытался сказать, что царапины оставлены мной, когда комары искусали, все поняли от кого, когда и в какой момент времени повреждения такого рода были причинены.

Каждый поход, к слову, в столовую, куда составом словно из игры в змейку, отправлялись строевым шагом, заглушая нетактичные шаги песней, был каким-то радостным событием. Все мы ждали времени очередного приема пищи с вдохновением, но каждый поход в столовую, на расстоянии от казармы до места назначения занимавший несколько сот метров, фактически мы проходили за полчаса-час, до тех пор, пока не научились петь в такт, ходить строем в такт, собираться из казармы на построение ровно к назначенному времени. Приходя в армейскую столовую, надо было еще и внутри помещения стоять строем, дожидаясь своей очереди. И когда очередь подходила ко мне, я быстро разочаровывался в разнообразии и видах предлагаемых блюд, которые не пестрили и не вызывали аппетита, это конечно не ресторан. Мы ели, потому что надо было есть, иначе иссохнешь. Каждое утро одно и то же, каша. Обед всегда один и тот же. Ужин это всегда рыба. Лишь по пятничным утрам были пельмени, был праздник. Из-за нехватки привычного мне питания на первых порах, знойного лета, я постоянно хотел есть и пить. И тогда я стал пихать бесплатный и безучетный хлеб со столовой во все возможные для хранения места, вплоть до того, что пихал хлеб на голову под кепку, чтобы в туалете расположения наброситься на мякоть с горбушкой, одной рукой запихивая хлеб в рот, другой вытирая крохи с головы и слезы счастья. Хлеб был моим лучшим другом и спасением.

Желание пить воду в жаркое лето заставило нас ее добывать из-под крана, включая холодную воду в раковине и опуская голову в удобно приспособляемое для употребления положение. Через неделю после ежедневного такого приема воды солдаты стали заболевать, у кого что – начиная с простуды, заканчивая набором уже имевшихся при поступлении на службу в зародышах болезней, которые от снижения иммунитета развивались до пневмонии.

Мое уже высшее образование дало мне преимущество перед другими и после прохождения курса молодого бойца у меня появилась возможность проходить службу в военной прокуратуре. Когда мне было нечего делать, в ту пору я еще писал диплом на выпускном курсе, подумал о возможности прохождения службы в военной прокуратуре заранее, наугад, вдруг мне повезет. От кого-то в институте услышал что некоторые, кому повезло, проходили службу в прокуратуре. В один из весенних дней я просто пришел в военную прокуратуру, что в самом центре города, прошел через пропускной пункт и увидел солдатиков, молодых парней, которые стояли в каких-то нарядах (что такое наряд я и не знал на тот момент). Меня встретил прапорщик, который стал меня расспрашивать о моем образовании, о планах на будущее, о моем спорте, после разговора и ничего не пообещав мне, прапорщик записал мои фамилию и имя в рваный блокнот огрызком карандаша и тут я понял, что ловить мне будет нечего. А потом ушел в армию и все было так, как было описано выше.

Из-за болезни ног, я хоть как-то уже желал восстановления, ходить надо было точно меньше и зря я просил врача не ставить мне группу годности из-за плоскостопия. Я стоял в нарядах, был дневальным. Стоял по полдня в сутки на квадратном островке около телефона, вверху была камера, там смотрел старший брат, была входная дверь. В общем, в том наряде дневальным, куда я попадал часто, переминаясь с ноги на ногу, я каждый раз, встречая хоть кого-то по званию выше рядового, отдавал честь, при виде начальником, что проходили в здание, кричал «смирно», стоял и потел, и мечтал о том, чтобы телефон, который стоял рядом, позвонил и на другом конце была военная прокуратура, которая бы сообщила, что меня они возьмут, и прекратится этот бессмысленный ад. До того момента пока меня не взяли в прокуратуру дневалил я раз десять, конечно, получал увольнения на выходные, спал с женщинами и ненавидел возвращаться в воинскую часть, как в детстве ненавидел возвращаться от бабушки к родителям летом. В одно прекрасное утро пришли трое солдат, их погоны отличались от тех, что носят в части, они зашли к командиру батальона, а потом я был освобожден от службы, потому что меня забирает на службу военная прокуратура. В то раннее утро с этими солдатами, хромая, еще чувствуя сильную боль в ступнях, мы прошли в столовую, где нас без очереди накормили, мы могли без особого ограничения во времени питаться, не торопясь, переминая из одной стороны челюсти в другую хлеб, кашу, а после так же, будто бы прогулочным шагом, не встретив никого из начальства, под песни птиц, я сел в жигули и мы поехали в центр города в прокуратуру. С тех пор я пробрался на ту службу, где держал в руках не автомат, а ручку и стучать не по гвоздям молотком и начальству на товарищей, а по клавишам клавиатуры. Перебравшись в военную прокуратуру, я встретил всю элиту чиновничьих отпрысков, которые, после знакомства со мной и пониманием, что я не царских для них кровей, один за другим рассказывали истории своей богатой и насыщенной жизни, путешествиях, автомобилях, богатых родителях, своих связях, размахивая и жестикулируя надкусанными яблоками последних моделей, призывая меня к зависти. К слову, убравшись из воинской части в сопровождении этих солдат с другими лычками, мне все же выдали мой мобильный телефон, кнопочный. В военной прокуратуре можно пользоваться телефонами. Такие же, как и мажоры в моем институте, здесь их было куда больше на один квадратный метр. Их жизнь была далека от армейской, они не знали строевого шага, не знали как ходить строем, потому что им это не надо, да и от того пресловутого шлейфа зловония их родители оберегли. У каждого второго, если не первого, меня не в счет, была машина, служа в армии, такой солдатик спокойно передвигался на машине по городу. У одного даже был Лорен Дитрих как у Казимировича, на этой своей машинке, хвастаясь, он подвозил и меня до дома. Я не комплексовал, у меня было одно преимущество – девушки, которых я мог с легкостью заполучить из списка контактов возвращенного мне телефона в любое удобное для себя время. И если одна говорила что у нее «подруга с Краснодара» и прийти она не может, я звонил второй, которая могла. Пестрый список контактов телефона мог поразить каждого такого мажора, своих девушек я выбирал не из тех, кто притязает на имущество, а кому требуется внимание, которое я мог им уделить. Девушек я водил к себе домой и обладая хорошими познаниями в словоблудии и качественным выполнением работы, мог уговорить военного прокурора дать мне несколько часов на отгул по гражданке, чтобы украсить свою «тяжелую» армейскую жизнь «одинокой» мамашей или восемнадцатилетней наивной красоткой у себя дома. От того что проблем с выплеском свободной энергии со временем у меня не было, на хвастливые «высмаркивания» мажоров по службе я реагировал чуть ли не философски и без какой-либо зависти, не хвастаясь тем не менее тем, чем мог бы их поразить. А поразить мог бы и себя же спустя несколько лишь лет. Приводя тридцатилетнюю женщину к себе домой, хотя как сказать, что приводил, они шли сами, я лишь открывал ворота, они дарили мне много всплесков эмоций, стонов, давали возможность схватить их за волосы и тянуть на себя, помогали развивать мои мышцы и тазобедренный сустав. Она уходила, а следом, потому что отгул дали лишь на несколько часов, приходила девочка моложе. За время паузы я поменяю постельное, схожу в душ, проветрю помещение и тем же алгоритмом впускал следующую. Долгих прелюдий у нас никогда не было. Никто друг с другом не церемонился, я говорил как есть, что я в армии и по моей стрижке и худобе это было видно и так. Я лишь однажды каждой сказал, насколько голоден по женскому телу и без всяких обиняков каждая снимала сама с себя всю одежду и нагая ложилась в постель, а некоторые еще и помогали мне стянуть с себя последнюю одежду. С молодыми было сложнее, их надо было больше уговаривать, но эти уговоры были по ту сторону трубки и каждая, которая оказывалась рядом со мной, больше делала, чем говорила. Такой темп продолжался несколько месяцев, на протяжении которых я частенько уходил в загул, но оставался трезв как стекло. Меня больше не удивляло женское тело, а привычка сделала меня от девочек зависимым.

В итоге, служа в армии, я как и раньше, трахался беспробудно. Моя сожительница еще не приехала в Саратов, лето еще не кончилось, она была где-то у родителей, меня она не интересовала, остаток лета мне было с кем провести. Та песня, где парней так много холостых на улицах Саратова, а я люблю женатого, казалось, была в точности про меня. Жена тоже не забыла про меня и видимо, изголодавшись, сама просилась прийти ко мне, у нас был единственный секс, но думаю, что ей понравилось, я старался. Больше мы не встречались по такому поводу.

Служа на защиту родины, я испытывал постоянную потребность наполнять живот едой и давать работу желудку, но от разрушенных отношений с еще законной супругой надеяться на ее посещения меня с контейнерами еды в помощь бедолаге не мог, поэтому прибегал к помощи девушек, своих внушающих по количеству представительниц противоположного пола, которые охотно готовили в своих кухоньках шедевры кулинарии или покупали из местных ресторанов быстрого питания бургеры. На зависть мажорам-сослуживцам, к которым ежедневно приезжали их славные родители с гостинцами, заботясь о каждом упавшем с их головы волоске на службе, ко мне приходили толпами девушки, которые пожирали меня одетого в военную форму солдатика и открыто высказывали желание эту форму снять для продолжения «банкета». Каждые выходные я проводил то с одной, то с другой, по возможности, уходя в самоволку к себе домой для встречи с очередной, а после прибывал на службу словно штык, да и с иголочки одетый, благо было кому мои вещи утюгом нагладить, здесь была очередь, но сам я разучился гладить утюгом. Но не все было гладко и не так красиво. Работа здесь была хоть и не физическая, но нервишки потрепала здорово. Начальство с самого утра заправляло меня деньгами для покупки булок для полноценного завтрака, что было и так уже знакомо, на протяжении дня какие-то задания, выполнение которых поручалось только опытным офицерам, а к концу дня уборка кабинетов и придворовой территории, и данные процедуры подразумевались каждый день до конца службы. Ни о каком развитии человека и опыта для будущей жизни речи быть не могло. На таких как мы, для большинства из которых место для службы в центре города, выделялись из кармана богатеньких родителей в виде явной взятки, пахали как на лошадях в поле. Спустя лишь год, оценив свою жизнь я понял, что на нас экономили во всем, никакой еды не предполагалось, хочешь питаться – езжай в часть и ешь в столовой, но к назначенному сроку будь как штык, хочешь работать, тащи личный компьютер из дома и выполняй поручения, хочешь ночью спать – тащи раскладушку и спи. Все за свой счет и лично тянуть финансовую ношу было для меня в какой-то момент неподъемно. В итоге, ни уборщицы, ни охраны, никого из необходимого списка обеспечительного персонала в прокуратуре не было, все держалось на солдатах, таких как мы, а за счет мертвых душ из списка выше, которым перечислялись денежные средства в виде заработной платы из центральной бухгалтерии, состав прокуратуры негласно пополнял свой финансовый достаток, и этой методике заработка позавидовал бы сам Кийосаки. Хотя, это может быть мои тупые догадки.

Я писал речи для прокуроров, просто потому, что зачитывался делами, литературой и кодексами, но реальный выхлоп за это получал лишь только тот, кто воспользовался ими на суде, представляя сторону обвинения. Иногда мне поручали и проверки уголовных дел за ночь, в то время как заместитель прокурора уходил с работы в шесть вечера. Перебрав всю гору дел, доставленных ко мне и найдя в них множество весомых ошибок, которые на утро я представил шефу, пересмотрев все мои заметки, он лишь отпустил меня на несколько часов погулять по городу, в то время как глупых мажоров он отпускал и просто так на полноценные сутки.

Слишком удобная работа была у сотрудников военной прокуратуры. Если ты умен, то работал на конкретного помощника: писал за него документы, судебные речи, статистику, вел журналы учета. А если глуп, носил булки, относил и приносил из химчистки одежду, воду. А если ты раб, коим я и являлся, то делал все вместе взятое, даже делал уроки с сыном прокурора, и впадал в зависимость лишь от настроения своего «вассала», который мог бы вспомнить о тебе за поеданием очередной купленной мной булки, просматривая любимые передачи по телеку в своем кабинете и уходя ровно в шесть вечера домой, а мог и не вспомнить, так и уйдя, не дав мне хотя бы час побыть на воле.

В штате прокуратуры находился прапорщик, который своим присутствием обязан следить за порядком и обеспечивать организацию работы, он следил за постоянным наполнением воды в кулерах, за чистотой и порядком в здании и в пределах парковки, за дисциплиной таких как мы. Такой прапорщик фактическую службу в армии не нес и по первому случаю, конечно, как и мы – солдатики, кто-то по связям с родителями, разумеется, перешел к службе перу и бумаге. Главная его задача – это заставлять нас работать на благо чистоты и порядка, иначе работу такого прапорщика сочтут бесполезной. Именно поэтому он без каких-либо прикрас по-настоящему чмырил нас, употребляя выражения в наш адрес всеми конечностями и отверстиями в области ниже пояса и на котором стоит весь этот белый свет и где я этот мир видел сам, после сказанных им слов. Я был и остался слишком впечатлительным и его словами, и повадками он удивлял и злил меня ежедневно, не давая никакого шанса расслабиться хоть на минуту. С самого утра, сравнивая меня с гнойным больным животным, куском грязи, налипшем на берце, лишним человеком, он показывал, что мне не место среди элиты. И поэтому я находил поводы сбегать к своим «пассиям», которые могли в любой момент меня приласкать. Больше этого сделать никто не мог. Мечты о службе в армии в моих глазах пали окончательно на фоне смрада и дикого отношения начальства к подчиненным, воспитывали лишь ненависть к обществу, всему старшему поколению и развивали чувство мести ко всем. Терпеть до бесконечности нападки как непосредственного прокурора, у которого я разве что с оковами на шее мог бы считаться полноправным рабом, так и какого-то, к черту, прапорщика, досаждающего на каждом шагу, сподвигли меня на частые вылазки из здания прокуратуры по «личным нуждам». Укрепляя связи с девушками, я проваливал свои возможности оставаться в прокуратуре, мои объяснительные записки по фактам отсутствия на месте службы в такое-то время вплоть до минут (оказалось что за мной следят, а попросту говоря – завистники, заискивая, докладывали прапорщику) перевалили за внушительного размера сборник речей, где в каждой из записок я составлял чуть ли не красноречивые рассказы о своих «уважительных», на самом деле, побегах из прокуратуры, оставляя службу, этими объяснительными записками можно впору заклеить все окна прокуратуры и соседнего здания. И спустя четыре месяца после моего приема на службу в прокуратуру, я тем же прапорщиком был направлен в ту же воинскую часть, где мне предстояло заново учиться строевым шагам. Оказавшись там за долгое время отлучки, я представлял себе всеобщее давление со стороны тех, с кем предстоит служить, ибо был я из числа мажоров, раз довелось служить в центре города, да еще и в прокуратуре. Но оказалось, что в войсковой части и моем взводе, служащие были намного более приземленными и лучшими, чем те, с кем довелось на протяжении срока службы в прокуратуре тянуть лямку. Ноги были вылечены, здоровье подтянуто, и судя по всему, к настоящей службе я уже был готов. Конечно, каждый следующий день, от непривычки и такой жесткой дисциплины, казался хуже предыдущего и казалось, что конца и края нет. Хорошо, что в этом убеждении я был не одинок и каждый в взводе был для меня и хорошим психологом, и таким же собеседником. Никто от зависти зла мне не желал, никто не подставлял, никто даже гадостей не говорил – все мы были заодно. В «недовзводе» из двадцати человек каждый был из разных городов, из дальних краев необъятной России, но чувство настоящего коллективизма, не такое что в учебниках по истории про пятилетки, было здесь по-настоящему ощутимо. Спустя месяц активной службы армия мне стала нравиться настолько, что было ярое желание остаться здесь надолго. Несмотря на распорядок дня, начинавшийся каждый день с шести утра, часа на какие-либо работы, похода строем на завтрак, похода на плац для стойки «оловянных солдатиков» при любой погоде в девять, выполнения «общественно-полезных работ» вплоть до обеда, такого же строевого обеда, такого же обратного строевого маршрута назад в казарму для одного часа сна и далее таких же общественно важных работ по уборке территории вплоть до времени ужина и по новой, до двадцати двух часов с его телесным осмотром перед сном… армия мне действительно нравилась. И нравилось все, начиная от постоянно присутствовавшего запаха горючего на одежде и коже, и заканчивая часовыми разговорами с сослуживцами обо всем на свете. Мы даже умудрялись играть в шахматы в подсобке и читать подолгу книги в свободное время, несмотря на жесткую дисциплину, время для подобного отлынивания мы всегда могли найти. Даже если желание спать проявлялось с самого утра, мы могли расположиться на гусенице от танка в гараже, где с большим удобством, подложив под голову тряпки, спокойно засыпали. И на пяти таких танках в гаражах могли разместиться до десяти человек, пребывая в объятиях Морфея. Телефоны здесь также, конечно, неофициально, имелись у каждого. Все поняли один и тот же прием. У каждого должно быть два телефона. Один из них нужно сдавать до выходных, а второй иметь при себе. Так, по документам, телефоны подчиненных всегда имелись в закрытом чемодане у командира взвода, тогда как вторые их экземпляры находились на руках. Нашему взводу доверяли, приказы руководства мы выполняли беспрекословно и многое нам прощалось, а взаимоотношения между подчиненными и начальством было на уровне взаимного уважения, что редко где можно встретить, тем более, в армии. Девушки еще приходили ко мне и свою заботу все так же проявляли поднесением продуктов питания из ресторанов быстрого питания, отдавая, без преувеличения, ценную еду для голодного солдатика, через забор, получая в ответ лишь искреннее «спасибо, милая», на том и расходились, большего я позволить не мог. Выходные все так же удавались в поездке домой, пускай не с такой частотой, но совесть была чиста за очередную ночь, которую удавалось проводить вне части, теперь все было официально. Девушки одаривали как вниманием, так и телом. И на протяжении всего срока службы я себя страдальцем не считал. И пока многие сослуживцы в курилке рассказывали о своих мечтах иметь своих подруг во всех позах с детальными обозначениями я, слушая их бесконечного рода истории, явно подходящие под крики души, в ответ рассказывал о том, какую курочку купил в магазине и как красиво, засыпая ее специями, готовил в духовке, после чего доставал оттуда запеченной и, вдыхая сладкий аромат, вкушал каждую из прекрасных сочных конечностей цыпленка, облизывая пальчики. Конечно, мои монологи выбешивали солдат в курилке и заставляли их желудки по-настоящему производить обильное слюноотделение. На деле, выглядело это с издевкой, но таким образом, я хотя бы отвлекал фокус внимания ребят с понятное дело похоти на первичную потребность в еде, ведь каждый солдат всегда остается голодным. Руководство взвода, для того чтобы дать мне возможность на очередных выходных побывать дома, ставило неподъемные, на первый взгляд, условия, при выполнении которых я получал путевку домой с части, а следовательно, к очередной по списку девушке. Одним из таких условий было рекордным, чтобы уже в честь наступления весны отпилить все ветки на деревьях по периметру плаца. Для справки, на плацу с легкостью могло поместиться тысяча человек, которые стояли лишь вдоль одной линии, тогда как вдоль другой линии стояло начальство, сам плац представлял из себя некое подобие прямоугольника, сравнимое по фигуре футбольному полю. Именно вдоль такого прямоугольника и были насажены в свое время деревья, чьи сучки и ветки, видимо, не устроили начальника части, раз он решил отдать приказ их спилить. Но как в пресловутом «ни шагу назад», свое намерение выполнить столь важный долг я выразил действием. Задача была конкретной, как и все задачи, отдающие в армии начальниками, однако срок их выполнения, с учетом наличия лишь двух солдат с двумя стремянками и пилами за неделю, был явно невозможен. Начиная свой трудовой и героический день не с шести утра, как положено, а с пяти, чтобы как можно больше успеть, каждый из нас двоих залазил, словно в детстве, на отдельное дерево, откуда отпиливал ветки и сучки пилами. Если бы мы знали на что подписались, никогда бы даже не приблизились и не вышли на такое дело. К концу первого дня все тело ныло от изнеможения, мышцы не слушались, на второй день, просыпаясь в то же утро, отпиливая очередное дерево, желание работать пропало, а глядя на оставшиеся деревья, над которыми предстояла хирургическая работа, хотелось лишь отпилить себе шею. Проникающие в кожу осколки деревьев оставляли занозы, которые из-за недостатка приборов для их снятия, так и оставались в теле. Казалось, что исполнить такой важный приказ нам двоим не под силу, и при любом желании и нечеловеческими, пусть даже, усилиями, исполнить его будет невозможно. К третьему дню, обессилев, я уже смирился с тем что выходные не получу, а получив, удовлетворить очередную из изголодавшихся по мне подруг не смогу из-за бессилия. Однако к четвертому дню, увидев наши плодотворные старания и в целях выполнить все, чтобы не отставать от намеченного графика, начальство решило к распиливанию деревьев присоединить половину солдат воинской части и все как один были заняты тем, что пилили. Все как обезьяны повисали на деревьях, выпиливая ветки и сучки и к пятому дню, деревья были лысыми. Меня отпустили домой и все как обычно текло в своем русле. С того времени я понял как важно человеческое отношение и что в армии на самом деле все видят, пусть даже не плоды твоей работы, но явное старание и в любой беде тебя не бросят и без оснований не осудят, а помогут. Может, мне просто дико повезло. Пожалуй, лучшее время моей жизни было связано лишь со службой в армии. Подставлять солдат, иметь негативные отношения здесь было ни к месту, ведь все вместе мы проводили время с утра и до вечера каждый день, оставаясь под общим расположением в казарме. Кто не желал спать смотрел «Дом-2», чтобы следующим днем рассказать в курилке о том что было между Катей и Сашей на проекте, или об очередных желаниях и пошлых похождениях после демобилизации.