Текст книги "Из Астраханской губернии"
Автор книги: Павел Якушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– Много онъ боялся того начальства! отвѣчалъ разскащикъ: – его и само-то начальство боялось: вотъ онъ былъ каковъ!
– Что-жь начальство смотрѣло?
– А вотъ что: какъ повоевалъ Стенька Персію, пріѣхалъ въ Астрахань. Пошелъ къ воеводѣ… тогда губернаторъ прозывался воеводой… приходитъ въ воеводѣ. „Пришелъ я, говоритъ, къ тебѣ, воевода, съ повинной“. „А кто ты есть за человѣкъ такой?“ спрашиваетъ воевода. „Я, говоритъ, Стенька Разинъ“. „вамъ это ты, разбойникъ! который царскую казну ограбилъ?… Столько народу загубилъ?“ – „Я, говоритъ, тотъ самый“. – „Какъ же тебя помиловать можно?“ – „Быть, говорятъ Разинъ, я на морѣ, ходилъ въ Персію, вотъ столько-то городовъ покорилъ; кланяюсь этими городами его императорскому величеству; а его царская водя: хочетъ казнитъ, – хочетъ милуетъ! А вотъ я вашему превосходительству, говоритъ Разинъ, подарочки отъ меня“. Стенька приказалъ принести подарочки, что припасъ воеводѣ. Принесли, у воеводы и глаза разбѣжались: сколько серебра, сколько золота, сколько камней дорогихъ! Хошь пудами вѣшай, хошь мѣрами мѣряй!.. „Примите, говорятъ Стенька Разинъ, ваше превосходительство, мои дороги подарки, да похлопочите, чтобы царь меня помиловалъ“. – „Хорошо, говоритъ воевода, я отпишу объ тебѣ царю, буду на тебя хлопотать; а ты ступай на свои струги и дожидайся на Волгѣ царской отписки“. – „Слушаю, говоритъ Разинъ, а вы, ваше превосходительство, мною не побрезгуйте, пожалуйте на мой стружокъ ко мнѣ въ гости“. – „Хорошо, говоритъ воевода, твои гости – пріѣду“. Стенька раскланялся съ воеводой и пошелъ къ себѣ на стружокъ, сталъ поджидать гостей. На другой день пожаловалъ жъ Степану Тимофеичу… Тимофеичемъ сталъ, какъ подарочки воеводѣ снесъ… пожаловалъ къ Степану Тимофеичу самъ воевода! Воевода какой-то князь былъ… одно слово все равно, что теперь губернаторъ… самъ воевода пожаловалъ въ гости къ простому козаку, къ Стенькѣ Разину! Какъ пошелъ у Стеньки на стругахъ пиръ, просто дымъ коромысломъ стоитъ! А кушанья, вины такъ разныя подаютъ не на простылъ тарелкахъ, или въ рюмкахъ, а все подаютъ на золотѣ, какъ есть на чистомъ золотѣ! А воевода: „Ахъ какая тарелка прекрасная! Стенька сейчасъ тарелку завернетъ, да воеводѣ поднесетъ: «Прими, скажетъ, въ подарочекъ». Воевода посмотритъ на стаканъ: «Ахъ какой стаканъ прекрасный!» Стенька опять: «Прими въ подарочекъ!»
– Это все равно, что теперь у калмыковъ…
– Все одно…
– Ты жъ калмыку пріѣдешь, да если совѣсть имѣешь, ничего и ни хвали, а похвалилъ что – твое, безъ того тебя не отпустятъ ни за что.
– Вотъ и воевода, этотъ князь, глава-то бестыжіе, и давай лупить: сталъ часто къ Стенькѣ въ гости понавѣдываться; а какъ пріѣдетъ – и то хорошо, и то прекрасно; а Стенька знай завертывай, да воеводѣ: «Примите, ваше превосходительство, подарочекъ». Только хорошо. Бралъ воевода у Paзина, бралъ, да и брать-то ужь не зналъ что. Разъ пріѣхалъ воевода-князь на стружокъ къ Стенькѣ въ гости. Сѣли обѣдать. А на Стенькѣ Разинѣ была шуба, дорогая шуба; а Стенькѣ-то шуба еще тѣмъ была дорога, что шуба была завѣтная. «Славная шуба у тебя, Степанъ Тимофеичъ», говорилъ воевода. – «Нѣтъ, ваше превосходительство, плохинькая!» – «Нѣтъ, знатная шуба!» – «Плохинькая, ваше превосходительство», говоритъ Разинъ: ему съ шубой-то больно жаль было разстаться. – «Такъ тебѣ шубы жалъ?» закричалъ воевода. – «Жаль, ваше превосходительство: шуба у женя завѣтная!» – «Погодижь ты, шельмецъ этакой, я объ тебѣ отпишу еще царю!» – «Пожалуй, воевода! Бери что хочешь; оставь только одну мнѣ эту шубу». – «Шубу хочу! кричалъ воевода:– ничего же хочу, хочу шубу!» Привсталъ Стенька, снялъ съ плечъ шубу, подалъ воеводѣ, да и говоритъ: «На тебѣ, воевода, шуба, да не надѣлала бы шуба шума! На своемъ стружкѣ обижать тебя не стану: ты мой гость; а я самъ къ тебѣ, въ твои палаты, въ гости буду!» Воеводу отвезли на берегъ; не успѣлъ онъ ввалиться въ свои хоромы, какъ Стенька Разинъ, съ своими молодцами козаками-атаманами, нагрянулъ на Астрахань. Приходитъ къ воеводѣ Стенька. «Ну, говоритъ, воевода, чѣмъ будешь угощать, чѣмъ подчивать»? Воевода туда-сюда… А Стенька Разинъ: «Шкура мнѣ твоя больно нравится, воевода». Воевода видитъ – дѣло дрянь, до шкуры добирается!.. «Помилуй, говоритъ, Степанъ Тимофеичъ, мы съ тобой хлѣбъ-соль вмѣстѣ водили». – «А ты меня помиловалъ, когда я просилъ тебя оставить мнѣ завѣтную шубу? Содрать съ него съ живаго шкуру!» крикнулъ Разинъ. Сейчасъ разинцы схватили воеводу, повалили на земь, да и стали лупить съ воеводы шкуру, да начали-то лупить съ пятокъ!.. Воевода кричитъ, семья, родня визгъ, шумъ подняли. А Стенька стоитъ, да приговариваетъ: «А говорилъ я тебѣ, воеводѣ, шуба надѣлаетъ шуму! Видишь, я правду сказалъ – не обманулъ!» А молодцы, что лупили съ воеводы шкуру, – знай лупятъ, да приговариваютъ: «Эта шкура вашему батюшкѣ Стапану Тмсофеичу на шубу!» Такъ съ живаго съ воеводы всю шкуру и содрали! Тутъ кинулись разинцы на Астрахань; кто къ нимъ не приставалъ – побили, а дома ихъ поразграбили, а кто къ нимъ присталъ, того волосомъ не обидѣли.
– Такъ и содрали съ воеводы съ живаго шкуру?
– Такъ и содрали.
– Съ живаго?
– Съ живаго.
– Ну, смерть!..
– Да вѣдь Стенька Разимъ и выдумалъ такую смерть воеводѣ. Ужь больно шибко обирать его сталъ воевода: на что бельмы вылупитъ, то и за пазуху.
– А богатъ былъ этотъ Стенька Разинъ! проговорилъ кто-то изъ козаковъ.
– Да какъ же не богатъ! сколько разъ воеводу угощалъ! Что стоитъ одно угощеніе, вѣдь воеводѣ не поставишь полштофа выпить, да воблу на закуску! Да сколько пошло на подарки. Воевода на одно угощеніе не пошелъ бы.
– Знать, богатъ былъ!
– Коли не богатъ! говорятъ на всѣхъ стругахъ, на всѣхъ до одного шелковые паруса были! Да всѣ струги, словно жаръ горѣли: всѣ были раззолоченные, уключины были всѣ серебрянныя…
– Знамо дѣло, же столько силой бралъ, сколько еретичествомъ; всякаго добра было много, утвердительно проговорилъ слушавшій козакъ.
– Еретикъ большой былъ!
– А комара, небось, не заклялъ!
– Комара ему заклясть никакъ невозможно было, сказалъ разскащикъ.
– А для чего?
– А для того… Да дѣло было вотъ какъ: вся Астрахань за Стеньку Разина стала, всю онъ Астрахань прельстилъ. Астраханцы, кому что мало, шли къ Стенькѣ Разину; судиться ли, обижаетъ ли кто, милости ли какой просить – все въ Стенькѣ. Приходятъ Астраханцы къ Разину. «Что надо?» спрашиваетъ Разинъ. – «Къ твоей милости». – «Хорошо, что надо?» – «Да мы пришли насчетъ комара: сдѣлай такую твою милость, закляни у насъ комара, отъ комара у насъ просто житья нѣтъ!» – «Не закляну у васъ комара, объявилъ Стенька: – закляну комара, у васъ рыбы не будетъ». Такъ и не заклялъ.
А хорошо бы сдѣлалъ Стенька Разинъ, ежели бы заклялъ комара: трудно себѣ представить, какими тучами они врываются въ комнату. Спать безъ полога, напримѣръ, въ Красномъ Яру, вещь немыслимая: нѣтъ ни одного бѣдняка, который спалъ бы безъ полога, дѣлаемаго изъ тастарины; стоитъ онъ не менѣе двухъ рублей, а хорошій не менѣе четырехъ. Тастарина – это рѣдкая бумажная матерія, приготовляется въ Ярославской и Костромской губерніяхъ, и употребляется на пологи и на накладку на вату, чтобы вата не проходила при стежкѣ на подкладку.
Мы пріѣхали на другую станцію и вышли; на первой станціи почти никто не выходилъ: всѣ были заняты разсказами и толками о Стенькѣ Разинѣ.
Я пошелъ на станцію; я уже говорилъ, что эти станціи – небольшіе деревянные домики; для пріѣзжающихъ одна очень уютная комната, которая для отдыха гораздо удобнѣе большихъ залъ николаевской желѣзной дороги. За прилавкомъ женщина, очень чисто одѣтая; на окнахъ цвѣты; на полу тутъ же играетъ ребенокъ, должно быть, сынъ буфетчицы… Все, думаю, хорошо: и чисто, и опрятно, и денегъ не брошено даромъ; всѣ, что нужно – есть; о томъ, чтобы построить что-нибудь, что, не принося никакой пользы ни проѣзжающимъ, ни акціонерамъ желѣзной дороги, а только ревизорамъ въ глаза бросается, объ такихъ вещахъ здѣсь не подумали… Европа!.. Какъ есть Европа!..
Зазвонилъ колокольчикъ, тоже по-европейски, мы сѣли въ вагонъ и двинулись. Разговоръ скоро завязался опять-таки о Стенькѣ Разинѣ.
– А вѣдь и теперь еще остались внуки, аль правнуки Стеньки Разина?
– А какъ же? На Дону и теперь много Разиныхъ, всѣ они пошли отъ Стеньки Разина.
– У Стеньки одинъ только сынъ и былъ! утвердительно объявилъ козакъ-зеленая-шуба.
– Онъ холостой былъ, возразилъ другой козакъ, вѣроятно, помнившій старину.
– Любовницъ было много.
– Можетъ, отъ любовницы и сынъ былъ, пояснилъ козакъ-зеленая-шуба.
– Отъ любовницы, – можетъ быть.
– А сынъ у него былъ, это вѣрно! говорилъ козакъ-зелегая-шуба: – про его сына еще и теперь разсказываютъ, да и на голосъ эту исторійку положили, на голосъ она памятнѣ гораздо выходитъ.
– Какая же это исторія?
– А какъ сына своего Стенька Разинъ изъ астраханскаго острота выручилъ.
– Ты знаешь эту исторію?
– И на голосъ знаю.
– На голосъ здѣсь нельзя.
– Отчего нельзя?.. Можно!.. только по шапкѣ дадутъ, съострилъ кто-то.
– Да ты словами разскажи.
– Словами можно. Какъ по городу по Астрахани проявился такъ незнакомый человѣкъ, началъ разсказывать козакъ-зеленая-шуба:– онъ незнакомый, незнакомый, мало вѣдомый. Какъ по городу онъ, по Астрахани, баско, щебетко погуливаетъ, астраханскимъ онъ купцамъ не кланяется, господамъ-боярамъ челомъ не бьетъ, къ самому астраханскому воеводѣ на судъ не идетъ!.. Какъ увидѣлъ добра молодца воевода изъ окна… Приказалъ своимъ адьютантамъ привести въ себѣ этого молодца, сталъ у него спрашивать: «Скажи, скажи, добрый молодецъ, какого ты роду имени? Княженецкій сынъ, боярскій, аль купеческій»? – «Я не княженецкій, не боярскій, не купеческій сынъ, говоритъ ему добрый молодецъ; – а сынъ я Степана Тимофеича, по прозванію Стеньки Разина». – «Посадить его въ острогъ!» крикнулъ воевода. А сынъ Разина все свое: «Приказалъ тебѣ батюшка кланяться, да приказалъ тебѣ сказать, что онъ, мой батюшка, Степанъ Тимофеичъ, къ тебѣ въ гости будетъ, да еще приказалъ тебѣ сказать, чтобы ты умѣлъ его угощать, умѣлъ подчивать». – «Посадить его въ острогъ! закричалъ воевода: – Держать его въ острогѣ, пока ему казнь выдумаю!». А сынокъ Стеньки Разина все свое: «Да приказалъ тебѣ еще мой батюшка, Степанъ Тимофеичъ, сказать: коли не сдѣлаешь, какъ онъ тебѣ приказываетъ, то онъ съ тебя, воевода, съ живаго шкуру сдеретъ!» – «Посадить въ острогъ!» крикнулъ воевода. Отвели молодца въ острогъ, а тотъ и тамъ не робѣетъ: «Здравствуйте, говоритъ, господа колоднички! не пора ли вамъ на волюшку?» – «Какъ не пора, на то ему колоднички:– да какъ отсюда выдерешься? двери, рѣшотки желѣзныя, караулы крѣпкіе!» А Стенькинъ сынокъ: «Посмотримъ, говоритъ, господа колоднички, въ окошечко: снаряженъ стружекъ, что стрѣла летитъ; на стружкѣ мой батюшка погуливаетъ, къ Астраханскому губернатору въ гости спѣшитъ». Какъ пріѣхалъ Стенька въ Астрахань, съ воеводы шкуру содралъ; пошелъ въ острогъ, сына выручилъ, всѣхъ колодниковъ выпустилъ, а послѣ весь городъ Астрахань разграбилъ: «Вы, шельмецы этакіе, не умѣли моего единороднаго сына выручить, такъ вотъ я васъ выучу»… Ну и выучилъ: колодники, что Стенька изъ острога выпустилъ, да козаки, что со Стенькой пришли, такъ пошарили!.. Три дня грабили!.. Кабаки, трактиры разбили, не столько пьютъ, сколько на земь льютъ!.. И чего-чего они тутъ ни подѣлали! знамо, колодники – отпѣтый народъ!..
– Ну, а козаки?
– Ну, и козаки хороши были!.. Пошли съ еретикомъ, какого добра ждать!..
– И козаки вмѣстѣ съ колодниками? спросилъ козака верховой мужикъ съ насмѣшкой.
– А что-жь, другъ, и козаки всякіе бываютъ: бываютъ и добрые козаки, бываютъ и лядащіе!.. всякіе бываютъ… А тѣ, что пошли съ Стенькой, народъ грабили, молодыхъ бабъ, дѣвокъ обижали, въ церквахъ съ иконъ оклады обдирали, изъ сосудовъ церковныхъ водку пили, святыми просвирами закусывали!
– Экое дѣло!
– Богъ попускалъ.
– Грѣховъ, знать, много было.
– Знать много было!
– На голосъ это еще складнѣе выходитъ, замѣтилъ разсказчикъ.
– И Стенька долго грабилъ?
– Долго.
– Что же, его поймали?
– Поймать-то поймали; сколько разъ ловили, а онъ все-таки вырвется, да вырвется на волю, да и опять за свое, за тѣ же промысла примется!…
– Опять грабить?
– Опять грабить!.. Молодцы его уже знали, что Стенькѣ Разину недолго сидѣть въ острогѣ, такъ ужь и дожидаются; а Стенька выйдетъ изъ острога, возьметъ какую дѣвку съ собой за полюбовницу, да на свой стругъ и пошелъ опять на матушку Волгу съ своими ребятами рыбу ловить!..
– Небось, на какую дѣвку кинетъ глазомъ, та и его?
– Знамо!
– Что ни есть красавицъ выбиралъ?
– Роду не спрашивалъ!
– Какого такъ роду спрашивать?!.. какая ему показалась – ту и тащатъ въ нему!.. побалуется-побалуется, да и броситъ ее… Другую возьметъ!.
– И безъ обиды пуститъ?
– Наградитъ!
– А какъ случится: какую наградитъ, а какую сразитъ до смерти… какъ ему вздумается.
– Сразитъ до смерти?.
– Да вотъ разъ какъ случилось, заговорилъ козакъ-зеленая-шуба:– захватилъ Стенька Разинъ себѣ полюбовницей дочку самого султана персидскаго…
– Самого персидскаго султана?!..
– Самого султана персидскаго, продолжалъ козакъ-зеленая шуба:– ему, Стенькѣ, все равно было: султанская ли дочка, простая ли козачка, – спуску не было никому; онъ на кто былъ небрезгливъ…
– Бей, значитъ, сороку и ворону, – нападешь и на яснаго сокола! ввернулъ слово козакъ.
– Что-жь Разинъ съ султанкой этой? спросилъ жадно слушавшій верховой мужикъ.
– Ну, съ султанкой не совсѣмъ ладно вышло… облюбилъ эту султанскую дочку Разинъ, да такъ облюбилъ!.. Сталъ ее наряжать, холить… самъ отъ все шагу прочь не отступитъ: такъ съ нею и сидитъ!.. Козаки, съ перваго начала одинъ по одномъ, а послѣ и кругъ собрали, стали толковать: что такое съ атамановъ случилось, пить не пьетъ, самъ въ кругъ нейдетъ, все съ своей полюбовницей-султанкой возится!.. Кликнуть атамана!.. Кликнули атамана. Сталъ атаманъ въ кругу, снялъ шапку, на всѣ четыре стороны, какъ законъ велитъ, поклонился, да и спрашиваетъ: «Что вамъ надо, атаманы?» – «А вотъ что вамъ надо: хочешь намъ атаманомъ быть, – съ нами живи; съ султанкой хочешь сидѣть – съ султанкой сиди!.. А мы себѣ атамана выберемъ настоящаго… атаману подъ юбкой у дѣвки сидѣть не приходится!» – «Стойте атаманы! сказалъ Стенька: постойте маленько!..» Да и вышелъ самъ изъ круга. Мало погодя, идетъ Стенька Разинъ опять въ кругъ, за правую ручку ведетъ султанку свою, да всю изнаряженную, всю разукрашенную, въ жемчугахъ вся и золотѣ, а собой-то раскрасавица!.. «Хороша моя раскрасавица?» спросилъ Разинъ. «Хороша-то хороша», на то ему отвѣчали козаки. – «Ну, теперь ты слушай, Волга-матушка!.. говоритъ Разинъ:– „кого я тебя дарилъ-жаловалъ; хлѣбомъ-солью, златомъ-сиреброжъ, каменьями самоцвѣтными; а теперь отъ души рву, да тебѣ дарю!…“ схватилъ свою султанку поперекъ, да и бултыхъ ее въ Волгу!.. А на султанкѣ была понавѣшано и злата, и серебра, и каменья разнаго самоцвѣтнаго, такъ она какъ ключъ ко дну и пошла!.. – „Хорошо, козаки-атаманы?“ спросилъ Разинъ, а тѣ… архирея сразили… самъ знаешь, какой народъ есть… – „Давно пора тебѣ, говорятъ, атаманъ, это дѣло покончить“.
Мы пріѣхали на послѣднюю станцію волжско-донской желѣзной дороги.
– Теперь, почитай, и въ Царицынъ пріѣхали, проговорилъ одинъ бывалый здѣсь человѣкъ,
– Теперь пріѣхали, подтвердилъ другой, бывалый: – всего двѣнадцать верстъ осталось.
– Ты не хвались, прежде Богу помолись, благоразумно замѣтилъ третій.
– Богу всегда молиться надо, отвѣтилъ на это замѣчаніе первый: – да осталось всего двѣнадцать верстъ; тутъ пѣшкомъ добѣжать до Царицына – и то добѣжишь!
– Это, какъ Богъ дастъ!…
Къ вамъ вошли въ вагонъ нѣсколько женщинъ, которыя, какъ сейчасъ же я замѣтилъ, были козачки: онѣ проходили зачѣмъ-то, которыя на станцію, которыя въ окольныя мѣста.
– Здравстуйте, Григорьичъ, заговорила одна, обращаясь къ козаку-зеленой-шубѣ:– какъ же такъ: мимо ѣдете, а къ намъ и не заглянете!…
– Здравствуйте, Арина Петровна!… Какъ васъ Богъ милуетъ? отвѣчалъ козакъ.
– Слава-Богу! слава-Богу, Данила Григорьичъ!… Д не грѣхъ вамъ ни завернуть къ намъ? Вѣдь и всего-то крюку версты двѣ, да и того не будетъ!…
– Эхъ, Арина Петровна!… Желѣзную дорогу не то на двѣ версты, на два аршина не подвинешь; а я будь, у самаго носу проѣдешь, а машину не остановятъ для тебя!…
– Здравствуйте, Данило Григорьичъ! залепетала другая козачка:– здравствуйте!…
– Здравствуйте, Степанида Ильинишна, здравствуйте! добродушно отвѣчалъ козакъ.
– Роденьку наши, Григорьичъ?
– Слава-Богу! привелъ Господь встрѣтиться вотъ здѣсь, съ Ариной Петровной.
– Ну, славу-Богу!…
– А Арина Петровна развѣ съ родни приходится тебѣ, Данило Григорьичъ?
– Какъ же…
– А какъ же! перебила Степанида Ильинишна:– бабушка Григорьича изъ Дубовки, а двоюродная тётушка Петровны изъ Калачинской станицы… у дядюшки Григорьича… у тетушки Петровны… И пошла, и пошла, и пошла Степанида выводить всю родню и Григорьича и Петровны: по ее вышло, что они точно родственники, въ чемъ они и прежде не сомнѣвались; ну, а такъ, на вредномъ для меня сѣверѣ, пожалуй, сказали бы, что Григорьичъ родня Петровнѣ потому только, что дѣдушка Петровны, да бабушка Григорьича, на одномъ солнышкѣ онучки сушили… Все родичи!…
– Что такъ долго стоимъ? спросилъ козакъ, вѣроятно, уже ѣздившій прежде здѣсь и знавшій обычая желѣзныхъ дорогъ, у стоявшаго около вагона козака.
– Да что, Потапычъ! отвѣчалъ тотъ, ухмыляясь:– приходится намъ пропадать!… Насъ отъ машины отцѣпили, машина свиснула, мы и остались здѣсь одни!…
– Машина на разводы вагоны повезла, замѣтилъ другой:– тѣ здѣсь оставить надо.
– Машина не скоро придетъ, утверждалъ смѣясь козакъ: – насъ здѣсь совсѣмъ бросятъ.
– Сейчасъ придетъ!
О, несчастный козакъ! онъ, я думаю, читалъ новѣйшія географіи, въ которыхъ объясняютъ, что вся Средняя Азія лежитъ въ Европѣ, и, по простотѣ своей, повѣрилъ этимъ ученымъ составителямъ пространныхъ и краткихъ географій.
– Что локомотивъ долго нейдетъ? спросилъ помощникъ начальника волжско-донской желѣзной дороги, сидѣвшій въ первоклассномъ отдѣленіи нашего вагона.
– Не могу знать! отвѣчалъ кондукторъ, котораго спрашивалъ начальникъ.
– Узнать!
– Что нибудь да сдѣлалось съ машиной, заговорили въ нашемъ отдѣленіи.
– Что нибудь плохое!…
– Не было бъ бѣды!
– Машина съ рельсовъ сошла, донесъ начальнику запыхавшійся кондукторъ.
– Что?
– Рельсы разъѣхались!
– Какъ?
– Рельсы раздвинулись, машина и сѣла, пояснялъ прибѣжавшій кондукторъ.
Вы видали, вѣроятно, какъ маленькихъ дѣтей сажаютъ верхомъ на колѣни и качаютъ; дѣти воображаютъ, что они верхомъ ѣдутъ, качающій ребенка приговариваетъ: „Ѣхалъ-ѣхалъ мужикъ!… Ѣхалъ-ѣхалъ мужикъ!… ѣхалъ… да и провалися!“ Съ послѣдними словами качающій раздвигаетъ ноги, и ребенокъ проваливается дѣйствительно. Желѣзная дорога съ нами сдѣлала то же самое; мы ѣхали-ѣхали!… Ѣхали-ѣхали… Рельсы раздвинулись, мы и провалились!…
Вы не удивляйтесь этому случаю… да кто и не случай – кто обычай: въ Калачъ ѣхалъ помощникъ начальника дороги, съ нимъ то же случилось… Или ужь это счастье такое плохое, что, какъ онъ ни поѣдетъ, непремѣнно съ нимъ что-нибудь да случится?!…
– Дали по телеграфу знать въ Царицынъ, что здѣсь остановка, сказалъ намъ кондукторъ.
– Для чего?
– А чтобъ такъ, въ Царицынѣ, знали, что остановка, чтобъ еще поѣзда не пускали.
– Долго мы здѣсь простоимъ? спросили козаки стоявшаго у нашего вагона кондуктора.
– Сейчасъ справятъ!
Всѣ пошли смотрѣть, какъ машина сѣла, какъ ее подымать будутъ: я остался въ вагонѣ.
– Сколько народу сбили въ машинѣ! объявили пришедшіе отъ машины оставшимся въ вагонѣ. – Сколько народу сбили, и, батюшки мои!…
– Просто страсть!
– А все толку нѣтъ!
– Нѣтъ толку?
– Ни рожна не додѣлаютъ!
– Отчего жь такъ?
– Да ты взгляни на машину-то! Вѣдь въ машинѣ этой пудовъ тысяча будетъ…
– Больше будетъ…
– Взять-то не сподручно…
– Ничего не подѣлаешь…
Толпа народу безпрерывно мѣнялась: одни уходили посмотрѣть на машину, другіе – возвращались съ новыми соображеніями и съ новыми извѣстіями.
– Самъ начальникъ на машину пришелъ, говорилъ одинъ возвратившійся.
– Еще народу пригнали.
– Слава Богу!…
– Чего Слава-Богу?…
– Скорѣй машину поднимутъ, скорѣе опять поѣдемъ, скорѣй въ Царицынѣ будемъ.
– Скоро будемъ!…
– А что?
– Машину же поднимешь народомъ: сколько хочешь сгоняй, руками не поднимешь.
– Какъ же быть!
– Какъ быть? – ждать!…
– Придется ждать…
– Чего же ждать будемъ, мой родной? спрашивала пожилая козачка-пассажирка.
– Какъ-нибудь поднимутъ машину, утѣшая козачку:– не вѣкъ же здѣсь ей стоять.
– Сейчасъ дали знать по телеграфу въ Царицинъ и Калачъ: пріѣхали бъ на подмогу.
Ждемъ часъ, ждемъ другой, третій: ни изъ Царицына, ни изъ Калача машинъ нѣтъ.
– Скоро машина изъ Царицына пріѣдетъ? спрашиваютъ пассажиры у кондуктора.
– Скоро.
Идетъ другой кондукторъ.
– Скоро изъ Царицына машина?
– Не скоро.
– Что такъ?
– Изъ Царицына поѣхала машина съ инструментами, да паровъ же хватило, назадъ вернулись.
– Такъ долю еще?
– Долю: пока пары разведутъ, пока то, пока другое; времени-то много уйдетъ.
Въ самомъ дѣлѣ, намъ пришлось-таки пождать: мы должны были пріѣхать въ четыре часа, но за подниманіемъ машины руками, за возвращеніемъ поѣзда съ инструментами, за недостаткомъ паровъ, мы едва-едва поспѣли въ Царицынъ въ одиннадцатому часу. Простой народъ-пассажиры были крайне недовольны скрытностію прислуги.
– Сказали бы, что столько прождемъ, говорилъ одинъ, глядишь, кто и пѣшкомъ бы ушелъ.
– Всего двѣнадцать верстъ.
– Пѣшкомъ давно бъ такъ, въ Царицынѣ, быть, шумѣли третьеклассные пассажиры.
– Какъ не быть!
Какъ всему бываетъ конецъ, то и нашему ожиданію пришелъ конецъ: привезли инструменты, подняли машину; насъ перегнали ночью (было очень темно) на прибывшій поѣздъ, стоявшій отъ нашего въ нѣсколькихъ десяткахъ саженяхъ, и мы поѣхали.
– Для чего насъ перегнали въ другой вагонъ? спрашивая любопытные кондукторовъ.
– Надо было! отвѣчалъ кондукторъ:– такъ машина стала, что ни въ задъ ни впередъ проѣзда не было, ни въ Царицынъ, ни въ Калачъ: стой на одномъ мѣстѣ.
Наконецъ мы двинулись; разговоръ, разумѣется, начался о желѣзной дорогѣ.
– Не случилось бы еще чего? спрашивала женщина-козачка, сильно оробѣвшая.
– Спаси Господи!…
– Долю и до бѣды!.
– На этой дорогѣ и до бѣды недалеко, заговорилъ, какъ видно, бывалый козакъ:– а на другихъ прочихъ, о бѣдахъ, почитай, и не слышно!… Вотъ возьми чугунку изъ Москвы въ Питеръ: такъ и разговоровъ такихъ нѣтъ.
– А вы ѣзжали такъ?
– Сколько разъ.
– Ну, а здѣсь дѣло другое, сказалъ козакъ-зеленая-шуба:– здѣсь, что ни поѣздъ, то бѣда.
– Срамъ сказать! продолжилъ бывалый:– начальникъ самъ только осмотрѣлъ дорогу, а черезъ пять минутъ – машина сѣла!… Чего жь смотрѣть онъ ѣздилъ?
– А то какая бѣда разъ случилась, разсказывалъ козакъ:– изъ Царицына до этой станціи двѣнадцать верстъ все въ гору, все въ гору. Взъѣхалъ поѣздъ, почитай, на самую гору, вагоны-то и оторвись отъ машины… Машина побѣжала впередъ, а вагоны было остановились, а такъ и сталъ подъ горку назадъ двигаться… Кондукторамъ, чтобъ затормозить, а они съ вагоновъ-то пососкакивали… Вагоны чѣмъ дальше, тѣмъ шибче, чѣмъ дальше, тѣмъ шибче!… Да такъ разбѣжались за двѣнадцать-то верстъ, что твоя пуля летитъ!… Вѣдь на каждомъ вагонѣ клади больше пятисотъ пудовъ, да въ самомъ-то вагонѣ сколько!… Разбѣжался подъ гору – сила!… Какъ прилетѣлъ поѣздъ назадъ на станцію, какъ наскочилъ на вагоны, что стояли на станціи… и Господи, Боже мой!… Вагоны-то были нагружены брусьями, какъ пошли тѣ брусья щелкать по народу!… Сколько народу перепятнало – просто страсти Господни!…
– Перепятнало?…
– Да такъ перепятнало, что иныхъ и до смерти сразило, добавилъ разказчикъ.
– Извѣстное дѣло, проговорилъ кто-то: – брусомъ хватитъ, гдѣ тутъ живому быть!
– Брусья-то какъ поразщипало! продолжилъ разсказчикъ:– вотъ вамъ зажигательныя спички!… Тутъ трескотни было!… Да еще спасибо что переводы были сдѣланы не на станцію, а такъ на разводъ: а то еще больше надѣлало бы бѣдъ!…
– Эка бѣда случилась!…
– Послѣ разборка пошла…
– Какая разборка?…
– А такая разборка: кого прямо на погостъ понесли, а кого черезъ больницу…
– И все-таки на погостъ?
– Все-таки на погостъ…
– Какъ, всѣхъ?
– Нѣтъ, какой и выздоровѣлъ… нельзя же безъ того!… Только самая малость.
– Тѣмъ и кончилось?
– Нѣтъ, послѣ пошла другая разборка: родственникамъ стали деньги выдавать за убитыхъ; а кого поранило, тѣмъ на вылечку, да и такъ на подмогу выдавали.
– Тоже въ больницу клали?
– И въ больницу клали, а все-таки денегъ давали; нельзя не дать.
– Какъ можно не дать?!… до той бѣды человѣкомъ былъ, а тутъ калѣкой сталъ.
– Тѣхъ денегъ и не заработаешь.
– Тѣхъ денегъ!… Не токма тѣхъ денегъ; душу свою не прокормишь!…
– Да, и не прокормишь…
– Тутъ-то, братцы мои, смѣху было! заговорилъ одинъ изъ чернорабочихъ при чугункѣ и пристани. – Тутъ было смѣху!.. разсказчикъ отъ одного воспоминанія и теперь расхохотался… – Приходятъ бабенка, продолжалъ онъ:– молоденькая бабенка. Такъ посмотрѣли въ книгѣ. – „Тебѣ говоритъ, слѣдуетъ сто рублей, – получай!“ – А баба-то: „Да развѣ я мужа куплю за сто рублей?“ – „Ты бабенка красивая, говорятъ ей: поторгуйся и дешевле добудешь!“ – Мы всѣ такъ и покатились со смѣху!… Мы смѣемся, а баба кричитъ!… Насъ еще больше смѣхъ разбираетъ, а баба больше кричать!… Насилу выпихнули ее за дверь!… сунули ей сто рублей да и выпихнули за дверь… Послѣ еще долю смѣялись: какъ кто скажетъ: „куплю за сто рублей мужа“ – всѣ такъ животики и надорвутъ со смѣху!…
– Изъ какихъ вы? спросилъ я разсказчика.
– Былъ-съ барскій, а теперь сталъ царскій! бойко и нахально отвѣчалъ тотъ.
– При какой должности состояли?
– Я былъ дворовый человѣкъ.
– При какой же должности?
– При конюшнѣ конюхомъ… Куплю себѣ мужа за сто рублей! закончилъ онъ, и самъ себя наградилъ за свой разсказъ громкимъ и продолжительнымъ смѣхомъ.
Считаю нужнымъ прибавить, что изъ всѣхъ слушателей никто не раздѣлялъ смѣха двороваго человѣка, состоявшаго при конюшнѣ конюхомъ.
Въ Царицынъ мы пріѣхали, какъ уже я прежде говорилъ, вмѣсто четырехъ часовъ – въ одиннадцатомъ. Мы отправились на почтовую станцію, ночь была очень темная и я на этотъ разъ не видалъ города.
Изъ Царицына до Астрахани сухимъ путемъ, говорятъ, дорога убійственная, а мнѣ приходилось ѣхать этой дорогой, но здѣсь меня счастье выручило: въ Царицынѣ встрѣтился со мной господинъ, который устроилъ такъ, что я могъ ѣхать на пароходѣ, и это тѣмъ труднѣе было, что съ верху не приходило еще ни одного парохода, а тотъ, который намъ попался, былъ „Волга“ – товарно-пассажирскій, пріѣхавшій изъ Астрахани, и возвращавшійся назадъ. Мнѣ хотѣлось этому господину прислать, на память нашей встрѣчи, книжку, и я просилъ его вписать въ мою записную книжку свой адресъ; книжки записной у меня теперь нѣтъ, кому послать – не знаю: безъ вины передъ нимъ виноватъ!
Въ Царицынѣ, не выходя со станціи, я пробылъ сутки: дожидались отхода парохода, на что одинъ изъ моихъ спутниковъ сильно негодовалъ. Какъ ни былъ онъ бережливъ, а не ѣвши, какъ говорятъ, и попъ умретъ, то и ему надо было что-нибудь для обѣда купить; онъ отправился на базаръ, а мы съ его товарищемъ сѣли пить чай; къ намъ подсѣлъ станціонный староста, я мы за чаемъ разговорились о здѣшней желѣзной дорогѣ.
– Эта дорога – такая несчастная, говорилъ староста:– рѣдко хорошо проѣдетъ.
– Отчего же такъ?
– Да вотъ до первой станціи отъ Царицына къ Калачу мѣсто жидкое.
– Укрѣпить надо! замѣтилъ мой спутникъ, прихлебывая съ блюдечка свой чай.
– Какъ укрѣпить?
– На то мастера есть!
– Ничего и мастера не подѣлаютъ; вотъ вы ѣхали съ самимъ помощникомъ начальника; тоже офицеръ по дорожной части: въ Калачъ ѣхалъ – провалился, изъ Калача въ Царицынъ поѣхалъ – тоже сѣлъ! Никакъ нельзя мѣста укрѣпить!
– Смотрите, какую штуку купилъ! едва бормоталъ спутникъ, вернувшійся съ базара; онъ не могъ слова сказать, не столько отъ скорой ходьбы, сколько отъ радости.
– Какую?
– Смотрите!
Съ этими словами онъ торжественно развернулъ мокрое полотенце и показалъ намъ рыбу.
– Смотрите!
– Что заплатилъ? спросилъ его товарищъ.
– Пять копѣекъ, торжественно и какъ-то побѣдоносно отвѣчалъ онъ своему товарищу.
– Кажется, недорого, отвѣтилъ тотъ.
– Какая это рыба? спросилъ станціоннаго старосту спутникъ-покупатель, показывая рыбу.
– Вобла.
– Дешево купили?
– На пять копѣекъ, пожалуй, пятокъ купилъ бы другой! отвѣчалъ староста.
– Какъ?.. пятокъ?!.
– Да ты пойми. За пять копѣекъ люди покупаютъ пять воблъ сушоныхъ, совсѣмъ готовыхъ; а эта, что она стоитъ?!. Да ты подойди къ берегу: сколько хочешь, столько и бери! Вотъ что твоя рыба стоитъ!.. А то заплатилъ пять копѣекъ!.. Обманули.
– Что ты?
– Вѣрное слово…
– Чортъ съ нею и совсѣмъ! забормоталъ покупатель: – чортъ съ ней съ проклятою.
– Съ рыбой? спросилъ я.
– Нѣтъ! съ торговкой!…
– То-то.
– Какъ она, проклятая, запросила пять копѣекъ, я и думаю: не ошиблась-ли торговка… сейчасъ за рыбу, досталъ пять копѣекъ, сунутъ ей въ руку, а самъ бѣжать… Думаю – вернетъ!
– Маху, братъ, далъ!…
– Эка бѣда случилась! горевалъ покупатель.
– Пять копѣекъ, еще небольшая бѣда, утѣшалъ его, подсмѣиваясь, его товарищъ.
– Какъ дать копѣекъ не бѣда! съ отчаяніемъ проговорилъ купившій рыбу.
– Эту рыбу – воблу, наши бабы и варить-то не станутъ, объявилъ станціонный староста.
– Какъ не станутъ?
– Да какъ же? Не варятъ, что-ль?
– Хоть и сварить…
– Ее у насъ не варятъ!
– Что же дѣлаютъ?
– Сушитъ.
– Да вѣдь ее нескоро высушишь?!..
– Извѣстно, не ныньче – завтра высушишь! прибавилъ староста: – на солнцѣ скоро ли высушишь!
– Въ самомъ дѣлѣ, воблу не варятъ, а только сушатъ? спросилъ я станціоннаго старосту.
– Правда, и сушили мало, отвѣчалъ тотъ: – на одинъ только жиръ и шла; только для жиру воблу, да бѣшенку и ловили. А теперь и вобла и бѣшенка въ честь вошли!
– Какъ въ честь вошли?
– А такъ: воблу теперь сушатъ, отвѣчалъ староста:– и бѣшенка теперь не бѣшенка стала!
– Какъ не бѣшенка?
– Астраханская сельдь прозывается.
– Отчего же кто?
– Чистяковой рыбы и здѣсь стало мало, а на Дону, говорятъ, и совсѣмъ перевелась!
– Такъ нельзя сварить эту рыбу? жалобно спрашивалъ купившій старосту.
– Нельзя.
– Сдѣлай такую милость!..
– Бабы не станутъ варить…
Однако, при моемъ посредничествѣ, дѣло было улажено и вобла была сварена.
– Вотъ вамъ и уха! сказалъ староста, ставя на столъ большую чашку съ вареной воблой.
– Спасибо, хозяинъ!
Староста принесъ двѣ ложки, моя спутники отрѣзали купленнаго на базарѣ хлѣба.
– Чѣмъ не уха?! сказалъ одинъ изъ нихъ, хлебнувъ ложку ухи: – кто развѣ плоха уха?
– Ничего, отвѣчалъ ему его товарищъ: – ничего, эту уху еще ѣсть можно всякому.
– Это не уха! говорилъ первыя спутникъ, жадно хлебая уху.
