Текст книги "Ярослав Мудрый"

XIX

Неистовства Святополка и Болеслава в Киеве были в самом разгаре, когда в Новгород прискакали отроки Федор, Холм и Гавриил, которым удалось вместе с Ярославом избегнуть смерти и плена под Берестьем. Всех уехало вместе с Ярославом шестнадцать человек. Человека три отстало вскоре, а остальные вместе с Ярославом доехали благополучно до Изяславля [18]18
  Изяславль – город в прежней Полоцкой земле. Основан при Владимире. Впоследствии получил название Заслова и существует под этим названием до настоящего времени, как местечко в нынешней Минской губернии.


[Закрыть]по реке Свислочи. Здесь Ярослав остался на день отдохнуть, с тем чтобы дальше ехать в возке, предложенном Ярославу богатым гостем изяславским Крылом, а Федору и Гавриилу приказал безостановочно ехать в Новгород сообщить о случившемся…

Приехав в Новгород, они явились к посаднику Константину передать слова Ярослава.

– Подождем приезда князя, – ответил задумчиво Константин, – а пока молчите.

Дня через три приехал Ярослав.

* * *

«Бум, бум!» – грянул вечевой колокол на Новгородской площади, а в одной из горниц хором воеводы Грозного в ответ колоколу раздался плач ребенка.

– Господи, только что убаюкала младенца; уж сколько времени мучаюсь с ним; а тут этот звон. И чего им нужно только, – вздыхала усталая женщина, принимаясь укачивать разбуженного ребенка.

«Бум, бум!» – протяжно гудел колокол, созывая новгородцев на вече, и под звуки этого колокола Василиса Борисовна, жена боярина Грозного, укачивала маленького Олега. Скоро малютка заснул; тогда боярыне захотелось узнать, что делается в городе и по какой причине созывается вече. «Пошлю к соседке Марфе, она все городские вести всегда первая знает», – подумала боярыня и сейчас же послала к соседке свою прислужницу.

Вскоре на пороге показалась дородная боярыня Марфа. Глаза её были заплаканы, и полное лицо – все в красных пятнах от недавних слез.

– Что с тобой, Марфа? – участливо обратилась к ней боярыня Грозная. – Какое горе у вас приключилось?

– Ах, свет ты мой Василиса, ничего ты, видно, еще не слышала, о чем все в Новгороде только и разговаривают. Ведь сегодня чуть свет вернулся наш князь, и как вернулся-то! Вернулся разбитым. Из наших новгородцев, почитай, все, что пошли с ним, там остались. Деверь мой Скала остался на поле под Берестьем. Воевода Будый пропал без вести.

– Так вот почему созывают вече, – печально проговорила боярыня Грозная. – Вот почему муж как вышел с утра, так и обедать не приходил, а уж скоро и к вечерне звонить должны. Теперь я уж его ждать не буду. Сама бы, кажется, побежала сейчас послушать, что говорят на вече. Вот какой срам потерпел наш князь и все мы, новгородцы.

– Да уж правду ты говоришь, что стыд нам, новгородцам, бежать перед ляхом да братоубийцей окаянным.

– Я думаю, Марфа, что если бы князь ходил со своей новгородской дружиной, не так бы он вернулся. Это все киевляне виноваты. Наши не вернулись бы разбитыми. Ох, если бы я была посадником! Сейчас бы, кажется, собрала новую дружину. В Новгороде оставила бы лишь подростков, чтобы было кому за младенцами да за дряхлыми стариками присматривать, а всех остальных, кто только может лук и стрелы носить, всех бы повела защищать нашу честь новгородскую.

– И они уж решат там на вече не иначе, Василиса. Честь-то нашу вернут, да вот не вернуть нам сыновей и мужей наших. Жаль мне сестру свою: уж так она горюет о муже своем, смелом Скале.

– Что делать, Марфа, и мужья, и сыновья нам даются не навек, и наша жизнь не вечна; всех нас, и сыновей наших, и внуков, и правнуков наших переживет наш вольный город. Для его славы не должны мы щадить жизни своей.

– Знаю я это, знаю, родимая, да болит сердце по кровным своим. Ну, прощай, боярыня. Как времечко улучишь, – заходи утешить сестру мою горемычную. Поклон тебе, боярыня.

Боярыни поцеловались, и Марфа ушла.

Между тем на Ярославовом дворище у вечевой башни собралось почти все население Новгорода. Народ был крайне взволнован желанием Ярослава ехать за море к варягам. Князь, потерпев поражение с киевской дружиной, не доверял и новгородцам. Посадник Константин старался убедить князя не ездить к варягам, а народ убеждал не волноваться и не торопиться.

– Тише едешь, дальше будешь, – говорил он. – Соберем, не торопясь, дружину и воинов, вооружим их получше и все дружно пойдем биться с Болеславом.

Много говорил посадник, говорил князь, говорили и другие именитые люди, но ни на чем окончательно не порешили и разошлись.

Через несколько дней собрано было другое вече, на Торговой площади. Теперь в вече участвовали не только бояре, богатые гости, старосты городские, но и меньшие люди.

Много говорили, много спорили и разошлись, порешив ввиду наступления осенних распутиц и затем зимних морозов, отложить поход до весны. А пока надо было обучать молодых воинов. Князь настоял на том, чтобы в учителя взяты были варяги.

Настала осень. В Новгород собрались «зимние гости», иноземные купцы из Скандинавии, привозившие сукна, вина, металлические изделия, хлеб и деньги. С востока приехали купцы византийские с шелковыми товарами, воском, пряностями. Новгородцы поставляли лен, хмель, мед. Торговая жизнь в Новгороде закипела. Зимой были свои, «зимние» гости; летом приезжали другие, «летние».

Новгородцы жили в дружбе со своими иноземными гостями. Эти купцы, хотя жили в отдельных частях города и управлялись своими начальниками, но бывали в домах у новгородцев и сами устраивали для них пиры и забавы. В эту зиму были, как всегда, веселые пиры и в княжеском детинце, и у богатых бояр, и у «добрых» купцов; так же, как всегда, заключались торговые сделки. Но и на пирах, и при сделках торговых, и в домашней жизни новгородцы помнили главную думушку свою – о предстоящем походе. На пирах и в домашних беседах обсуждался этот предстоящий поход, а при торговых сделках откладывались на него гривны и куны.

Прошла зима, настала весна, но рать не была еще готова. Ярослав не хотел дольше ждать и вторично решил ехать за море к варягам. Были приготовлены уже ладьи для него и его свиты, назначен день отъезда. Но новгородцы не могли примириться с таким решением князя. Опять собралось вече. Князь не пришел. Зато собрались все граждане от посадника до простых смердов; пришли и мужики из окрестных пригородов; пришли и жены новгородцев, которые, стоя позади мужской толпы, прислушивались к речам, советовались и воодушевляли своих мужей. Долго судили и рядили новгородцы. Окончательное решение было таково: немедленно идти на берег Волхова, где приготовлены были ладьи для княжеской дружины, и изрубить их, а затем отправиться к князю и убедить его не ехать к варягам и ждать, пока не будет сформирована дружина.

С лодками дело кончено было быстро, но князь, рассерженный самовольным поступком новгородцев, вовсе не пожелал принять посадника с выборными гражданами. Долго, через княгиню, которая была дружна с женою посадника Константина, велись переговоры, пока князь не переменил гнев на милость и согласился принять посадника.

Горячо говорил посадник. Он вспоминал успешные походы новгородцев против балтов, финнов, чудьской еми и других соседних народов, вспоминал доблесть отца своего, Добрыни Славного, Скалы и других воинов; вспоминал богатырей новгородских: Родовоя, Горисвета и Василия Новгородского.

Он говорил, что народ не пожалеет последнего имущества своего для доставления князю возможности нанять в помощь себе варяжскую дружину.

– Государь, – заключил он речь свою, – мы хотим и можем еще противиться– Болеславу. У тебя нет казны: возьми все, что имеем.

Князь был тронут и согласился подождать еще немного времени.

Пошли спешные сборы к походу Бояре давали по восемнадцати гривен городские старосты по десяти, остальные жители по четыре куны. Скоро была собрана необходимая сумма для найма варяжской дружины Новгородское войско готово было к походу. И вот во второй половине августа 1019 года Ярослав двинулся с соединенной дружиной в новый поход против Болеслава и Святополка. Новгород опустел. В городе остались одни дряхлые старики, женщины да малые дети.

Осень в этом году стояла теплая, ясная. В саду у боярина Грозного был настоящий рай. Весь сад окрасился в золото и пурпур. Ярко-красные кисти рябины, красные и желтые листья кленов, берез и лип, янтарные яблоки белого налива, антоновок, огненные настурции и георгины. Все было ярко, красиво, весело. В саду слышался веселый детский говор и смех. Пятеро здоровых круглолицых боярских детей, из которых старшей девочке было десять, а младшему Олегу, о котором вспоминали в начале этой главы, уже около трех лег, собирали грибы.

– Подними-ка, Вася, ветви орешника! – сказала старшая девочка одному из братьев.

И все бросились поднимать низко опущенные ветви орешника. Под ветвями оказались пять коричневых здоровых боровиков на толстых белых ножках. Дети прыгали и радовались.

– Всем будет по боровику, даже Олегу!

Дали сорвать и ему. Положив гриб в корзиночку, куда он до сих пор собирал только желтые и красные листочки, маленький Олег побежал хвалиться к матери.

Василиса с девушками собирали последние ягоды барбариса и шиповника. На траве уже стояли две полные большие корзины ягод, когда из калитки показалась соседка, боярыня Марфа.

– Бог в помощь, хозяюшка, Бог в помощь вам, девушки, – ласково заговорила она. – А я к тебе, Василиса, с новостями. Посидим тут на лавочке под яблонькой. Под хозяйским оком и у девушек работа будет лучше спориться, и нам хорошо тут будет. День-то какой сегодня выдался! Ничего, что осень уж на дворе. Тепло, тихо! Вон лист по воздуху еле плывет, и паутина-то словно нехотя колышется. Иной раз и наше бабье лето лучше весны девичьей. Вот хотя бы и на тебя посмотреть, Василиса Борисовна, расцвела ты, словно цветик пышный, деток выхолила…

– Благодарствую на ласковом слове, Марфа Денисовна. А какие же ты новости хотела рассказывать?

– Расскажу и новости. Слушай, что говорят в Новгороде. Приехали сюда на днях купцы с византийским товаром из Киева. Плачутся они горько на киевские беспорядки. Не у кого, говорят, суда искать. Поляки грабят и разбойничают; Святополковы слуги разбойничают и грабят также. Пожалуешься старостам киевским, так те валят на поляков; а к польским начальникам пойдут – те говорят: это не наши были, наши сюда для помощи и порядка призваны, киевляне, говорят, воры и грабители, они и нас обижают. Так вот и ищи тут суда и расправы. Торговый народ терпит со всех сторон притеснения, и остальные киевляне не наплачутся на житье. Плохо всем стало после смерти Владимира Красное Солнышко. Уж и может ли быть кому хорошо при эдаком звере лютом. А пришли ляхи в помощь Окаянному – стало житье киевлян еще горше прежнего. Только, говорят, народ-то они притесняют вместе, поляки со Святополком и присными его, а между собой не ладят. Говорят, будто даже Святополк замышляет и с тестюшкой любезным покончить так же, как и с братьями. Так что, пока наши с князем придут, уж, пожалуй, и духу польского в Киеве не останется.

– Будут ли поляки там или нет, а наш князь одолеет Святополка, – вставила боярыня Грозная. – Недолго Окаянному княжить. Не за тем ходят войною новгородцы, чтобы побитыми возвращаться. Князь главную надежду возлагает на варягов. Конечно, они храбрые воины, это и муж мой всегда говорит, а только нет в них настоящей удали. Да и может ли быть настоящая удаль у наемников? За гривны продают они храбрость свою. Нет, не ценю я женским умом своим варяжской храбрости.

Расскажу я тебе, что вчера у нас было. Слышу я – в саду крик. Выбегаю в сад. Вижу: Вася стоит над прудом и кричит: «Мама, котенок тонет». Да как был в сапожках сафьянных и опашне новеньком – прыг в воду. Хорошо, что нянюшка молодая тут случилась. Вытащила его с котенком в руках. Я его бранить стала. Говорю ему; ты из-за котенка утонуть мог, ведь плавать-то не умеешь, да и сапожки и опашенек новый’ испортил, – а сама радуюсь. Думаю, настоящий отец будет. Теперь за котенком в воду бросился, а лет через десять не страшны ему будут мечи и стрелы вражеские. Не пугливы наши новгородцы: смелы, удалы и сильны они. И смелость, и удаль будит в них еще в колыбели наш вечевой колокол. Верь мне, Марфа Денисовна, Святополк будет разбит и великим князем будет наш князь новгородский.

– Да сбудутся слова твои, Василиса Борисовна! Ты уж тогда, наверное, с боярином в Киев переедешь. Князь уж твоего мужа тут не оставит.

XX

Григорий, Усмошвец, Семен и Николай, с которыми мы расстались после того, как им не удалось уговорить Предславу, Горисвета и Илариона покинуть Киев, благополучно добрались до Пскова. По дороге сюда они всюду собирали людей, призывая воодушевленно присоединиться к Ярославу, чтобы идти на Болеслава и на Святополка, за которым уже утвердилось в народе прозвание Окаянный. И всюду в ответ на их призыв слышалось:

– Не потерпим Окаянного, ляхов и латинян в стольном граде Киеве. Пойдем с Ярославом за дело правое, за землю русскую!

Из Пскова наши путники отправились к Ладожскому озеру. Пришлось им побывать и в нескольких языческих селениях, ютившихся в глухих лесах и сохранивших еще во всей чистоте языческую веру. Но и в этих селениях они находили живой отклик на свой призыв. Отчасти этому помогало и то, что Григорий, Усмошвец и Семен пользовались почетом у всех на Руси за свои богатырские подвиги, а Григорий, кроме того, – как славный гусляр и маститый старец.

В деревне Волынкиной при устье Невы сыновья Григория и их жены, а также внуки с женами и внучки со своими мужьями радостно встретили его и его спутников.

– А дочерей нет у тебя? – спросил Усмошвец старика.

– Была одна, да в малолетстве Богу душу отдала, – ответил он.

– А почему ваша деревня называется Волынкиной? – полюбопытствовал Николай.

– А потому, – ответил Григорий, – что ее первыми жителями были волыняне. Шли они с Волыни, шли, шли и дошли до самого моря Варяжского, дальше уж было идти некуда; вот они тут и поселились, у моря. Сказывал дед мой, что отец его знал в молодости людей, которые пришли сюда с Волыни.

Григорий рассказал своим о том, что происходит на Руси, а также о том, как он с Усмошвецем, Семеном и Николаем проехали почти всю Русь, призывая людей идти на Киев с Ярославом против Святополка Окаянного и Болеслава ляшского, что по дороге заезжали они в Новгород, где узнали, что весной Ярослав двинется в поход.

Один из сыновей Григория, трое внуков и двое правнуков решили идти с Ярославом. Из окрестных селений и с Ладоги собиралось немало воинов. В общем, человек двести должно было двинуться весной к Новгороду чтобы там присоединиться к Ярославу.

Старец Григорий, решивший было навсегда остаться в Волынкиной, чтобы здесь кончить жизнь свою, к концу зимы стал говорить, что хочет собственными глазами увидеть торжество Ярослава. Сердце богатырское, сердце гусляра, воспевавшего битвы, влекло его в поход, но он опасался, что у него не хватит сил. В нем происходила борьба. Раз утром он решительно сказал:

– Иду! Вечером долго я размышлял, хватит ли силушки дойти до Киева и вернуться сюда, чтобы здесь, где начал дни свои, и кончить их. Думал было остаться. Нужно вам знать, что обет я дал – построить церковь в Волынкиной. Так вот и думалось: если пойду, может, Бог поможет еще добраться до Киева, но вернусь ли? И приснился мне сон: видел я премудрую Ольгу, и Владимира, и Бориса, и Глеба; они благословляли дружину и воинов Ярослава, и услышал я голоса их: «И стар и млад идите!». Пойду еще раз к Киеву, а затем вернусь сюда строить церковь Божию.

Прошло после этого еще несколько дней. Все уже было готово к походу, когда из Новгорода прискакал гонец от посадника Константина с известием, что поход отложен до начала осени. При этом посадник просил Григория от своего имени и от имени Ярослава непременно идти с ними. Григорий решил употребить весну и лето на работы по постройке церкви. Усмошвец, Семен, Николай и его родные деятельно ему помогали заготовлять материал, рубить деревья и прочее.

Когда стало солнце клониться к осени, опять приехал гонец от посадника Константина объявить, что Григория, Усмошвеца, Семена и Николая с невскими и ладожскими воинами ждут в Новгороде.

Когда Григорий с товарищами, повинуясь призыву, поспешно прибыл в Новгород, там уже было заметно большое движение.

Конные то и дело скакали по улице. Волхов был запружен ладьями. Люди толпились и на улицах, и на детинце, и на Торговой площади. Тут были не только русские, но и варяги, и меря, и весь, и емь (финские племена), были и купцы ганзейские и царьградские.

– Откуда это столько народа идет? – воскликнул один голос из громадной толпы, бывшей на Торговой площади.

Толпа обернулась и увидела приближавшийся к Торговой площади большой конный отряд.

– Люди дальние, – послышались замечания.

– Да, уж, видно, дальние, – раздались подтверждающие эти замечания голоса. А когда отряд выехал на площадь, прибывших забросали вопросами, кто они и откуда.

Ехавший впереди отряда бородатый воевода ответил:

– Люди мы ростовские. А вы вместо того, чтобы зевать, скажите-ка, где князь, великий князь Ярослав? Верно, у себя в тереме?

– В тереме, в тереме, – ответили голоса. – Говорят, что с духовенством, боярами и градскими старцами совет держит, да и сами мы видели, как к великому князю ехали и шли и духовенство, и бояре, и старцы.

– Ну, так и я туда же, – сказал боярин.

Нашлось несколько охотников провести к терему боярина с его дружиной и воинами, а многие новгородцы и новгородки останавливали приезжих воинов, спрашивая:

– Долго ли шли из Ростова, какова дорога, большой ли город Ростов?

Одному из молодых воинов, ехавшему в задних рядах, кто-то сказал из толпы:

– Ишь какой молодой! Как это тебя, такого молодого, отец с матерью в поход пустили?

– От нас все пошли, кто мог, – гордо ответил он, – и старые, и молодые. Ведь нашего же князя Глеба Окаянный убил. Как же нам не идти на него?..

Подъехав к княжескому терему, Хвалибой (так звали ростовского боярина) велел доложить о себе Ярославу.

Ярослав вышел к нему навстречу и, поздоровавшись, сказал:

– Много уж лет мы не виделись с тобой.

– Почитай, уж лет восемь будет, княже, – ответил Хвалибой.

– Ты устал с дороги, – продолжал Ярослав, – а между тем у меня как раз собрались духовенство, бояре и градские старцы. Я хотел бы, чтобы и ты принял участие в совете.

– Ничего, княже, мы отдыхали недалеко от Новгорода, и я охотно приму участие в совете, коли на то воля хвоя. Вели лишь разместить дружину и воинов ростовских.

Совет обсуждал в подробностях предстоящий поход.

Многие из участников совета обратились к Хвалибою с вопросами относительно подробностей мученической кончины Глеба, но он сказал, что вряд ли больше их знает о кончине своего князя, потому что не был с Глебом под Смоленском.

– Когда князь пошел к Киеву, – говорил он, – я был далеко. Иначе, конечно, пошел бы с князем, потому что время было военное и опасное и от Святополка можно было всего ожидать. Но когда я вернулся после Пасхи в 1015 году из Киева, где был вместе с вашим боярином Скалой, послал меня князь Глеб на Москву-реку. Меря отказалась тогда платить дань, вот князь и послал меня на мерю, а она ушла в леса к Москве-реке.

– А далеко эта река от вас?

– Дня три конского хода, – ответил Хвалибой. – Но меря, – продолжал он, – узнав, что я иду на нее, пошла вверх по реке в леса дремучие. Я за нею – и отошел далеко. Дома и не знали, где именно я с дружиной и воинами. Иные думали, что погибли. А между тем князь Глеб получил вести из Киева и поторопился туда. Когда же я вернулся, взяв дань с мери, праведного князя Глеба уже не было в живых: его убил Окаянный.

– Да, убил, – грустно проговорил Ярослав, – и кровь братьев моих вопиет ко мне. Я надеюсь, что в этот раз мы покончим с Окаянным навсегда, и, может быть, нам придется бороться теперь с ним одним, а не с ним и Болеславом, как мы думали, потому что, по известиям из Киева, Болеслав сильно недоволен Святополком.

Началось обсуждение частностей предстоявшего похода, как вдруг донеслись громкие радостные крики.

– Что такое, кого так приветствуют? – спросил Ярослав. Но в это время в гридницу вошел отрок, доложивший, что прибыл старец Григорий с невскими и ладожскими людьми.

– Хочет, видно, старец тебе, княже, последнюю службу сослужить, – сказал боярин Холм.

– А ты, боярин, – ответил Ярослав, – выйди да позови Григория сюда на совет.

Все, начиная с князя, радушно встретили Григория, когда его ввел Холм. Все дивились молодцеватости старца, расспрашивали его, много ли с ним пришло людей, из каких мест, долго ли он был в пути.

После прибытия Григория еще около часа продолжался совет, а затем присутствовавшее духовенство вознесло молитвы о благополучном окончании похода и митрополит благословил князя и соратников его. После того Хвалибой и Григорий отправились к Холму, который пригласил их к себе.

Григорий, не слыхавший рассказа Хвалибоя о смерти князя Глеба, попросил сообщить и ему, что знает об этом боярин. Когда Хвалибой сказал, что он находился с дружиной и воинами на Москве-реке во время получения Глебом вестей из Киева, то Григорий, очевидно вспомнив что-то, с живостью заметил:

– Когда мы с тобой, Хвалибой, почитай, четверть уж века тому назад ходили на мерю на Москву-реку, снился мне на этой реке сон. Я рассказал о нем тогда же многим, может быть, и тебе, Хвалибой. Все дивились этому сну.

– Помню, рассказывал, но что, уже призабыл…

– А был этот сон такой. Стелется передо мной Русь крещеная, с полями и лугами, с лесами дремучими, с реками большими и малыми, с деревнями, селами, погостами и городами – вот Киев, вот Новгород Великий, Смоленск, Псков… Вдруг надвигается туча – стемнело, и вижу: едут, едут без конца – печенеги ли то или другие степняки вроде печенегов… Пошел стон по земле, города разрушаются, зарево пожаров разливается… Вижу: едут на поклон к хану печенежскому наши князья, но вот на Москве-реке вырастает город, и приходит святитель и благословляет князя, жившего в этом городе, и печенеги, рассыпанные по Руси, исчезают, никнут… Город все растет и растет… Выходит князь из этого города и идет на печенегов и беретих города. Потом приходят разные люди с латинскими попами, и снова настает смута на земле. Снова вижу святителя, вижу, как собираются люди русские, опять встает солнце над Русью, и я вижу большой город с детинцем, обнесенным высокой белой каменной стеной. За ней высятся купола церквей, купол высокой колокольни, и несется звон колокольный по всей русской земле!

– Чудной сон, – сказал Хвалибой.

– Вещий сон, – заметил Холм. – Быть на Москве-реке городу большому, который вознесется над всеми городами русскими. Ты, старче, человек вещий, а потому и сны тебе снятся вещие.

– Вещий ли это сон или не вещий, – ответил Григорий, – не знаю, но много я думал о нем. И вижу я после того, как пошел звон колокольный из того города, что видел я на Москве-реке, вижу в этом городе князя – рослый и сильный, каких мало, и собрал он дружину и пошел к моим родным местам. И начались тут бои с варягами, и слышались голоса, что и раньше здесь рубился с варягами новгородский князь, и думал я во сне, какой это князь. И видел его, и не мог узнать. А между тем богатырь московский пошел к морю русскому и к Дунаю. Там снова вижу бои… Вижу потом большой город у моря с храмами и думаю, что это Царьград; но смотрю, что город-то этот в моих родных местах над Невою. И гудит звон колокольный из этого города по всей земле русской, и несется он далеко-далеко по морям, горам и лесам…

– Чудной сон, – снова сказал Хвалибой.

– Вещий сон, – отозвался Холм.

Дня через три после прихода в Новгород Хвалибоя и Григория Ярослав с дружиной и с воинами отправился в поход, напутствуемый пожеланиями и благословениями. Ярослав с частью дружины и воинов сели в ладьи, остальные пошли на конях. До Смоленска было еще дня три конского хода, когда Ярослава повстречали киевские гонцы. Они привезли известие о том, что Болеслав покинул Киев.

Некоторые из бояр высказали при этом известии опасение: не обманывает ли Болеслав, не сговорился ли он со Святополком в том, чтобы выступить из Киева, скрыться в лесах и затем ударить с тыла. Гонцы, однако, уверяли, что между Святополком и Болеславом полный раздор и что киевлянам стали уж невтерпеж бесчинства и надругательства ляшские и латинские, почему Болеслав и должен был уйти из Киева. Они добавили, что Предславу, которую Болеслав хотел взять с собой в Польшу, удалось отбить недалеко от Киева, но что некоторых из взятых у Берестья в плен бояр Ярославовых Болеслав увез с собой в Польшу. Гонцы сообщили еще об уходе Анастаса вместе с Болеславом в Польшу и обо всех неистовствах Святополка и поляков, об убийстве Горисвета и старца Андрея и о других убийствах и разбойных делах.