Текст книги "Памятные встречи"

Автор книги: Павел Мариковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Павел Иустинович Мариковский
Памятные встречи

Писатель-творец, изображая поведение животных, обязан держаться в пределах точной истины не более, чем живописец или скульптор, передающий образ зверя.

Обвал в горах

Вчера я колесил по едва заметным дорогам выжженных и желтых гор Сюгаты, преодолевая головокружительные спуски и подъемы, и ничего не нашел интересного. Выгорели горы, третий год стоит засуха… Потом пересек обширную Сюгатинскую равнину, добрался до подножья пустынных гор Турайгыр. Но и здесь меня ожидало разочарование: два ущелья, в которых ранее были родники, оказались без воды. Оставалось третье ущелье. Что в нем? Больше я не знал мест с водой.

Вот и ущелье с громадными, нависшими над узкой долинкой черными скалами. Поначалу оно не предвещало ничего хорошего. Там, где раньше струилась вода, было сухо, на дне бывшего ручья белели камешки, а травы давно высохли под жарким солнцем, пожелтели. Но чем дальше и выше пробирался «газик», тем зеленее становилось ущелье. И вот наконец нечаянная радость: на нашем пути – заросли мяты, и с сиреневых ее цветков шустро взлетает целая стайка потревоженных бабочек-сатиров. Здесь уже влажная почва, значит, вода доходит сюда ночью, когда прохладно, и меньше испарение.

Чем выше, тем зеленее ущелье и гуще заросли трав. Цветущая мята сиреневой полосой вьется по ущелью широким потоком, с боков ее сопровождает лиловый осот, желтая пижма, высокий татарник, шары синеголовника. Всюду летают стайки бабочек, такого обилия я никогда не видел. И – масса птиц. Вытянув головки и со страхом поглядывая на машину, бегут по земле горные куропатки-кеклики, стайками поднимаются полевые воробьи, шумной ватагой проносятся мимо розовые скворцы. Сейчас они молоденькие, серенькие, и слово «розовые» к ним как-то не подходит. С водопоя взлетают стремительные голуби.

Столько бабочек здесь не могло вывестись. На каждый квадратный метр зеленой полоски растительности ущелья приходится по меньшей мере по две-три любительницы нектара. Их гусеницы объели бы все растения. Между тем никаких повреждений не видно.

Да, сюда, в этот спасительный уголок, слетелось, сбежалось, сошлось из соседних засохших ущелий немало жителей гор!

В ущелье уже легла глубокая тень, хотя сейчас лишь около четырех часов дня; кончилась жара, легкий ветер кажется таким прохладным после долгого изнурительного и жаркого дня, но противоположный склон золотится от солнца.

На следующий день рано утром вокруг стоянки раздалось множество звуков. Кричали кеклики, порхали птицы, свистя крыльями над пологом, пролетели скворцы и горлинки. Мой фокстерьер Кирюшка нервничал и настойчиво пытался выбраться из-под полога. Вскоре солнце заглянуло в ущелье и сразу стало усердно припекать.

Я повесил на себя полевую сумку, бинокль, два фотоаппарата, взял в руки палочку и только собрался побродить по ущелью, как раздался грохот и с высоченной горы против стоянки в тучах пыли покатилась лавина камней.

Я хорошо знаю горы пустынь Семиречья. Они хотя и круты, особенно в ущельях, камни на них разрушаются постепенно, и обвалы в горах необычайно редки. Правда, кое-когда происходят землетрясения, и тогда громадные камни катятся вниз. Но подземные толчки также редки, мне только один раз в жизни пришлось их испытать. В такое время грохот обвалов несется со всех сторон. Здесь же было похоже на то, что оторвался один большой камень и, падая вниз, увлек за собой остальные. Вспомнилось стихотворение Ю. Линника.

 
Я чувствую и слухом, и нутром,
Как в полусне – иль в полупробужденье?—
Несется с высоты булыжный гром —
Еще не явь, уже не наважденье.
 

Было похоже, что кто-то умышленно устроил все это эффектное представление.

Пока грохотали камни, я всмотрелся в горы и далеко, на самой вершине, на фоне неба увидел силуэты, как мне показалось, двух человек. Еще несколько расположились ниже. Вся милая компания застыла в неподвижности, очевидно, любуясь столь впечатляющим зрелищем.

Меня взяла досада: в таком тихом месте, в настоящем дремучем уголке, высоко в горах – и вдруг появились легкомысленные посетители. Отрадное ощущение, что ущелье дикое и я в нем один, как Робинзон на необитаемом острове, исчезло.

Лавина камней для меня была не опасна, на ее пути располагалась ложбина. Нарушители покоя, несмотря на далекое расстояние, должны были заметить машину и рядом с нею натянутый белый марлевый полог. Поэтому их поведение было явно недружелюбным, если не хулиганским. Пожалуй, стоило покричать оболтусам, выразить им свое возмущение: звуки в горах разносятся далеко в стороны и особенно снизу вверх.

Между тем лавина камней с облаком пыли докатилась, если не сказать – доскакала, до ложбины, так как каждый камень, ударяясь о землю, высоко подпрыгивал над нею, пыль улеглась, шум затих, а нарушители покоя все еще стояли неподвижно, и лишь один из них чуть пошевелился и изменил положение.

Кто они такие? Наверное, городская молодежь, туристы, случайно забредшие в эти горы. Я вытащил из футляра бинокль. Каково же было мое изумление, когда вместо людей я увидел грациозные фигурки горных козлов, застывших, подобно изваяниям. На самом верху стояли три самки, чуть ниже их – два козленка, еще ниже одна самка лежала на земле, а на высоком выступе большой отвесной скалы стоял красавец самец с большими загнутыми назад рогами. Другой стоял чуть поодаль. Животные явно смотрели на человека, редкого посетителя этого ущелья. У меня сразу отлегло от сердца. Вернулось очарование, ощущение единства с девственной природой.

Так мы и стояли неподвижно, молча разглядывая друг друга. Внизу я, наверху – семь горных козлов. Я давно знал эту особенность поведения горных козлов – застыв в неподвижности, долго и спокойно изучать своего лютого врага – человека.

Прошло около десяти минут. Наконец козлы медленно и спокойно двинулись по хребту горы, перевалили за нее и скрылись.

Все происшедшее поразило меня. Сколько в жизни я перевидел горных козлов. Но такая встреча произошла впервые. Я был убежден, что самец-рогач – предводитель группы – умышленно столкнул камень. Возможно, он был особенным любителем обвалов, развлекался подобным образом, показывая остальным свою силу, ловкость и могущество, и его сородичи привыкли к грохоту летящих вниз камней и относились к этому спокойно. Быть может, таким путем он выражал и свое отношение к человеку, к тому же занявшему водопой. Мы так плохо знаем животных и не верим тому, что они такие разные.

Горные козлы, или, как их называют местные жители, тау-теке, обитают в горах Алтая, Гималаев, Тянь-Шаня и Памира. Теперь их осталось мало. Уменьшилось и число охотившихся на них барсов. Типичное место обитания тау-теке – вершины высоких гор, выше пояса леса, альпийские луга под самыми ледниками и снежниками. Лишь зимою, когда выпадают снега, козлы спускаются ниже, придерживаясь южных бесснежных склонов.

Зоологи долго не знали, что это считавшееся исключительно высокогорным животное встречается и в сравнительно низких горах пустыни, а также в скалистых каньонах. Оказывается, для него важен не столько климат прохладных высокогорий, сколько характер рельефа: голые крутые скалы, каменистые осыпи, глубокие ущелья. Здесь – его стихия. Кажется, без малейшего усилия тау-теке взбираются по головоломным кручам. Они лучшие альпинисты из всех диких животных. Эта особенность дает им большие преимущества перед давними врагами, волками, особенно красными или, как их называют, альпийскими, дерзкими и смелыми хищниками, ныне почти исчезнувшими.

Помню, как-то я с товарищем шел по ущелью Тайгак гор пустыни Чулак. Ручей давно исчез под камнями. Стояла тишина. Впереди показались высокие обрывистые скалы. Там, я знал, должен быть ручей. Едва мы приблизились к этому месту, как из зарослей таволги и караганы выскочила группа козлов. Легко и грациозно, цепляясь за ничтожные выступы, они торопливо, буквально как птицы, взлетели по стометровому обрыву и скрылись за его горизонтом. Мы оба застыли, завороженные неожиданным видением, настолько необычным, если не сказать фантастичным, был этот бег по, казалось, неприступному обрыву.

Казахстан богат наскальными рисунками. На черных камнях гор пустыни масса изображений, нанесенных в давние времена. Тут сцены охоты, празднеств, и войн, и ритуальных обрядов, тут можно увидеть разнообразнейших животных. Но чаще всего изображены горные козлы. Они составляют, пожалуй, две трети всех наскальных рисунков. Чем объяснить такое предпочтение в гравировках на камне этому животному – трудно сказать.

Возможно, изображая козлов, охотник тем самым совершал некий ритуал, призывая удачу в предстоящей охоте. А может быть, горного козла почитали как своеобразный тотем, животное-бога. Еще подумалось мне, что образ тау-теке мог быть чем-то вроде эмблемы, личного знака, и каждый изображал его по-своему, оставляя на камнях что-то подобное автографу. И действительно, изображения не похожи одно на другое – двух одинаковых не сыщешь.

Избегая опасности, уходя от преследования, козел забирается на неприступные кручи, обрывистые скалы, куда не могут вскарабкаться его враги. Здесь он пережидает опасность, спокойно глядя на беснующихся хищников. Козел находится, как говорят охотники, «на отстое». Среди множества наскальных рисунков я нашел немало сценок, изображающих таких козлов на отстое.

Как-то с егерем Шевыревым мы поднялись на вершину Чулакских гор из живописного ущелья Тайгак. С нами увязалась лайка Джек. Всюду виднелись следы козлов. Вскоре мы увидели и самих животных. Два рогача застыли на гребне ближайших гор. Через некоторое время мы услышали пронзительный лай нашего Джека. Оказывается, пока мы рассматривали наскальные рисунки, собака загнала на «отстой» козла. Тот стоял у обрывистого склона, прижавшись к нему туловищем и, казалось, совершенно не обращал никакого внимания на своего преследователя. Как я жалел, что на этот раз не взял с собой фоторужья, а в моей узкопленочной камере остался только один кадр.

Через хребтики, ущелья и перевалы мы поспешили к собаке, и через полчаса, осторожно выглянув из-за камня, я увидел красавца козла в каких-нибудь десяти метрах от себя. Снимок сделать не удалось. Животное находилось в тени, и, пока я примерялся, оно спокойно спрыгнуло со скалы и умчалось. Но в памяти моей запечатлелись могучие рога, мощное телосложение, спокойный и даже, как мне показалось, пронзительный взгляд желтых глаз.

Лайка бросилась преследовать животное. А мы с удивлением увидели совсем недалеко на скалах трех самок и вместе с ними нескольких козлят. Они с любопытством поглядывали в нашу сторону. Тогда я и подумал о том, что так называемый отстой предпринимают только козлы-самцы ради того, чтобы отвлечь на себя внимание врага.

И еще запомнилась одна встреча с горными козлами.

После Великой Отечественной войны вместе с моим помощником Хызыром Айбасовым, путешествуя на мотоцикле, я заночевал в ущелье Тюзасу гор Чулак. Рано утром, выглянув из спального мешка, я увидел на противоположном склоне ущелья, освещенном только что взошедшим солнцем, удивительное зрелище. По едва заметной тропинке гуськом друг за другом не спеша брело целое стадо молоденьких козлят. От нас до них было не более двухсот метров. Козлята не торопились, часто останавливались, некоторые из них забавно бодались, стукались лбами. Взрослых животных с ними не было.

Почему козлята остались одни – не знаю. Гон, на время которого самки могли покинуть свое потомство, как будто происходил зимою. Никто из зоологов не мог мне сказать по этому поводу ничего определенного. Единственное, что было ясно: такое объединение могло произойти в те времена, когда козлов было очень много.

Сейчас подобную картину увидеть уже никому не удастся.

В урочище Сорбулак

…После долгого пути я увидел вдали большую бессточную впадину Сорбулак. Я сразу узнал ее. Она оказалась такой же, что и много лет назад, – зеленая, пышная, украшенная красными маками. Только теперь на месте солончака блестело, отливая синевой неба, озеро: многоснежная зима да обильные весенние дожди заполнили почти до края эту бессточную впадину. Голые белые берега да редкие шапки солянок отличали ее от настоящего озера. Ныне Сорбулак затоплен сточными водами города Алма-Аты.

Вблизи Сорбулака на холмах кое-где виднелись домики чабанов на месте зимовок скота. Но степь была безлюдна, тиха, и природа казалась задумчивой. Далеко на горизонте в прозрачном воздухе, промытом недавними дождями и продутом ночными ветрами, синей полосой виднелся хребет Заилийского Алатау.

Над Сорбулаком стонут ходулочники, кричат чайки, иногда просвистит крыльями стайка уток. Низко-низко над самыми солянками летают ласточки. Жарко, сухо, и мелкие насекомые не желают подниматься в воздух. Но на солнце находит облачко, на землю падает несколько капель дождя, и ласточки, вопреки народной примете, сразу же взмывают кверху: их добыча рискнула теперь расстаться со спасительными зарослями трав.

Я брожу по берегу, присматриваюсь. Вот случайно кем-то оброненная, большая, из синей пластмассы пробка. Предмет заметный, и лисица оставила на нем свою метку, обозначила свой охотничий участок. Еще я вижу кучу мелкораздробленных панцирей черепах. Это работа орлов. Птицам приходилось высоко подниматься в воздух с добычей, чтобы разбить такую мощную броню о сухую землю.

На берегах Сорбулака отличные следовые страницы. Поэтому, повесив на себя полевую сумку, два фотоаппарата, а также захватив баночку с гипсом и фляжку с водой для того, чтобы снять отпечатки понравившихся следов, я отправляюсь бродить по гладкой солончаковой земле. На ней оказалось немало следов. Больше всего натоптала маленькая лисичка-корсак, и хотя ей, казалось, делать тут было нечего, отпечатки ее лап виднелись всюду. Впрочем, быть может, она, хитрая, промышляла птенчиками шилоклювок, а обездоленные родители не зря сейчас впали в истерику при моем появлении.

Не ждал я увидеть здесь, на совершенно ровной поверхности пустыни, следы косуль. Далеко зашли они сюда из тугаев реки Или. Оттуда до Сорбулака не менее двадцати километров. Животные бродили ночью по простору солончака, потом собрались кучкой, потоптались на месте и вновь разошлись. Там, где почва плотна, косули отпечатывали копытца красивым «сердечком». Но едва только ступали на вязкую почву, как след преображался, копытца ради большей опоры сильно расходились в стороны, оставив еще и отпечатки «коготков».

Мне понравились следы барсука и корсака. Но я не стал пользоваться гипсом, а взял и вырезал кусочки почвы вместе со следами. Потом, когда они высохнут и затвердеют, экспонат для коллекции получится отличный.

На вязкую почву солончака забредали черепахи. Их следов-закорючек было немало. Большинство из них сразу поворачивало обратно, но прочная, неприступная для врагов броня не способствовала развитию сообразительности у этого животного, и одна глупая черепаха не пожелала свернуть с заранее намеченного пути и безнадежно застряла в жидком иле недалеко от кромки воды.

Внимание неожиданно привлекает изрытая ямами земля. Тут дикие свиньи основательно покопались в поисках кореньев и личинок насекомых. Две крупные свиньи и пять подсвинков оставили на солончаке отпечатки крупных копыт и «коготков». Где же такие большие и заметные звери скрываются на день? Вокруг голая, слегка всхолмленная пустыня, и нет на ней ни зарослей густых и высоких трав, ни кустов, ни деревьев. Да и как они ухитряются по ней путешествовать! Они так же, как и косули, пришли сюда из тугаев.

Незаметно пролетает день. Солнце уходит за холмы, розовое небо постепенно темнеет. Еще гуще синеет далекий хребет Заилийского Алатау. Теперь его белые вершины, покрытые ледниками, стали розовыми, потом побагровели и внезапно потухли.

В наступивших сумерках раздались далекие трубные крики журавлей.

Ночью меня разбудил хриплый крик лисицы. Очевидно, животное, обнаружив присутствие человека, выражало свое недовольство.

Рассвет встретил далеким и многоголосым криком чаек. Где-то на другом берегу была их колония. Потом с неба полились трели жаворонков и зазвенел от песен воздух. Сегодня чайки неожиданно полетели одна за другой с озера в степь, все в одном направлении – на запад, к далеким синим холмам. Вскоре чаек ни одной не осталось. Далеко на горизонте, на холмах, будто букашки, медленно ползают тракторы. Там пахота, посевы. А за тракторами вьются белые точки. Теперь понятно: едва только трактористы приступили к работе, как чайки помчались на охоту. На пахоте отличная пожива, масса почвенных насекомых.

Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине направляюсь туда на «газике», раскачиваясь на ложбинах. Вот, наконец, проселочная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести-триста метров. Она тянется вдоль родничка. По нему и дано название этому своеобразному уголку пустыни: ручеек по-казахски «булак», солончаковая впадина – «сор». В бинокль я вижу за тростничками обширное поле черной грязи, едва освободившееся от воды, и на нем – множество птиц. Стоят серые журавли, повернули в мою сторону головы. Торчат головки каких-то уток. Их там много, будто весь сор в столбиках.

Поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. Нет у них доверия к человеку, и мне не удается подойти на верный фотовыстрел. В воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. Потом взлетает табун гусей, выстраивается прямой линией и тянется к далекому горизонту. В табуне около сотни птиц! За гусями взлетает стайка уток и с громкими воплями уносится в сторону. Сверкая черно-белыми крыльями, поднимаются крупные утки-пеганки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.

Мне очень жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что вот здесь нашли приют они и никто не тревожит их покой. Идеи охраны природы постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.

Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться на озере стаи журавлей, гусей и уток? Кто они – холостяки, отказавшиеся от семейных забот ради того, чтобы не увеличивать численность своего рода (на земле стало так мало свободных и диких уголков природы, не используемых человеком), или, быть может, молодежь, которой полагалось еще год похолостячничать, набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей.

Потом брожу вдоль ручья, натыкаюсь на колонию барсучьих нор. Ночной и домовитый житель сейчас мирно спит в тишине своих просторных подземных апартаментов, и нет ему никакого дела до жаркого солнца, повисшего над заснувшим Сорбулаком. Нахожу небольшую кучку из сухой земли вблизи зарослей тростника, усаживаюсь на нее, вынимаю тетрадь и принимаюсь за записи. Вскоре я забылся, строчки одна за другой ложатся на бумагу, и настолько отключаюсь от всего окружающего, что до сознания не сразу доходит странный и очень знакомый звук: из тростников раздается негромкое хрюканье диких свиней. Кто бы мог подумать, что таким крупным зверям пришлось здесь на весь день укрыться!

Бедные животные! Побродив ночью по голой пустыне, они нашли это единственное дневное убежище, небольшой клочок тростниковых зарослей среди заболоченного ручейка в жидкой и пахнущей сероводородом грязи.

Мне совестно, что я потревожил дневной покой кабанов. Пришлось поспешить к машине и переехать в другое место.

Светлое облачко

Нелегко вести мотоцикл по дороге, усеянной камнями, особенно когда так хочется получше рассмотреть незнакомую местность. День на исходе, и пора искать место для ночлега. А вокруг – слегка всхолмленное плато, слева – обрывы, справа – высокие каменистые горы.

Несколько лет подряд весенние дожди обходили горы Богуты стороной, растительность на них зачахла, выгорела, и сейчас здесь царит гнетущее запустение, на голой земле, покрытой щебнем, видны жалкие пеньки от солянок и полыней. Горы и плато будто застыли, насупились в долгом молчании и ожидании лучших времен. Все живое покинуло эти места. Лишь кое-где торчат столбиками неприхотливые песчанки, провожая меня мелодичными посвистами.

В каменистых горках показалась яркая полоска зеленой травы и одинокое дерево среди нее, и, хотя далековато от дороги, лучшего места для ночлега, пожалуй, не найти. Мотоцикл, подскакивая на камнях, старательно ползет кверху, и с каждой минутой все шире и дальше поднимаются синие горизонты.

Не беда, что крохотный ручей под одинокой ивой давно пересох и от него осталась лишь жалкая лужица. Зато здесь хорошо, отсюда как на ладони видны далекие Чулакские горы, перевал Алтын-Эмель, едва заметные снежные вершины Джунгарского Алатау, ниже их Калканы, как туши гигантских черепах, и между ними знаменитая Поющая гора. Правее за пыльной дымкой чернеют мрачные горы Катутау. Кое-где узкими блестящими полосками проглядывает река Или. В бинокль интересно разглядывать знакомые и столько раз объезженные места. За короткое время проносится столько отрадных воспоминаний о прошлых путешествиях.

У края плато гор Богуты возле скалистой красной горки заметно маленькое светлое облачко. Оно какое-то странное: то появится, то исчезнет, будто пульсирует. Я напрягаю зрение, силясь получше рассмотреть, но солнце погружается в марево пустыни, делается большим, красным и прикасается краешком к горизонту. Скалистая горка становится сперва фиолетовой, потом черной, горы меркнут и закрываются пеленой наступающих сумерек.

После утомительного жаркого дня плохо спится, странное светлое облачко бессвязно, но настойчиво вплетается в дремотные мысли. Хорошо бы завтра, заметив направление, съехать с дороги: перевалить через холмы, найти скалистую горку и место со светлым пятнышком. Но утром мотоцикл барахлит, и, начав с ним возиться, я забываю о своем намерении.

Проходит год. Я снова на пустынном плато, опять вижу справа зеленую полоску с одинокой ивой и сразу вспоминаю красное солнце, садящееся за горизонт, странное белое облачко у скалистой горки и решительно сворачиваю с дороги. Как устоять перед желанием раскрыть неизвестное, хотя, быть может, там все пустое, показалось! Например, на днях я всего лишь на секунду отвел взгляд в сторону от дороги и вздрогнул от неожиданности: метрах в ста, прислонясь к большому камню, сидел полуобнаженный человек. Его голова поникла на грудь, руки, как плети, повисли книзу. Несколько мелких камней и кустик караганы случайно создали обманчивую картину. А однажды в предгорьях Заилийского Алатау я увидел странного зверя. Он подпрыгивал на одном месте, будто попал в капкан, и силился из него вырваться. Я быстро пересек глубокий овраг и увидел большой лист светло-коричневой оберточной бумаги, колеблемой легким ветром. Вот и сейчас увижу что-нибудь обыденное, а быть может, и от обыденного не осталось за год никаких следов. Да найду ли среди холмов красную горку и смогу ли к ней подъехать на мотоцикле?

Но мне сопутствует удача. Из-за холма показывается знакомая горка. С каждой минутой она все ближе, вот она почти рядом, но у ее основания, где прежде виднелось светлое облачко, нет ничего особенного. Светлая почва изрешечена отверстиями нор, и стоят возле них столбиками песчанки, подавая тревожные мелодичные крики. И все…

Можно возвращаться обратно. Я подхожу ближе и вижу в самом центре колонии большую нору. Она вырыта, без сомнения, волком, и на бутанчике, затвердевшем после весенних дождей, сохранились следы множества волчьих лап. В стороне валяется несколько костей животных. Волчица здесь воспитала выводок и теперь с ним ушла.

Так вот откуда пульсировавшее облачко! Заботливая мать рыла нору и выбрасывала наружу сухую землю, пылила. Но самое интересное, что она избрала местом для жилища колонию песчанок. О подобном вряд ли кто слышал! Впрочем, чего тут удивительного? В почве, изрешеченной ходами, так легко было рыть логово.

Почему же здесь живут песчанки, как они удержались рядом с хищником? Вблизи нет других колоний, куда бы зверьки могли быстро переселиться. Значит, волчица с выводком жила вместе со своей исконной добычей. Но кто этому поверит! Хотя почему? В гнездах орлов селятся мелкие певчие птицы, полярная сова устраивает гнездо рядом с выводком гусей и т. д. Хищнику незачем истреблять зверьков возле своего жилища, охотиться полагается вдали от логова. К тому же зоркие песчанки, когда волк спал в своем логове, наверное, не раз оповещали своего опасного квартиранта о приближении тех, от кого можно ожидать неприятности. И все же жилище волка среди нор песчанок необычно. Перевидав великое множество колоний этого грызуна, я встретил такое впервые. Необязательно звери должны жить по определенному шаблону. Среди них могут оказаться «изобретатели» новых норм поведения.

Доверчивая

Рано утром я и Николай бодро вышагиваем по похожим друг на друга барханам глухой пустыни Сарыишикотрау. На небе ни облачка, ярко светит солнце. Вскоре исчез из вида бивак. Поглядывая то на компас, то на солнце, мы направляемся сперва на запад и неожиданно натыкаемся на едва заметную, почти занесенную песками дорогу. Она приводит нас к колодцу. Возле него – давние следы человека.

В стенках колодца в щелях между бетонными плитами воробьи ухитрились устроить свои гнезда. Сейчас голосистые птенчики орут во всю глотку, требуя пищи, а колодец, как резонирующая труба, усиливает звуки этого своеобразного концерта.

Бредем дальше. Вокруг все та же равнина, редкий саксаул, барханы. И вдруг впереди легкое облачко и стадо галопирующих животных. Склонив книзу горбоносые головы, деловито, размеренными скачками мимо промчались сайгаки, пересекли наш путь и скрылись. Забираемся на вершины барханов, осматриваем в бинокль местность. Вокруг опять все те же однообразные барханы да понижения между ними.

Иногда на пути – глубокие чашеобразные выдувы песка, подобные кратеру вулкана. На их склонах обнажаются погребенные такыры: под толстым слоем белой глины такыра виден песок и ниже его опять слой глины. На дне одного большого котлована я замечаю округлый черный камень. Он поблескивает светлыми включениями, тяжел, необычен. Откуда здесь, на громадном пространстве пустыни, где один песок да светлая глина, такой камень? Не метеорит ли? Возьмем с собою!

На такырах, когда они были еще влажными, оставили следы джейраны, сайгаки и одичавшие лошади. Кое-где видны отпечатки волчьих и лисьих лап. Теперь, когда такыры высохли и отвердели, следы сохранятся долго, до самых осенних дождей, если только они будут.

Пора возвращаться обратно. Примерно я знаю направление. Но достаточно нам, даже пользуясь компасом, хотя бы немного отклониться в сторону, чтобы миновать бивак, его не заметив. Придется воспользоваться помощью собаки.

– Кирюша! – говорю я своему четвероногому другу. – Пойдем домой, на место!

Собака должна понять команду, не зря я потратил время на ее обучение. Она глядит на меня внимательно и долго, слегка склонив набок голову, потом оглядывается во все стороны, как бы что-то припоминая, и наконец идет вперед. Поведение ее настолько выразительно, что мы не удержались от смеха.

Теперь, повторяя изредка команду, я всем своим видом показываю, что иду только за собакой. Но наш пес берет путь заметно правее, чем я полагал. Ну что же! Доверимся ему. У него внутренний компас работает во много раз лучше, чем у нас. Идем долго. Наконец с бархана видим бугор, возле которого расположены наша палатка и машина. Молодец, Кирюшка! Вывел нас к «дому».

Николай ушел немного вперед от меня. Издали я вижу, как он подходит к машине и вдруг бежит от нее в сторону, размахивая руками, описывает полукруг и скрывается за холмом. Я спешу к биваку, встревожен, наверное, что-то там произошло, надо узнать, в чем дело!

Ольга рассказывает:

– К машине подошла лиса. Худенькая, не вылиняла как следует, на боках старая шерсть клочьями, торчат сосцы. Видимо, кормит лисят. Встала в пяти шагах и смотрит на меня. Я с нею разговаривать стала. Она смотрит в глаза, будто слушает, пытается понять. Хотела ближе подойти с кусочком хлеба. Не подпустила. Я к ней на шаг, она от меня несколько шагов назад. Тут и Николай подошел, бросился за нею…

– Зачем ты, – говорю я Николаю, – погнался за лисицей! Быть может, она пить хотела. Да и вообще, лучше бы попытаться сфотографировать ее.

– Не сообразил, – оправдывается он, – да уж очень оригинально было погоняться за лисой.

По всей вероятности, доверчивость лисы объяснялась безлюдием местности. С человеком она попросту не была знакома.

В пустынях Казахстана много лисиц, и, путешествуя, нередко видишь грациозную фигурку с большим хвостом. Национальный зимний головной убор казахов всегда делается на лисьем меху. Многие географические названия связаны с этим животным. Запечатлелась в памяти одна короткая встреча с лисицей.

День закончился, и тугаи погрузились в полумрак. Я медленно возвращался по лесной тропинке на кордон. Кругом царила тишина. Лишь изредка доносились голоса лесных обитателей. И вдруг совсем рядом раздался пронзительный крик фазана, громкое хлопанье его крыльев. От неожиданности я вздрогнул. Красавец петух сел на сук большого тополя, тотчас же вытянул книзу голову и, глядя на кого-то, находящегося на земле, будто негодуя, закричал снова. В небе кружились, тихо опускаясь вниз, несколько перьев.

«На кого это фазан раскричался?» – подумал я. И тут же увидел лисицу. Худая, с каким-то уж очень большим хвостом и облезлыми боками, она смотрела злыми немигающими глазами на птицу и, наверное, досадовала на промах. Ни птица, ни хищный зверь не видели меня, так сильно были поглощены друг другом.

Громкие крики фазана продолжались недолго. Вскоре оба, зверь и птица, заметили меня. Лисица метнулась быстрой тенью и скрылась, даже не шелохнув травою. Фазан, громко хлопая крыльями, поднялся в воздух и помчался через весь тугай.

Картина была изумительной, хотя и короткой, и я, как всегда в подобных случаях, горько пожалел, что со мною в это время не было фотоаппарата.

Одно случайное наблюдение за лисицей повергло меня в смятение.

…Солнце зашло за гору, на наш бивак легла тень, и сразу стало прохладно. Сказывалась высота в две тысячи метров. С вожделением мы поглядывали на противоположный, освещенный солнечными лучами, склон. Он казался таким приветливым и теплым. Но вскоре и на него стала наползать тень. И тогда Ольга тихо прошептала: