Текст книги "На горах"

Автор книги: Павел Мельников-Печерский

Мало-помалу она успокоилась, корчи и судороги прекратились, открыла она глаза, отерла лицо платком, села на диван, но ни слова не говорила. Подошла к ней Варвара Петровна со стаканом воды в руке. Большими глотками, с жадностью выпила воду Марья Ивановна и чуть слышно промолвила:

– Еще.

Другой стакан подала Варвара Петровна, Марья Ивановна и его выпила, волнение стало в ней прекращаться, только грудь поднималась тяжело и порывисто.

«Живым словом» Марьи Ивановны была решена участь Дуни. Луповицкие с радостью согласились открыть ей всю «сокровенную тайну». В слове Марьи Ивановны и в постигшем ее после того припадке они видели явную на то волю Божию.

– Я пойду… разденусь… лягу в постель… – слабым, упавшим голосом проговорила Марья Ивановна, приподнимаясь с дивана. Варвара Петровна подхватила ее под руку и тихонько, с осторожностью повела едва передвигавшую ноги пророчицу.

* * *

В родительском доме в последнее время все дни с утра до ночи Дуня проводила с Марьей Ивановной, в Луповицах стала она неразлучна с Варенькой. Погода на ту пору стояла тихая, теплая, и обе девушки из саду почти не выходили, они бывали в доме только за обедом и за чаем. Постель Дуни на первое время поставили в Варенькиной спальне, пока не приготовили заезжей гостье особой комнаты. Все это сделано было по желанью Марьи Ивановны. И во время прогулок, и по ночам, лежа в постелях, Дуня водила с Варенькой такие же разговоры, как прежде с Марьей Ивановной. Рассказы молодой девушки о таинственной вере нравились Дуне больше, чем рассказы Марьи Ивановны. Они были ей проще и понятнее. Иногда приходили к ним в сад и Варвара Петровна и Марья Ивановна, но всегда на короткое время. В совете Луповицких Дуня отдана была для вразумлений Вареньке, потому что эта ближе подходила к ней возрастом и потому могла иметь больше на нее влияния.

Однажды Варенька с Дуней, крепко обнявшись, сидели на уютном диванчике в обширной теплице, уставленной одними пальмами. Других растений в теплице не было. Говорили девушки о «союзе», к которому так неудержимо влеклась мечтательная Дуня.

– Варенька, я тебе еще, кажется, не сказывала, что Марья Ивановна обещалась мне здесь, в Луповицах, показать таких праведных, что говорят «живое слово», – сказала Дуня. – Теперь каждый день я ее спрашиваю, когда ж это будет, а у нее только и ответов: погоди да погоди.

– А тебе хочется видеть их? – с улыбкой спросила Варенька.

– Господи! Да я бы жизнь отдала, только бы взглянуть на них, только бы одно «живое слово» услышать, – с живым нетерпеньем отвечала Дуня.

– Разве ты никогда не видала их? – улыбаясь, спросила Варенька.

– Где ж мне видеть их? – грустно промолвила Дуня. – Не такая жизнь выпала на долю мне. Не знаешь разве, что я выросла в скиту, а потом жила у тятеньки в четырех стенах. До знакомства с Марьей Ивановной о духовности и понятия у меня не было. Только она открыла мне глаза.

– А ты и не догадалась, что сама она «просветлена», что в ней самой дух Божий живет, что сама она вещает «глаголы живота»? – спросила Варенька.

– Как? Неужли? – в изумлении вскрикнула Дуня и порывисто вскочила с диванчика.

– Да, «просветлена», – сказала Варенька. – Она уже давно таинственно умерла и давно таинственно воскресла. Нет в ней греховного человека, нет в ней ветхого Адама. Не доступны ей ни грех, ни страсти, свойственные человеку.

Припомнила Дуня слова Марьи Ивановны о людях, что после таинственной смерти таинственно воскресают. Ее слова были памятны ей, в сердце носила их.

– Так в ней сам Бог?.. Так от нее от самой можно слышать слово вечной жизни? – воскликнула Дуня задрожавшим от волненья голосом.

– Да, она «труба живогласная», – молвила Варенька. – Она святая пророчица, устами ее дух волю свою вещает.

– А я и не знала… И в голову мне не приходило… – тихо опускаясь на диванчик, едва слышно промолвила Дуня.

– Чужому знать этого нельзя, – сказала Варенька.

– Зачем же она не сказала мне?.. Зачем говорила, что увижу таких людей только здесь, в Луповицах?.. – тоскливо говорила Дуня, не слушая Вареньки.

– Услышишь… И ее услышишь, и других услышишь, – сказала Варенька. – В пророческом слове не одна она ходит.

– Кто же еще? – спросила Дуня.

– Дядюшка и еще другие, – ответила Варенька.

– Как? Николай Александрыч?

– Да. Силен в нем дух, сильнее, чем в тете Машеньке. Он ведь кормщик корабля, всем руководит. В нем давно уж нет своей воли, она вся попалена небесным огнем, совсем уничтожена. В нем одна только святая воля духа. Что б он ни приказал, чего б ни захотел, все исполняй, как Божье повеленье. Что б ни сказал он, во всяком слове его премудрость Божия. Слепым, что живут языческой жизнью в плене вавилонском, тем, что валяются в смрадной тине грехов, слова его, конечно, покажутся безумием. Но помни, Дунюшка, слово, сказанное в писании: «Безумное Юожие мудрее людей, и немощное Юожие сильнее человеков»[438]438
  I Коринф., 1-25.


[Закрыть]. Всякий кормщик, такой, как дядюшка, что бы ни сделал, все свято сделал. Как бы его поступок ни показался скверным, даже беззаконным, все-таки он безмерно выше, нравственнее и законнее высшей чистоты и праведности человеческой. Не кормщик так поступает, а живущий в нем дух. Читала ли ты преподобного отца Макария Египетского?

– Как же не читать? – отвечала Дуня.

– Вспомни, что говорит он: «Душа, которую дух, уготовляющий себе в престол и жилище, удостоит приобщиться его света, осияет неизреченною красотой его славы. Она сама вся становится светом, в ней не остается ни одной части, которая бы не была исполнена духовных очей». А со многими очами, многоочитые кто?

– Херувимы, – сказала Дуня.

– Ну да, – подтвердила Варенька. – Так ты понимай, кому подобны Божьи люди, особенно кормщики кораблей, одаренные духом сугубой благодатью. Макарий Египетский вот еще что говорит: «Не остается в той просветленной душе ничего темного, она вся делается светом и духом. Такие люди, соединенные с духом Божиим, делаются подобными самому Христу, сохраняя в себе постоянно силы духа и являя для всех духовные плоды, потому что когда они духом соделаны чистыми и непорочными – то невозможно, чтобы вне себя приносили они плоды злые. Всегда и во всем являются у них добрые плоды духа»[439]439
  Св. Макария Египетского «Беседа» 1, п. 2 «Слово о любви», п. 7.


[Закрыть].

Долго ничего не могла сказать на это Дуня.

– Когда ж и где Николай Александрыч или Марья Ивановна говорят «живое слово»? Когда бы послушать их, Варенька?.. – после долгого молчанья спросила Дуня.

– Когда корабль соберется, когда властью и велением духа будут собраны люди Божьи во едино место в сионскую горницу, – ответила Варенька, – если будет на то воля Божия, и тебя допустят посмотреть и послушать, хоть ты пока еще и язычница… Кто знает? Может быть, даже слово будет к тебе. Редко, а это иногда бывает.

– Ах, всем бы сердцем, всей бы душой я хотела войти в корабль, – с глубоким вздохом сказала Дуня.

– Покамест нельзя, Дунюшка. Вдруг никак невозможно, – отвечала Варенька. – Может быть, собрание-то, когда побываешь в нем, соблазнит тебя. Может быть, ты станешь избегать его, как греховного.

– Что ты, что ты, Варенька! – вскликнула Дуня. – Я и так, кажется, довольно уж знаю… Сколько книг перечитала, сколько Марья Ивановна со мной говорила. Во все, во все верю и всей душой стремлюсь к раскрытью «сокровенной тайны».

– Не говори так, Дунюшка, – прервала ее Варенька, – не говори с такой уверенностью. Сказала я тебе, что Божие безумное премудрей человеческой мудрости, но ведь обыкновенные люди, язычники, в проявлениях духа видят либо глупость, либо юродство, либо даже кощунство и богохульство, кликушами Божьих людей называют, икотниками да икотницами, даже бесноватыми[440]440
  Кликуши, на северо-востоке икотницы – люди, одержимые особого рода падучей болезнью, в припадках которой теряется сознание и больная (у мужчин эта болезнь бывает чрезвычайно редко) в корчах и судорогах беспрестанно икает либо кричит звериными голосами, изрыгая брань, ругательства и даже богохульство. Народ приписывает эту болезнь напуску от злых колдунов. Сами кликуши всегда почти выкликают, что такой-то испортил их. Считая эту нервную болезнь, истерику в самой сильной степени, за притворство, пробовали лечить баб розгами, иным это лекарство помогало, но в большей части случаев сводило больных в могилу.


[Закрыть]. Когда явишься ты в среде малого стада, в сонме племени нового Израиля, и Божьи люди станут молиться на твоих глазах истинной молитвой, не подумаешь ли ты по-язычески, не скажешь ли в сердце своем: «Зачем они хлопают так неистово в ладоши, зачем громко кричат странными голосами?..» А когда услышишь вдохновенные, непонятные тебе речи, не скажешь ли: «Безумие это, сумасбродство?..» Мало того – не скажешь ли ты самой себе: «Это кощунство». Так всегда говорит про Божьих людей слепой и глухой языческий мир, так, пожалуй, скажешь и ты, потому что ты язычница.

– Зачем же, однако, на молитве хлопать в ладоши? – с удивленьем спросила Дуня. – По-моему, это нехорошо. Так не водится.

– Псалтырь читывала? – спросила Варенька.

– Как же не читать? Училась по псалтырю. Чуть не весь знаю наизусть, – ответила Дуня.

– Помнишь: «Восплещите руками, воскликните Богу…» А дальше: «Взыде Бог в воскликновение», – сказала Варенька.

– Псалом сорок шестой, в конец о сынех Кореоевых, – промолвила Дуня и смолкла.

– Оттого люди Божьи и плещут руками. Царь-пророк их тому научил. И восклицают они громкими радостными голосами хвалебные песни, – сказала Варенька. – То не забудь, что сам Бог ходит при восклицаниях и в гласе трубном, то есть с пением, с музыкой. Тебе покажется это соблазнительным, потому что привыкла ты к мертвому богопочтению. У вас только поклоны да поклоны. Знай одну спину гнуть – и будешь спасен… Так ведь по-вашему? А у Божьих людей не так, у них все тело, все члены его поклоны бьют. А когда увидишь, как это делается, – непременно соблазнишься…

– Что ж это за поклоны всем телом? – с напряженным вниманьем спросила у Вареньки Дуня.

– С первого взгляда похожи они на скачку, на пляску, на языческие хороводы, – ответила Варенька. – И если бы увидал язычник святое «радение» людей Божьих, непременно назвал бы его неистовым скаканьем, богопротивною пляской. Но это «радение» к Богу. Сказано: «Вселюся в них и похожду» – и вот когда вселится он в людей своих, тогда и ходит в них. Божьи люди в восторге тогда пребывают, все забывают, землю покидают, в небесах пребывают.

– Как же это можно плясать на молитве? – сказала совсем изумленная Дуня. – Ведь это грех… Подумать так страшно…

– Службу на Пасху знаешь? – спросила Варенька.

– Всю наизусть, – ответила Дуня.

– «Богоотец убо Давид пред сенным ковчегом скакаше, играя…» – помнишь? – спросила Варенька.

– Помню, – тихо в раздумье ответила Дуня.

– А в писании читала, что царь Давид плясал перед Господом? – спросила Варенька.

– Что-то не помню, – ответила Дуня.

– Шел он в Иерусалим с кивотом Божиим, скакал перед ним и играл. Мельхола, дочь Саулова, как язычница, над ним насмехалась, а он ей сказал: «Буду играть и плясать перед Господом»[441]441
  II Царств, гл. 6.


[Закрыть]. Теперь он в райских светлицах препрославлен, а она в адских муках томится, во власти Божия врага.

Не отвечала Дуня. Поражена была она словами Вареньки. Та продолжала:

– Увидишь людей Божьих, и мужчин и женщин вместе, в одних белых рубашках, с пальмами в руках – и тоже соблазнишься?.. А между тем тут тайна. Почему святых, праведных зовут «людьми Божьими»? Потому что запечатлены они печатью Бога живого.

– Об этом я в книге госпожи Гион читала, – молвила Дуня[442]442
  Госпожа Гион. «Изъяснение на апокалипсис». Москва, 1821.


[Закрыть].

– Ну да, – подтвердила Варенька, – и в апокалипсисе тоже есть. Там сказано: «Вот множество людей ото всех племен стоят пред престолом и пред агнцем в белых одеждах с пальмовыми ветками в руках и восклицают громким голосом…»[443]443
  Апокалипсис, гл. 7.


[Закрыть]. Потому люди Божьи и «радеют» Господу в белых одеждах с пальмами в руках… Конечно, не везде можно достать пальм – а у нас вот их целая теплица для того заведена. По другим местам вместо пальм вербы держат в руках, либо зеленые ветви от какого-нибудь дерева, не то белые платки либо жгутики… Вот отчего люди Божьи молятся в одних белых рубашках… А тебе, пожалуй, и это за соблазн покажется.

Не отвечала Дуня, погрузившись в сильное раздумье.

– А когда услышишь, что восклицают в то время Божьи люди, какие слова говорят и поют они – соблазнишься, непременно соблазнишься, – продолжала Варенька.

– Что ж такое они восклицают? – пытливым взором глядя на Вареньку, спросила Дуня.

– Они поют, – сказала Варенька. – Поют «песнь нову», и, кроме них, никто не может научиться ее петь, – прибавила она после короткого молчанья. – Певцы те искуплены, они первенцы Богу и агнцу… В устах их нет лукавства… Непорочны они пред Божьим престолом… На них печать Божия[444]444
  Там же.


[Закрыть].

– Тоже читала я в книге госпожи Гион, – сказала Дуня. – Я бы, кажется, услыхавши такую песню, слушала ее не наслушалась.

– А все-таки она бы соблазнила тебя, – ответила Варенька, устремляя пристальный взор на Дуню. – Не забывай, милый друг, что ты еще пока язычница и что враг имеет над тобой полную власть. Он-то и вложит в твою душу нечистый помысел, он-то и скажет тебе, что «новая песня» – безумие… Но помни всегда, всегда помни, моя милая, желанная, что «безумное Божие премудрей человеческой мудрости». Что, если услышишь ты в собранье Божьих людей не тот напев, к которому привыкла в своих часовнях? Услышишь, что новые песни поются на голос мирских песен – хороводных, например, или таких, что пьяные мужики поют на гуляньях, либо крестьянские девки на посиделках, иной раз плясовую даже услышишь?

– Зачем же так петь? – в сильном смущенье спросила Дуня. – Разве нельзя петь как следует?

– Можно бы, – ответила Варенька. – Очень бы можно, ежели бы новую песню пели, как у вас, бездушные кимвалы бряцающие. Но ведь на раденьях людей Божьих не сами они поют, не своей волей, не своим хотеньем; дух, живущий в них, и слова песен, и напев им внушает… Опять-таки прежнее тебе скажу, не знаю уж в который раз, помни слова писания: «Безумное Божие премудрей человеческой мудрости…» Да, во всем, во всем у людей Божьих для языческого греховного мира тайна великая. Люди Божьи ежечасно славят творца, что дал им познать его тайны, – прибавила Варенька. – Утаил он тайны от премудрых и разумных, открыл младенцам своим неразумным!

– Какие же это песни? Ты знаешь какую-нибудь? – спросила Дуня.

– Знаю, но далеко не все, – ответила Варенька. – Песен много – на каждом почти собранье новая бывает, и не одна, а сколько дух святой захочет, столько и дает их. Ведь это не то что у язычников – по тысяче лет одно и то же поется. Прислушались, и в старых песнях смысла не понимают. А и те песни святы, потому что в свое время и они внушены были духом же святым. У Божьих людей новые песни поются по наитию духа, и никто не может навыкнуть петь эти песни, как сказано в писании… Но есть и старые песни, такие, что давно певались пророками и теперь по церквам и по вашим скитским часовням поются. Их тоже поют на собраньях люди, познавшие «тайну сокровенную».

– Если можно, Богом тебя прошу, Варенька, спой какую-нибудь новую песню, – просила Дуня, крепко сжимая Вареньку в объятьях.

Немножко призадумалась Варенька, сказала наконец:

– Изволь, так и быть, спою одну, но смотри, наблюдай за собой – не посеял бы враг соблазна в твоем сердце.

– Нет, Варенька, нет. Не мне, самому Богу поверь, что не соблазнюсь. Пой, Варенька, пой, – со страстным увлеченьем говорила Дуня. А сама так и млеет, так и дрожит всем телом.

Помолчала Варенька, потом ясным чистым голосом запела:

 
Бога человекам невозможно видети,
На него ж не смеют чины ангельские взирати.
 

– Да это и у нас поется, – сказала Дуня. – Напев только не тот. У нас этот тропарь поют на глас шестый.

Не слыхала Варенька слов Дуни. Громче и громче раздавалась ее песня в теплице под сенью длиннолистных пальм.

 
Тобою, пречиста, дева благодатна,
К нам Господь явился в плоти человека.
Люди не познали, что Бог с ними ходит,
Над ним надругались – вины не сыскали,
Все не знали в злобе, что тебе сказати,
Рученьки пречисты велели связати,
На тебя плевали, венец накладали,
Отвели к Пилату, чтоб велел распяти,
А ты, милосердый, терпеливый, агнец,
Грех со всех снимаешь, к Отцу воздыхаешь:
«Отпусти им, Отче, – творят, что не ведят».
Благообразный Иосиф упросил Пилата
С древа тело сняти, пеленой обвити,
На тебя глядевши, стал он слезы лити.
И во гробе нове положил, покрывши,
Зарыл тело в землю, камень положивши.
 

– Это псальма, – сказала Дуня. – Не эту самую, а другие такие же у нас по скитам поют, не в часовне только, а в келарне, либо в келье у какой-нибудь матери, где девицы на поседки сбираются.

Не отвечала Варенька. Она уж пришла в восторг и, не слушая Дуни, продолжала:

 
Ныне наш Спаситель просит отпущенья;
Плачем и рыдаем, на страды взираем —
Сокати святый дух царствовать на землю!..
Повелел Спаситель – вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь к своей пище,
Придет пора-время – все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем – помогай нам!
Злые люди тати ищут нас предати,
Идут в путь просторный – над нами хохочут,
Пышность, лесть и гордость удалить не хочут,
Злого князя мира мы не устрашимся,
Что же нам здесь, други, на земле делити?
У нас един пастырь, а мы его овцы,
Силен все нам дати, силен и отняти,
Мы его не видим, а глас его слышим:
«Заповедь блюдите, в любви все ходите,
Во Христово имя везде собирайтесь.
Хоть вас и погонят – вы не отпирайтесь».
У пламя вы, други, стойте, не озябьте,
Надо утешати батюшку родного,
Агнца дорогого, сына всеблагого,
Авось наш Спаситель до нас умилится,
В наших сокрушенных сердцах изволит явиться,
С нами вместе будет, покажет все лести,
Наших сил не станет тайну всю познати,
Надо крепким быти и всегда молиться,
Тогда и злодей от нас удалится[445]445
  Эта хлыстовская песня тоже принадлежит одному из участников общества Татариновой.


[Закрыть].
 

Пропев «новую песнь», Варенька склонилась на диванчик и долго оставалась в забытьи. Слезы орошали бледные ее ланиты. Молчала Дуня, перебирая складки передника, и она погрузилась в какое-то особенное состояние духа, не то забытье, не то дремоту… Когда наконец Варенька пришла в себя, она спросила у нее:

– А в собраниях ваших крестятся ли?

– Как же можно без креста? – чуть слышно, слабым голосом проговорила Варенька. – Но ты и тут, пожалуй, соблазнишься, увидавши, как Божьи люди крестятся, – прибавила она.

– Неужли щепотью? – тревожно спросила Дуня.

– Нет. Крестятся больше двумя перстами, но не одной рукой, а обеими, – отвечала Варенька.

– Как обеими руками? Да разве это можно? – вскликнула Дуня.

– А что такое значит крестное знаменье на молитве? Что такое значит самая молитва? – спросила Варенька.

– Кто ж не знает этого? – слегка улыбнувшись, молвила Дуня. – Молиться – значит молитвы читать, у Бога милости просить.

– Молитва – возношение души к Богу, – прервала ее Варенька. – Молитва – полет души от грешной земли к праведному небу, от юдоли плача к неприступному престолу Господню. Так али нет?

– Конечно, – тихо ответила Дуня.

– А крестное знаменье что значит в этом полете? – спросила Варенька.

– Не знаю, как тебе сказать… – в недоуменье ответила Дуня. – А как по-твоему?

– В полете к небу, в паренье к огнезрачному престолу творца крестное знаменье крылья означает, – сказала Варенька.

– Да, и я, не помню, где-то об этом читала, – сказала Дуня. – Не в тех книгах, что Марья Ивановна советовала читать, а в отеческих… В «Цветнике» в каком-то или в «Торжественнике» – не припомню. Еще бывши в скиту, читала об этом.

– Ну хорошо, – молвила Варенька. – А где ж ты видала, чтобы птица летала одним крылом? Понимаешь теперь, почему Божьи люди крестятся обеими руками?

Призадумалась Дуня. После короткого молчанья спросила она:

– Когда ж я увижу все это?

– Скоро, – молвила Варенька. – Твердо ли только решилась вступить на путь праведных?

– Целый год об этом только и думаю, – с увлеченьем ответила Дуня. – Сердцем жажду, душой алчу, умом горю, внутреннее чувство устремляет меня к исканию истины, – говорила она языком знакомых ей мистических книг.

– А знаешь ли, как горька и тяжела, как полна скорбей и лишений жизнь Божия человека? – сказала Варенька. – Тесный путь, тернистый путь избираешь ты… Совладаешь ли с собой, устоишь ли против козней врага?.. А ведь он ополчится на тебя всей силой, только бы сбить тебя с пути праведных, только бы увлечь в подвластный ему мир, исполненный грехов и суеты…

– Не послушаю я наветов диавола… – начала было Дуня, но порывистым движеньем Варенька крепко схватила ее за руку.

– Не поминай, не поминай погибельного имени!.. – оторопелым от страха голосом она закричала. – Одно ему имя – враг. Нет другого имени. Станешь его именами уста свои сквернить, душу осквернишь – не видать тогда тебе праведных, не слыхать ни «новой песни», ни «живого слова».

Смутилась Дуня, но, оправившись, сказала:

– Не знала я этого хорошенько.

– То-то, смотри, – молвила Варенька. – Не только не называй его, даже в мыслях не держи скверных имен его. Не то станет он в твоей душе сеять соблазны. Возбудит подозренье и недоверие… Будешь тогда навеки лишена ангельских лобзаний.

– Это что за ангельские лобзанья? – с живым любопытством спросила Дуня.

– Взаимные поцелуи Божьих людей на собраниях. Эти лобзанья – великая тайна, – ответила Варенька.

– Как? И с мужчинами целоваться? – с испугом вскрикнула Дуня.

– У Божьих людей, как у ангелов, – нет ни мужчин, ни женщин, – сказала Варенька.

– Все-таки стыдно, – вся зардевшись, промолвила Дуня.

– Видишь ли? Враг-от не дремлет. Едва сошло с языка твоего прескверное его имя, он уж тут, он уж тотчас к тебе с соблазном подъехал, – сказала Варенька. – Люди Божьи, друг милый, живут не по-вашему, не по-язычески. Они живут в Боге, в них вселена благодать, мирским людям не доступная. Нет у них приличий, нет запрещений, ни закона нет, ни власти, опричь воли Божией. И греха у них нет, потому что они умертвили его в себе. Все они братья и сестры одного святого семейства, живут в чистоте небесной, в ангельской свободе. В их поцелуях ни стыда нет, ни соблазна, ничего нет дурного. Ангельские лобзанья – славословие Бога. Великая в них тайна. К духовному супругу ведут они.

– Скажи мне, Варенька, пожалуйста, что это такое «духовный супруг»? – с живостью спросила Дуня. – Слыхала я об нем от Марьи Ивановны и в книгах тоже попадалось, но не могу ясно понять, что это такое…

– О! Еще шагу не ступивши по правому пути, ты уж захотела проникнуть в одну из самых сокровеннейших тайн, – улыбаясь, сказала Варенька. – Но так как ты хорошо подготовлена, то можно перед тобой хоть немножко приподнять завесу этого таинства. Видишь ли – один человек не совершен. Сам Бог сказал: «Не добро быть человеку единому» – и создал Еву для Адама. Это было еще до греха праотцев. Первые супруги, созданные Богом, были «духовные супруги», на всю вечность супруги. Грех, внушенный им от врага, все изменил в них. С тех пор супружество стало только временным, на одну лишь земную жизнь. Со смертью одного супруга обыкновенному, плотскому, языческому браку конец, он не может продолжаться на веки вечные. А между людьми, умертвившими в себе грех и ветхого Адама, заключается такое духовное супружество, в котором праотцы жили в раю. Духовное супружество бессмертно, как человеческая душа. Оно не разрывается при освобождении души из созданной врагом темницы смертью, – смертью, как зовете вы, язычники, освобождение души от вражеских уз и плачете притом и рыдаете. А люди Божьи смерти праведника радуются – потому что освободил его Господь, вывел из смрадной темницы тела, созданного врагом… Поняла?

– Кажется, немного понимаю, – думчиво ответила Дуня. – Но как же вступают в эти духовные супружества?

– Разумеется, они не так совершаются, как браки язычников, – ответила Варенька. – Нет ни предложений, ни сватовства, никаких обрядов. Нет даже выбора. Сам дух указывает, кому надо соединиться, кому из двух составить одно. Тут тайна великая!.. Знаю я ее, испытала, но теперь больше того, что сказала, тебе открыть не могу.

Весь день после этого разговора Дуня была сама не своя. Много думала она о том, что узнала от Вареньки, мысли роились у ней, голова кругом шла. Почти до исступленья дошедшая восторженность овладела ею.

Меж тем Варенька рассказала Луповицким и Марье Ивановне о разговоре с Дуней. Увлеченную в сети девушку на весь вечер оставили в покое одну – пусть ее думает и надумается.

– Кажется, овечка на пажить готова, – сказала Варвара Петровна. – Когда ее приведем?

– До привода надо ей побывать на соборе, – сказал Николай Александрыч. – Да и не все вдруг обнаруживать.

– Кажется, завтра и Лукерьюшка из Маркова в богадельню придет, – сказала Варвара Петровна. – Надо и ее уговорить. Кажется, в ней много и силы и духа.

* * *

У Варвары Петровны было большое хозяйство – скотный двор, тонкорунные овцы, огромный птичник, обширные, прекрасно возделанные огороды, а за садом возле рощи вековых густолиственных лип большая пасека. Все было в таком порядке, что из соседей, кто ни взглянет, всяк позавидует. Полевое хозяйство в Луповицах также шло на славу, хоть и велось старинным трехпольным порядком и не было заведено хитрых заморских машин. Оба брата редко-редко, бывало, когда выедут в поле или на ригу, а меж тем ни у кого так хорошо хлеб не родится, хоть земля была и не лучше соседской. На садовые плоды тоже никогда почти не бывало неурожая, в реке и в озерах рыбы налавливалось чуть ли не больше, чем в целом уезде, о лесных порубках, потравах, прорывах мельничных плотин и слухов не бывало. Народ в имении Луповицких был хоть не богат, но достаточен. Все были богомольны, каждый праздник в церкви яблоку бывало негде упасть, воровства и пьянства почти вовсе не было, убийств и драк никогда. И ни малейшей от господ строгости. Все мужики, жены и дочери их барской грозы никогда не видывали, даже сурового слова от них не слыхивали. Луповицкие считали крепостных своих за равных себе по человечеству и, говоря с ними, звали их Иванушкой да Романушкой, Харламушкой да Егорушкой, а баб и девок – Маланьюшкой, Оленушкой, Катеринушкой[446]446
  Хлысты своих и тех из непосвященных, что по общественному положению ниже их, всегда зовут ласкательными полуименами.


[Закрыть].

Завидовали Луповицким соседи и не могли придумать, отчего у них все спорится. Сами летом они каждый день с утра до ночи в поле, за всякой безделицей следят зорко, каждое яблоко у них на перечете, а все ровно ветром метется – пойдет впрок, да и полно. И народ совсем иной у них, чем у Луповицких, – избаловался донельзя, воров не оберешься, пьяниц не перечтешь, лень, нищета в каждом доме. А кажется, все держится строго – всякая вина виновата. «Тут не без колдовства, – говаривали соседи про Луповицких, – отец был фармазоном, за то на старости лет и в монастырь попал грехи замаливать. А что фармазонство, что чернокнижье – одно и то же. Пошло от колдуна Брюса и досель не переводится, проклятое. Сынки по стопам родителя пошли, яблочко недалеко от яблони падает, такие же фармазоны. С бесами знаются. Чему ж тут дивиться, что им удается все? Сатана на послугах – а такого работника не всякий наймет… Зато каково-то будет им, как на том свете очутятся в лапах у теперешних работников! Другую песню запоют!» То особенно досадно было соседям, что Луповицкие при таком состоянии отшельниками живут – ни псарни, ни отъезжих полей, ни картежной игры, ни безумной гульбы, ни попоек. Два-три раза в году зададут обед – и баста, а сами ни к кому ни ногой… Как ни досадовали соседушки, как ни честили они Луповицких, а ихних обедов не пропускали. Хоть и противно было Луповицким, а все-таки сзывали они изредка соседей на кормежку – иначе нельзя, не покормишь – как раз беду накачают.

Рано поутру осмотрев хозяйство, Варвара Петровна с пасеки пошла в богадельню. Устроенная ею женская богадельня стояла в самом отдаленном углу сада и была обсажена кругом густым вишеньем. Только крыша виднелась из-за кустов, а окна совсем были закрыты вишневыми деревьями, оттого в комнатах даже и в летние дни был постоянный сумрак. Одна комната была во всю длину дома, и в ней, как в крестьянских избах, вдоль стен стояли скамьи. В переднем углу, как водится, киот с образами, рядом на стене «Распятие плоти» [447]447
  »Распятие плоти» – печатная мифическая картина, в особенности любимая хлыстами. Изображается распятый на кресте монах с замком на устах, с открытым сердцем в груди, в руках у него чаша с пламенем, а по сторонам диавол и мир, в виде вооруженного человека с турецкой чалмой на голове, стреляющего из лука в монаха, от его рта лента, на ней написано: «Сниди со креста». В Чернухинском ските на Керженце (поповщинского толка) было такое изображение, писанное на доске; оно стояло в часовне в виде местной иконы.


[Закрыть], «Излияние благодати» [448]448
  »Излияние благодати» рисуется красками от руки, оно изображает отрока в белой рубашке с поднятыми к небу руками и очами. В небесах изображен окруженный ангелами святой дух в виде голубя, изливающий на отрока благодать в виде сияния и огненных языков.


[Закрыть] и два портрета каких-то истощенных бледноликих людей. Комната эта называлась «столовою», хоть в ней ни посуды, ни других домашних вещей не было видно. Сзади столовой, от конца дома до другого, был коридор, а из него двери в темные кельи. Их было семь, и в каждой жило по женщине. К богадельне примыкала пристройка, там была стряпущая, еще три кельи и множество чуланов.

Войдя в столовую, Варвара Петровна села у окна, и к ней медленным шагом одна за другою подошли семь женщин. Все были одеты в черные сарафаны и повязаны черными платками. Ни серег, ни даже медных пуговиц, обыкновенно пришиваемых к бабьим сарафанам, ни у которой не было. Четыре женщины были пожилые, три помоложе, одной по виду и двадцати лет еще нельзя было дать. У всех в лице ни кровинки, глаза тусклые, безжизненные, не было видно в них ни малейшего оживленья. Ровно мертвецы из своих могил пришли на поклон к Варваре Петровне.

Одна за другой подходя к барыне, они с ней целовались.

– Здравствуй, сестрица, – обращалась к каждой из них Варвара Петровна.

– Здравствуй, Варварушка, – каждая ей отвечала.

Затем уселись на скамьях по ту и другую сторону от Варвары Петровны.

– Ну что, Матренушка, как тебя государь святой дух, милует? – обратилась Варвара Петровна к сидевшей возле нее старушке.

– Милует, Варварушка, милует. В нем, государе, каждый день пребываю. Велика милость, голубушка, велика благодать! – поникнув головой, отвечала старушка.

– Что дочка твоя духовная? – спросила Варвара Петровна, с ласковой улыбкой взглянув на севшую одаль молоденькую девушку.

– Приобыкает, Варварушка, приобыкает помаленьку, другиня моя, – отвечала Матренушка. – Нельзя вдруг – не сразу благодать-то дается… А скоро можно будет ее и к «приводу», – шепотом примолвила Матренушка, наклонясь к уху Варвары Петровны. – Совсем на пути, хоть сейчас во «святой круг»[449]449
  Нечто вроде хоровода пляшущих или вертящихся хлыстов.


[Закрыть], родимая.

– Доброе дело, спасенное дело, Матренушка, – отвечала Варвара Петровна, – приведет Господь, так ден этак через десять, что ли, разом двух приведем.

– Еще-то кого? – спросила Матренушка.

– А ту девицу, что гостит у нас, – сказала Варвара Петровна. – С Волги, купеческая дочь, молоденькая, еще двадцати годов не будет, а уж во многом искусилась, знает даже кой-что и про «тайну сокровенную».

– Не та ли, что с Марьюшкой приехала? – спросила Матренушка.

– Та самая, – ответила Варвара Петровна. – Сам Николаюшка долго к ней приглядывался и говорит: велик будет сосуд.

– Хорошее дело, Варварушка, дело хорошее, – сказала Матренушка. – А родители-то ее? Тоже пойдут по правому пути?

– Не пойдут, – отвечала Варвара Петровна. – Матери у нее нет, только отец. Сама-то я его не знаю, а сестрица Марьюшка довольно знает – прежде он был ихним алымовским крепостным. Старовер. Да это бы ничего – мало ль староверов на праведном пути пребывает, – человек-от не такой, чтобы к Божьим людям подходил. Ему Бог – карман, вера в наживе. Стропотен и к тому же и лют. Страхом и бичом подвластными правит. И ни к кому, опричь дочери, любви нет у него.