Текст книги "Синие погоны"

Автор книги: Павел Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Павел Мельников
Синие погоны

Жить в провинции я не хотел, либо Питер, либо Родина. Родина в Саратове, а мысль эта о жизни прекрасной пришла мне в голову в студенчестве. Но такому желанию сбыться не суждено, просто потому, что рок ведет меня по стопам отца. Но я всеми силами, и спасибо моему беспорядочному характеру, отклоняюсь от заданного кем-то сверху курсу.

А еще я мечтал летать. Стать летчиком, пилотом. С детства дед приучил меня к усидчивости и клеил со мной модели самолетов. Однажды купив мне один конструктор, со временем я стал клеить самолеты сам. Бабушка и дед постоянно покупали мне конструкторы самолетов, а я постоянно их клеил, раскрашивал и мечтал о чем-то высоком.

Родители в своей юности учились в Саратове на юридическом. Свое детство отец провел в глухой деревеньке у зажиточных родителей, имевших на иждивении, помимо себя в качестве младшего сына, еще двух старших детей. О детстве и юности отца я не знаю ничего внятного, в свою молодость он меня особо не посвящал, а я и не спрашивал. Закончив школу, отец пошел служить на флот, срочка, в то время служили три года. Отслужив, желая продолжить службу военным, он мечтал поступить в высшее военное, чтобы стать командиром военного судна. Его мечта могла сбыться, если бы он, так как же как и я в свое время, когда повелся на советы, не послушался сослуживца, рекомендовавшего ему поступить в Саратов на юридический. Совет его сослуживца был прост, он предлагал лишь сдать экзамен и если отец его не сдаст, а значит не поступит, он может и дальше пробовать вступить в высшее училище. Спортивный интерес отца и тяга к новому пересилили, а когда отец сдал экзамен, а его сослуживцу такая удача не улыбнулась, отец остался совершенно один в незнакомом ему городе. Но это по его же словам. Схожие истории о том, как отец тянул лямку в школе, получая тройки и корпея за учебниками чтобы исправить оценки, или как он шел в институт из Энгельса в Саратов по мосту в суровую зимнюю стужу, преодолевая препятствия, драконов, ветры и цунами, я слышал постоянно. Но только это и слышал, как ему было всегда тяжело и как он справлялся со всеми сложностями и превратностями судьбы. А на втором курсе он встретил и мою мать.

Мать родилась в Польше, но это был еще совок, хотя что такое совок не знаю, я миллениал, говорят что там не было секса и всеми руководил Сталин и ему подобные. Ее отец, мой дед, был военный, и слонялся по службе по всей стране, минуя две столицы, Питер и Москву, там ему служить не предлагали, там мы и дня семьей не жили. После долгих скитаний деда, когда он таскал за собой семью по гарнизонам, он остановился в Саратове. Осели и познакомились. На втором курсе. Почему мать пошла на юрфак не знаю, да и знать не хочу, я не Радзинский, чтобы знать все эти древа родословия. После знакомства и видимо, романа, отец переехал к матери, точнее к ее родителям, а потом родился я. А перед этим они и поженились. Я посчитал дату свадьбы и дату своего рождения, рожден был по залету.

Оба окончили институт в одно время, отца распределили в Сухиничи, он еще говорил, что искал это место на карте, не знал даже примерно где это, ну как и всякие истории о покорении высот и преодолении препятствий на пути в школу, институт и работу, и прочего отец поехал на работу. В прокуратуру. Мать и ее же студентов на факультете не распределяли, она хотела остаться в Саратове и думала, что и отец рано-поздно, переберется туда же, поэтому мать пошла в областной суд в какой-то архивный отдел. Пока отец работал в этих Сухарях, а я с матерью и ее родителями находился в Саратове, попивая молоко, пока не прорезались зубы, смотрел Санта Барбару, Любовь и тайны и какого-то усатого детектива, такого же, видимо, как на плакате «1984», какой-то усач. До двух-четырех лет я был в Саратове, а потом мать собрала меня и сумки и поехала к отцу на обживание, потому что не словить ни единого шанса остаться всей семьей в Саратове, родители говорили мне, что они пытались остаться в Саратове, пытались устроиться и им даже обещал какой-то там прокурор Волжского района дать им место, обоим, но не вышло, слово дал и слово взял. Мать устроили, кто бы мог подумать, в прокуратуру в этих же Сухарях. Меня водили в ясли. Мать была помощником прокурора, следаком, отец уже дорос до заместителя, до этого тоже был следаком, пригрев место, свою должность отдал матери. Пока я рос в саду как цветок или сорняк, росли по службе и родители, перед новым тысячелетием отец стал судьей, а вскоре и мать. А я пошел в первый класс. В некоторой степени они уже были известными людьми до своих тридцати, в этих Сухарях.

Школа мне не давалась, оценки в первом классе не ставили, ставили погодные условия и мне отмечали тучи вместо троек и тучи с дождем вместо двояка. Родители злились на меня, а дальше второй и третий и последующие классы. До третьего я учился в Сухарях. Учился плохо, уже получал оценки и их можно хоть как-то замазать в дневнике, меняя трояк на пятак, но меня разоблачали. В школе меня дразнили, а я дразнил в ответ. Был в классе один такой парнишка, очень уж умный, но был он как все и дразнились без задней мысли, искренно, но в шутку, и я его дразнил также, как и было, в шутку, но искренне, тогда еще не говорили «по-братски». А потом в школу пришел его отец, позвал меня выйти и после его «привет, как дела, как поживаешь» пригласил меня сесть с ним на лавке в коридоре, где бегали все школьники на перемене. И тогда он сказал «слушай так, урод, если ты еще раз моего сына тронешь, я оторву тебе руки, падла». Видимо, сынок его нажаловался, хотя я и не думал, что ему было больно. Это было то начало в моей жизни, когда я стал видеть лицемерие, ведь этот папаша улыбался мне, перед тем как отвел в коридор (интересно, он репетировал этот сценарий для игры одного актера), я стал бояться всего, да по многим причинам боялся, но это положило начало моим страхам хоть как-то выделяться и доверять людям. И был я тогда в первом классе, вот где тучки были настоящие. Но я стерпел и никому об этом не сказал. Стоит ли говорить, как я испугался, не то слово как. Я поверил каждому его слову, я стал бояться искренности людей, меня сильно впечатлило, как потом впечатлили и найденные видеокассеты на полке в дни, когда у меня были каникулы, а родители на работе и я предоставлен сам себе дома.

Я выходил во двор и гонял мяч, подбирал окурки сигарет, потому что сигареты нам не продавал никто, слишком маленький поселок и все меня и родителей знали. Докуривали за зажиточными в подвалах хрущевок, там трубы теплые, а в этом поселке ничего кроме хрущевок и не было. Я так хотел научиться курить и не кашлять, что в этом желании и познании обжег губу, когда сигарету поднес не той стороной. Так, к слову и в первый класс пошел с зеленкой на губе. Так меня и снимал оператор, проходя мимо линейки и зависая над каждым из нас, стоящих в шеренге на школьной линейке. Эта кассета с сюжетом меня не впечатлила как порно на полке.

В восемь я нашел на той же полке где порно и блокнот, а в блокноте тысяча рублей, двумя банкнотами по пятьсот и в день находки я кутил, со мной дружили всем двором, я всем покупал подарки, какие-то пластиковые пистолеты, часы «Montana», на второй день я тоже кутил. А на третий была обнаружена пропажа и моя кража. Наказан я был до конца года, я сидел под домашним арестом и выходил только к окну, наблюдая за дворовыми матчами ровесников. Попутно отец избивал меня ремнем. Армейская жилка отца проявлялась в сильных ударах по моей заднице, и эта бляха, которой отец гордился, как он ее натирал до блеска в армии, наконец-то была приведена в действие по моей жопе. Интересно, думал ли он, что спустя годы после своей службы, сохранив бляху и дембельский альбом, именно бляху он применит ко мне, а альбом этот станет показывать мне мать, при этом говоря «смотри какой был твоей отец». Да, ничего такой, перекачен и даже кубики пресса были, в мои восемь лет, когда отец меня дубасил, кубики у него тоже были, как и топорщащиеся бицепсы в моменты взмахов надо мной ремня.

Но гадить я не перестал, поскольку нечего было делать, я под домашним арестом, внутри меня кипел ураган. Курить я не перестал и находил на другой полке аккуратно спрятанные сигареты матери и в момент отсутствия родителей снова курил на балконе. А поскольку мы жили на втором этаже хрущевки, сверху соседка тоже стояла на балконе и смотрела сверху на меня, облокотившегося у окна и жадно курившего тлеющую сигарету.

Мать с отцом приходили с работы поздно. Еще когда я был в саду, меня забирали последним, машины у них еще не было, а автобус ходил строго по расписанию, которое не совпадало с высвобождением меня из стен малолетнего воспитания. Приходя домой, мать стряпала ужин и разговаривали они только о работе, я не понимал их разговоров, ничего не понимал, чтобы хоть как-то уделить мне внимание отец или мать спрашивали у меня «как дела, что в школе?», словом, эта фраза преследовала меня вплоть до окончания школы, до моих семнадцати. Я все еще жил с ними.

Мой дед подарил отцу машину, для тех времен машина действительно классная, шестерка жигулей, такая вот, желтая и с красивым номером. На этой машине всей семьей мы ездили на море, в Саратов к бабушке и деду, отец ездил на работу и мать возил туда же, работали они снова вместе.

После третьего класса я перешел сразу в пятый и школу сменил, да ее все мои одноклассники сменили, потому что начальную мы уже прошли и перебрались в среднюю. Тем же составом мы уселись за парты. Сидел я с первого класса с Машей и эта девочка мне нравилась, а я ей вряд ли, она всячески старалась показать мне, что я ей не пара даже за школьными учебниками. Поэтому однажды я просто смачно перданул на все это. Это вышло вообще-то случайно, когда задали учить стих и рассказать его у доски. Я поднимал руку отпроситься в туалет, а учитель подумала, что я горю желанием встать и рассказать. Всеобщего внимания я не любил и сказать прямо, что желаю в туалет не осмелился, чего-то стеснялся, чего уже и сам не знаю. Ну ладно, вышел, рассказал стих, а трубы уже горели и после ее оценки «четыре» я быстро сел снова за парту и расслабил свою задницу. Звук пердежа был такой, что даже окна трескали, учитель посмотрела в мою сторону гневным и одновременно, недоумевающим видом, а я ничего путного не нашел как повернуться к задней парте и сказать сидящему позади меня что это сделал он. Хотя все знали кто перднул. Особенно, Маша. И естественно, все стали называть меня пердуном. Какое-то время, длительное, а потом все улеглось. Эти же одноклассники приходили на мои дни рождения, общались так же. Все шло своим чередом. Но с тех пор я решил ускорить свой метаболизм и ходить в туалет всегда вовремя.

Дальше отца повысили до областного судьи, мать и я оставались в Сухарях. Отец приезжал каждые среду и пятницу, жил он где-то в общежитии в Калуге, а по приезде скандалы семейные не прекращались, настоящие ссоры, понял я, бывают только по пустякам и детство мое было дано для понимания этого. Ссорились родители из-за всего, незакрытой форточки дома, невыброшенного мусора. Не только мне доставалось от отца, матери тоже, отец знатно применял физическую силу, сковывал и матери руки и щелкал по ее лицу руками, бляха была отведена только для меня. Потерпевшими, время от времени были оба, я и мать. Именно поэтому в нашей семье мать играла роль хорошего полицейского, а отец – плохого.

Попросту я был раздолбаем, учеба мне не нравилась, окружающие считали меня человеком с достатком, потому что родители были в прокуратуре, а затем в суде. Из-за такого к себе отношения мальчишки постарше в школе и во дворе требовали с меня денег под угрозой расправы, другие мальчишки предлагали мне окунуться в мир легких наркотиков, что было модным в той среде. Но своих родителей в свои даже двенадцать я уважал и уже не мог себе позволить курить в подвалах, что бы там ни предлагали, уже тогда боялся что такой мой поступок на мне отразится, а больше отразится на родителях.

Все время обучения в школе до старших классов родители шли на родительские собрания после своей работы, вечером, и каждый раз приезжали домой в слезах. Отец, как обычно, брал ремень со своей бляхой, она всегда была на видном месте и никогда не терялась, а мать просто смотрела за процессом моего воспитания и всхлипывала. Собственно, били нещадно, но как и всех в то время, так говорили. Только плодов такая порка не давала никаких. Не скажу уж что я человек неисправимый, но что делать-то, когда в школе интереса нет, когда было ужасное отвращение даже от характерного запаха школы на пути туда, уже приевшимся учителям любимчикам и тех, кто на задвоке (я был на задворках), из-за такой репутации как у меня и мне подобных, даже если я возьмусь за головы и наверстаю упущенный материал за считанные дни, стану лучше остальных, все равно на мне клеймо ученика с беспорядком в голове.

Для тех времен поселок был тем местом, где не было ничего, многие взрослые спивались чуть ли не у меня на глазах. Для меня кроме школы и двора тоже не было ничего, и у других не было ничего, и в каждом поселке то же самое, думается. Повезет, если ты найдешь новую кассету на полке или у друзей найдутся похожие экземпляры. Собственно, больше увлечений не было. Не было спортивных секций, не было тех удобств что есть сейчас у школьников, никаких телефонов, компьютеров, бассейнов, спортивных кружков – была сплошная серость от когда-то великой, по словам старших, страны, упадок и поднимания всего с колен, только вот никто особо не стремился поднимать развалины, поэтому в этих развалинах недостроенных жилых домов с ребятами и проводили свободное время, где-где, а именно там нас и можно было найти.

Мать отдала меня в музыкальную школу играть на пианино, но игра не шла, хотя сказали что у меня музыкальных слух или что-то в этом роде, кроме написания в тетради скрипичного ключа не научился ничему, сразу понял, что эта игра не для меня, неинтересно. Но мать настаивала на своем, куда-то нужно было меня отдать, хоть куда и через себя я шел в эту музыкальную школу, но ничего так и не давалось. Пианистом я не стал, больше играл на нервах родителей, сам того не ведая. У нас дома не было такого инструмента, мать придумала принести домой коробку из-под синтезатора, где были клавиши в анфас, ну вот на нем я тренировался дома. Какой же это был бред, да иного я и представить не мог и думал что все это нормально.

Родители меня не баловали, несмотря на их статус, мне не доставались излишества, они делали свою карьеру, интересовались «как дела, как в школе» и погружались в свою работу даже дома. Отец купил компьютер и работал на нем, до этого он печатал на пишушей машинке как Пуаро (тот самый усач из моих детских сериалов), а летом мы уезжали на море. Вот и все.

Конечно, мы не голодали, у нас была одежда и все прочие первичные потребности удовлетворялись, но не более того. По пятницам баня, иногда я воровал деньги у отца и получал за это, всерьез меня и на протяжении дальнейшей жизни родители уже не воспринимали, потому что уже в детстве показал свое лицо и если родители спустя десятилетия не поменяли свое отношение ко мне, то учителя и подавно не желали изменить ко мне взгляд, а раз так, то и меняться не особенно хотелось.

В поселке лично я особо не прославился, поэтому меня избивали те, кто посильнее. Сдачи я не давал, боялся всего, откупался карманными деньгами, а когда и их не стало, воровал у родителей и откупался снова, от ребят не получал по морде, получал от отца за кражу. Какой-то замкнутый круг. Поэтому при выходе на улицу частенько не было денег и возможности откупиться. Ребята постарше заставляли меня прилюдно отсосать одному за заброшке и я даже встал на колени и когда видел с десяток смеющихся надо мной лиц и когда он спустил штаны что-то во мне проснулось, и это не чувство потерянной ориентации, мою ориентацию сформировали порнофильмы с традиционными связями между мужчинами и женщинами, в тот момент мне ничего в голову не приходило, кто-то был уже за меня в моем теле, в тот момент я как бык головой протаранил его в пах, он выпал в подвал (или место отведенное для подвала, все-таки это недострой из плит), я помню что он кричал, остальные вокруг меня не улыбались, они явно были в испуге, о чем я мог судить только по их внезапной тишине, на них я не смотрел, я выпрыгнул к нему и стал его избивать. Подняться он не мог, потому что штаны у него спущены, он упал плашмя на спину, выл от боли, а я избивал его ногами по лицу. И бил со всей своей силы как по футбольному мячу, он не сопротивлялся. Я видел его кровь из носа, потому что бил еще сверху ногой по его лицу, бил по его яйцам, а потом склонился над ним и бил руками по его морде, так что все уже было багровым. Сильно задыхался, но бил и даже руки не болели. Над собой контроль я потерял и если не те, что спустились за мной спустя вечность, чтобы оградить и унести в сторону, наверное, я бы его убил и продолжал бы избивать и после кончины. Но меня отвели. А спустя день ломило все тело, я выл сам уже от боли во всем теле, болела голова от тарана, руки разбиты в кровь, я и не думал, что руки могут так болеть от ударов, болели ноги, я плакал и никому не мог об этом сказать. Я стал бояться драк, потому что в ней уже точно не мог себя контролировать, дальше позволял себя избивать всем, мне было страшно давать сдачи. Даже когда в поселке объявили об открытии секции карате и я туда ходил, меня продолжали избивать, а я и не сопротивлялся, пускай лучше так.

Но перемены случились, спустя пару лет отец перевез меня и мать в Калугу. Но вот, это уже ближе к Москве, хотя в Москве мы так и не были, ни разу. Новая школа, новые друзья, схожие с теми же торчками, что были и в Сухарях. Учился так же плохо, я переехал со своими же взглядами на жизнь, точнее с их отсутствием и ничего не менялось. Жили мы в съемной квартире, затем в другой съемной квартире. В городе возможностей уже больше, город больше, для меня все в новинку, были уже секции, но я уже не стремился куда-либо ходить, на уроках физкультуры и раз подтянуться было слишком сложно. Я был доходягой и ученики с параллелей этим пользовались, избивали в туалетах, вымогали деньги, они были с компанией, а я был один и вдобавок, новичок. И я поддавался и сдачи не давал, упаси Бог, если кому-то дать сдачи, ведь вызовут родителей и потом их за мое поведение уволят.

Дальше хуже, я ходил на секцию бокса в школе и там меня тоже избивали, но уже сильнее и по закону, я впервые в жизни узнал, что такое головокружение от удара. Бокс мне не задался.

В перерывах между учебой в школе и секцией бокса я брал одноклассников, скидывались деньгами, покупали неподалеку портвейн, он был дешевый и единственно доступным алкоголем, нас было трое, одна из них Таня, брали по три бутылки, напиток этот не был сродни водки, градус поменьше, а рыла три. На каждого по бутылке. Распивали у меня дома, родители домой точно не придут до шести вечера, они работают, а в квартире никто не заметит. Я пил и целовался с Таней, но Таня не давала мне, хотя в тринадцать было уже нормой впервые пробовать это. Но она мне не давала и оставляла меня девственником. Таня была одноклассницей, но не первой моей любовью, первая любовь все же Маша, но при Маше я прилюдно обосрался на уроке чтения стихов, а Таня ничего этого не знала, я не показывался ей во всей красе. Она плохо училась и я, мы нашли друг друга. После уроков уходили гулять на набережную, зимой лежали заледеневшем водохранилище и смотрели в небо, держались за руки, часто смеялись и везде где можно целовались, она трогала меня, я трогал ее, но она не давала мне, при всем раскованном и бурном ее характере она испорчена не была и не позволила мне быть испорченным. В большей степени, благодаря ей, я оставался девственником до своих восемнадцати.

Потом в школу пришла женщина в годах, она пришла на урок физкультуры и предложила желающим попасть на секцию академической гребли. Меня лично она не приглашала, но одноклассник с высоким ростом предложил мне пойти с ним по приколу. Делать мне особо нечего, и я пошел с ним.

Спортивная база на берегу реки, она была в таком же упадке, как и поселок в детстве, все какое-то деревянное, гниющее, соответствующий запах от топки углей, осень была холодной. Лодки в деревянном старом ангаре были тоже деревянные, весла деревянные, в раздевалке соответствующий тому запах носков и пота. Деревянный плот у реки для спуска лодки на воду всегда представлял собой какое-то сборище посторонних, кто-то ловил здесь рыбу, кто-то бухал. Путь от дома до этой базы представлял действительно препятствия в виде только гопников, нужно было проходить так чтобы не натолкнуться на них и на их требование закурить. Курить-то я курил, но не одной лишь сигаретой этой требование ограничится, поэтому однажды я пришел совершенно пустой на тренировку, вонючие носки у меня с формой не забрали, но я был уже без денег на обратный проезд.

Тренировки начинались после школы, в четыре дня. Заканчивались в семь вечера. Долго мы спускали лодку на воду, долго меня учили грести, попутно надо было отнести моторный двигатель к лодке для тренера к плоту, установить его. Пока ты дойдешь до плота и будешь готов погрузиться в воду, чтобы начать полноценную тренировку ты уже устаешь. А перед этим спуском на воду нужно было еще пробежаться от базы и до моста, ну и обратно. Конечно, никто не бегал. Типо выбежал из базы и дальше пешком, дошел до колодца, облился водой, будто вспотел и типо бежишь обратно, чтобы тренер увидел твою усталость. И так каждый день,

Так прошла моя осень, а грести мне не нравилось от слова совсем, не в то время ли года пришел заниматься, или просто не мое. Вообще, в то время я мало думал о том, что мое, а что нет, я себя не нашел и не стремился к этому. Как получал тройки, так и продолжал, как встречался с Таней бессмысленно, так и продолжал, как и пил портвейн. Интересов не было, хотя я переехал в город. Но не буду же я по всем секциям ходить, уже тринадцать лет, уже поздно начинать что-либо. Приходя домой с тренировок я не делал ничего, даже уроки не делал, к черту, зачем. Спишу у кого и делов-то, сидел перед телевизором и смотрел всякую чушь по каналам, которых было уже больше чем в Сухарях. Все же город. Так прошла осень и проходила зима.

Зимой были Олимпийские игры в Турине. Ну были и были, что с того. Был вечер, уже поздно, родители были у кого-то в гостях, я оставался дома, ну и увидел как на какой-то церемонии Плющенко вырвался из плеяды других чемпионов на льду. Вот эти кадры меня почему-то поразили. Не знаю, я щелкал каналы, смотрел на происшествия по НТВ, какие-то другие интересные передачи, ни одна меня не удивила, хотя вот помню множество историй о том, как какая-нибудь девчонка пошла в следствие потому что в детстве смотрела сериал про следачку и прямо была в восхищении и решила свою жизнь связать с этим. Или как одна увидела выступление репортеров за рубежом, влюбилась в работу и устроилась в МГУ на журналистику. А я тупо просмотрел Плющенко и все перевернулось, вообще все. С того же вечера я перестал курить, пить, и решил посвятить себя спорту, раз занимался этой греблей, ну что ж, значит гребля. Была зима, и каждый день я ходил на лыжи, тренировки были каждый день и каждый день что-то новое. Первое время было слишком тяжело, в тринадцать лет уже кашель от курева, задыхался, болела печень, подъезжая к финишу, в горку на этих лыжах, я мечтал все бросить, а потом это желание заменил желанием отведать после тренировки дома тортом «Чародейка». И почти каждый день эту «Чародейку» потреблял, это был мой стимул. Каждую субботу баскетбол. У меня рост не больше ста восьмидесяти, а те кто занимался спортом, рост под два метра, естественно меня раскидывали в зале, толкали и отбирали мяч. Я злился. Каждое воскресенье – футбол. То же самое, меня раскидывали как хотели. Тренажерный зал каждую среду и пятницу. Спортсмены поднимали блины и качались, я не мог поднять даже блин весом в десять кило. Вторник и четверг машина-убийца – концепт. Единственный современный тренажер в этой деревянной и вонючей базе. На этом тренажере умирали все, в детстве я умирал от боли у стоматолога, поэтому чистил зубы так чтобы ни разу не попадаться ему на кресло, а вот избежать этого тренажера мне не удавалось. Там были цифры и после каждого гребка отображались значения моего слабого развития. Я отставал от всех, так называемых, спортсменов. Не знаю почему не сдался, наверное потому что заниматься было нечем. Каждую неделю по два раза – бассейн, все бесплатно. Так прошел остаток зимы и вся весна. К лету народ рассеивался, я оставался. Тот мальчишка, который меня в этот спорт привел «по приколу», тоже ушел. Собственно, к следующей осени я остался один и два месяца ходил на тренировки один. И каждый день я посвящал спорту. Показатели улучшались, когда тренер говорила бегать до моста и обратно, я бежал и дальше моста, когда говорили крутить машину-убийцу тридцать минут, я крутил сорок, когда нужно было поднять вес в полтинник, я поднимал шестьдесят и так далее во всем. Очень боялся соревнований. Первое лето я, естественно, обосрался. Приехал в Нижний и увидел спортсменов со всей России. В лодочных гонках меня обогнали все, да что говорить, весла-то у меня были деревянные, лодка тоже, какого еще результата ждать, если спорт непопулярный и никто не обеспечивал деньгами. По крайней мере, в Калуге спорт этот точно был непопулярным.

Соревнований я боялся дико, боялся перевернуться в лодке, боялся задохнуться, что не хватит дыхания, что опозорюсь как в первый раз. Поэтому я стал заниматься еще усерднее и задавая мне задания, я старался выполнять их в полтора-два раза больше, больше бегал, больше крутил концепт, наматывал километражи, больше греб, особенно любил против течения, приходил раньше положенного на тренировки, крутил во всю мощь до начала занятия этот тренажер, больше бегал. Потом научился играть в футбол, играл в футбол во дворе у дома. Часто приходил к школьному двору и гонял мяч один, научился им управлять, потом подключались остальные и играли мы до вечера. Потом научился играть в баскетбол, каждую субботу выматывался, но утро следующего дня болели от прыжков ноги, но каждое воскресенье футбол. Понедельник – выходной, в этот выходной я бегал по набережной. Мышцы росли, я видел пресс, спорт для меня оставался смыслом жизни, я вел дневники и записывал свои показатели, рисовал графики, контролировал свой вес, потом брал медали, обгонял ровесников, в общем, получалось. В Калуге было две базы, одна там, где занимался я на речке, вторая на водохранилище. Меня перевели на другую базу, теперь нужно было грести там, где я с Таней рисовал на снежном льду ангелов.

Вторая база была много лучше, уже три концепта, лодки современные, весла современные, больше возможностей развиваться. Больше людей занимались, мне они знакомы, с ними же гонял мячи. Было на что смотреть и куда стремиться. Занимался с таким же упорством. Были две проблемы, я не умел питаться. Много сил тратил на свою физику, а восполнял утраченные силы всем что попадалось на глаза, ел все и беспорядочно, но это пока на мне не отразилось и пока что не было последствий от неправильного питания.

Вторая проблема – сын нового тренера. Точнее, тренеров у меня было два. Муж и жена, а их сын занимался со мной. Да он выше, да он их сын и очевидно, его результаты были лучше моих, поэтому я еще усерднее занимался. Но ничего не выходило. Не работал принцип «тяжело в учении и легко в бою». В бою, в гонках, соревнованиях было еще тяжелее и я сдавался, никак не мог понять, почему он лучше, если он хиловат. А оказалось, его пичкали таблетками. Ну а я-то питался всем подряд, курицей, говядиной и запивал все это соками. А он жрал как положено, по норме. Я обгонял его в беге, подтягивался больше его, больше поднимал вес, по всем показателям был лучше его, но как только сажусь в эту лодку я полный ноль. Он обгонял меня на всех возможных дистанциях. В этом спорте очень важна техника гребли, правильно держать спину, не поднимать плечи, грести ногами, в прямом смысле, отталкиваться ногами правильно и все прочее. Меня этому с самого начала не учили, учили этого сынка. На меня особого внимания тренеры не обращали, как будто нарочно не учили тому, чему учили своего сына. Это меня напрягало даже до слез, поэтому я стал работать над собой сам и находил в интернете книги по гребле и штудировал их.

К слову, получалось не только в спорте. Показатели в спорте улучшили меня и в учебе, троек стало меньше, переход в десятый класс был для меня простым, я изучал математику, русским языком владел и не запинался, появились друзья в аське, появился и «ВКонтакте», переписка с новыми друзьями во всемирной паутине позволила мне печатать на клавиатуре с закрытыми глазами, писал без ошибок. Дома была книжная библиотека, родители со мной переехали в новую, свою квартиру в двух шагах от моей школы, закупались книгами, литературой классиков и со временем я вычитывал все книги. За два месяца перечел «Войну и мир», «Колымские рассказы», «Идиота», «Братьев Карамазовых» и других. Даже задел Бальзака и «Алхимика» Коэльо, потому что для родителей это было модно. Правила русского языка давались мне без проблем, писал без ошибок, но правила объяснить не мог. Записывал диктанты так же правильно, ошибок не получал, но подходя к доске объяснить деление слова, нарисовать «радугу» – корень слова, окончание и суффиксы не мог, не понимал. Ставили четверку. Литература на пять, физкультура на пять, подтягивался больше двадцати раз, бегал так же быстро, обгонял почти всех кроме бегунов. Английский ненавидел, но учил, потому что по телевизору известили об Олимпийских играх в Лондоне. К этим Олимпийским играм мне должно быть уже двадцать, поэтому надо учить, хотя бы в шестнадцать.

Перешел в десятый класс. Те, кто меня избивал в туалете и вымогал деньги ушли после девятого. Вздохнул свободно. Хотя в первое время после переезда в Калугу и новую школу идти учиться было каторгой, ненавидел школу. Мой десятый класс состоял из подростков, которые учебой не интересовались. Десятый класс делился на две параллели, одна, в которой был я – для простых, вторая– физмат, усиленное изучение физики, алгебры и английского. Там были лучшие, некоторых переводили в этот класс из других школ. В одну из тех, кого перевели из другой школы, я влюбился. Тани уже не было, она ушла после девятого класса. А новенькая была лучше, она отличница, красивая, в общем, ничего сейчас примечательного нет в ней, но тогда для меня она была слишком эффектна. С Таней было весело, но я не помню, как мы стали встречаться, с чего все началось, думаю, с портвейна и безделия. Эта же девочка была полной противоположностью, совсем другая, со знаком «плюс», ничего она по отношению ко мне не делала и не делала никогда, ей ничего и не нужно было делать, чтобы я полностью в нее погрузился. Я пошел к завучу и умолял перевести меня в другую усиленную параллель, обещал учиться лучше, избавиться от троек, учить английский и физику (которую я не понимал и ненавидел). Мне поверили на слово и перевели. В новом классе двадцать девочек и пять парней, я –пятый. Девочек не запоминал, одна только была на примете, из-за которой и перешел в другой класс, чтобы видеть ее чаще. А парни были хоть куда: первый мажор, жил по соседству, каждый год летал с богатыми родителями в Англию и поэтому знал английский, посмотрел фильмы типо «Танцы» и решил быть танцором, на школьных дискотеках дергался всеми частями тела и любовался собой в зеркало, носил дорогие костюмы, каждый день в новых «найках» и так далее, второй – паркурщик, накаченный и загорелый парень, учил французский, вырос на фильмах «13 район», в школу наверное не ходил, а прыгал по крышам и через окно, думается, залетал в класс на урок через окно. Третий узбек, но узбек непростой, русским языком владел без акцента, раньше учил историю Узбекистана, единственный предмет который ему не давался – местная история, по всем остальным предметам был в числе лучших, четвертый грузин, коммунист, в отличие от всех прочел «Капитал» Марска. Спустя годы мажор открыл собственный магазин обуви, конечно паль, но он старательно продвигал свой магазин, хотя магазин был расположен в здании, который был в собственности его родителей, паркурщик был известным в стране гимнастом, прославился. Узбек стал участником баттл-рэпа, стал узнаваемым «halloween», грузин пошел по партийной линии коммунистов. А я стал никчемным госслужащим. Хотя мои амбиции были проявлены в спорте.