Текст книги "Через лабиринт. Два дня в Дагезане"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

V

Свободными вечерами Мазин любил бродить по городу. Был у него и любимый маршрут. Через шумный; в разноцветных неоновых бликах центр, где люди всегда спешат – кто на встречу со счастьем, а больше на очередной сеанс в кино, он спускался к набережной и шел вдоль реки, мимо остановившихся отдохнуть у стенки теплоходов, слушал, как где-нибудь в тесной рубке вахтенный крутит со скуки старые пластинки, смотрел, как светятся из глубины отражения звезд и огней на мачтах, дышал сырым, набегающим со стороны моря воздухом и у железнодорожного моста поднимался снова наверх, проходил тихими старыми улочками, где под акациями, на самодельных скамеечках, судачили уставшие за день женщины. А потом перед ним вырастало большое, построенное почти сто лет назад здание вокзала, и он опять попадал в мир суеты, шума, мчащихся машин, кафетериев с прозрачными стеклянными стенками, где пили вино, смеялись и не обращали внимания на человека, который шел неторопливым шагом, держа руки в карманах плаща.

Маршрут этот был любимым, потому что Мазин знал здесь каждое здание и ничто не отвлекало его, не мешало думать. Такая уж у него была работа, и он никогда не жалел, что выбрал ее. В свое время ему предлагали и аспирантуру, и другие более спокойные и лучше оплачиваемые места. Он отказывался, хотя друзья сочувствовали и посмеивались над «увлечением детективщиной». Его считали чудаком, но все это было в прошлом. Друзья разбрелись по свету. Мазина давно уже не числили в молодых, никто больше над ним не смеялся, потому что никто не смеется над человеком, выбравшим трудную и нужную профессию на всю жизнь и оказавшимся, как говорится, на своем месте.

И сам Мазин хорошо знал, что он «человек на месте», как знали это и те, кто руководил им, и те, кем руководил он. Знал и от этого чувствовал ту необходимую уверенность в себе, без которой немыслимо любое большое дело. Он умел не обольщаться легкими удачами и не падать духом, когда, казалось, заходил в тупик. Мазин всегда ощущал превосходство над своим противником, потому что человек, у которого чиста совесть, сильнее в поединке с тем, кто вынужден запутывать следы, преследуемый страхом. Он не может не сделать той единственной ошибки, без которой не обходится ни одно преступление. И каким бы сложным ни казалось ему дело об убийстве Укладникова – а Мазин полагал, что оно принесет еще много неожиданностей, – он не сомневался, что нужная нитка в конце концов попадет ему в руки и он выберется по ней из лабиринта. Правда, кого он встретит на выходе, Мазин еще не знал, потому что даже то «фантастическое» предположение, о котором он не стал говорить Козельскому, пришлось оставить после находки чемодана.

Об этой находке думал Мазин и в тот вечер, когда изменил проторенному маршруту. Изменил не намеренно. Он почти с удивлением обнаружил, что идет не по набережной, а в сторону Магистральной, где жил Укладников. Свернул, сам того не заметив, потому что делать там, в квартире, Мазину было нечего. Но, свернув, он подумал, что место событий может натолкнуть на какие-то дополнительные мысли, и не стал исправлять ошибку, а пошел дальше, повинуясь подсознательно принятому решению.

Новый район начинался сразу, без подготовки. По одну сторону улицы, бывшей еще недавно последней в городе, тянулись маленькие, построенные три – четыре десятка лет назад домики с садиками и покосившимися заборами, а напротив уже выросли первые постройки опытного микрорайона, опоясанные гирляндами светящихся окон. Мазин прошел через два двора, чтобы сократить путь, и вышел на Магистральную. За последнее время он бывал здесь не раз и легко узнал окна на первом этаже, на углу. Три окна выходили на улицу, а два – в проход между домами.

Окна светились обычным желтоватым светом, как и десятки других выше и рядом, но Мазин ощутил тревогу и замедлил шаг: свет горел не в той комнате, где жил Семенистый, а в другой, центральной, где нашли тайник. Впрочем, она не была опечатана. И к окну Мазин подошел не для того, чтобы подсмотреть, а потому, что дорожка асфальта вплотную прижималась к стене. На окне не было штор, и все, что происходило в комнате, было видно каждому прохожему. Но прохожих не могло заинтересовать то, что увидел Мазин. А он увидел такое, что заставило его быстро шагнуть в сторону, хотя находившийся в комнате человек и не мог его заметить, даже если б он смотрел в окно. Но тот и не думал этого делать. Нагнувшись и открыв застекленные дверцы, он внимательно рассматривал шкаф с двойным дном. И даже не шкаф, а именно дно.

Почувствовал ли человек в комнате взгляд Мазина или просто уже выяснил все, что ему требовалось, но он резким движением распрямил крупное тело и зашагал к двери. И тут же Мазин принял решение. Он быстро обошел дом и вошел в подъезд.

Открыли ему сразу, не спрашивая, кто пришел. Перед Мазиным стоял незнакомый человек с широким лицом и густой черной бородой. Он смотрел на Мазина довольно хмуро.

– Если не ошибаюсь, товарищ Кравчук?

– Не ошибаетесь.

И продолжал стоять, загородив дверь своим массивным туловищем.

– Разрешите войти. Я не хотел бы представляться через порог.

Кравчук сдвинулся с места:

– А-а… Вы оттуда?

– Оттуда.

– Тогда прошу на кухню. Приехал час назад. Еще по успел разобраться.

В кухне на полу лежал расстегнутый чемодан на «молнии», а на столе стояла бутылка портвейна и банка рыбных консервов.

– Даже не поужинал… Составите компанию?

– Спасибо. Я посижу немного. А вы ешьте. Вы получили телеграмму?

– Да. На работу пришла. Неожиданно и непонятно. Что тут произошло? Все правда?

– Правда.

Кравчук кашлянул сердито:

– Черт! Какая сволочь могла?

– Пока не нашли. Вы приехали один?

– Понимаете, получилось как обухом по голове. Растерялся просто. И ничего не сказал. Жалко Светлану. Отец ведь. Объяснить ничего не мог. Решил один поехать, узнать толком. Потом ее подготовить.

– Что ж, может быть, это и верно. Дочери тяжелее, чем зятю.

– Почему его убили?

– Возможно, ограбление.

– Ограбление? Что у него грабить?

– Иногда из-за десятки убивают.

– Мерзавцы. У старика и жизнь не сложилась, да такая смерть…

– Что вы имеете в виду? Почему не сложилась?

– Просидел десять лет.

– Когда?

– После войны.

– За что?

Кравчук махнул тяжелой рукой:

– Целая история. Светлана сама не знала.

Мазин посмотрел внимательно:

– Расскажите, пожалуйста…

– Нечего рассказывать. Все просто. Старик бросил их с матерью перед войной. Потом его забрали в армию. Когда Гитлер напал. С тех пор ничего не знали. Пятнадцать лет. Вдруг в пятьдесят седьмом письмо. Дескать, так и так. Пострадал, потому что был в плену. Освобожден, живу в Сибири, нуждаюсь. Помоги, дочка. Как не помочь? Пригласили к нам. Мать-то умерла уже. Но не приехал. Писал, не хочу мешать молодой жизни, вину чувствую. Посылали ему деньги, вещи теплые, варенья, печенья разные. Когда дали квартиру и уезжать сразу пришлось, говорю Светлане: давай отца выпишем. Не век же одному жить. Приехал, познакомились и простились. Видел я его раз или два всего.

То, что говорил Кравчук, было интересно и наверняка важно для Мазина, но еще более интересен был он сам, заполнявший почти всю кухню громоздким телом, большими руками и бородой, засыпанной хлебными крошками. Тяжелый, бугристый лоб Кравчука нависал над неожиданно светлыми серыми глазами, которые смотрели на Мазина непрерывно, куда бы ни поворачивался их хозяин, и почти не моргали. Вообще, голова его казалась грубо скроенной из разных кусков. Из-под бороды виднелись крепкие красные щеки, привыкшие к непогоде, а лоб был бледным, с четко прорезавшимися морщинками и совсем интеллигентскими залысинами.

Упорный взгляд малоподвижных глаз мешал Мазину рассмотреть всего Кравчука, не давал возможности оторваться от его лица, и Мазин подумал сначала, что геолог пытается сбить, смешать его мысли, но потом понял, что это просто такая манера, как и речь Кравчука, его короткие, рубленые фразы. И все-таки иногда Мазину становилось не по себе – когда Кравчук вдруг совсем останавливал свой взгляд, и начинало казаться, будто смотрит он уже не на Мазина, а мимо него или даже сквозь него, на стену за спиной.

– Значит, и Светлана Ивановна мало знала отца?

– Мало. Наверняка мало. Но дочь, однако. Чти родителя.

– А знаете ли вы что-нибудь о близких ему людях? С кем он дружил, встречался, переписывался?

Кравчук дернул бородой:

– Переписывался? Не знаю. Нет. – И налил вина в простой граненый стакан.

Вино Кравчук пил, как воду. Запил рыбу – и все. Не морщась и не крякая. Запил и, перевернув стакан, накрыл им пустую бутылку.

– Ну, а квартирантов вы тоже не знаете?

– Одного знаю. Стояновского. Я прописал его. Перед отъездом. Вместе были в партии. Заболел парень. Легкие слабые. На Север нельзя. Остался здесь. Работал.

Вообще-то Мазин не был сторонником «ошеломляющих» приемов, но ему захотелось встряхнуть массивного геолога.

– У нас есть основания подозревать Стояновского в убийстве вашего тестя.

Наконец-то пригодился Мазину этот прямой, немножко жутковатый взгляд Кравчука. Его не пришлось ловить. Кравчук не спрятал глаза. Он только заморгал.

– Борис? Ерунда.

– Почему?

– У нас собака была. В тайге. Ощенилась. Говорю: «Борька, утопи щенят». – «Жалко». Так и не стал. А вы говорите, убил. Ерунда!

Мазин мог бы рассказать об убийце, который держал дома ежика и поил его молоком, но он не стал рассказывать. Он думал, почему Кравчук категорически отмел Стояновского: в самом ли деле не знает он ничего о Дубининой или просто не хочет о ней говорить. И вообще многие «почему» связывались у Мазина с зятем Укладникова.

– Убивают не только жестокие люди. Все дело в мотивах преступления, в обстоятельствах. Кстати, Стояновский – человек вспыльчивый…

– Все уже знаете?

– К сожалению, не все. Но есть серьезные улики.

– Арестован?

– Пока нет.

– Правильно. Ошибетесь.

– Он не арестован потому, что скрылся.

Геолог прореагировал неопределенно – то ли обрадовался, то ли изобразил удивление.

– Куда ему скрываться? Ерунда! Не верю. Какие улики?

Мазин решил рискнуть.

– Мы нашли его окровавленную рубашку.

– Борькину?

– Да, Стояновского.

– При чем тут тесть? Не понимаю.

– Рубашка была выброшена. От нее пытались избавиться.

Кравчук почесал бороду:

– Мир приключений.

– А вы отрицаете приключения? – Мазин попробовал разрядить обстановку.

– Почему? На меня медведь нападал.

– Вот видите. И что от него осталось?

Кравчук чуть хохотнул:

– Хотите, шкуру подарю?

– Спасибо. Не нужно. Я люблю зверье. На охоте в воздух палю.

– Водку пить ходите?

Мазин принял мяч:

– На этот вопрос имею право не отвечать.

– По закону?

– По закону.

– А по-человечески?

– Это насчет водки?

– Нет. Про Борьку я.

– Про него скажите лучше вы.

Кравчук опять взялся за бороду.

– Бедолага. В детдоме рос. Нервный, правда. Но не он убил.

О детском доме Мазин не знал.

– Почему Стояновский попал в детский дом?

– Сирота. А может, и нет. Потерялся во время войны.

– Пытался отыскать родителей?

– Еще бы. Не нашел.

Что ж, кое-что удалось узнать и о Стояновском. Важны ли эти сведения – покажет будущее, а пока Мазина заинтересовал сам Кравчук.

– Все это может иметь значение, – сказал он. – Зайдите завтра, пожалуйста, к нам в Управление. Нужно записать ваши показания. Вы, кстати, надолго в город?

– Думали провести отпуск со Светланой. Квартиру привести в божеский вид. Но теперь лучше повременить. Дня через два поеду в Тригорск. И она следом. Там отдохнем.

«Тригорск? Дубинина?.. Или это случайное совпадение?»

– Есть где остановиться?

– Дикарями. Снимем комнату.

Мазин поднялся: «Для начала, пожалуй, хватит».

– Но к нам зайдите обязательно. Квартиру оставите на Семенистого?

– Не видал его еще. Посмотреть нужно.

– Не видели?

– Нет. Приехал – его нет.

«Вот он – второй ключ». Мазин с трудом сохранил невозмутимость.

– Разве Семенистый оставляет ключ у соседей?

– Нет. Свой у меня. Замок-то сам делал. Слесарничаю на досуге.

Мазин не стал расспрашивать о ключе. Ему сегодня и так повезло больше, чем можно было ожидать. Но оставался вопрос, который нужно было выяснить хотя бы отчасти.

– Почему вы задержались? Ведь телеграмму мы послали немедленно, как только обнаружили исчезновение вашего тестя.

– В Москве был. На конференции.

Это Мазин знал. На первую телеграмму ему ответили: «Кравчук действительно работает в Заозерном, но в настоящее время находится в Москве, на конференции геологов».

Потом сообщили: «Кравчук вернулся из Москвы пятнадцатого апреля. В командировочном удостоверении дата выезда из Москвы – четырнадцатого апреля».

Тогда Мазин запросил Москву…

– Ну ладно, Константин Акимович, простите, что нагрянул неожиданно. Это, между прочим, случайно получилось. Но удачно. Надеюсь, вы поможете прояснить нам кое-какие детали.

– Боюсь, что бесполезен. Ничего не знаю.

– Почему же? В отношении Стояновского вы проявили большую уверенность.

– С Борисом напутали. Ищите настоящего.

– Бывает, и мы ошибаемся. Спокойной ночи. До завтра.

– До завтра.

Перед тем как выйти, Мазин посмотрел в окно. Нет, Кравчук не мог видеть его из освещенной комнаты. И не мог он знать, что на запрос Мазина из Москвы ответили: «Установлено, что Кравчук отметил командировочное удостоверение четырнадцатым апреля, за два дня до окончания конференции, но четырнадцатого на конференции не присутствовал и в гостинице не ночевал».

VI

«Разыскивать женщину» Козельскому не пришлось. Букет белых цветов оказался последней его удачей. Ничего больше о Стояновском узнать не удавалось. Зачем остановился он в Береговом? Кому предназначался букет? Действовал Стояновский по заранее продуманному плану или под влиянием обстоятельств? Заезжал ли в Береговое после убийства? Все эти вопросы оставались пока без ответа. Так хорошо тянувшаяся цепочка фактов прервалась. Опыта у лейтенанта было поменьше, чем у Мазина, и он нервничал. Звонок начальника застал его в номере гостиницы.

– Вадим, это вы? – услыхал он в трубке голос Мазина.

– Я, Игорь Николаевич, слушаю вас…

– Удачно я вас разыскал. Как успехи?

– Неважные.

Козельский уже забыл, что собирался хвастаться.

– Ничего. Вместе разберемся. Выезжайте немедленно.

– Слушаюсь.

Вадим опустил трубку и достал из кармана пачку сигарет. Курил он редко, а при Мазине – никогда, но сейчас ему захотелось глотнуть дыму. С одной стороны, вызов открывал выход из тупика, в котором оказался лейтенант. Но в то же время по тону Мазина Вадим понял, что выяснилось нечто неожиданное и его работа в Береговом приобрела, видимо, второстепенное значение.

Последнее предположение было не совсем верным. Вешая трубку, Мазин думал: «После этой телеграммы поиски в Береговом или ничего не значат, и тогда Козельский нужнее здесь, на месте, или они приобретают решающий характер, и тогда мне следует взять их на себя».

Этого Козельский не знал, но, будучи человеком строго дисциплинированным, он выделил из всего разговора слово «немедленно» и потому не стал дожидаться ни поезда, ни автобуса, а выехал на такси и через два с половиной часа уже входил в кабинет Мазина.

Увидев его, Мазин невольно посмотрел на часы, но ничего не сказал, даже не похвалил за оперативность, и Козельский окончательно убедился, что обстановка усложнилась, потому что именно в такие моменты Мазин бывал скуп на похвалу: в сложной обстановке все, что лучше служит делу, является нормой, считал он.

– Садитесь и рассказывайте. Подробно и не спеша.

– Понятно, – ответил лейтенант и приступил к докладу. Кончил он уныло: – На этом нитка и оборвалась, хотя я думал: букет – такая приметная штука, что мне просто повезло.

– Бывает. Ваши выводы?

– Продолжать поиски знакомой Стояновского. Она единственный человек, который может подсказать, где искать его.

– Ищут тех, кто скрывается.

Мазин меньше всего собирался удивлять Козельского. Скорее он отвечал каким-то собственным, еще не устоявшимся мыслям, но, заметив, как переменился в лице его подчиненный, улыбнулся:

– Вадим, вы станете хорошим работником только тогда, когда перестанете удивляться. Сомневаться – сколько угодно, но не раскрывать так по-мальчишески глаза, как вы сейчас раскрыли. Впрочем, я сегодня утром тоже раскрыл. Вот почитайте.

Это была обыкновенная телеграмма, вчера только посланная из Ялты на имя Семенистого: «Возьми пальто химчистки погода прекрасная. Борис».

– Ну как? Понравилось?

Козельский положил телеграмму на стол.

– Убили вы меня, Игорь Николаевич…

– Ничего, выживем. Я ведь тоже ранен.

– Что же это может означать?

– Внешне то, что Стояновский не имеет ни малейшего отношения к убийству Укладникова, ничего не знает об этом убийстве и преспокойно отдыхает в Крыму.

– А чемодан? А ботинки? А топорик?

– Прибавьте кровь и следы на полу.

– Ну да!

– Само по себе все это еще ни о чем не говорит. Тем более что неизвестно, чья кровь на вещах. Их могли и украсть. Мы ведь не знаем, были ли они на Стояновском, когда он уезжал.

– Но его остановка в Береговом?

– Это серьезнее, хотя причина остановки нам по-прежнему неизвестна. Судя по тому, что вам удалось установить, в ней больше романтики, чем криминала.

– Простите, Игорь Николаевич, но, по-моему, реабилитировать Стояновского рано. Следы ботинок – факт неопровержимый.

– Вадим, хорошо, что вы так прочно вжились в нашу последнюю версию. Хотя и этому факту можно найти свое, может быть, очень несложное объяснение. А в целом ваш рассказ говорит, как ни странно, больше в пользу Стояновского, чем ему во вред.

– Почему же? Факты…

– Факты – да. Но психологическая сторона… Если цветы предназначались девушке, то, согласитесь, поведение Стояновского не вяжется с тем, что мы знаем. Собираясь совершить убийство, нервный, неуравновешенный человек спокойно расхаживает по оранжерее в поисках красивого букета?

– Ну и что? Букет мог понадобиться с определенной целью. Например, чтобы убедить девушку в своих чувствах, создать атмосферу, в которой она ничего не могла бы заподозрить.

Мазин не стал возражать:

– Допустим… с натяжкой. Ну, а телеграмма?

– А вот это как раз в характере. Нервничает, крутит, изобретает трюки, которые кажутся ему очень хитрыми. Боится, что чемодан попал-таки к нам, и дает телеграмму, чтобы навести тень на ясный день.

Игорь Николаевич улыбнулся:

– Граф Монте-Кристо. «Нам пишут из Янины». А может, все попроще, Вадик? Борис Стояновский, обыкновенный молодой человек, едет в отпуск. В пути встречает знакомого. Выпили в ресторане. Создалось определенное настроение. Решает сойти в Береговом, где живет знакомая девушка. Появляется с букетом. Необычно, романтично. Болтает встречным и поперечным о своей жизни, о хозяине, который денежки в шкафу прячет. Кто-то пользуется этим да еще и чемоданчик прихватывает. Боря погоревал немножко, да и дальше поехал, весну встречать. Благо погода хорошая. Ну, что скажете, товарищ лейтенант?

Козельский был похож на мяч, из которого выпустили воздух.

– Сдаетесь? А я только порадовался, что нам удалось немножко поспорить. Вы легко сдаете свои позиции, Вадим, и слишком быстро со мной соглашаетесь.

Вадим ответил искренне:

– Но так получается, Игорь Николаевич. Всегда вы оказываетесь правы, а не я.

Мазин рассмеялся.

– Вы еще и льстец, Вадим. Это уж слишком.

– Какой же я льстец?

– Коварный. Ладно, ладно – шучу. Даже насчет Бориной болтливости пошутил. – Он посерьезнел: – Пошутил, чтобы вас немножко подзадорить, а вы раскисли. Сам-то я считаю, что от Стояновского нам отказываться рано. Появились в его истории два момента, которые очень меня заинтересовали. Один из них – ваше открытие. Я имею в виду «инвалида». Вы его открыли, но, кажется, не придали этому человеку должного значения.

– Мало удалось узнать о нем, Игорь Николаевич. Кажется, это человек случайный. Проводница говорит, что они со Стояновским и узнали-то друг друга не сразу.

– Но «инвалид» разыскивал Стояновского? Зачем? И откуда ему стало известно, что тот едет именно в этом вагоне? Может быть, между встречей Стояновского с «инвалидом» и его внезапным решением сойти в Береговом есть определенная связь? Но, с другой стороны, связана ли остановка в Береговом непосредственно с убийством Укладникова? Или здесь действовал» параллельные факторы? Видите, сколько вопросов. Вадим.

Он замолчал, и Козельский, который понимал, что на вопросы Мазина пока еще нет ответов, промолчал тоже.

– Второе обстоятельство – Тригорск. Там живет неизвестная пока нам Дубинина. Туда же, в Тригорск, собирается поехать зять Укладникова – Кравчук. Что это – в огороде бузина, а в Киеве дядька? Или совсем наоборот? Впрочем, остановимся. И большой путь состоит из малых шагов. Следующим шагом будет пальто Стояновского Существует ли оно в действительности? Это придется выяснить вам.

– Разве Семенистый?..

– Семенистого я не видел. Телеграмму принес Кравчук. Он уже приехал, между прочим. Видите, сколько у нас новостей. Кстати, это тоже орешек. Но о нем мы поговорим попозже. А сейчас не теряйте времени, раз вам удалось его сберечь. Поезжайте в ателье. Узнайте у Семенистого все о пальто. Могу вам сообщить, что в химчистке на Магистральной никаких вещей Стояновского нет. Но это ничего не значит – в городе не одна химчистка. Выясните этот факт, а потом мы засядем вместе и посоветуемся, что делать дальше.

– Слушаюсь. – Козельский встал.

…Телеграмму действительно принес Кравчук. Он вошел в кабинет Мазина энергично, но не шумно, как привык, наверно, ходить по тайге. Мазин сразу заметил на его лице то, чего не видел вчера, – улыбку.

– Я вам говорил… – начал геолог еще с порога. Улыбка у него тоже была диковатой, борода двигалась вверх-вниз. – Я ж говорил, Бориса вы зря. – И он выложил телеграмму на стол, как кладут козырного туза.

Мазину потребовалась немалая выдержка, чтобы скрыть изумление.

– Когда пришла телеграмма?

– Вчера. После вашего ухода. Минут через десять.

– А почему ее принес не Семенистый?

– Зачем? Я сказал, иду к вам. Он на работу пошел.

– Ясно, – кивнул Мазин, хотя в тог момент ему почти ничего не было ясно.

Козельский выпрыгнул из бежевой «Волги» у недавно построенного ателье. За большими зеркальными стеклами стояли на полках телевизоры и радиоприемники, а над входом нависал модный бетонный козырек. Девушка-приемщица тоже оказалась модной – с начесом над подкрашенным личиком.

– Мне бы Семенистого…

Приемщица покрутила авторучкой. Потом повернулась куда-то в глубь ателье:

– Ль-о-ня! Тут товарищ Эдика спрашивает.

На голос ее вышел здоровенный парень с тонкими усиками, в рабочем фартуке:

– А вам он зачем?

И окинул Козельского подозрительным, изучающим взглядом.

– По личному делу.

– По личному? – выговорил парень недоверчиво. – Нету его – И глянул на девушку: – Ты что? Не знаешь?

Она передернула худыми плечиками.

– А где же он? – спросил Козельский.

– Отпуск вроде взял.

– Как отпуск?

– Да так. Отпуск. Полагается человеку – вот и взял.

Парень решил, что сказано достаточно, и повернулся к Козельскому спиной.

Вадим пошел к заведующему. Тот оказался маленьким, краснощеким и усатым. «Если и жулик, то по мелочам», – подумал лейтенант, когда увидел, как внимательно разглядывает «зав» его удостоверение.

– Так я и знал, так я и знал, что все это неспроста.

– Что именно неспроста?

– А что бы вы подумали, если б ваш работник вчера преспокойно работал, а сегодня пришел и говорит: «Рассчитайте меня немедленно». Что бы вы подумали?

– У нас так не бывает.

– Да, да. Я понимаю. У вас порядок и дисциплина. Вы же почти военные люди. А вы бы поработали с такой публикой! Все от наших нехваток, товарищ офицер. Того нет, этого нет. А у предприимчивых людей есть. Появляются соблазны.

– Извините, мне нужны факты. Выходит, вы рассчитали Семенистого?

– Ни в коем случае. Как это так! Я спросил: «Почему ты так решил?» А он сказал, что у него заболела мама и ей нужен уход. Он, правда, совсем не похож на заботливого сына, но людей не всегда правильно понимаешь. И я сказал: «Бери отпуск на две недели, поезжай, узнай все как следует, тогда и решай. Если нужно, получишь расчет, а так зачем тебе терять хорошую работу?» Я, знаете, товарищ офицер, всегда забочусь о молодежи, потому что очень легко сбиться с пути в вашем возрасте…

– Где живет его мать? – прервал Вадим.

– Виноват, не знаю. Где-то неподалеку тут. Он часто ездил к ней на воскресенье. Хотя, одну минуточку… Аллочка!

На пороге появилась приемщица.

– Аллочка, скажите, пожалуйста, товарищу, где живет мама Эдика. Вы, кажется, бывали у них.

Аллочка посмотрела на заведующего неприветливо:

– В Красном Хуторе.

Из автомата Козельский позвонил Мазину.

– Ну вот, Вадим, мы и квиты. Не все же мне вас удивлять. До Красного Хутора четырнадцать километров Вы успеете туда до вечера, а пока заскочим вместе к Кравчуку Я сейчас спускаюсь.

Козельский сел в машину и с места разогнал ее до разрешенной скорости. Мазин ждал на углу.

На Магистральную они выскочили еще засветло. Мазин положил руку на плечо Вадима:

– Остановитесь здесь и посидите в машине.

Кравчук ходил по тесной для него комнате и рубил свои короткие фразы:

– С утра ни слова. Вдруг появляется – и нате вам: «Мать заболела, уезжаю. Немедленно». Дает деньги, долг за полмесяца. Вещи заворачивает в простыню. И с узлом и чемоданчиком – в такси. Будьте здоровы, живите богато! Я в дурацком положении. Жена ждет. Отпуск идет. А мне не на кого оставить квартиру.

– А пальто Стояновского он взял из чистки?

– Нет, не приносил.

– Вопросов больше нет, извините за беспокойство.

– Будьте здоровы.

– Да… Вот еще. У вас есть во дворе телефон?

– Есть.

– Покажите, пожалуйста.

Они вышли вместе. Телефон оказался как раз там, где стояла «Волга». Козельский оглядел геолога.

– Все, как я и предполагал, – сказал Мазин, садясь в машину. Потом добавил: – Уехал, забрав вещи. Никакого пальто не заносил. Забросьте меня в Управление и поезжайте в Красный Хутор.

Козельский ничего больше не спрашивал. Он видел, что Мазину не до вопросов. Молча они обгоняли автомобили на темнеющих улицах. Только у самого Управления Мазин повернулся к лейтенанту.

– Помните, Вадим, я говорил вам, что наша вторая версия может оказаться не самой последней? Но я не думал, что их окажется столько сразу.

И, уже выйдя на тротуар, пожелал:

– Ни пуха ни пера. И кланяйтесь больной маме… если только она действительно больна. Я буду ждать вас.

Выбравшись из города, Козельский повел машину ровнее и закурил на ходу, придерживая баранку левой рукой. Шоссе, было широким и почти без поворотов. Впереди, на краю степи, первые ночные огоньки неярко выделялись на фоне не погасшего еще заката.

«Ну и денек! – Лейтенант перебирал последние события. – Телеграмма, исчезновение Семенистого, наконец, Кравчук. Даже шеф шутить перестал».

Красный Хутор оказался в балке. Не доезжая до четырнадцатого километра, Козельский прочитал название его на большом желтом указателе, поблескивающем в свете фар. Шоссе здесь переходило в улицу. Лейтенант притормозил возле ближнего, крытого черепицей домика у колодца и узнал, где живет Семенистая.

Оказалось, рядом.

Выйдя из машины, Вадим вдохнул ароматный запах вечерней весенней степи, подправленный кизячным дымком, поднимающимся над крышами, и невольно расправил плечи, чтобы набрать побольше этого непривычного горожанину воздуха.

– Здравствуйте. Вы мать Эдуарда Семенистого?

Не старая еще, видно, привычная к труду женщина в длинной по-деревенски юбке и с вязаным платком на плечах была совсем не похожа на хамоватого Эдика.

– Мама…

– Был он у вас сегодня?

– Був, був, а як же.

– Можно его увидеть?

– Уйихав. Вин у нас долго не гостюе. А у вас що до него за справа?

– Да вот дело небольшое.

– Ну так зайдите у хату. Хоть вы мне толком росповидайте, що вин у ту Сибирь подався…

Женщина эта отнеслась к Козельскому с полным доверием, и ему было неприятно говорить ей неправду. Но ничего иного он сделать не мог. В чем был виновен Семенистый? Этого Козельский пока и сам не знал. Поэтому он сказал, что приехал узнать насчет своего пальто, которое Эдик должен был взять из чистки.

В город Вадим вернулся поздно, но в кабинете Мазина горел свет. Лейтенант загнал машину в гараж и поднялся по непривычно безлюдной лестнице… Мазин писал что-то за столом:

– Семенистый вас, конечно, не дождался?

– Не дождался. Но он там был. Я говорил с его матерью и ее вторым мужем. Для них этот отъезд – полная неожиданность.

– Им можно верить?

– Вполне. Простые, сердечные люди. Они меня даже парным молоком угостили.

Мазин улыбнулся.

– Это нарушение, Вадим.

– Я знаю. Но я им верю. Он примчался на такси, завез вещи и сказал, что едет в Сибирь, где один друг нашел ему хорошую работу. Адреса, разумеется, не оставил, обещал написать.

– Говорите, можно верить? Простые, искренние люди?

– Да, деревенской закваски.

– Не идеализируйте эту закваску. Но, между прочим, Эдик показался мне типичным продуктом городской цивилизации в ее нелучшем проявлении.

– Он такой и есть. Отец бросил мать и ушел в город. Там и сын вырос. У матери бывал редким гостем. Последний раз с Аллочкой, приемщицей из ателье. Называл невестой. Даже колечко приобрел.

– Хорошо, Вадик. Вы не зря проехались. Теперь можно и отдыхать. Для одного дня событий достаточно.