Текст книги "Встречный ветер"

Автор книги: Павел Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

И вдруг в самый разгар лова в центр этой мирной флотилии неожиданно, словно вынырнув из зыбучей морской волны, врезался быстроходный пограничный катер. Отыскав нужную ему лодку, моторист застопорил машину, легко пришвартовался и протянул коменданту пакет.

Маланьин вскрыл его. Прочтя донесение, комендант крепко сжал губы. Передав бумагу Рокотову, он начал торопливо сматывать леску.

– Ничего себе, порыбалили! – возвращая подполковнику записку, протяжно и таинственно сказал Рокотов. Посасывая уколотый палец, он добавил: – Как бы нам, товарищ подполковник, вот этих самых моих ершей не припомнили где-нибудь...

– Непременно припомнят! – убежденно ответил комендант и тряхнул за плечо Руцака. – Давай-ка, Боря, за весла да полным ходом к берегу.

Встречные волны нещадно били лодку в скулы, и рыбаки, часто взмахивая веслами, гребли до седьмого пота...

Глава четырнадцатая

Ранним утром два всадника возвращались на заставу. Четко постукивая копытами о прибрежные камни, размеренно шагали кони. Впереди на буром с белыми ногами дончаке покачивался в седле заместитель начальника заставы старший лейтенант Петр Пыжиков. Небрежно кренясь на левый бок, за ним ехал солдат Баландин. Серенький конек его, помахивая головой, пугливо косился на взъерошенное, в серых гребешках море. Узкая тропка сначала капризно виляла вдоль берега, а потом круто повернула и поползла в густо заросшую молодыми дубками и кизильником гору. Только так можно попасть на дорогу, ведущую к рыбозаводу, расположенному в трех километрах от пограничной заставы. Сама же застава находится в глубоком Кабаньем ущелье, отдаленная от ближайшего городка километров на шестьдесят. Место здесь глухое, безлюдное, тихое.

Всадники поднялись на гору, выехали на узкую, как щель, трассу, закрытую сверху сплетенными зарослями, и, скользя по щебенке, опустились к морю. Отсюда хорошо был виден рыбозавод.

– Заедем, товарищ старший лейтенант? – спросил Баландин, который хорошо усвоил привычки заместителя начальника заставы.

Возвращаясь с утренней поверки нарядов, Пыжиков почти всегда останавливался у рыбозавода и, отдав коноводу поводья, заходил к метеорологу Насте выяснить погоду, А в это время Баландин, привязав коней, уходил на пирс. Если там бывал сейнер, то солдат наполнял брезентовое ведро свежей рыбой, потом на минутку забегал к знакомому рыбаку. Оставив у него часть рыбы, быстро выходил из барака. Торопливо вытирая губы, Баландин, как ни в чем не бывало, степенно направлялся к лошадям.

– Заедем, товарищ старший лейтенант? – спросил Баландин.

– К рыбаку, что ли? – в свою очередь, с хитринкой поинтересовался Пыжиков, Привычки Баландина ему тоже были хорошо известны. Не раз он отчитывал его за эти посещения рыбака и с Ромашковым имел неприятный разговор.

Сейчас капитана на заставе не было. Он находился в отряде на сборах. Петр исполнял обязанности начальника.

Прослужили они с Михаилом полгода, но отношения между ними оставались странными. Последнее время резкий, требовательный к себе и к людям капитан Ромашков раздражал Петра, как ему казалось, своей чрезмерной властностью и постоянными служебными нравоучениями, а главное, откровенными намеками на частые и ненужные поездки к метеорологу.

– Уж лучше бы женился, а то вертишься около ее окошек, на коне гарцуешь, как лихой джигит.

– Она через неделю сбежит из нашей дыры...

– Почему же с завода не бежит?

– Вот этого я и сам не понимаю. Чужую душу сразу не разглядишь.

– Кстати, товарищ старший лейтенант, – резко меняя тон, продолжал Ромашков, – душа душой, а служба службой. Вчера старшина заглянул на конюшню и обнаружил спящего в станке Баландина. Ты знал, что он проспал дежурство, а скрыл. Как после такого случая будем заглядывать друг другу в душу? Знал ты об этом или нет?

– Да, знал! – порывисто вскочив, ответил Пыжиков. – Но пять суток ареста, которые ты ему влепил, не та мера наказания. И, кроме того, я ему сделал товарищеское внушение, а этого вполне достаточно, чтобы человек понял.

– Товарищеское внушение?

– Именно! Меня учили этому, как и тебя. Но у нас с тобой разные мнения и разные методы воспитания. Командир прежде всего должен быть товарищем солдату, а не деспотом.

– Крепко сказано! – Михаил положил локти на стол и потер щеки. Это был признак сильного волнения. – Вот что, старший лейтенант Петр Тихонович Пыжиков, скажу тебе начистоту: да, товарищ из тебя этому Баландину получится, а командир ты пока плохой.

– Какой уж есть. Не годен – демобилизуйте.

– Вот как! Значит, держишь в голове эту дрянную мыслишку!

– Да. Держу и не хочу скрывать! Ты ее теперь воскресил. – Петр разволновался и наговорил Михаилу много неприятного, отстаивая право воспитывать солдат по своему методу, но сам же в душе понимал, что он во многом не прав.

Сейчас он вспомнил об этом и покраснел. Хоть и говорил тогда искренне, горячо, однако недовольство собой не покидало его ни на один день. Чего-то недоставало ему в характере, а чего, он сам не знал. "Михаил круто завертывает и забывает, что так сломать можно. На одном дисциплинарном уставе далеко не уедешь", – думал Петр. И в то же время его бесило, что, несмотря на строгость и большую требовательность Ромашкова, солдаты больше уважали и любили капитана, чем его. Почему? Даже в игре в волейбол Петр считал себя лучшим игроком, но его команда всегда проигрывала той команде, где играл Михаил. Пробовали меняться местами – все равно снова проигрывал. Ромашков был упрям и напорист, умел весело, метко высмеивать "мазил". Солдаты в его команде загорались всегда и побеждали противника.

Когда Пыжиков и Баландин подъезжали к длинному, чисто побеленному зданию – общежитию рабочих завода, – было раннее утро. Жены рыбаков только что проснулись и, гремя бадейками, шли к колодцу. Над крышей пекарни курился легкий сизый дымок. Пахло свежевыпеченным хлебом, рыбой и морем. Вдоль пирса застыл металлический транспортер. Рядом с ним двумя посеревшими от пыли горами возвышались бурты соли. На штабелях новых, приготовленных для засолки хамсы бочонках играли яркие солнечные лучи.

В ожидании путины завод все еще стоял. Тихо было вокруг. Только море ворочалось у берега, беспокойно и грузно перекатывало звеневшую гальку.

Метеоролог и радист завода Настя Богунова в своих зеленых спортивных брюках, в беленькой майке, в тапочках на босую ногу приклеивала на щит утреннюю сводку погоды.

Петр подъехал, остановил коня и поздоровался. Девушка в одной руке держала банку с клеем, другой – приветливо помахала ему в ответ и поправила густо лежащие на плечах каштановые растрепанные волосы. Синеглазое, чуть продолговатое загорелое лицо ее с крохотной на щеке родинкой было еще заспано. На упругих щеках, словно на созревающих яблоках, цвел, наливался румянец то ли от жесткой подушки, то ли от неожиданного появления офицера на высоком белоногом коне. Несмотря на заспанный вид, запутанные в волосах перышки и стоптанные тапочки, Настя была очень хороша своей ранней, девичьей зрелостью. Петру казалось, что беленькая майка, туго обтягивающая ее высокую грудь, сейчас лопнет и обнажит коричневый загар, которым так гордилась Настя.

– Как погодка? – доставая из кармана папиросы, спросил Пыжиков.

– Отличная. Ветерок два бальчика, море двадцать три, как молочко парное. Сейчас побегу и с пирса вниз головой – бултых! Прелесть! Давайте вместе, а?

Пыжиков, сильно затянувшись табачным дымом, закашлялся и склонился с седла набок. Настя – этот неукротимый, умный звереныш, приручить которого не было никакой возможности, – вдруг зовет купаться! Да, тут не только можно закашляться, но и захлебнуться! А она стоит, босоногая, косит прищуренными глазами на Баландина и улыбается, словно хочет сказать: "Отъезжай, солдатик, в сторонку, чего зенки-то вытаращил". Так и понял ее Баландин. Тихо тронув поводья, давая дорогу проходившему мимо стаду коров, он отъехал за маленький украинского типа домик. Сытые коровы двигались медленно, лениво помахивая хвостами. Далеко позади, щелкая кнутом, шел пастух Евсей Макаенко, у которого квартировала Настя. Макаенко был дружок ее отца.

– Так не хотите купаться? – спросила Настя и тут же, насмешливо кивнув головой, добавила: – Боитесь? А капитан еще не вернулся?

– Скоро приедет, – неопределенно ответил Пыжиков.

– Как это, скоро? Через день, через два?

– А вы, что... соскучились? – ревниво спросил Петр.

– Вот еще новости! Буду я скучать, тоже скажете... Он у вас вообще такой воображала!

– Но уж это вы зря, – возразил Пыжиков.

– Ничего не зря. Сейнер рыбу привезет, так он весь трюм облазит, все осмотрит. Подумаешь, шпионов ищет... Ему, наверное, и во сне-то снятся одни шпионы. – Настя громко рассмеялась. – Я недавно заплыла с километр, так он шлюпку с солдатом выслал и давай меня отчитывать... Чуть не до вечера продержал у себя. И не проводил.

– А, по-моему, вы ему даже немножко нравитесь, – шутливо сказал Петр.

– А мне-то что! Подумаешь... Я с завтрашнего дня в отпуск иду, отправлюсь к маме. Проводите меня? А то я одна боюсь.

– Кого же вы боитесь?

– Шакалов и кабанов. Кабаны сейчас целыми стадами на кукурузные поля приходят. Ужас, что разделывают! Так проводите?

– Как начальник вернется, я тоже в отпуск ухожу – и пойду с вами хоть на край света.

– Не очень-то я вам верю. Даже искупаться со мной боитесь. Куда там! Скажут, офицер с метеорологичкой в море плавал. Ужас! Ну, всего, а то мой дед приближается, кнутом вытянуть может...

Настя повернулась, перепрыгнув через транспортерную ленту, вбежала на дощатый настил пирса. Быстро раздевшись и вытянув вперед руки, она рыбкой скользнула в море. Вынырнув из-под ласковой волны, помахала растерявшемуся Петру рукой. Он вытащил из кармана платок и вытер взмокший от пота лоб.

Стадо уже прошло. На дороге плавно оседала легкая пыль. Чернобородый, с коротко подстриженными усами Евсей, остановившись, погрозил купающейся Насте кнутом.

– От же, бисова дивка! Ну, погоди...

– За что вы ее браните, Евсей Егорыч? – поздоровавшись с пастухом, спросил Петр.

– За то, що озорует шайтанка, плавает на две версты. – Евсей Егорыч повернулся и положил сыромятный кнут на плечо. На поясе у него висели широкий в кожаных ножнах кинжал и пара огромных орлиных лап со свежими следами крови.

– А это у вас откуда? – рассматривая когтистые лапы, спросил Пыжиков.

– Да зараз тут вышла одна история. И до вас тоже есть дельце. Хотел мальчишку со скотиной оставить да к вам на заставу шагать, а теперь кстати встретились. Сегодня рано утречком поднялся я на Орлиную скалу гнездо пошукать. Вчера этот самый чертяка у меня молодого баранчика утащил. Залез я аж на самый утес, нашел гнездо и косточки моего баранчика. Все я там позорил, а главному хищнику пришлось заряд влепить и лапы отрезать. Вот они, – потряхивая поясом, закончил Евсей.

– Вы, Евсей Егорыч, молодец! А до нас какое дело? – спросил Пыжиков.

– Есть. Подождите, я все расскажу по порядку. Значит, всадил я ему заряд и решил крылья отрезать, чтоб потом высушить и на стенке в хате повесить. Трофей богатый, размах почти два метра. Обработал я их и присел на скалу, зажег трубку и на бухту любуюсь. Такая, брат, красота! Утром море тихое, гладкое, кефаль прыгает, аж брызги летят. Смотрел, смотрел и вижу ялик затопленный. Всякий раз на этом месте сижу, не видел и вдруг заметил. А у меня, скажу вам, глаз еще острый. Добрый такой ялик. Зачем ему там быть?

– А вы уверены, что раньше его там не было? – спросил Пыжиков.

– Я ж вам говорю, что глаз у меня острый, дай боже всякому, подтвердил Евсей Егорыч.

– Так. В каком же это месте?

– В самой бухте, против высокой скалы. Мабуть, шагов сто от берега. Як раз там, где рыбачья тропа и спуск к морю. Да я могу с вами проехать и показать.

– Спасибо, Евсей Егорыч. Я это место знаю. Мы проверим. До свидания.

– Будьте здоровеньки.

Петр пришпорил коня. Сначала поехал крупным шагом, а потом, перейдя на широкую рысь, быстро скрылся за заводскими постройками. Баландин едва за ним поспевал. Приехали на заставу: старший лейтенант соскочил с коня и сразу же связался по телефону с комендатурой. Дежурный по комендатуре офицер выслушал его внимательно и приказал срочно выехать на место, тщательно проверить и о результатах немедленно доложить.

Когда Пыжиков вышел из казармы, коней еще не расседлали. Он кликнул Баландина и велел приготовиться к поездке.

– Далеко поедем, товарищ старший лейтенант? – спросил Баландин.

– К Орлиной скале. Веди быстрей! – поторопил Петр.

– А может, сначала позавтракаете? – Вы же не кушали... Я за это время коней напоил бы, – услужливо и в то же время со скрытой настойчивостью проговорил Баландин. Он был голоден и ему не хотелось уезжать от солдатского завтрака. Достаточно было напомнить о еде, и Петру тоже захотелось есть. Но он отлично понимал, что надо срочно ехать. Приказ есть приказ, да и самому интересно было проверить, что за лодку обнаружил пастух Макаенко.

– Давайте коней! Сколько раз еще повторять? – с раздражением сказал он Баландину.

– Я же не о себе беспокоюсь...

Баландин подвел лошадей. Петр проверил подпругу и, убедившись, что она достаточно подтянута, мешковато влез на коня. Через час они подъехали к Орлиной скале, которая горделиво поднималась над бухтой. С гор дул легкий утренний ветер. Море было лениво-спокойное и необыкновенно голубое. Разморенный ездой и ярким солнцем, начавшим основательно припекать, Пыжиков выехал на край крутого обрыва и с облегчением остановил коня. Не спеша он вынул из футляра бинокль, поднес к глазам и стал просматривать широкую бухту.

– Что же вы там ищете, товарищ старший лейтенант? – спросил Баландин.

– Пастух где-то тут обнаружил затопленную лодку, а я вижу старый катер, – ответил Пыжиков.

– Его и я вижу, – Баландин разочарованно махнул рукой и, свертывая цигарку, продолжал: – Стоило из-за этого тащиться! Спросили бы меня. Этот катер нам давно глаза намозолил. Сколько было переполоху из-за этой посудины. Как молодые солдаты идут в наряд, заметят и доносят...

– Это ничего. Старик просто не разобрался.

Пыжиков был убежден, что Евсей Егорыч увидел именно этот катер, который был затоплен еще во время войны.

– А что тут разбираться, товарищ старший лейтенант? Тут и ребенку яснее ясного, – ворчал проголодавшийся Баландин. – Ну что же, теперь обратно будем качаться?

– Да, едем, – Петр решительно повернул коня. Ехали все время шагом. Над горами высоко поднялось солнце, стало припекать без всякой пощады. Покачиваясь в такт шагам коня, Пыжиков думал о Насте: "Девушка с фокусами, а тянет к ней, да как тянет... Сделать предложение, жениться? А вдруг она расхохочется и превратит все в злую шутку? Странная все-таки девушка! – думал Пыжиков, въезжая во двор заставы. – Странная... Да и как на это посмотрит мама?"

Глава пятнадцатая

Возвращаясь из отряда, капитан Ромашков до комендатуры доехал попутной машиной. Зайдя в штаб, решил позвонить на заставу и вызвать коней.

– От Пыжикова было тут одно донесение, – поздоровавшись с капитаном, сказал дежурный.

– Какое? – встревоженно спросил Ромашков.

Дежурный, поднявшись со стула и скрипя новыми сапогами, подошел к схеме участка.

– Будто бы вот здесь у Орлиной скалы обнаружена затопленная лодка.

– Кем обнаружена?

– Вы знаете пастуха Макаенко?

– Так точно. Хороший старик. А в чем дело? – Ромашков почему-то вдруг вспомнил его жиличку и покраснел.

– Дело в том, что лодку эту будто бы обнаружил пастух Макаенко. Я Пыжикову приказал немедленно проверить. Он проверил и доложил, что это не лодка, а старый катер, о котором мы знаем. – Дежурный присел за стол и взял из папки мелко исписанный лист бумаги. – Я было составил шифровку, но задержал ее. Почему-то возникло сомнение... Как бы шуму зря не наделать. Собрался поехать и лично проверить, а вы тут подвернулись. Поезжайте и все обстоятельно выясните.

– Слушаюсь, – сказал Ромашков. – Разрешите вызвать коней!

– Не нужно. Берите нашу машину. Я распоряжусь.

Ромашков встал и оправил аккуратно сидевшую на его плотной фигуре гимнастерку. Пока он дошел до гаража, шофер уже выехал и ждал во дворе. Михаил сел в машину и затянул брезентовую дверцу.

– Можно, товарищ капитан, с ветерком? – нажимая на стартер, спросил краснощекий с усиками солдат.

– Можно с ветерком, – согласился Ромашков.

Мотор гулко задрожал, и машина рванулась с места. Когда выскочили за город, серая лента шоссейной дороги сразу же врезалась в зелень садов и виноградников. Под рубчатыми шинами захрустела разбитая, изжеванная колесами щебенка, над брезентовым кузовом загудел встречный ветер, а позади машины мутным клубком завихрилась пыль и, медленно оседая, густо ложилась на придорожные кусты и виноградники. Михаилу было жаль эти посеревшие от пыли листья и сизые гроздья винограда, покрытые слоем грязи. Неприятно было смотреть на это. Но он заметил, что пыльно было только около дороги, а чуть подальше от нее, на склоне гор, виноградники зеленели буйно и радостно. Сочные, омытые ночной росой листья шелестели на ветру, а под ними пил солнечные лучи, дозревал, наливался соками виноград.

Долго, с пронзительным завыванием машина карабкалась на перевал, потом, выкручиваясь на откосах, лезла круто вверх под сплетенными, как шатры, кустами и, наконец, прыгая на камнях, скатилась к морю и остановилась на окраине рыбачьего поселка.

Разыскав Евсея Егорыча, Михаил присел с ним на завалинке и начал расспрашивать о затонувшей лодке. Чем дальше он его слушал, тем больше хмурился, словно злясь на шум моря, крики петухов и девичий голос, который мешал ему своей звучной мелодией, раздававшейся из открытого окна совсем некстати.

– Вот же голосит! И день будет голосить и ночь, – не то с осуждением, не то с похвалой проговорил Евсей Егорыч. Он не спеша набил трубку и закурил.

– Ваша жиличка? – спросил Ромашков, хотя отлично знал, что это она. Зачем спросил – он и сам не ответил бы.

– Она, – ответил Евсей Егорыч. – Такая голосистая одна на весь поселок. Свой брехливый листок о погоде вывесит, а потом начнет в море кувыркаться да вашему лейтенанту голову кружить.

– Приезжал? – прислушиваясь к веселой песенке, хмуро спросил Михаил.

– А как же! Каждое утро, будто казак, на коне около дома гарцует. С сегодняшнего дня она в отпуске, к матери в горы собирается – аж туда, за перевал, в Дубовики. Учена, а пуста, як вон та из-под тюльки бочка. Языком тарахтит, с ребятишками по горам лазает. Взгальная и батько ее, Макар, такой же...

– Он, кажется, сидел? – спросил Ромашков.

– Было такое дело.

– Куркуль, что ли?

– Да який там куркуль! Так, брехун и больше ничего. От колгоспа отказался, председателя осрамил и даже поколотил трошки. Вот его взяли, подержали малость и выпустили.

Теперь там, в горах, в леспромхозе. Он хоть и мой приятель, а характер буйный, в особенности, когда за щеку зальет, Я ему всегда бой даю. Жинка у него, Лукерья, баба добрая, гарная баба... А дочка вся в него, тоже буйная и озорная.

Неожиданно песня умолкла. За забором мелькнула девичья головка с бантиком в волосах и тут же исчезла. Через минуту в деревянной калитке, как в рамке, выставилась Настина фигурка в белом атласном платье, с лиловым на груди цветочком. Синеватые, озорные, чуть-чуть прищуренные глаза беззаботно и весело улыбались.

– Здравствуйте, товарищ капитан, – проговорила она певучим и протяжным голосом. – Давненько мы с вами не виделись.

– Здравствуйте, – смущенно поприветствовал ее Ромашков и отвернулся.

– Может, я помешала вашим государственным делам, то извините.

Михаил не вытерпел и снова посмотрел на девушку.

Настя, раскинув загорелые руки, держалась ими за стойки калитки и, будто напоказ, выставила зеленую на высоком каблучке туфлю, непринужденно и ловко покачивала стройной ножкой в темном, не отличимом от тела шелковом чулке.

– Ведь знаешь, бесовка, что мешаешь, а лезешь! – Евсей вынул изо рта трубку и сердито сплюнул.

– А может, у меня тоже дело есть!

– Было дело, да шавка съела, – проворчал Евсей Егорыч.

– Я в горы иду и боюсь, чтобы меня кабан не съел, – дерзко взглянув на старика, проговорила Настя.

– В горы? Можно подумать, что вы собрались на танцы, – усмехнулся Ромашков.

– А это так, примерила по случаю отпуска, – Настя взглянула на свое нарядное платье, вынула из-за пазухи розовый платочек и кокетливо обмахнулась им.

Капитан Ромашков невольно залюбовался девушкой и не узнавал ее. Она продолжала улыбаться. Улыбалась такой улыбкой, от которой может растаять даже самая черствая душа.

– Если дело, то говорите, а то я тороплюсь, – примирительно и сбивчиво сказал Ромашков и крепко сжал губастый рот.

– Вы всегда торопитесь, – поймав его смятенный взгляд, усмехнулась Настя. – Наверное, опять шпионов ловите? Много их поймали?

– Ты вот что: аль говори, аль тикай отсюда! – строго приказал Евсей Егорыч. – Нечего головы людям морочить!

– Вы на меня не кричите, дядя Евсей. Я иду в горы. Меня обещал проводить старший лейтенант Петя Пыжиков. Вот я и хочу знать: можно ему меня проводить или товарищ капитан Ромашков не разрешит?

От такой колкости, высказанной самым вежливым тоном, Ромашков даже встал, но ничего не сказал.

– Уйди ты, бисова дочь! – прикрикнул Евсей и тоже поднялся.

Но Настю, видимо, смутить было нелегко. Она с упрямой настойчивостью повторила:

– Значит, нельзя ему? Выходит, что пусть меня задерет в лесу косолапый медведь, запорет клыкастый кабан, а вам всем наплевать, да? Ведь надо шагать лесом пятнадцать километров! Может, вы меня сами проводите? Вот сидите тут, на завалинке, и от нечего делать байки дяди Евсея слушаете.

Ромашков свирепо блеснул глазами. Он злился на себя и на весь белый свет. Настя это отлично видела и, чтобы еще больше его разозлить, подпустила еще одну каверзу:

– И почему вы, капитан Ромашков, меня не любите? А ведь вы вначале маленько нравились мне, честное слово! Я думала, что с таким человеком можно и на Эльбрус слазить. Мы бы там на самой вершине красный флажок поставили. Мне ведь тоже хочется какой-нибудь подвиг совершить. А разве с вами, таким, совершить? Заместитель ваш, Петя Пыжиков, только вздыхает, а вы черствый и злой человек! До свидания, капитан Ромашков, – Настя все это протараторила и нырнула в калитку.

– Ну и штука! – озадаченно вздохнул Ромашков.

– Я ж вам говорил, что взгальная. Вы ее батьку Макара послухайте, еще не то скажет... Значит, едем?

– Да, едем, Евсей Егорыч. – Ромашков взглянул на часы. – Мы задержались...

Капитан стащил с головы фуражку и растерянно пригладил курчавые волосы. В голову лезли самые несуразные мысли.

Глава шестнадцатая

Ромашков шел к машине душевно напряженный и взъерошенный. Всю дорогу молчал, злился на себя и на эту взбалмошную девчонку. А в голове вертелась все та же самая "глупость", которая неожиданно посетила его после ухода Насти. "Для Пыжикова она совсем не подходит!" – не уходило из головы нелепое и досадное убеждение. А почему не подходит, он не мог ответить даже самому себе. До этого он встречал метеорологичку почти каждый день. Как только приходил сейнер или катер, она появлялась на пирсе со своими склянками и термометром. Ромашкова она окидывала, как ему казалось, вкрадчивым затаенным взглядом, словно подстерегала, как воробья, но всегда была тиха и молчалива. Эта тишайшая смиренность настораживала Михаила и даже отталкивала от девушки. Со слов Петра он знал, что она не такая уж паинька... А сегодня открылась, да так, что Ромашкову стало не по себе. Почему она так вольно разговаривала? Может, оттого, что всего две девушки на весь далекий рыбацкий поселок? Они знают, что на заставе только тетка Ефимья. За ней не поухаживаешь! Ее там мужчины даже побаивались. Если случалось, что в прачечную не вовремя подвозили воду или забывали наколоть дрова, Ефимья Пантелеевна шла не к начальству, а прямо к солдатам и смело брала права старшины. Тогда происходило примерно следующее:

– Послушай, Архипушка, – сознательно путая имя своей жертвы, ласково начинала Ефимья.

– Слушаю, тетя Феня, – рассеянно отвечал Нестеров.

– Это чья на тебе гимнастерка-то?

– Как чья? Моя, конечно, – удивлялся пограничник.

– А у тебя, вроде, как другая была, поаккуратней и почище. Нет, это не твоя... Совсем другая, Архипушка. – После этого от хохота начинали дрожать стены.

– Да я не Архип, а Иван! Что вы, тетя Феня!

– Прости, имя перепутала, прости, товарищ Нестеров, – со скрытым коварством поправлялась Ефимья Пантелеевна. – Я ведь тебя знаю как самого первейшего отличника, другим в пример ставлю, а сейчас гляжу – гимнастерка загвазданная, будто ее наш заставский телок до утра жевал. Значит, твоя?

– Да говорю же – моя!

Солдатский смех усиливался, а у Нестерова начинала краснеть шея. Поправляя измятую гимнастерку, он виновато добавлял:

– В наряде... дождик был, да и на занятиях ползали.

– Все понимаю, милай, все... Поди, стирать принесешь?

– Обязательно, тетя Феня!

– Вот-вот, приноси. Я тебе отутюжу горяченьким... Недельки через две будет готова...

– Как это, недельки через две? – удивленно спрашивал Нестеров.

– А так. Воды у меня нет, не везут. Дров ни полена. Где ж, милай, я уголечков-то возьму?

– Да я, тетя Феня, мигом. А ну-ка, ребята, давайте быстренько, – поторапливал Нестеров, и через минуту весело звенела пила, а через края бочки плескалась только что привезенная вода.

К солдатской опрятности простодушная на вид Ефимья относилась с женской щепетильностью и беспощадностью. Ее незаметная на заставе роль прачки имела свое высокое назначение и помогала воспитанию людей. Солдаты как бы подтягивались и начинали тщательно следить за своей внешностью, проникаясь к этой ворчливой, работящей женщине глубоким уважением.

Ромашков вспомнил Ефимью Пантелеевну и вздохнул. Она ухаживала за ним, как за сыном, – свой-то погиб во время войны. А он, капитан Ромашков, даже не успел купить ей в городе хотя бы маленький, скромный подарок, а ведь думал об этом все время. "Выходит, правду сказала Настя, что я черствый и злой человек. Вел себя сегодня глупо. Ой, как глупо!" От таких мыслей Михаил все больше мрачнел и злился.

С того времени, как они выехали из рыбачьего поселка, прошло минут сорок. Оставалось метров двести самой плохой дороги. Машина шла по узкой тропе. Густо растущий кустарник царапал колючками по брезенту. Подпрыгивая на неровностях, машина выкатилась на взгорье и остановилась у высокого обрыва. Здесь берег был непроходим. Над полукруглой естественной бухтой гигантской серой громадой возвышались скалы, а к самому их подножью подступало море. Только с северной стороны рыбаки выдолбили в граните ступеньки, по которым можно было спуститься к небольшому пляжу. С моря к нему удобно подходить на ялике, укрыться от непогоды или же вскарабкаться наверх. Там начинались глухие лесные заросли, которые тянулись на огромном пространстве – до самых кавказских хребтов. Бухта Орлиные скалы, защищенная с трех сторон горами, была доступна лишь западным ветрам. Когда начинал дуть "моряк", она превращалась в огромный бурлящий котел. Море гневно клокотало, шумело буйно и гулко. Волны ворочали тяжелые подводные камни, подкатывали их к берегу и разбивали в щебенку о могучие угрюмые скалы. Шквальные порывы рождались где-то в просторах моря, свирепо налетали на берег и вдребезги разшибались о громаду гор. Рыбаки в шутку прозвали эти шквальные порывы "Встречный ветерок".

Когда Ромашков и Евсей Егорыч подъехали к бухте, море было на редкость тихое. Оно ласково шевелилось, манило разноцветными бликами и томной прохладой. Казалось, что в золоте солнечных лучей синий горизонт был наполнен спокойствием и величием застывшей, но неукротимой силы.

– Прикатили як раз, куда треба, – довольно сказал Евсей.

– Значит, здесь? – напряженно спросил Ромашков.

– А кто же ее знает, может, и уплыла. Была тут. Зараз побачим.

Евсей Егорыч как-то сразу вдруг посуровел. Сузив желтые ястребиные глаза, он напряженно вглядывался в одну точку. "А вдруг ее уже действительно нет? – думал и волновался старик. – Скажут, сбрехал старый черт, зря всех взбулгачил".

"Если лодка здесь, – не оставляла тревожная мысль Ромашкова, то все мы окажемся преступниками. Прошло два дня, а не удосужились детально проверить. Пыжиков с Настей кокетничает, а когда проверял, то, может, набрел на старый катер, – а ведь он лежит совсем не здесь".

Вместе с тем перед глазами стояла озорная, с цветком на груди девица, – она так застряла в мозгах, что хоть голову отсекай напрочь. Вот так иногда прилипает к человеку какая-нибудь глупенькая поговорка или надоедливый мотив, что не вышибешь из памяти.

Вспомнив в эту минуту Настю, Ромашков со злостью ударил носком сапога подвернувшийся под ноги камень и больно ушиб пальцы. К нему подошел черноусенький шофер и, беспечно покуривая цигарку, воскликнул:

– Какая красота!

– Что? – крепко сжав челюсти, спросил Михаил.

– Бухта, говорю, очень красивая.

– Вы тоже очень красивы... Бороду еще отпустите.

Михаил вглядывался в море затуманенными от гнева глазами, но ничего не видел. Шофер усмехнулся и отошел в сторонку.

Евсей Егорыч, стоя на корточках, прикрыл рыжие брови ладонью, шарил глазами по желтоватому у берегов морскому дну. Вдруг он медленно сел на камни и с облегчением вытянул ноги. Протерев слезящиеся глаза, полез в карман за кисетом.

– Ну что, Евсей Егорыч? – подойдя к пастуху поближе, тревожным глухим голосом спросил Ромашков.

Старик молча продолжал набивать трубку.

– Здесь или нет? – нетерпеливо спросил капитан.

– А вы сами тоже поищите... Глаза у вас молодые, зоркие. А то скажете, как Пыжиков, – "катер"! – Евсей Егорыч хмуро раскурил трубку.

– На месте! – кинув на капитана тяжелый взгляд, ответил Евсей Егорыч.

Приставив ладонь к козырьку фуражки, Ромашков то приседал, то поднимался, но видел только лениво покачивающееся море. В голове сумбурным клубком путались тревожные мысли. Силуэт лодки то возникал, то исчезал.

Михаил почувствовал, как кровь горячо прилила к щекам, а на лбу выступили холодные капли и потекли к нахмуренным бровям, заливая раскаленные от волнения глаза. Он вытер лицо рукавом гимнастерки и растерянно оглянулся на пастуха.

Покуривая трубочку, тот спросил:

– Ну, есть что-нибудь? Или мне это привиделось?

– Вроде есть, – неуверенно сказал Ромашков. – Море рябит.

– А море, оно почти всегда рябит! – Евсей Егорыч взял Ромашкова за рукав. – Глядите в то место, где из воды торчат два камня, чуть левее.

Последних слов пастуха Ромашков не расслышал. Он уже увидел контур затонувшей лодки, вздрогнул и опустил руки. Сердце резко колотилось, сжималось от нехорошего предчувствия. Евсей Егорыч все понял и, поднявшись с камней, начал отряхиваться.