Текст книги "Такая любовь"

Автор книги: Павел Когоут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

15

Проекция гаснет. Стибор, шатаясь, выходит на авансцену.

Стибор. Выспаться! И я соглашаюсь, иду на хоккей, а она…

Человек в мантии. Обвиняемый, не устраивайте сцен! Через минуту будет перерыв, так что успокойтесь. Все это давно позади, я хотел только расширить ваш кругозор. Итак, сейчас – вечер, и вы стоите лицом к лицу с человеком, которого вы никогда в жизни не видели.

Кинопроекция: кабинет семинара. На столе телефон. Петрус и Стибор стоят друг против друга.

Петрус. Что угодно?

Стибор. Ассистент Петрус?

Петрус. Что вам угодно?

Стибор. Стибор.

Секундная пауза.

Петрус. Садитесь, прошу вас.

Оба садятся. Петрус смущенно глядит на телефонный аппарат.

Стибор. Вы, очевидно, догадываетесь, зачем я пришел.

Петрус. Представляю себе.

Стибор. Вы не угадали. Я пришел не просить, не драться… Хотя охота у меня к этому большая, будьте уверены. (Петр, стискивая зубы, пропускает это мимо ушей). Уезжайте!

Петрус. Я?

Стибор. Какое вы имеете право? Один раз вы с легким сердцем уже отказались от нее… Пусть не с легким сердцем, но отказались! А я, я ни с кем другим не хочу прожить жизнь! Ни с кем другим! Понятно это вам?

Петр. Я понимаю вас…

Стибор. Я вовсе не прошу, чтобы вы меня понимали!

Петр. И все же я понимаю… потому что сам люблю ее.

Стибор. Вы! Вы не любите… не можете ее так любить, как я!

Петрус. К сожалению, нет такого инструмента, которым можно измерить…

Стибор. Но я вам это говорю!

Петрус. Хорошо, думайте так, но согласитесь…

Стибор. Ну не уезжайте, только оставьте ее в покое! Она потеряла голову – потом одумается. Вы не можете на ней жениться!

Петрус. А я женюсь!

Стибор (вставая). Не женитесь. Я не допущу. Не стану ни просить, ни драться, но сделаю все, чтобы помешать этому.

Петр (тоже встает). Что же – сейчас я должен испугаться?

Стибор (парирует иронию иронией). Зачем? Вы ведь ничем не рискуете. Зато Лида рискует всем! О ней станут говорить – разбила семью, обманула меня, сделала несчастной вашу жену. О ней, не о вас!

Петр. Но мы живем не…

Стибор. Будто вы не знаете людей! Будто не знаете ее. Что ее ждет, как она перенесет такое, – вы знаете, конечно, лучше меня, но это вам, вероятно, вовсе неважно!

Петр. Что же мне, по-вашему, предпринять, а?

Стибор (вдруг очень практически, деловито; видно, что он основательно все продумал). Скажите ей, что ваша жена не соглашается на развод.

Петр. Вы рехнулись!

Стибор. Ничуть.

Петр. Моя жена…

Стибор. Не согласится на развод, за это я ручаюсь, чтобы ваша совесть была спокойна. Если у нее есть сердце – не согласится, когда все поймет. Избавьте ее от неприятностей! Избавьте от неприятностей себя, если не можете избавить от них Лиду и свою жену! (Добавляет). Можете представить, как я вас ненавижу!

Стибор уходит. Петрус сидит, глядя отсутствующим взглядом на телефон. На авансцену выходит Лида в домашнем халатике, за ней Майка с записями лекций в руке. Но ей и в голову не приходит заниматься. Человек в мантии наблюдает за ними, стоя у кулис.

Майка. Господи боже мой, нельзя же терять рассудок!

Лида. Рассудок! Разве на свете существует один рассудок?

Майка. Вы встретились совершенно случайно.

Человек в мантии. Своей жизнью вы обязаны лишь случаю, который познакомил ваших родителей.

Майка (вскипела). Слушайте, пожилой человек, от вас можно было бы ожидать побольше ума!

Человек в мантии. Но, но!

Лида. Кто ничего не познал, не имеет права судить.

Майка. Ты так со мной разговариваешь? Познала я там или нет, а чужую семью разбивать не стану!

Лида. И я не стану! Он обещал позвонить ей. Если не согласится она – не соглашусь и я. Майка! Неужели никто меня…

Но оскорбленная Майка уже ушла.

Человек в мантии. Как вы об этом узнаете?

Лида. Он позвонит мне.

Человек в мантии. Пока не позвонил?

Лида. Нет еще.

Человек в мантии (протягивая ей из-за кулис трубку на шнуре), Позвоните вы ему!

Лида с трепетом берет трубку. Петрус все еще сидит у телефона. Звонок. Он вздрагивает. Аппарат звонит раз, два, три раза, только после этого Петрус нерешительно берет трубку. И вдруг говорит глубоким басом.

Петрус. Алло!

Лида. Можно попросить ассистента Петруса?

Петрус. Кто спрашивает?

Лида. Матисова…

Петрус. Один момент… (Кладет трубку на стол; сидит бледный, расстроенный. Потом берет трубку и говорит своим голосом). Слушаю…

Лида. Это Лида. Ну как?

Петрус. Лида…

Лида. Ты уже говорил с ней?

Петрус. Да…

Лида. И что же?

Петрус. Мне надо сейчас же с тобой встретиться!

Лида. Скажи, по крайней мере!

Петрус. Я все тебе скажу – через полчаса я буду около вашего общежития…

Лида. Петр…

Петрус. Лечу, Лида.

Повесил трубку, сидит. Лида стоит неподвижно, потом машинально передает трубку Человеку в мантии, неожиданно всхлипывает и быстро уходит. Петрус снова берет трубку и набирает ноль. Проводит по лбу тыльной стороной руки.

Петрус. Девушка, говорит Петрус… аннулируйте мой вызов… Что? Нет, не буду…

Положил трубку. Встал. Человек в мантии говорит строго и печально.

Человек в мантии. Петр Петрус, это добром не кончится.

Гонг. Свет в зале.

Второе отделение

Предположим, что обстановка, описанная во вступлении к первому отделению, в основных чертах не изменилась. Предположим, что зрители уже освоились, примирились с нашим способом развития сюжета при помощи ретроспективной реконструкции. Поэтому нет причин отказываться от этого способа. Занавес остается поднятым в продолжение всего антракта, затем на сцену снова выносят ту же скамью, что и в прологе. Но на этот раз ее ставят не спинкой к залу, а вдоль боковых кулис. Со вторым звонком входят и усаживаются на скамью Стибор, Лида, Петрус и Петрусова: они сидят безмолвные и неподвижные, только Петрус не выдерживает, закуривает сигарету, но тут же гасит ее и встает вместе с остальными, когда с боем часов свет в зале гаснет и на освещенную сцену поднимается Человек в мантии со своими бумагами. По его кивку все усаживаются.

16

Человек в мантии (окидывает скамью испытующим взглядом, затем встревоженно обращается к публике). Грабетова Майка! Что за имя – Майка? Мария!

Майка выходит на сцену бледная, но спокойная.

Человек в мантии. Я предъявляю обвинение и вам. Вы знаете, почему?

Майка. Да.

Человек в мантии. От своей подруги вы знали, что она не собирается шагать через трупы, что для нее решающей будет точка зрения Петруса и согласие его жены. Это вы посоветовали Стибору повлиять на них с помощью давления и угроз?

Майка. Да…

Человек в мантии. Признаете вы себя виновной?

Майка. Ни в коем случае!

Человек в мантии. Ах да, вы ведь женщина! Сядьте там!

Показывает на скамью. Майка садится возле Стибора.

Человек в мантии. Продолжим.

Сцена погружается в полумрак. На авансцену выходят Лида и Петр, оба с опущенными руками и склоненными головами.

Человек в мантии. Матисова, вы оделись и пошли – куда?

Лида. Вниз. На угол возле общежития…

Человек в мантии. И вы туда пришли, Петрус?

Петр. С небольшим опозданием…

Человек в мантии. Так как шли пешком, чтобы выиграть время и еще раз все продумать.

Петр. Честное слово, я ни о чем не думал! Я был не в состоянии…

Человек в мантии. Это вы просто себе внушили, Петрус. На самом же деле именно в этот вечер и значительную часть ночи, вплоть до определенного времени, ваш мозг работал на полные обороты. Вы даже были в состоянии предвидеть, какие вопросы вам могла задать Матисова, и заранее подбирали к ним неопровержимые аргументы. Тем не менее, первый же ее вопрос совсем выбил вас из колеи, хотя он был прост, логичен и вы его ждали наверняка. Что это был за вопрос?

Лида. Ну как?

Человек в мантии. Лицом к лицу с человеком, который дважды с необычайной силой ворвался в вашу жизнь, ложь застряла у вас в горле. Вы были пристыжены и тронуты. Вы очень нежно поцеловали ее и сумели сказать только…

Петр. Пойдем куда-нибудь, где можно дышать…

Лида и Петр все еще неподвижно стоят рядом. Светлеет кинопроекция: поле за городом; издалека со станции доносятся звуки ночной жизни, порой подымается ветер, и все время где-то поблизости гудит трансформатор.

Человек в мантии. Время! Вам нужно было время и покой – только поэтому вы гнали такси до самого Садового города. У шофера были свои представления об этом, и когда вы расплачивались с ним там, где кончался город и начиналось поле, он доверительно шепнул вам: «Молодой человек, нынче уже не так тепло…» Но ночь была относительно теплой, и ночь вам помогла – сухой ветер придал ей почти весенний привкус и прогнал тоскливый аромат ноября. Эта ночь, ширь полей, мерцающие галактики далеких городских огней и ночных звезд, уютное пыхтение маневрирующих паровозов да монотонное, успокаивающее гудение трансформатора – все это вернуло вам силы и уверенность в себе. Тогда вы начали… лгать. Трезво, хотя и несколько взволнованно, вы изложили Лиде содержание разговора с вашей женой – разговора, который никогда не происходил. И нужно сказать: ваш собственный рассказ утверждал вас в убеждении, что если бы этот разговор состоялся, он неминуемо имел бы точно такой же смысл и последствия. Когда вы передавали Лиде последние слова вашей жены, будто она ни в коем случае не согласится на развод, вы были растроганы, удручены и искренне убеждены, что совершается несправедливость, которая сыграет в вашей жизни роль гранаты, разорвавшейся на выставке хрусталя. Лида молчала, комкая платочек в руке. Она заговорила лишь тогда, когда вы начали беспокоиться.

Лида. Так она и сказала?

Петр. Что-то в этом роде…

Лида. Значит…

Петр. Значит, нам придется с этим считаться… Что будем делать, Лида?

Лида. Ничего…

Петр. Ничего… Нет, надо что-то.

Лида останавливается, обнимает его. Говорит страстно, горячо, и первые ее слова вновь поколебали его.

Лида. Петр, я очень люблю тебя… Очень! Страшно люблю! Вряд ли кого-нибудь еще я так полюблю… Но именно поэтому я не хочу, не могу хотеть, чтобы ты страдал, чтоб у тебя были неприятности, – это запачкает все. Я никогда не была бы счастлива. Петр, ты ведь сам сказал мне, что мы поженимся… (Напряжение Петра достигает высшей точки). Так вот – сейчас я сама возвращаю тебе слово!

Петр. Лида!

Он не справился с собой, и в этом возгласе прозвучало чувство облегчения, но она не заметила.

Лида. Будет тяжело… но так будет лучше. Все останется, как было… хорошее, чистое… Так будет лучше, правда… милый… молчи… Так будет… молчи!

Петр. Лида! (Он действительно взволнован и тронут такой любовью). Лида… (Он потянулся к ее губам, и она ответила поцелуем).

17

Проекция гаснет. На авансцену вышла обессиленная Лида.

Человек в мантии. Лида Матисова, ваши намерения были искренни? Или это было одно из тех великодушных предложений, на которые мы отваживаемся, только если твердо знаем, что они не будут приняты?

Лида. Я не скажу вам точно, что я при этом думала, потому что вижу эту ночь будто сквозь матовое стекло, будто под наркозом. Нет, конечно. Я предложила это без всяких условий, без притворства, но в то же время – признаюсь – ни на секунду не переставала верить, что это только тяжкое испытание и все обойдется хорошо, счастливо… И еще меня убеждало в этом… Не смейтесь, я не суеверна, но иной раз поддаешься счастливой игре случая. Я ждала Петра у нашего общежития, ждала пятнадцать, двадцать минут и вдруг подумала: он придет, прежде чем я досчитаю до тринадцати. Когда я произнесла «двенадцать» – он появился из-за угла… Столько дней шел дождь, а как раз в эту ночь было сухо, и над полем стояла Кассиопея – Петр показал мне ее еще в Брно, при первом нашем свидании. Потом мы начали разговаривать, и было плохо, но на станции гудели маневровые паровозы, и я загадала: если прогудят только семь раз – мы поженимся. И они прогудели семь раз, не больше, не меньше, я это знаю точно, потому что напрягала слух, чтобы услышать то, чего с таким отчаянием слышать не хотела. И еще я вбила себе в голову: мы не должны разойтись, пока не начнут развозить молоко… На первый взгляд – сумасбродная мысль, но я родилась в городе, меня будили не петухи – под нашими окнами была молочная, утро начиналось звоном бидонов, и с той поры для меня развоз молока – новый день. Я хотела вступить в него вместе с Петром, а он, хотя и не подозревал об этом и был сильно утомлен, долгие часы ходил со мной по улицам, внимательный, нежный, и мы говорили, вспоминали, и молчали, и молчали – об одном и том же. Но молочные фургоны все не появлялись, а мы уже дошли до моего общежития, и ему пришлось согласиться, чтобы я его проводила. Ненавижу прощаться!.. И я ведь не хотела прощаться с ним. Опять – только ночной трамвай обогнал нас, и что еще хуже – скорая помощь, при виде ее даже в предутренний час, когда она мчится без сирены, становится страшно и мороз пробегает по коже. Но вот и его общежитие, мы дошли до угла, и он взял меня за руки. Я испугалась, сердце мне сжала тупая боль; нет ничего хуже навязчивых представлений. Еще минутку, еще минутку…

Кинопроекция: предрассветная улица, тихая, безлюдная. Лида и Петр. Лица их пепельно-серы от страдания, от усталости, от бессонной ночи, от холода. Но Лида собрала все свои силы.

Лида. Видишь, как славно мы прошлись…

Петр. Да…

Лида. Я бы все равно не уснула… Вот когда мы расстанемся – тогда это будет так… так нормально, правда?

Петр. Лида… (Подходит к ней, обнимает, нежно прижимает лицо к лицу.) Лида, ты самый хороший человек…

Лида. Почему все так печально…

Петр пытается утешить ее.

Петр. Печальное сменяется прекрасным, Лида, это самый могучий закон жизни. То, что сегодня мы воспринимаем как трагедию, быть может через год… как тогда… нет… Прощай, Лида!

Пожимает ей руки и хочет быстро уйти, потому что у него уже нет сил. Но она задерживает его руки в своих.

Лида. Верни мне фотографию.

Петр. Она у меня наверху…

Лида. Я подожду…

Петр подчиняется. Он понимает ее. Уходит как раз в ту минуту, когда к ним приближается звук громыхающего автомобиля. Лида блаженно закрывает глаза.

Лида. Молоко везут…

18

Проекция гаснет. На авансцену входит усталый Петр, пряча в карман ключи. Человек в мантии сидит – как и во время предыдущего монолога Лиды – в кресле у боковой кулисы, опираясь локтем о подлокотник.

Человек в мантии. Петрус, вам нехорошо?

Петр. Мне хуже, чем ужасно; кажется, с нынешнего дня я уже не то, что называют «молодой человек». Вчера, до разговора с женой…

Человек в мантии. Петрус, да вы ведь с ней не говорили.

Петр (вытирает лоб). Меня немного лихорадит… восемь часов хожу с Лидой, и все это время… Я не умею лгать – вот почему мне надо было поверить, поверить, что я говорю ей правду. Господи боже мой, да ведь я лучше всех знаю: то, что мне дала Лида, не даст уже никто на свете. Никогда, никто на свете! Ее голос, улыбка, ее объятия… теперь я спокоен, потому что усталость накрыла меня, словно стеклянным колпаком, но если я вспомню о ней завтра, через год… наверное, буду плакать или кричать во сне. Не понимаю, не понимаю, как я мог тогда согласиться на разрыв! И на этот раз я сам, добровольно, по собственному решению отказался от нее! Не знаю, что это было, – просто вдруг какое-то затмение нашло, и я сказал эту ложь… Нет, знаю: меня охватил страх. Страх! Не за себя! За нее! Даже в наше время ей пришлось бы пройти со мной крестный путь злобы и грязи. Это ужасно, но это так! Лида слишком чувствительна; боюсь, ей пришлось бы заплатить непомерно дорого. Боюсь, она никогда не избавилась бы от чувства вины; это чувство наложило бы свой отпечаток на все наши дни… и даже на наши объятия. Я боюсь этого – и не допущу. Я причиняю ей боль ради ее же счастья. Разве так поступают слабые люди? Стибор получит еще один шанс… пустой шанс, но он, по крайней мере, сам в этом убедится… Моя жена не будет унижена необходимостью отказывать в разводе… Факультет очистится от «морального разложения»… А я – я как-нибудь переживу…

Человек в мантии. Петрус… это – правда?

Петр. Вы ведь беседуете с моими мыслями!

Человек в мантии (с грустной усмешкой). Мы лжем самим себе больше, чем всем людям на свете, Петрус. Мы можем пережить презрение других, но презрение к самому себе убило бы нас…

Петр. Я и так считаю себя бесхарактерным человеком… Не беспокойтесь. Простите – начинается день. Я верну ей фотографию и пойду спать. Я хочу долго спать… потому что это первый день без нее…

Делает шаг на сцену и замирает в изумлении.

Вспыхивает кинопроекция: знакомая комната в общежитии. На тахте сидит растерянный Вашек Краль, он надел поверх пижамы плащ. Напротив него, на стуле, тоже в плаще, сидит Лида Петрусова. Краль с облегчением поднимается.

Краль. Вот и ты…

Петр. Здравствуй, Лида…

Петрусова. Здравствуй, Петр…

Пауза.

Краль (берет полотенце, бормочет). Ну, я пошел купаться.

Волоча ноги, тащится по авансцене. Петрус приходит в себя.

Петр. Я не знал, что… Лида, прости, одну минутку!

Он поворачивается и у самого края авансцены догоняет Краля. Говорит ему тихо, настойчиво.

Петр. Вашек, прошу тебя, там внизу ждет Лида, не можешь ли ты...

Краль. Отвяжись ты от меня!

Дело принимает серьезный оборот, а Краль уже сыт по горло. Петр нерешительно возвращается.

Петр. Ты меня прости, но вчера вечером у нас было такое…

Петрусова. Она ждет внизу?

Петр (испуганно). Кто?

Петрусова подает ему фотографию, которая стояла прислоненная к приемнику. Отпираться нет смысла. Петр кивает.

Петр. Лида, я не знаю, кому понадобилось забегать вперед. Я бы сам тебе не позднее чем сегодня…

Петрусова. Не заставляй ее ждать.

Петр. Что?

Петрусова. Приведи же ее.

Петр. Что ты, нельзя – пять часов утра, и привратник… (под ее взглядом опускает голову). Может быть, лучше сначала нам с тобой…

Петрусова. Она имеет к этому делу такое же отношение, как ты и я.

Петр. Послушай, если бы ты приехала вчера – тогда, может быть… Но в эту минуту все уже решено, и нет ни малейшего повода к сценам.

Петрусова. Я приехала не для того, чтобы устраивать сцены.

Петр. Так позволь, по крайней мере, объяснить…

Входит Лида Матисова.

Лида. Петр! Не сердись, я вдруг испугалась, что тебе плохо…

Увидела незнакомую женщину, запнулась. Но гостья встает и самым обычным образом подает ей руку.

Петрусова. Петрусова. (Пауза). Садитесь. (Смотрит на обоих). Что вы собираетесь делать?

Лида. Мы? Но ведь это вы…

Петр (жене). Лида, я просил тебя…

Петрусова. Я только спрашиваю, что вы собираетесь делать. Знать это должны прежде всего вы.

Лида. Для меня решающим является ваше мнение.

Петрусова. Мое мнение? (Снимает очки и усталым жестом протирает глаза). Что касается меня, то я не стану вам поперек дороги… На развод я, разумеется, согласна.

Петрус смотрит на нее ошеломленно, Лида – со внезапно пробудившейся надеждой.

19

Проекция гаснет. Лида Петрусова выходит на авансцену, не переставая тереть глаза.

Человек в мантии. Восхищаюсь.

Петрусова. Чем?

Человек в мантии. Вашим самообладанием. Петрус назвал вашу гордость нечеловеческой, это звучит не очень-то красиво, но довольно точно.

Петрусова. Ошибаетесь. Владеть собой должен лишь тот, кто страдает, ненавидит или любит.

Человек в мантии. Это как раз ваш случай.

Петрусова (хочет возразить, но вдруг в ней прорывается подавляемое чувство; она говорит горячо, почти со слезами; это необычайно и страшно, как извержение давно погасшего вулкана). Да! Да! Вы правы! Ненавижу ее и люблю его! Люблю с первой минуты – и совершенно безнадежно. У меня был друг… его арестовали перед самым концом войны, а второго мая казнили. Петр был удивительно похож на него, но мне было уже… почти тридцать. Я делала все, чтобы не потерять его, чтобы – это унизительно – сравняться с той, с первой. Но и здесь была ошибка; тот, кто все время сравнивает себя с кем-то, кто в любую минуту проверяет свои чувства, – тот не может сохранить их непосредственность. Я уже не умела быть нежной, холодной или спокойной, я всегда была слишком нежной, слишком холодной, слишком спокойной или слишком раздраженной, пусть только на капельку больше, чем нужно, – но это была та самая капля, которая переполняет чашу. Конечно, я перестала быть естественной, и мое спокойствие выглядело истерическим, а моя истерия… вы ее видите! Я, которая с юных лет, даже в своем первом глубоком, безоглядном чувстве проповедовала полную свободу и взаимное доверие, – я теряла голову и дулась, как школьница, если Петр возвращался на несколько минут позже условленного времени. К счастью, я многое умела перебороть в себе, но ведь и невысказанные фразы остаются в мозгу, подобно заразным микроорганизмам, и плодят следующие… Потом Петр сказал о поездке в Китай. Предложил мне ехать с ним; а я вообразила, будто он хочет уехать один, хочет уйти от меня хоть так, если не может иначе… И я пошла работать в район… Нет! Если раньше я все отрицала, чтобы оправдать… то теперь сознаюсь: я виновата, виновата, я неправа и, следовательно, не имею права… Я не боюсь наказания, потому что самое тяжкое я сама наложила на себя. Отступаюсь. Ухожу с их дороги. Дальше они пойдут без помех, поскольку это зависит от меня.

Человек в мантии (с уважением, но скептически). Поскольку это зависит от вас…

Вспыхивает кинопроекция: маленькое кафе с надписью на окне, снаружи и внутри. Утренняя суета; из репродуктора льется веселая музыка. Лида и Петр сели за столик, напряженные, молчаливые. Подбежал с прибаутками официант.

Официант. Доброе утречко даме и пану, не угодно ли кофе? Сейчас достану! Масло и булочки перед прогулочкой, не так ли?

Петр не двигается, Лида слегка кивнула. Официант убежал. Взгляды Лиды и Петра скрестились, но он отвел глаза. Опять появился официант, расставляет посуду и болтает.

Официант. Прогноз погоды обещает похолодание, слыхали? Так что теперь нам только и остается, что греться кофейком да любовью, не так ли? (Тут только он как следует разглядел выражение лица Лиды и уловил настроение). Пардон…

Деликатно удаляется, смахивая салфеткой с соседних столов. Петр помешал кофе. На этот раз Лида берет его за руку.

Лида. Петр, что с тобой?

Петр. Ты еще спрашиваешь…

Лида. Я знаю… Тебе больнее… но, Петр, она безусловно честная… и умная; если она изменила свое решение, то знает почему! И это решение – в нашу пользу.

Петр (уныло). Это ты так думаешь.

Лида. А что?

Петр. Теперь еще хуже. Она великодушна, она уступает – это звучит. Это великолепно, понимаешь, а тебя затравят из симпатии к ней.

Лида. Кто?

Петр. Люди.

Лида. Что мне за дело до людей?

Петр. Они затравят нас обоих.

Лида. Любой, если только у него нет злого умысла, обязательно признает, что в этом случае мы имеем право. Имеем право! Где же тогда твое возмущение условностями? (Петр горько усмехается. Лида обиженно). Ты об этом лекции читаешь.

Петр. К сожалению! (При этих словах взглянул на часы, испугался). Мне пора на семинар! (Одним глотком выпивает кофе. Потом, застегивая плащ, наклоняется над столом и говорит так горячо и убедительно, как только умеет). Лида, вчера я получил тяжкий удар – я понял, что не могу на тебе жениться. Остались две возможности: сойти с ума от боли или сломить ее в себе. Ночью мы кое-как справились с этим; прошу теперь тебя, пойми, не могу я так сразу снова переключаться. Нам обоим нужен покой, нам нужно выспаться и все снова продумать. Прошу тебя об этом! Встретимся завтра вечером, ладно?

Уже стоя, пожал ей руку. Она не отвечает, только смотрит на него. Петр опустил глаза, он не хочет встречаться с ее взглядом, чтобы его решение не поколебалось.

Петр. Лидочка, это проверка… Будем сильными, как ночью, – что бы там ни было! (Еще раз пожимает ей руку, гладит по голове). До свидания, Лида!

Уходит, словно извиняясь. Веселая музыка все еще звучит. Лида сидит неподвижно. Потом опомнилась, поняла. Все, чему она не решалась верить, теперь заполняет ее мозг. На глаза снова навертываются слезы, на этот раз – иные. Она вскакивает и убегает. Человек в мантии поспешно направляется за ней, а когда ему не удается догнать ее, бросается разыскивать официанта.

Человек в мантии. Официант! Официант! (Вдруг с удивлением обнаруживает, что тот молча стоит рядом с ним).

Официант. Оставьте их…

Человек в мантии. Они не заплатили…

Официант (платит за них, переложив деньги из собственного кармана в кожаную сумку). Заплатят в другом месте… и, я бы сказал, им это дороже обойдется… (Убирая со стола, запивает эти слова кофе, до которого Лида так и не дотронулась).