Текст книги "Через лабиринт. Два дня в Дагезане"

Автор книги: Павел Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Он посмотрел на горный склон по ту сторону реки. Обрывки туч цеплялись за пихты. «Крики души… Позер… На чужом пиру похмелье…» В окне, как в кинокадре, появилась женщина на лошади и промелькнула, низко наклонившись, укрывая лицо от дождя. Засыпая, Мазин вспомнил нескладные строчки капитана Лебядкина:

 
И порхает звезда на коне
В хороводе других амазонок.
Улыбается с лошади мне
Ар-ристократический ребенок.
 

…Проснулся он в темноте. Надрывно ревела речка, и гул ее смешивался с шумом сильного, равномерного дождя. Кровать Сосновского была пуста.

«Куда его занесло? И сколько сейчас времени?»

Мазин пошарил по столу, где лежал спичечный коробок. При неровном, вздрагивающем свете он нашел на полке керосиновую лампу и зажег ее второй спичкой Было зябко и неуютно, хотелось надеть теплые носки и свитер и выпить рюмку водки.

Скрип досок нарушил гул воды. Мазин подумал, что возвращается Борис, но пришедший, потоптавшись на крыльце, не толкнул дверь по-хозяйски, а постучал.

– Войдите.

Появилась незнакомая фигура в модной заграничной куртке на застежке – «молнии». По блестящей ткани стекали струйки.

– Увидел огонек и позволил себе, помня приглашение…

– Это вы, Демьяныч? Не узнал вас в куртке.

– С вашего позволения, за сапогами зашел. Дай бог здоровья Борису Михайловичу. А куртку мне художник Калугин привез. Теплая она, легкая, хотя и не по возрасту.

– Теперь молодые и старые одинаково одеваются. Располагайтесь. Борис выскочил куда-то, пока я спал. Выпить не хотите?

– Спиртного не употребляю. А вы в гости к нам?

– Да вот заманил меня Борис Михайлович в ваши края.

– Края любопытные, во многом еще первозданные. Мало где природу такую сыщешь, хотя лес извели значительно. Вы, извиняюсь, как и Борис Михайлович, по юридической части работаете?

– По медицинской, – сказал Мазин неохотно. «Вечно Борька что-нибудь выдумает!» – Как ваши пчелы?

– Трудятся пчелки. Все пчелиное производство пользу человеку приносит. Много народному хозяйству целебных продуктов дает.

Но произнес это Демьяныч вяло, без энтузиазма. Заметно было, что не чувствует он в Мазине понимающего собеседника и тяготится отсутствием Сосновского.

– Борис Михайлович, видимо, к Калугину направился? Тогда не скоро вернется. Беседовать с художником любопытно. Многое в жизни повидал, в столице с видными людьми общается.

– А сбежал в медвежий угол.

– Угол? – удивился пасечник. – Усадьба со всеми удобствами! Большие деньги наше государство творческим работникам выплачивает…

Старик не закончил, услыхал шаги. Сосновский распахнул дверь, вытирая мокрое лицо носовым платком.

– Заждался, Игорь? И Демьяныч тут? За сапогами пришел?

– За ними, Борис Михайлович.

Пасечник вскочил со стула.

– Сейчас достану. Да сиди ты, папаша! – Борис повернулся к Мазину. – Задремал ты, а я думаю: что это Калугин мной интересовался? Ну и решил сбегать.

– Что же?

– Поторопился. У него с Валерием разговор происходил. Кажется, прорвало родителя. Выглядели они мрачновато. Страсти я охладил, замолчали оба. Но Калугину уж не до меня было, да и жена вошла. Постепенно общий треп начался, хотя и натянуто.

Сосновский вытащил из рюкзака сапоги.

– Держи, Демьяныч. Примеряй!

– И так вижу: в самый раз. Что я должен, Борис Михайлович?

– Ерунда. Медком угостишь.

– Премного благодарен. – Пасечник заспешил.

– Чудак, – сказал Сосновский ему вслед. – Надел бы сапоги. Дождь как из ведра поливает. А нас ждут на медвежатину.

За окном сверкнуло, и следом оглушительно треснул раскат грома. Отдавшись в горах, он повторился, перекрывая шум дождя.

– Сдался, – махнул рукой Мазин. – Под воздействием стихий у меня исчезает предубеждение к здешнему обществу.

Дача художника светилась в пелене дождя, напоминая корабль, застигнутый штормом в бурном море. Снова сверкнула молния, высветив контуры дома, и снова прокатился по ущелью гром, на этот раз сильнее, чем раньше, и продолжительнее. После вспышки тьма стала еще чернее, и особняк Калугина больше не выделялся в ней.

– У Калугина электричество?

– Он подключился к леспромхозовской линии. Постой… Свет-то погас! Оборвало провода, или столб подмыло.

Мазин освещал путь фонариком-жужжалкой. В конусе света сыпались бесконечные капли.

Марина Калугина, одетая в толстую вязаную кофту, встретила их с подсвечником. Выглядела она озабоченно.

– Ко всему прочему выключили свет. Приходится коротать время в романтическом полумраке. Не возражаете? Тогда раздевайтесь.

На вешалке в прихожей уже собралось много одежды, в том числе две куртки, похожие на куртку Демьяныча. Мазин повесил болонью между ними и прошел вслед за женой художника. Она показалась ему совсем молодой.

Свечи усиливали необычное впечатление от большой комнаты. В центре ее находился широкий круглый стол, вернее – обыкновенный дубовый пень с набитыми поверх толстыми, грубо обработанными досками. В стене напротив двери гранитными глыбами был выложен камин. Жарко горели смолистые поленья, отчего в комнате казалось особенно тепло и уютно. Освещали ее с десяток свечей, вставленных в сработанные природой подсвечники – корни и сучья, лишь слегка подправленные рукой мастера. Калугин строго выдержал гостиную в определенном, диковато-охотничьем стиле.

Вдоль стола и поодаль сидели люди, знакомые Мазину. У камина, протянув ноги к огню, расположился Кушнарев. Валерий откупоривал бутылку с грузинским вином. В руках у него вместо штопора был большой охотничий нож. В стороне сидели учительница и бородатый парень-турист с журналом «Юность». От стола их отделяла безголовая медвежья шкура. Положив на колени сжатые в кулаки руки, присел на стул Филипенко, человек лет тридцати пяти. Мускулы плотно подпирали его поношенную гимнастерку, схваченную новеньким офицерским ремнем. Свечи оттеняли лицо с густыми бровями и крупным носом Под глазами выделялись темные мешки отеков, что не вязалось с прямой, здоровой фигурой. Задержавшись секунду на последнем госте, пасечнике Демьяныче, Мазин понял, что хозяина в комнате нет. Марина, которая успела тем временем два или три раза пересечь гостиную и прикурить от свечи сигарету, откликнулась на его мысль:

– Михаил Михайлович решил, что света недостаточно, и отправился в мастерскую за лампой, которая сломалась полгода назад. Теперь он там возится без толку, а мы ждем.

– Хозяин всегда прав, – возразил Сосновский примирительно.

– Валерий, ты не поторопишь отца?

Тот посмотрел на Марину как-то непонятно и не ответил.

– Я прошу тебя, Валерий.

– Не стоит.

Мазин не понял, что не стоит – просить или идти наверх.

– Позвольте я, с вашего разрешения, побеспокою Михаила Михайловича, – предложил пасечник.

– Сделайте одолжение.

– Я пойду к себе, – заявил Валерий и вышел в другую дверь.

Мазин подсел к учительнице.

– Как ваш поиск?

– Самолет лежит в трудном месте, но Олег собирается взобраться по скале.

– Нужно ли рисковать? – спросил Мазин, узнав наконец, как зовут парня в очках. Имя это ему ничего не говорило.

– Нужно, – ответил Олег лаконично.

Демьяныч задерживался. Марина, крутя в тонких пальцах сигарету, поглядывала то на лестницу, откуда должен был появиться Калугин, то на дверь, в которую вышел Валерий. Потом она подошла к этой двери и скрылась за ней. И тут же вернулся пасечник. Он не улыбался, как обычно.

– Михаил Михалычу нехорошо. Где Марина Викторовна?

– Нужно ее позвать, – предложил Сосновский.

– Минуточку. Вы доктор, Игорь Николаевич? Может, посмотрите его…

Мазин бросил недобрый взгляд на Бориса, и они втроем вышли из гостиной. Лестница тянулась вдоль каменной стены. На площадке у двери пасечник остановился.

– Что случилось, Демьяныч?

– Михаил Михалыч скончался.

Это прозвучало негромко и неправдоподобно.

– Умер?!

– Видно, Михаил Михалыч заряжал ружье и произошел выстрел.

Мазин первым вошел в мастерскую. Наверно, днем здесь бывало очень светло, целая стена и часть крыши были стеклянными, но теперь только тусклая свечка выделяла из мрака отдельные предметы обстановки: широкий мольберт с натянутым и загрунтованным холстом и кресло, в котором, свободно откинувшись на, спинку, сидел мертвый Калугин. У ног его лежало ружье. Тульское, добротное, с насечкой. Выстрел в упор обжег вельветовую ткань, края рваного отверстия пропитались кровью. Глаза Калугина были полуприкрыты и неподвижны. На чисто выбритом, широкоскулом, очень русском лице застыла неожиданная боль.

Сосновский наклонился.

– Невероятно, чтобы случайный выстрел произошел одновременно из двух стволов.

– Как же вы понимаете? – спросил пасечник.

– Самоубийство?.. – Борис раздвинутыми пальцами замерил расстояние от мушки до курков, потом прикинул длину руки художника и покачал головой. – Он не мог дотянуться до спусковых крючков. Иногда это делают ногами, но Калугин обут, и я не вижу палочки…

Хлопнула дверь позади, и Мазин едва успел поддержать вошедшую Марину. Она замерла, даже не крикнула.

– Марина Викторовна! – попросил Сосновский. – Умоляю вас, будьте мужественной. Вы должны помочь. Милиция доберется не скоро, и убийца может воспользоваться временем…

– Убийца? Временем? Кто это сделал?

– Мы не знаем. Но преступник недалеко. Может быть, здесь, в доме. Когда прозвучал выстрел?

– Я не слышала выстрела.

– А ты, Демьяныч?

– Не слыхал.

– Что за чушь, – нахмурился Борис Михайлович. – Марина Викторовна, соберитесь с силами. Присядьте. Вспомните, пожалуйста, когда Михаил Михайлович пошел в мастерскую?

– Сразу, как только потух свет.

– Кто мог подняться сюда за это время?

– Не знаю. Никто. Каждый. Муж не любит свечи. Считает, что они чадят. – Она еще говорила о погибшем так, будто он был жив. – Поэтому он сказал: «Свечи не зажигай, я налажу лампу». Мы ждали минут пятнадцать. Потом мне стало неудобно держать людей в темноте, и я зажгла свечи. За это время каждый мог подняться. Но я не верю. Зачем? Зачем?

– Это важный вопрос. Хранил ли Михаил Михайлович в мастерской какие-нибудь ценности?

– Ничего, кроме этюдов.

– Ружье всегда было здесь?

– Оно висело над тахтой.

– Будем считать, что ружье сняли со стены. Что ж нам известно? – обратился Сосновский к Мазину и Демьянычу.

Оба промолчали.

– Но никто не стрелял! – повторила Марина.

– Это требует разъяснений. Боюсь, что искать преступника придется среди гостей. Только человек, хорошо известный Михаилу Михайловичу, мог свободно войти в мастерскую, взять ружье и навести в упор, не вызвав подозрений. Теперь убийца рассчитывает, что Калугин не назовет его имени. Марина Викторовна! Помогите нам лишить его этой уверенности.

– Как? – спросила Марина, ничего не поняв.

– Вам нужно спуститься и сказать, что Михаил Михайлович жив, но еще не пришел в себя.

– Это невозможно. Скажите сами. Я не смогу.

– Сказать должны вы. А мы посмотрим, как откликнутся гости.

– Хорошо, я попытаюсь.

Мазин и Борис подняли художника с кресла и перенесли на тахту. Жена наблюдала за ними, прижав пальцы к вискам.

– Пойдемте, Марина Викторовна.

Сосновский взял ее под руку. Демьяныч поднял свечу.

– Что там стряслось? – спросил первым Кушнарев, когда они спустились.

– Ужасный… ужасный случай… Он заряжал ружье…

– Рана не смертельная. Игорь Николаевич оказал первую помощь. Попытаемся связаться с больницей, – пояснил Сосновский.

Мазин успел осмотреть каждого, но не увидел ничего, что могло бы дать повод для размышлений. Все вели себя сдержанно. Даже подчеркнутого облегчения он не заметил, но и это не было удивительно: ведь слышали только о несчастном случае, а далеко не каждый такой случай смертельно опасен. В общем, реакция казалась нормальной. Никто не проявил страха или растерянности. Впрочем, при свечах многое могло и ускользнуть.

– Сейчас лучше разойтись по своим комнатам, – предложил Борис Михайлович. – А нам придется пойти позвонить, – повернулся он к Мазину.

Тот кивнул.

– У тебя ключ от почты, Матвей?

Егерь отделил ключ от связки.

Собственно, почтовое отделение в поселке перестало существовать с тех пор, как расформировали леспромхоз, но жена Филипенко исполняла функции почтальона и телефонистки, просиживая в бывшем отделении два-три часа в день. Домик этот находился неподалеку, и Сосновский с Мазиным добрались туда за несколько минут, однако попытка связаться с райцентром окончилась неудачей.

– Похоже, связь повреждена.

– Не мудрено в такую погодку, – отозвался Мазин меланхолично. Он совсем не так представлял себе долгожданный отпуск. Дождь продолжал неукротимо заливать ущелье. Игорь Николаевич пригладил слипшиеся волосы. – Зато тебе будет что рассказать студентам. Небольшая криминалистическая разминка солидного ученого… Кстати, ты блестяще принялся за дело.

– Шутки сейчас неуместны.

– Почему? – Мазин качнул слегка керосиновую лампу в решетчатом чехле, висевшую на крючке, ввинченном в потолок. По тесной, давно не беленной комнате заметались тени. – Без юмора тебе не обойтись. Особенно когда останешься наедине с покойником. Ведь ты надеешься, что его придут убивать во второй раз!

– Считаешь, что затея неудачная?

– Наоборот. Потеряешь за ночь пару килограммов. При склонности к полноте это хороший выигрыш.

– Я думал, что туда пойдешь ты.

– Я?!

– Конечно. Убийца наверняка будет следить за мной. А ты сможешь действовать, не привлекая внимания.

Мазин вздохнул.

– Я надеялся, тебя заинтересует необычное дело, Игорь.

– Что ты увидел необычного?

– Хотя бы то, что никто не слыхал выстрела.

– Выстрел прозвучал одновременно с громом. Прибавь дождь, гул реки, плюс каменные стены – и все станет на место. Расчет!

– Как можно рассчитать удар грома?

– Гроза продолжалась не меньше получаса.

– Но гром мог и не ударить, когда убийца навел ружье на Калугина. Не мог же он держать его на прицеле несколько минут, дожидаясь очередного раската!

– Конечно, нет. Ты правильно предположил, что убийца хорошо знаком хозяину. Он без помех взял ружье и поднял его, когда вспыхнула молния. Она предваряет гром на несколько секунд. По вспышке, кстати, можно предположить и силу удара.

– Да… Хладнокровный наглец. Придется нам повозиться.

– Желаю успеха.

– Прекрати, Игорь. Это твой долг. Мы не знаем, когда приедет милиция. Нельзя его упустить. Я все продумал. Ситуация складывается в нашу пользу. Благодаря моей хитрости ты вне подозрений – рядовой врач. Мы делим функции: я брожу по поселку в гороховом пальто с лупой и отвлекаю преступника, а ты делаешь настоящее дело. Разумеется, и я не ограничиваюсь показухой.

– Ты перегнул, объявив Калугина живым. Мы имеем дело не с дураком. Он стрелял в упор из двух стволов, а ты хочешь убедить его в том, что он промахнулся.

– Не согласен. Преступление не шахматная задача. Всего не рассчитаешь. И не робот же он! Он должен был опасаться, что Калугин заподозрит его, что кто-нибудь войдет в мастерскую, что гром задержится… И так до бесконечности. В подобном состоянии неуверенность неизбежна. Разве ты не помнишь случаев, когда пуля проходила в миллиметре от сердца? Он…

– Пуля, но не картечь дуплетом… И почему не она? Что мы знаем о мотивах?

– Тут я пас. Вообще, это невероятно.

– Задачка! – произнес Мазин, постепенно отступая под натиском Бориса. – Интересно, что убийца предпримет дальше? Конечно, твой ход – типичная авантюра, но лучшего, пожалуй, не придумаешь. Однако всю ночь я там не выдержу.

– Игорь! Ты настоящий друг. Спасибо, старик!

– Боря, не будь сентиментальным. Это не идет лысеющему научному работнику. Сделаем так: я незаметно поднимусь в мастерскую, а ты покрутись на глазах. Потом подменишь меня.

– Обязательно заряди ружье! Патронташ на стенке.

Они поспешили к даче. Смутная тень мелькнула впереди. Человек шел без фонаря.

– Ты, Матвей?

– Я, – ответил егерь. – Дозвонились?

– Нет. Забери ключ.

– Дрыхнут, заразы? Ну ничего. Утром подыму.

Несколько тусклых огоньков светилось в окнах второго этажа и один наверху, в мансарде. Не доходя подъезда, Мазин шагнул в сторону. Сосновский поднялся по ступенькам. Игорь Николаевич услыхал слова Марины:

– Наконец-то! Мне так страшно…

– В мастерской никого нет?

– Нет, я сказала, что он забылся.

Мазин обогнул дом и огляделся, но ничего подозрительного не обнаружил. Дождь немного ослабел, и гроза прекратилась, зато поток в реке звучал сильнее, тревожнее. Через заднюю дверь Игорь Николаевич проник в прихожую и остановился, припоминая, где находится лестница. Потом на ощупь нашел перила и стал подниматься, избегая шума.

«Прекрасное начало отдыха», – попробовал Мазин мобилизовать на помощь юмор, но это не помогло. Обстановка была жутковатой. В полустеклянной комнате обосновались холод и сырость. Струйки воздуха, просачиваясь сквозь щели, колебали язычок пламени на маленьком огарке. Игорь Николаевич пересек мансарду и опустился в кресло так, чтобы мольберт отгораживал его от двери и, он сознался себе, от покойника. «Нервы разболтались», – подумал он недовольно, убеждаясь, что присутствие мертвого художника гнетет, мешает осмыслить происшедшее. «Стоило захватить пару свечей. Огарок вот-вот догорит. А может, это и к лучшему? Убийца скорее решится. Если решится! Если попадется на удочку». И словно подстегнутый этой мыслью, огонек затрепетал беспомощно и погас. Наступил полный мрак, но ненадолго. Постепенно окружающие предметы выступили из темноты.

Мазин поймал себя на том, что ему хочется взглянуть на мертвого. «Чертовщина какая! Прямо «Вий»! Нет, нужно подойти и посмотреть. Убедиться, что ничего страшного нет. Обыкновенный мертвец. Но кто убил этого человека? Зачем?» И снова Игорь Николаевич почувствовал, что не может сосредоточиться. «Хватит!» Он встал и решительно направил луч фонарика на художника… И вздрогнул. Из груди мертвого торчал глубоко всаженный в тело охотничий нож.

Игорь Николаевич опустил фонарик и перевел дыхание. Первым пришло чувство досады, поражения. «Сам виноват, проболтал, опоздал». Вторым – недоумение. «Как он успел? Когда?» Потом стало спокойнее. «Что-то мы и приобрели, заставили убийцу действовать, а значит, оставить новые следы, нервничать. Он был в гостиной, когда Борис сказал, что Калугин жив Хоть это доказано».

Мазин покинул мастерскую и спустился на второй этаж. На столе горела керосиновая лампа с низко забранным фитилем. В кресле, положив голову на спинку, дремал Сосновский.

– Подъем, Борис. Есть новости.

Сосновский вздрогнул и заморгал.

– Неужели взял?

Мазин влил в стакан вина.

– За блестящую победу криминалистической школы профессора Сосновского!

– Смеешься? Я ж доцент.

– Это по табели о рангах. Для меня же ты теперь академик. А также мореплаватель и плотник. И герой на общественных началах. Ты все угадал, Боря… Сходи, посмотри сам., а я, пожалуй, выпью.

Когда Борис Михайлович вернулся, Мазин заедал вино куском хлеба с холодной медвежатиной.

– Ничего себе обмишурились!

– Будем точны и справедливы: не мы, а я. – Игорь Николаевич, отодвинув тарелку, достал записную книжку и карандаш. – Поэтому шутки в сторону. Начнем с наименее подозрительных. Первым я ставлю самого Калугина. Он один из трех наверняка не принимавших участия в убийстве. Двое других – Игорь Николаевич Мазин, о котором мне доподлинно известно, что он невиновен, и Борис Михайлович Сосновский, пребывавший на виду у Мазина.

– Благодарю за алиби.

– Оно понадобится милиции. Еще двух людей мне хотелось бы исключить из круга подозреваемых: Марину Калугину и пасечника. И Демьяныч и Марина с самого начала знали, что Калугин мертв, и у них не было необходимости резать его вторично.

– Тогда вычеркни их.

– Охотно бы… Однако история слишком запутана, чтобы быть категоричным хоть в чем-то. Пока отчеркну их от других, которых ты мне перечислишь.

– Кушнарев, архитектор.

– Бывший архитектор. Есть. Олег, турист. Два.

– Егерь Филипенко – три. Учительница исключается.

– Посмотрим. Пишу, Галина – четыре. Постой, а сын? Я его весь вечер не видел, кстати. Валерий – пять. Вот и обойма. Что скажешь?

– Не могу даже отдаленно предположить, зачем одному из них понадобилось покушаться на Калугина.

– Попробуй от противного. Зачем им, вернее, почему не было нужно?

– Для Кушнарева смерть Калугина – тяжелый удар.

– Они старые друзья?

– Как-то Калугин упомянул, что многим обязан Алексею Фомичу. А тот фигура странная. Вроде бы пострадал, претерпел, не смог войти в колею, остался на мели.

– Любопытно, однако неопределенно. Оставим пока. Следующий – Олег.

– Его ты знаешь не меньше моего.

– Почему он живет у Калугина?

– Тот принимал всех, кто ни появится в Дагезане.

– Итак, личность случайная, а ограбление исключено. Но есть в нем что-то замкнутое, скрытное. И решительное одновременно.

– Психология?

– Увы. Одна психология. Кто на очереди?

– Матвей. Человек наверняка решительный. С Калугиным отношения неровные. Тот возмущался браконьерством, но охотно покупал у Филипенко мясо и шкуры. Ему привозил патроны.

– Заметим. Галя? Согласен, что она меньше всех похожа на убийцу, но не вес убийства совершаются в одиночку.

– Чушь! Вычеркни учительницу!

– Номер пять?

– Вот это номер, прости, каламбур. Сын. Сам видел, каков. Но в отцеубийство верить не хочется.

– Мне тоже. Однако где он был весь вечер?

– Когда мы пришли, Валерий откупоривал бутылки.

– Ножом?

– Тем самым?

– Похожим. Придется проверить. – Мазин посмотрел на часы. – Время бежит. Положеньице… Природа заключила двух сыщиков в старый добрый мир Шерлока Холмса. Даже отпечатки пальцев для нас практически не существуют. Одни умозаключения. А мы избалованы техникой, умными экспертами, энергичными оперативниками…

Закончить ему не пришлось. Без стука вошел Филипенко.

– Вижу – огонь. Решил зайти сказать. – Он показал пальцем в потолок. – Марина Викторовна там? С Михайлычем? Как ему?

– Не хуже, чем было. Ты что сказать собрался?

– Если не хуже, тогда хорошо. Помощи-то ждать долго. Связи не будет, столбы посносило. И мост тоже.

Сообщил он это обычно. Видно было, что здесь, в горах, событие такое не относилось к числу экстраординарных.

– Откуда вы знаете про мост? – спросил Мазин.

– Да сбегал. Я как стал звонить, молчит, зараза. Факт, столбы понесло. Значит, и мосту не устоять. Я ремонтникам двадцать раз говорил: на соплях держится. Все ж, думаю, нужно сбегать. Пошел – точно.

– Трудно было идти?

– Мне-то? Какой тут ход! По дороге километров десять.

– Выпей, Матвей, согрейся, – предложил Сосновский.

Егерь посмотрел на бутылку, причмокнул губами.

– Охота, конечно, но жинке зарок дал. На месяц.

– Хорошее дело – крепкая воля, – сказал Мазин. – Сейчас мы еще раз проверим вашу выдержку. Давайте поднимемся к Калугину.

– Не потревожим? – заколебался Филипенко.

– Не беспокойтесь.

В мастерской Мазин поднял свечу к лицу Матвея. Егерь прищурился и наклонился над тахтой.

– Шестнадцатый калибр, не иначе, – пояснил он профессионально. – Да и ножик еще. Ножик зря. По мертвому резали, крови-то нет. Эх, жисть человеческая, сегодня жив, завтра нету! Кто убил, нужно понимать, не знаете, раз меня испытываете…

Возразить было нечего.

– Сам-то что скажешь?

– Ничего не скажу. Неожиданное дело. Милиция нужна.

– Связи нет.

– Ну сбегаю. Местечко знаю. Там пихта над скалой сломанная. Если петлю закинуть капроновую, можно на тот бок перескочить. Только по светлу.

– Хорошо, Матвей. Отдыхай пока.

Филипенко повернулся было, но остановился и еще раз оглядел мертвого Калугина.

– Ножик интересный. Валерий таким бутылку открывал. Но не один же он такой на свете.

– Не один, – согласился Мазин. – Нож вынуть придется, Борис.

Сосновский достал носовой платок и извлек нож из раны.

– Нож побывал у Валерия. Что предпримем?

– Самое простое – спросим у самого Валерия. Как тебе показался Филипенко?

– Хаотичный человек. На каком он счету в заповеднике?

– Выгнать хотят за браконьерство. Ну, идем к Валерию?

– Сначала к хозяйке.

Марина Калугина не спала. Она сидела на кровати в спальне и вязала, механически перебирая спицами.

– Заснуть невозможно. Пытаюсь забыться, занять хоть руки. Чувствую себя ужасно. – Она мельком взглянула в зеркало. – Борис Михайлович, скажите скорее, пригодилось то, что вы сделали?

– Отчасти. Вашего мужа пытались убить еще раз. Вот этим ножом.

Марина бросила спицы на туалетный столик.

– Вы видели… кто?

– Нет, не видели. Но остался нож. Он не знаком вам?

Она смотрела на нож долго, будто не понимая, чего же от нее хотят, но, когда сообразила, ответила быстро, торопливо:

– Никогда не видела. – И повторила: – Никогда.

– Вечером за столом Валерий открывал бутылки…

– Бутылки? Ножом?

Мазин, отвернувшись, рассматривал безделушки на тумбочке. Их было много – матрешки, индийские будды, спутник с усиками-антеннами, язвительный мефистофель, – двоились, троились, отражаясь в трельяже. Хотелось сдвинуть створки зеркала, убрать лишние предметы.

– Вы его подозреваете, я понимаю, – слышал он голос Марины и не мог составить определенного мнения об этой не столько убитой горем, сколько испуганной, ошеломленной сероглазой женщине с короткими, чуть подкрашенными, бронзовеющими в свете лампы волосами. – Это не его нож. У Валерия никогда не было такого ножа, ведь в доме, в семье, все на виду. Я не обманываю вас. Я думала всю ночь, но никого… ни на кого не могу подумать.

– Мы, к сожалению, тоже.

– Особенно на Валерия… Михаил Михайлович о нем очень заботился… любил. Не имеет никакого значения, что он не родной.

Мазин оставил безделушки.

– Валерий не родной Михаилу Михайловичу?

– Нет, он сын его первой жены.

– Он знает это?

– Конечно.

– Никогда бы не подумал! – признался Сосновский. – Михаил Михайлович меньше всего напоминал отчима.

– Но случались и ссоры? – спросил Мазин.

– По пустякам. Трудно даже вспомнить. Отец говорит: сегодня чудесный день. А Валерий: нельзя так примитивно воспринимать природу. И раздражаются, злятся.

– Несхожесть мироощущения? И за этим не было ничего более определенного?

– Что вы хотите сказать? – насторожилась Марина.

– Я спросил. Иногда бывает, что за пустяками скрываются другие раздражители, не заметные окружающим.

– Я ничего не замечала.

– Понимаю. Борис Михайлович, Марине Викторовне трудно сейчас отвечать на вопросы… Постарайтесь заснуть. А мы посидим внизу, если не возражаете, подумаем.

Короткая летняя ночь шла на убыль. Мазин присел на скамеечку перед камином и принялся разбивать кочергой несгоревшие поленья. Дрова дымились, выбрасывая из-под пепла темно-красные искры. Потянуло теплом.

– Валерий скорее всего ни при чем, хотя и ложится в схему. Если всплывет, что его отношения с мачехой сомнительны, получится типичная буржуазная судебная хроника. У них там проще. А тут копайся, пока не обнаружишь, что убийца – старик Демьяныч, который застрелил Калугина потому, что тот неодобрительно отозвался о качестве его меда.

– Такой вариант нам не грозит.

– Не гаси во мне чувство юмора, Борис. После трудового года не так-то просто отыскать оптимальное решение в этой дикой ситуации.

Игорь Николаевич снова занялся поленьями.

– Не спится, молодые люди?

Мазин обернулся. Его давно не называли молодым человеком. Из своей комнаты вышел Кушнарев.

– Не спится, – согласился Сосновский сухо, показывая, что к болтовне он не расположен.

– Разрешите пободрствовать вместе? – не уловил интонации архитектор. – Вы, доктор, давно навешали Михал Михалыча?

– Калугину доктор не требуется, – ответил Мазин.

Кушнарев нахмурил кустистые, сходящиеся на переносице брови.

– Как прикажете понимать?

– Убит Михаил Михайлович.

– Вот как… – произнес архитектор почти без изумления.

– Убит, и преступник неизвестен, – подтвердил Борис Михайлович.

– Вас это больше всего волнует?

Игорь Николаевич удивился.

– Разве вопрос, кто убил Калугина, незначительный?

– Важнее знать – почему? А вы спешите на расправу.

– Возмездие не расправа.

– Возмездие? Немного изменили слово «месть», и вам уже слышится благородный оттенок?

– Как всегда, оригинальны, Алексей Фомич? – спросил Сосновский.

– Нисколько. Я имею право так мыслить. Мне причиняли зло.

– И вы простили?

– Не в этом суть. Мне нанесли зло непоправимое. Понесут ли кару виновные или нет, моя судьба не понравится. Что же даст мне мстительное злорадство? Только черствит душу. Я не верю в графа Монте-Кристо. Любая месть, даже во имя справедливости, порождает новое зло. Где же конец?

– Месть и правосудие – вещи разные. Убийца нарушил закон.

– УК РСФСР? – перебил Кушнарев с иронией.

– Именно, – ответил Мазин серьезно. – Что толкнуло его на преступление – неизвестно. И его следует задержать, чтобы узнать истину.

– Истину? Вы самоуверенны. Ну что ж… Только без меня.

– Мы полагали, что Калугин был вашим другом. Кушнарев ответил без желчи и сарказма:

– Он опекал меня, как приблудившегося старого, беззубого пса.

Мазин отложил кочергу.

– Вы страдаете комплексом самоуничижения.

– Наверно. Хотя это и нехорошо. Здесь скрывается тайная гордость. Я несправедлив. Михаил заботился не из жалости, он считал это долгом.

– Что это значит?

Старик подумал, стоит ли пояснять.

– Долг не имеет отношения к смерти Михаила. Просто, когда он был неизвестен и мог навсегда остаться неизвестным, в то давно прошедшее время, мне понравились его рисунки, и я сказал об этом.

– Авторитетным лицам?

Кушнарев усмехнулся.

– Нет, самому Мише.

– Не много, – заметил Борис.

– Ошибаетесь…

– Не будем спорить. Вы поддержали его морально, и Калугин на долгие годы сохранил чувство благодарности?

– Именно. Хотя, возможно, не только благодарности.

– Выходит, человек любил вас, поддерживал, – настаивал Сосновский, – и вот он зверски убит. Сначала выстрелом в сердце, потом еще раз, ножом, потому что убийца счел свое дело не доведенным до конца. Неужели ж этого недостаточно, чтобы вызвать справедливый гнев?

Архитектор нервно заморгал.

– Как понять ваши слова? Вы обманули нас вечером? Когда сказали, что Миша жив?

– Я хотел посмотреть, как поведет себя преступник. Старик выпрямился.

– Мне отвратительны такие люди, как вы! Сосновский не нашелся, что ответить.

– За что такая немилость? – спросил Мазин серьезно.

– Нельзя ставить опыты на людях, живых или мертвых. Вы, как я понял, подозреваете кого-то из нас? Лично я всегда на месте.

И Кушнарев, круто повернувшись, выбежал из комнаты.

– Ненормальный старик, – буркнул Борис смущенно.

– Ты напрасно прервал Кушнарева, когда он сказал, что Калугин испытывал не только чувство благодарности. Ну чадно. Пошли к Валерию.

– Странно, что он сам не появляется. Слишком крепкий сон для такой ночи. Впрочем, кто-то идет. Люпус ин фабулис – легок на помине.

Сосновский ошибся. Протирая глаза, в гостиную вошел Олег. Он увидел людей за столом и надел очки. Заспанное лицо обрело свойственную ему деловитость.

– Доброе утро. Дежурили у больного? У врача отпуска не бывает? А я собираюсь на Красную речку, посмотреть самолет. Но дождь…

– Сходите в другой раз.