Текст книги "Ярослав Мудрый"
Автор книги: Павел Загребельный
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
V
Поздней ночью вернулся Святополк из Киева в Вышгород. На княжьем дворе все уже спали, кроме нескольких холопов, ждавших возвращения князя. О княгине доложили князю, что она занемогла и легла опочивать.
Вышгородский княжеский терем был деревянный, но прочной и красивой постройки. Этот терем был выстроен святой Ольгой, часто проводившей в нем время: княгиня более других городов любила Вышгород. Двор Святополка многим отличался от дворов других князей: здесь на всем лежал польско-литовский отпечаток, слышалась ляшская речь.
В те далекие времена между русским и ляшским языком разница была небольшая, да и в обычаях русских и ляхов, этих двух столь родственных народов, различия большого не замечалось, но уже тогда обозначилась разница в характерах этих двух народов, долго потом боровшихся за главенство в славянском мире. Уже и тогда, хотя это было до формального разделения церквей (1054 г.), римское духовенство смотрело на папу не столько как на представителя духовной власти, сколько как на земного властелина и, утверждая веру по латинскому обряду, подчиняло народы светской власти папы, старалось в жизнь этих народов вносить римско-германские обычаи. Германский император, действовавший заодно с папой, выставлялся католическим духовенством как глава всех государей. Такие же мысли старался внушить Святополку епископ Рейнберн, приехавший вместе с женой его, дочерью польского короля Болеслава.
Лишь только Святополк вошел к себе в одрину, как к нему явился Рейнберн в сопровождении приехавшего вместе со Святополком из Киева патера Фридриха.
– Приветствую тебя, великий князь, – сказал Рейнберн, полный человек средних лет с гладко выбритым лицом и с лукавыми прищуренными глазами.
– Прошу благословения твоего, – ответил Святополк.
– Я от имени папы римского благословляю тебя. Всего два дня тому назад гонец привез мне из Кракова присланное из Рима письмо: в нем папа шлет тебе привет и выражает уверенность, что ты достигнешь того, чего достоин. Папа, как видишь, не ошибся! Ты уже великий князь! Благодари папу: он помог тебе мудрыми советами, он поддержит тебя и в дальнейшей борьбе с братьями, которые, конечно, будут стараться вырвать у тебя великокняжеский стол. О, этот новгородец Ярослав!
Положим, его же люди теперь против него, но во всяком случае бойся его! Итак, папа во многом помог тебе и еще поможет, когда это потребуется, но не забудь же своих обещаний папе. Теперь ты в долгу у него!
– Я помню, – ответил Святополк, и по лицу его промелькнуло едва заметное недовольство. – Я умею держать свое слово, и пусть папа не сомневается.
– Без папы, – продолжал между тем хитрый Рейнберн, – ты никогда не достиг бы великокняжеского стола, хотя он и принадлежит тебе по праву: ты знаешь, как относился к тебе отец твой, ты знаешь, что ваше духовенство против тебя… Кстати, что сказал тебе ваш митрополит?
Святополк передал Рейнберну разговор свой с митрополитом и Анастасом, сообщил, что они относятся вполне сочувственно к его исканиям великокняжеского стола.
– Знаю, – сказал Рейнберн, – но помни, князь, что и митрополит, и Анастас на твоей стороне, пока за тобой сила: они всегда будут на стороне того, в чьих руках власть. Пошатнется твое положение – и они отвернутся от тебя, да и то помни, что они греки, а русское духовенство не на твоей стороне: оно на стороне Ярослава. Ты видел Илариона?
– Нет, не видел, и, конечно, он не станет искать встречи со мной…
– Все-таки ты должен повидаться и с ним, и с Горисветом, и с Предславой. От них в Киеве все зло. Братья твои рассеяны по своим землям, с ними тебе легко будет справиться, но за Предславу, Горисвета и Илариона постоят киевляне. Помни это… Ну да потолкуем еще завтра: ты, я вижу, устал с дороги…
На следующий день утром в гриднице собрались Святополк, его жена Клотильда, Рейнберн и Фридрих. На губах у Клотильды, женщины высокого роста, с умным взглядом голубых глаз, змеилась презрительно-недовольная усмешка.
Святополк сидел понурив голову и пил пиво из большого ковша.
– Тут дело первой важности, а он не может обойтись без вина и пива. Чего ж ты молчишь?
– А вот почему, – ответил Святополк, ударяя кулаком о стол. – Мне порой кажется, что неладное мы задумали, что все наши планы разлетятся и что нам придется бежать отсюда, если, конечно, мы останемся живы…
– Его, старшего брата, лишают законного права, а меня и детей хотят лишить всего… Что ж я, польская княжна, для того шла за тебя замуж, чтобы быть под властью того или другого из братьев твоих? Не потому ли и выдал меня отец мой за тебя, что ты уверял, что будешь великим князем? Отец мой скоро будет уж не князем, а королем, а его дочь и внуки сидят на скудном уделе! Хорош муж!..
Святополк ничего не ответил на слова Клотильды. Он еще ниже опустил голову.
– Слаб ты духом, князь, – заговорил Рейнберн. – Клотильда – женщина, а мужественнее тебя, и мужественнее потому, что сильна ее вера в могущество папы и друга его императора Генриха Второго. На чьей стороне папа, тот и будет победителем, а кроме папы, за тебя и император, и тесть твой, князь польский, а народ всегда идет за победителем.
Тогда встал Святополк. На побледневшем лице его сменялись злоба и тяжелая грусть. Он заговорил взволнованно:
– В недостатке мужества меня еще никто не упрекал и, думаю, никогда не упрекнет. Много ли было людей мужественнее и отважнее деда моего Святослава, а, по голосу всех, я вышел в него… Отрок, турий рог вина, да скорей…
– Опять? – заметила Клотильда.
Святополк несколько раз прошелся по гриднице. Когда принесли вино, он выпил большой глоток и снова стал говорить:
– Да, в недостатке мужества не меня упрекать. Что ж! Посмотрим, посмотрим, одолеет ли меня хитрец новгородский, а что касается Станислава Смоленского, Святослава Древлянского, Бориса и Глеба…
– Первым делом, – перебил Рейнберн, – надо избавиться от двух последних.
– Ты знаешь, как поступили с братьями тесть твой Болеслав польский и Болеслав чешский… Конечно, – Вставила Клотильда, – и ты должен поступить так.
Святополк снова сел и задумался. Присутствовавшие следили за ним с беспокойством во взоре.
– Будь по-вашему, – заговорил он наконец. – Отроки, позвать сюда бояр Путяту и Горясера и боярцев Тольца, Еловита и Лешка.
– Привержены ли вы ко мне всем сердцем? – обратился к ним Святополк, когда они вошли в гридницу.
– Можем головы свои сложить за тебя, – ответили бояре.
– Ты, Путята, с Тольцем, Еловитом и Лешком иди на Альту к Борису, а ты, Горясер, взяв своих людей, держи путь на Муром к Глебу. Не говорите никому о том, что я приказываю вам сделать… Убейте братьев моих Бориса и Глеба…
Бояре и боярцы вздрогнули, но ни слова не проронили. Молча поклонились они и вышли из гридницы.
– Не медлите, – крикнул им вдогонку Святополк, – поезжайте сегодня же, – и, обращаясь затем к Рейнберну, жене и Фридриху, спросил: – Довольны ли теперь?
– Такого мужа я люблю, – ответила Клотильда. – Я, впрочем, и не сомневалась в тебе!
– Помни, что папа и тесть твой Болеслав поддержат тебя, – сказал Рейнберн, возводя очи к небу.
VI
На следующий день в Десятинной церкви состоялось отпевание и погребение тела почившего великого князя. Несколько дней спустя в великокняжеский терем переселились из Вышгорода жена Святополка Клотильда, епископ Рейнберн, патер Фридрих, все бояре Святополковы и челядь. Однако вскоре Клотильда с Рейнберном и ляшской челядью уехала в Краков к своему отцу Болеславу. Рейнберн и Фридрих решили, что за легко доставшийся Святополку на первых порах великокняжеский стол ему придется еще выдержать немалую борьбу, почему Клотильда находила небезопасным оставаться в Киеве.
С Клотильдой уезжал и Рейнберн, Фридрих же должен был остаться при Святополке для руководства им и сообщения в Краков о ходе дел, причем в случае надобности предполагалось выслать Святополку подмогу из Кракова.
Немного спустя после их отъезда к великому князю был позван Якша.
– Дивлюсь, – начал Святополк, – что нет еще вестей, особенно от Путяты. От Горясера, правда, пока еще и не может быть: до Глеба далеко. Но все-таки… Боюсь, как бы люди, которые любят этих князей, узнав об убийстве их, не восстали против меня…
– Так зачем же говорить людям, – ответил Якша, – что ты приказал убить их. Будем говорить, что мы не знаем, кто их убил, что ты за всех отвечать не можешь.
– Мне кажется, – как бы не расслышав слов Якши, заговорил Святополк, – мне кажется, что Бориса и Глеба можно было б оставить. Они не опасны…
Затем князь в раздумье проговорил:
– Опаснее Ярослав. Надо подумать о нем: он хитер… Что скажут Судислав Псковский, Брячислав Полоцкий, Станислав Смоленский и Святослав Древлянский? Мстислав опасен… Правда, он далеко; он на одном конце, а Ярослав на другом, и где он – никому точно не известно. Ему с Ярославом не перекликнуться. Станислав хворает, есть даже слух, что он умер. Судислав и Брячислав Ярослава не любят. Я уверен, что они не помогут ему. Мог бы пойти ему на помощь Святослав, да он не из смелых.
– Главное, – перебил Якша, – чтобы в Киеве не было козней против нас и чтобы киевская дружина, которая пошла с Борисом на печенегов, не восстала против тебя. А раз она останется без Бориса, то что же ей делать, как не примкнуть к тебе? Ты должен, конечно, осыпать ее милостями; нужно убедить ее, что если бы сюда пришел Ярослав, то привел бы своих бояр и дружинников, которым ей пришлось бы уступить первое место. Мне кажется, что этим путем мы можем привлечь ее на свою сторону. Вот только старый волк Горисвет дичится нас и вместе с Предславой и Иларионом мутит людей.
– Подожди, справлюсь я и с этим осиным гнездом – Берестовом. Пока же нельзя его трогать. Пускай говорят: вот, мол, как великодушен Святополк, коли даже своих явных врагов не трогает! Но придет время – и я рассчитаюсь с ними. А что касается отъезда жены моей Клотильды и Рейнберна, то это очень хорошо, что они уехали. Люди косо смотрят на Рейнберна и на ляшскую челядь, окружающую Клотильду. Как ты думаешь, Якша, не распустить ли слух, что я развожусь с Клотильдой?
– Нет, – ответил, подумав, Якша, – не нужно. Если бы этот слух дошел до твоего тестя, то у него явилось бы подозрение, что ты и впрямь хочешь отделаться от нее и от него, а ведь он тебе нужен: без борьбы с Ярославом дело не обойдется.
– Да, но ведь он может и не узнать.
– Слухом земля полнится, да и Фридрих тут при тебе Разве тебе не известно, что он все сообщает в Краков?
– Пожалуй… Да, Фридрих стоит над моей душой, но придет время, когда я и от него, и от Рейнберна, и от Болеслава избавлюсь! Но вот что, Якша– я слышал, что ты оттягал у кого-то огород.
– Это тебе, княже, вероятно, на меня Фридрих наклеветал. Он хочет оттолкнуть тебя от меня..
– Может быть… Впрочем, это твое личное дело Можешь делать что тебе угодно, но теперь, пока мы еще не укрепились, надо быть осторожными. Отдай этот огород, если даже он по справедливости и твой. Я не оставлю тебя без вознаграждения теперь же… Потом, когда мы укрепимся, бери все, у кого захочешь.
– Будь по-твоему, княже, – ответил Якша, – хоть огород и по справедливости мой, пусть возьмут его, но ты меня, скудного, не оставь без вознаграждения за это лишение…
VII
Был знойный июльский день. Краем дремучего бора медленно двигалась небольшая дружина; впереди ехали два всадника. Один из них, широкоплечий рыжий детина с квадратным загорелым лицом и короткой бородой, обтер красным платком сильно вспотевшее от страшного зноя лицо и обратился к своему товарищу, худощавому всаднику;
– Да, Еловит, скоро наше дело покончится. Получим мы награду от великого князя и погуляем с тобой знатно. Давно уже жаждет душа моя настоящего веселья.
– И я рад погулять, Путята, – отвечал сухощавый с заметной грустью, – да работа мне в этот раз не по сердцу. И сам не разберу, что со мной; Бориса ли мне вдруг жаль стало, Святополку ли служить не по сердцу, просто ли неможется мне… Никакая работа меня не занимает… Хоть и стыдно признаться, но уж открою тебе душу по-товарищески. Не первое это будет наше с тобой общее дело, а в первый раз смущается душа моя. И все мне на ум приходят речи попа Еремея о грехе, да о душе, да о будущей муке разбойников…
Путята захохотал.
– Знал бы князь, какие у тебя мысли, не выбрал бы себе в слуги для такого важного дела эдакую бабу слюнявую. Не наказание Божие ждет нас, а награда великого князя. А Борис ли, Ярослав подвернутся под руку – не все ли равно? Придет очередь Святополка – и его в землю отправим и плакать и вздыхать не будем. Одначе, – добавил он после минуты молчания, – пора нам поспешать, как бы кто не упредил нас.
– И мне, брат Путята, подозрительны показались те два молодца, что повстречались на рассвете, хотя они и показывали грамоту, будто от князя Святополка. Да куда бы он посылал их по нашему пути?
– Да, жаль, что пропустили мы их, – нахмурясь, промолвил Путята. – Надо поспешать.
Передовые всадники пришпорили коней; за ними неслась дружина с Тольцем и Лешком. Солнце садилось. Огромный красный шар близился к горизонту; через несколько минут он должен был скрыться за синей полосой леса, а с другой стороны уже виднелся бледный серп восходящего месяца. До цели Путяты и его товарищей оставалось часа два езды. Они ехали рысью…
На высоком берегу реки Альты шумела и волновалась княжеская дружина. Люди разбирали шатры, складывали походное имущество на возы, седлали коней. Дружина готовилась к спешному отъезду. Лишь несколько шатров оставались нетронутыми. У одного из них на небольшой полянке стоял высокий красивый юноша. Глаза его грустно смотрели на шумную толпу, окружавшую его. Из толпы вышел высокий старик в богатой боярской одежде.
– Выслушай, княже, последнюю нашу речь, – проговорил он. – Не видишь ли ты перста Божия в том, что мы вовремя предуведомлены о грозящей тебе опасности, хотя гонцам сестры твоей и сыну старца Андрея трудно было опередить посланных Святополком? Ты был любимым сыном Владимира, великого князя нашего, и тебе, надежде и любимцу народа, сулил он передать престол свой. Помни это. Справиться с посланными Святополка – пустая задача. Скажи слово – и от всей их дружины следа не останется. Надо будет – все мы ляжем на этом поле, а тебя сохраним для Руси…
– Благодарствую, бояре и ратники, за любовь и верность вашу, – отвечал Борис. – Но не для борьбы со своими братьями, не для пролития родной крови был я главою вашей дружины. Шел я с радостью на печенегов и для защиты родного края от басурман не жалел ничьей жизни… Теперь же дело другое. Не могу я идти с мечом против брата. Да будет воля Господня! Идите, друзья мои! Я остаюсь – и да исполнится судьба моя!..
Толпа бояр опять зашумела, заволновалась. Слышны были разные крики: одни не хотели покидать Бориса, другие говорили, что позорно сдаваться Свягополковым слугам; были и такие, что вслух возмущались слабостью Бориса, находя его речи подобающими монаху, но не витязю.
Тем временем слуги спешно собрали походное добро боярское, и после трогательного, грустного прощания почти вся дружина двинулась на север…
Остался Борис с несколькими преданнейшими отроками. Ночь надвигалась. Одна за другой на темно-синем небе загорались бледным светом звезды. Было тихо. Непонятная грусть чувствовалась в природе, и такая же грусть легла на сердца преданных отроков. Они понимали, что эта ночь будет последнею в жизни их любимого князя и, возможно, в их собственной.
Тихо сидели они у шатров, прислушиваясь к каким-то звукам, похожим не то на конский топот, не то на шум деревьев. Разговоров не было слышно, хотя никто не спал. Всякому в эти минуты вспоминалось самое дорогое в его жизни: кто вспоминал родных, кто невесту, кто друзей и стольный Киев. Князь Борис один не думал о прошлом: он молился, молился за душу горячо любимого отца, молился о ниспослании себе силы и твердости для перенесения без ропота всего предназначенного ему волей Господней…
Вдруг молитва его была прервана. Он услышал тихий стон, легкий звук оружия, осторожный шепот. Несомненно, кто-то прибыл к шатрам Борисовым. Прибывшие могли быть только слугами Святополковыми. Молодой князь это знал, но не испугался. Он продолжал молиться громко, прося у Господа награды небесной для своих верных отроков. В это время у входа в его шатер показались две тени. Вот протянулась рука, чтобы отдернуть полог шатра, но другая тень схватила протянутую руку.
– Путята! – прошептал чей-то испуганный, взволнованный голос. – Путята, остановись, послушай, за кого он молится!
– Помилуй, Господи, и сжалься над омраченной душою брата моего Святополка, – явственно доносилось из шатра, – и над душами рабов его. Прости им, Господи, и пошли им в земной жизни искупить грехи их; не ввергни их в вечную геенну огненную!
– Нет, Путята, я не могу, – прошептал опять взволнованный голос у входа в палатку, и обе тени тихо отошли и сели недалеко от Борисова шатра у ствола развесистой старой березы. Полный месяц стоял посреди неба и серебрил белый ствол березы и ее шелестящие мелкие листочки, серебрил он и кинжал, который показывался часто в руке одного из сидящих под березой людей.
Месяц своим кротким светом, казалось, хотел влить в душу этих людей мир и тишину; из шатра доносилось пение псалма Давида. И голос поющего был так трогателен, что даже сердца этих двух людей на время смягчились. Время шло, убийцы сидели и не двигались.
Но вот пение смолкло, огонь в шатре погас, месяц в это же время зашел за тучу. Воцарился мрак и завладел своими слугами. Убийцы бросились к шатру. Откинув его полог, они прямо устремились к постели князя. Путята занес кинжал, но вдруг между лежащим князем и Путятою появился другой человек. Кинжал попал прямо в его грудь, и защитник Бориса упал у его ложа.
– Георгий, это ты, верный друг мой? – воскликнул Борис и тотчас же упал от другого удара кинжала.
Убийцы зажгли огонь. Дрожащее пламя осветило два трупа. На полу лежал молодой черноволосый воин, преданнейший отрок Бориса Георгий Угрин, а на постели навзничь – сам князь.
– Ты прав, Еловит, – проговорил Путята. – Незадача нам с этим делом. Уж моя ли рука не верна? С самого раннего детства меня всегда хвалили за меткость руки; никто лучше меня не убивал кур, поросят, а потом телят и коров. Когда дошло время до людишек, то и они после первого моего удара дух испускали. А тут посмотри: ведь князь-то жив.
– И впрямь жив, – боязливо и вместе радостно ответил Еловит. – Знаешь, Путята, не добивай его. Отвезем его к великому князю, пусть уж он сам рассудит; может, еще и смягчится его сердце и не захочет он брать Каинова греха на душу.
– Ну что ж, завернем его во что-нибудь, да и в обратный путь к Святополку.
Еловит стал торопливо искать, во что бы завернуть князя. Одеяло было все залито кровью. Еловит оторвал часть холста, из которого сделан был шатер, и бережно завернул Бориса. Путята между тем обшаривал шатер, все найденные драгоценные вещи прятал в карман. Уходя, он заметил на темной шее убитого отрока что-то блестящее.
– Золотая гривна, – пробормотал он, – вот бы и забыл. – Он дернул за кожаный ремень, в который была продета гривна, но ремень не рвался и через голову не снимался. Сильным взмахом кинжала отделил Путята голову от туловища, и гривна с ремешком остались у него в руках. – Ну, мое дело покончено, – вытирая забрызганные кровью руки и лицо, сказал Путята, – теперь едем.
Едва живого князя вынесли из шатра, и Путята с товарищами тронулись в спешный обратный путь. Всю дорогу Еловит заботливо оберегал раненого, но старания его оказались напрасны: Святополк, узнав о том, что брат его еще жив, немедленно приказал своим воинам добить его, что и было исполнено. Убив Бориса, Святополк приказал убить еще нескольких верных его отроков. Из их числа Моисею Угрину благодаря ночной тьме удалось счастливо избегнуть смерти.
VIII
Было раннее утро последнего июльского дня. Туман еще висел над рекою Волховом, хотя солнце уже золотило верхушки новгородских церквей. В это время к красивому боярскому деревянному терему, стоявшему почти на самом берегу речки, подошел крепкий и рослый старик с гуслями за плечами, с сумой на боку и длинным посохом. Собаки подняли лай, но старик ласково заговорил с ними, и собаки, завиляв хвостами, утихли.
К старику подошел один из холопов.
– А, это ты, Григорий, – проговорил он. – Откуда так рано?
– Далече был, издалека иду, принес вести важные, – ответил гусляр. – А боярин спит еще?
– Боярин спит, боярыня тоже, а боярышни только что вышли птицу кормить.
– Так веди меня к ним.
Боярышни с радостью бросились к Григорию.
– Здравствуй, старик… Здравствуй, Григорий!
– Здравствуйте, боярышни. Родители еще почивают?
– Почивают. Ты, пока они почивают, сыграл бы нам на гуслях да спел.
– Теперь не до игры и не до песен. Сходил бы кто в хоромы да приказал поскорей доложить боярину о моем приходе; может, он уж проснулся… Больно уж весть принес важную…
Одна из сестер пошла в терем, а остальные стали спрашивать старика, какую такую важную весть он принес.
– Великий князь Владимир Красное Солнышко преставился, – отвечал он, – и сидит теперь в Киеве на великом столе Святополк…
Вскоре в одном из оконцев терема показалась голова боярина Скалы, того самого, которого Ярослав посылал в Киев к отцу с поздравлениями на светлый праздник.
– Старче Григорий, добро пожаловать! – крикнул он приветливым голосом.
Войдя в хоромы и поздоровавшись с боярином и боярыней, Григорий сказал им:
– Ведомо ли вам, что закатилось солнце красное земли русской, что не стало великого князя Владимира свет Святославича?
– С нами Бог! – ответили испуганно враз боярин с боярыней.
– Да верно ли ты говоришь? – продолжал Скала. – Были ведь вести у нашего князя Ярослава от княжны.
Предславы, да и у меня от Илариона, что здоровье великого князя поправляется…
– Поправлялось, это правда, – ответил Григорий, – но потом сразу великий князь занемог, и утром 15 июля Господь Бог призвал его к себе. Вам, боярин и боярыня, ведом, конечно, старец Андрей-гусельщик, которого народ зовет вещим.
– Конечно, – ответил боярин.
– Человек верный, – продолжал Григорий, – от него-то я и получил весть… Да, вероятно, сейчас прискачут в Новгород гонцы от Предславы, – добавил он.
– И откуда ты все это знаешь, умный человек? – удивилась боярыня.
– Был я в Смоленске, а старец Андрей, как всегда, в Берестове, где мудрая княгиня Ольга велела построить для него избу, в которой он и живет с тех пор. Старец Андрей знал, что я в Смоленске, потому что мы, старцы-гусельщики и бандуристы, все знаем друг про друга. Так вот, как только стало ему известно, что великий князь преставился, он тотчас же послал ко мне на добрых конях своего младшего сына Егория. Тот, прибыв в Смоленск, рассказал мне обо всем, добавив, что к князю Ярославу будут гонцы от княжны Предславы, но и мне посоветовал от имени старца Андрея ехать в Новгород. Кому быть на великокняжеском столе в Киеве? Не Святополку же, предавшемуся ляхам и латинству! Борис и Глеб – не от мира сего. Им не совладать с хищным зверем Святополком. Так кому же постоять за людей, за землю русскую, как не Ярославу?!
– И я так думаю, – ответил Скала. – Кроме Ярослава некому. Но у нас тут, в Новгороде, время трудное. Да что долго говорить, поедем лучше к князю…
– Да верно ли ты говоришь, старик? – спросил князь, когда Григорий сказал ему о кончине великого князя.
– Как перед Богом. Да скоро, верно, и гонцы от Предславы будут у тебя, если только их не задержал в пути Святополк.
Ярослав поник головой, на глазах его появились слезы, а на его оливковом лице, обрамленном черной как смоль небольшой бородой, отразилась глубокая дума.
– Со святыми упокой душу великого и праведного отца моего! – осеняя себя крестным знамением, в тихой задумчивости проговорил он. – Виноват я перед ним, огорчал я его, хоть и помимо своей воли. Говорят, что по гордыне я хотел отложиться с новгородской землей, но видит Бог, я хотел лишь отстоять землю новгородскую, независимость ее, опасаясь Святополка. И вот он на киевском великокняжеском столе! Он сгубит землю святорусскую, предаст веру греческую!
Ярослав приказал позвать на совет бояр Будая и Луку, которые вместе со Скалой были его ближайшими советниками, затем двух своих любимейших чернецов, своего духовника отца Гавриила и двух городских старцев, Ивана и Ходко.
Положение Ярослава было весьма затруднительным. Он знал об отношении к себе Святополка, считал его опасным врагом, знал, что без борьбы со Святополком не обойдется, а у Святополка была сила немалая: за ним стоял его тесть, князь ляшский Болеслав. К тому же у Ярослава в это время обострились отношения с новгородцами. Дело в том, что когда Владимир собирался было идти походом на Новгород, чтоб наказать Ярослава за его желание отложиться, Ярослав призвал варяжскую дружину, которой не распускал и помирившись с отцом, уже тогда предвиделась возможность скорой кончины отца и борьбы со Святополком.
Между варягами и новгородцами пошли ссоры и столкновения, закончившиеся тем, что в конце концов новгородцы перебили горсть варягов. Рассерженный Ярослав строго наказал за это виновных…
Долго советовался Ярослав со своими приближенными Еще не закончилось совещание, как приехали гонцы от Предславы, подтвердившие весть, привезенную Григорием. Ярослав решил пока не объявлять обо всем этом людям новгородским, но скоро по городу пошли слухи о кончине праведного великого князя Владимира Красное Солнышко. Неделю спустя Ярослав собрал новгородцев на вече и сказал:
– Ах, любезная моя дружина, что я свершил! Нынче было бы можно, золотом бы окупил!..
Новгородцы молчали. Ярослав, взволнованный, продолжал:
– Отец мой умер, а Святополк под Киевом. Помогите мне!
– Хотя, князь, братья наши и перебиты, однако поможем тебе бороться, – отвечали тронутые новгородцы.
Вернувшись с веча, Ярослав застал у себя гонцов от князя Глеба. Младший брат сообщал ему, что получил известие от верного человека о кончине отца, а от Святополка сообщение, что отец опасно болен и зовет его, Глеба, в Киев, куда, как писал Глеб, он и отправляется, чтобы поклониться праху почившего. Ярослав сейчас же распорядился послать к Глебу гонцов. Им было приказано догнать Глеба по дороге к Киеву и известить его о грозящей опасности. Ярослав писал Глебу, что Святополк, замышляя, очевидно, что-то недоброе, хочет завлечь его в Киев, и советовал ему одному не ходить в Киев, а подождать его, Ярослава. Гонцы новгородские встретили по дороге гонцов Предславы, которые везли Ярославу весть об убиении Святополком Бориса. Под Смоленском они наконец догнали и Глеба. Глеб огорчился известием о кончине брата. Под влиянием этого известия и письма Ярослава он в нерешительности остановился под Смоленском. Это было в начале августа.
После жаркого дня настал тихий теплый вечер. На крутом берегу Днепра несколько воинов, сидя и лежа, окружали костер, на котором варился ужин.
– Вот, друзья, – говорил высокий светло-русый юноша, – и не видать нам Киева, куда так стремился наш князь, да и моя душа, правду сказать, давно рвалась. Стосковался я по родным. А теперь денек-другой отдохнем тут да назад в Муром, а то, пожалуй, к князю Ярославу поедем. Вместе братьям легче будет защищаться от козней злодея Святополка.
– Грустно смотреть на кроткого князя нашего, – заговорил другой, смуглый, черноглазый и черноволосый витязь. – Уж как он тоскует по отцу и брату! Целый день сегодня провел в посте и молитве, и теперь вот недавно, когда я проходил мимо его шатра, слышны были его печальные воздыхания. Жаль князя, а мне вот при чужом горе радость. Счастлив я, что могу навестить своих в Смоленске. Уж два года, как я тут не был. За это время сестра моя младшая, самая моя любимая, выросла, невестой стала и красавицей, только грустна она что-то. Не успел я с ней поговорить без родителей. Должно быть, на душе какое-нибудь горе девичье.
– Возьми меня завтра с собой, Андрей, как поедешь в Смоленск, – отозвался третий отрок, – хочу и я посмотреть ваш город.
– Едем, Игорь, – радостно согласился Андрей. – Мне кажется, нигде нет города лучше нашего. Посмотри. Видишь, внизу? Днепр течет черный да грозный. Как сталь кинжала, сверкает его исчерна-серебряная волна. Наверху по горам хоромы боярские с узорчатыми теремами, башенками, сады вокруг темные из лип душистых да берез старых, мхом покрытых. Сколько соловьев в этих садах тенистых, сколько боярышень-красавиц в узорчатых теремах! Поедем, поедем завтра, я тебе покажу и Смоленск, и сестру свою, и других боярышень…
Вдруг один из молодых воинов приложил ухо к земле и тревожно воскликнул:
– Слышен топот, и близко… Много коней едет!
– Уж не от Ярослава ли помощь к нам поспешает? – радостно воскликнули многие.
– А мое сердце, – печально сказал Андрей, – другое чует: не Ярославова то дружина, а Святополкова. Не помощь и радость она нам везет, а горе и смерть.
Топот был слышен совершенно явственно.
– Надо пойти известить князя, – сказал один из воинов.
– Не тревожь его напрасно, прежде узнаем, от кого идет рать, – остановил другой.
Вот из-за холма по берегу Днепра на ярко-розовом фоне вечернего неба стали ясно вырисовываться фигуры всадников с копьями и луками. Всех их было человек двести.
Сердца Глебовых отроков замерли.
Ярослав или Святополк посылал им эту дружину? Вот передовой всадник подъехал к сидящим у костра и ласково проговорил:
– Здорово, отроки, а где князь ваш Глеб? Нам надобно видеть его по спешному делу.
– Князя теперь тревожить нельзя, – хмуро ответил Андрей. – Подождите до утра.
– Мы посланные великого князя, и нам нужно видеть князя сейчас! – властно крикнул вновь прибывший.
– Великого князя? – глухо повторил Андрей. – Я это чувствовал.
Потом, обратившись к приезжим, он радостно воскликнул:
– Вы бы так сразу и сказали, что вы послы великокняжеские. Мы сейчас проведем вас к князю. Игорь, Всеволод, Семен! Вот проводите гостей дорогих да прежде угостите их чарой доброго вина. С дороги никогда не помешает чарочка.
Один из отроков побежал в ближайший шатер за вином. Другие обступили приезжих и стали их расспрашивать, утомила ли их дорога, о князе, о Киеве. Пока они разговаривали, Андрей незаметно скрылся и побежал к князю Глебу.
– Князь, спасайся, беги! Бежим скорее! – еле переводя дух, проговорил он – Пришли убийцы Святополковы.
– Куда бежать? – грустно ответил Глеб. – И зачем бежать! Отец мой умер, любимый брат убит. Если бежать, то к ним, а в этом бегстве поможешь мне не ты, а слуги Святополковы.
– Князь, ты удручен горем, но не нужно ему поддаваться. Времени терять нельзя, бежим скорее! Я проведу тебя лесною дорогою и укрою в доме своих родных в Смоленске. Они не выдадут тебя.
