Текст книги "Деревенский дурачок"

Автор книги: Патрик Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

В конце концов мои воспоминания отрывочны и неточны, их трудно увязать с настоящим; лишние, ненужные, они лишь тормозят плавный непрерывный поток существования, мешают и отвлекают. Я стал понемногу избавляться от них, они бледнели и таяли при столкновении с несомненной реальностью. Мне понравилась размеренная, налаженная жизнь в родительском доме, я наслаждался отсутствием телевизора и прочих чудодейственных устройств. Радио не набрасывалось с новостями, а постепенно разогревалось, трещало и шипело. Облезлый портфельчик переходил от отца к сыну, рваную одежду не выбрасывали, а чинили; вместо того чтобы купить новую юбку, надставляли или укорачивали по моде старую; даже зажигалки служили десятки лет, вещи были долговечнее людей. Меня восхищало простое, разумное общество, где потребление ограничивалось естественными нуждами – ничего лишнего, ничего бесполезного. Зимой мы топили дровами камины и жгли каменный уголь в комнатных печках с фаянсовой облицовкой. В нашей просторной кухне было холодно, поэтому папа готовил кофе, надев теплый халат и черную бархатную шапочку. Летом мы покупали бруски льда и обкладывали ими глиняный кувшин со сливочным маслом.

Через неделю начнутся занятия в школе. Я нервничал, места себе не находил. Ладно! Как-нибудь справимся. За полвека я узнал столько всякой всячины, что стану в классе первым учеником, впрочем, и здесь требуется осторожность, лучше быть в меру одаренным, гениальность до добра не доведет. Пока что днем я ходил с мамой по магазинам мод, куда она сдавала за бесценок связанные ею шляпки. Мама принимала заказы и спорила об оплате. Всю дорогу она крепко держала меня за руку. Когда мы пришли в «Ля Токад» на Трокадеро, в двух шагах от улицы Поль-Думе, я совсем устал, зевал и, больше не прислушиваясь к маминым переговорам с хозяином, рассеянно смотрел по сторонам. Внезапно я увидел Галюша под ручку с Луизой. Похоже, их ничуть не встревожило мое исчезновение. Я пропал очень кстати. Выходит, я ни в чем не виноват. И отлично! Луиза хохотала, Галюша смотрел на нее масляными глазками. Они остановились у витрины. Луиза повелительно указала пальчиком на шляпку, связанную моей мамой. Белую, с большим пером, прикрепленным спереди.

По вечерам родители приходили пожелать мне спокойной ночи. Сначала меня целовала мама и уходила, отобрав комиксы или книгу, с которой я никак не мог расстаться. Потом заглядывал папа и гасил лампу в изголовье постели. В темноте я быстро засыпал, но перед сном еще успевал помечтать, что теперь я проживу детство и юность заново и совсем иначе, гораздо лучше, не упущу ни одной благоприятной возможности. И впоследствии мне не придется ни о чем пожалеть. Сколько молоденьких девушек, недотрог, тихоней, воображал, кокеток, мне пришлось повидать, и разве я догадывался о значении их взглядов, об их смущении и застенчивости? Долой сдержанность и осторожность, отныне я отвечаю нежным взглядом на каждый нежный взгляд. Тут я тяжело вздохнул. Такие мысли мне явно не по возрасту.

В первый день занятий я боялся школы не меньше, чем в прежней жизни. Мы с мамой приехали на автобусе. Портфель у меня за плечами был набит чистыми тетрадями, карандашами и перьями. Мама подтолкнула меня к стайке школьников, что робко топтались в тени каштанов, тихонько окликали друг друга и вполголоса рассказывали, кто как провел каникулы. А сама остановилась у ворот вместе с другими родителями и аббатами в черных сутанах. На фасаде главного здания под самой крышей висели большие часы, все ждали, пока маленькая стрелка доползет до восьми. Я всматривался в лица, многих узнавал, но не мог вспомнить ни одной фамилии. Вон тот парень с рыжим бобриком дружелюбно мне подмигивает. Как же его зовут? Ничего, скоро перекличка, я узнаю имена всех одноклассников. Пора! Надзиратель позвонил в бронзовый колокольчик, которым всегда возвещал начало и окончание занятий. Толпа учеников прихлынула к крыльцу. Аббат, следивший за поведением в младших классах, вышел вперед и встал около колонны перистиля, у самых остекленных дверей. Он хлопнул в ладоши, призывая к тишине, и объявил громким голосом: «Ученики из класса господина Петито строятся вот здесь, у крыльца. Подходите по очереди, я сейчас назову ваши фамилии. Итак: Абрамов, Аврен, Адам, Арманбуа, Арно, Бернигон…» Родители ушли, сторож в серой блузе запер двери школы. Господин Петито оглядел озорников, которых ему предстояло учить три года. Небольшого роста, с внушительным брюшком, в довольно тесном костюме, в очках с толстыми линзами, наш учитель постоянно улыбался, причем его улыбку трудно было назвать доброй. Еще во дворе я понял, что у рыжего фамилия Аврен, узнал Пакота, которого всегда наказывали за болтовню на уроках, а также Форена, Меркаде и Поластрона.

Мы сели за парты. Между рядами прошел сторож и налил каждому из огромной бутыли с носиком чернил в белый крошечный керамический стаканчик, заменявший нам чернильницу. Аккуратно выводите тонкие линии! У меня никогда не выходило аккуратно писать перьевой ручкой: и перо сломаешь, и страницу забрызгаешь, и пальцы перемажешь. «Не болтать!» С первого урока первой четверти аббат Монжен, наш классный надзиратель, с угрожающим видом следил за Меркаде и Поластроном. А те все шушукались. Их говорливость не пропадет даром: оба станут блестящими адвокатами. Я еще встречу их в 1980 году.

Но после того как аббат потряс металлической линейкой, все болтуны умолкли. Неслухи не раз пребольно получат ею по рукам. Господин Петито поприветствовал нас и сказал несколько слов о том, что нам предстоит изучить. Каждый написал свое имя и фамилию на листочке в клеточку, чтобы учителю легче было нас запомнить: до конца года мы будем сидеть так, как нас рассадили сегодня. Затем Петито продиктовал расписание: «Понедельник: география, математика…» И так далее и тому подобное…

Мне совсем не понравилось в школе. Ни о каких преимуществах перед другими и речи не шло. Весь накопленный за жизнь багаж не в помощь, коль скоро нужно вызубрить все префектуры и супрефектуры. А как их запомнишь! Меня снова принуждают осваивать азы жизни в коллективе: как отвечать, учить наизусть, читать вслух стихи, писать, считать, рисовать, трудиться, подчиняться, терпеть насмешки и страшную скученность. Жить можно только дома и во дворе, школу нужно переносить молча, как пытку. Что делать: отстаивать свои права и драться либо испуганно притихнуть и смириться, пускай оболванивают?!

Пакот, тощий, щуплый, с брекетами на зубах, мешающими ему говорить, в нашем классе выше всех на голову. В дальнейшем он станет послом, а пока что он конь, а я всадник. Класс разделился на два враждующих лагеря, мелкие оседлали длинных. Мы жестоко сшибаемся. Побежденный валится с коня на асфальт. Увечий не избежать. В столовой мы заключаем тайные соглашения и разрабатываем стратегию будущих битв. О ней разговор особый. Ровно в полдень аббат Монжен рявкает: «Стройся в затылок!» И мы гуськом спускаемся в полуподвал с зарешеченными окнами, провонявший хозяйственным мылом. Здесь мы завтракаем. Учителя и надзиратели восседают за отдельным столом на возвышении. Наскоро прочитав молитву, ученики стремительно набрасываются на корзины с булками и опустошают их. При этом ругаются, толкаются, тузят друг друга и визжат. Гвалт стоит неимоверный. В качестве горячего блюда нам ставят на грязные, липкие длиннющие мраморные столы тарелки с покрытыми желтым жиром сосисками и чечевицей, в которой полно мелких камешков.

В столовой за дисциплиной не следят, якобы дают ученикам выпустить пар. Вообще, суровое обращение призвано искоренить жестокость, от природы свойственную большинству мальчишек. В действительности лицемерные воспитатели всего лишь загоняют внутрь дурные инстинкты, кстати необыкновенно живучие. Ученики им в ответ тоже лицемерят. Научаются изворачиваться и лгать, чтобы на них не надели дурацкий колпак, не били по рукам линейкой и не ставили на колени на гравий. Круговая порука у школьников не хуже, чем у бандитов. Девять лет ежедневно по восемь часов я терпел эти муки, неужели мне предстоит это вновь?

Средняя школа. Здесь не прекращается скрытая война между учениками и учителями, вражда между классами и внутри классов. Драки стенка на стенку, травля. Здоровяки похваляются силой, колотят слабых и вконец запугивают их. Верзилы-старшеклассники тащат в туалет с решетчатой дверью несчастного Меркаде. Чем-то он им не понравился. Его бьют, заламывают ему руки. В коридоре на перемене шумно, во дворе вопят футболисты, криков бедняги не слышно. Аббаты в развевающихся сутанах, с молитвенниками в руках с голубиной кротостью прогуливаются парами. Они вмешаются, только если запахнет смертоубийством. И посадят виновного писать строчки после уроков. Наиболее предприимчивые и тут не растерялись: Поластрон заготовил огромную стопу исписанных листков и продавал их наказанным в обмен на пирожные, стеклянные шарики и йо-йо.

Учителя живут по тем же звериным законам. Выбрать козла отпущения и всласть потешаться над ним – какой прекрасный способ разрядить напряжение в классе! Добрейший господин Петито, с вечной насмешливой улыбочкой, с первого же дня стал издеваться над Бернигоном, неуклюжим, нелепым, красневшим как помидор, когда его спрашивали. Вот его-то он и сделал всеобщим посмешищем, принялся задавать ему каверзные вопросы, измываться, снижать оценки. «Бернигон, к доске!» «Встаньте, Бернигон! Прочтите нам с места басню „Волк и ягненок“. Только будьте любезны, по-французски». Дело в том, что Бернигон, родившийся в чудесной области Морван, говорил на диалекте, так что класс забавлялся от души. Отчего Бернигон ни разу не взбунтовался? Отверженный, осыпаемый насмешками, униженный, опозоренный – как, наверное, он страдал, скрываясь под маской непрошибаемого благодушия! О дальнейшей его судьбе я узнал двадцать лет спустя. Поластрон вскользь упомянул, что он заведует отделением крупного голландского банка в Сингапуре и стал человеком черствым, желчным и озлобленным.

Когда вам семь или восемь лет, вы стыдитесь, если родственники ожидают вас у дверей школы. Кому понравится такая забота, к тому же неизвестно, что скажут про них ваши товарищи. Если вы чем-то похожи на маму, брата или старшую сестру, не избежать издевок: «Эй! Видал сестру Бернигона? Ну и носищи у них у всех!» Вы уже вошли в образ, пустили всем пыль в глаза, а тут являются домашние и вас развенчивают. Сущее наказание! Отправившись в школу, вы начинаете вести двойную жизнь.

Школу отделяет от семьи прочная стена. Там вы становитесь абсолютно другим человеком. Школа – замкнутый социум, по определению враждебный ребенку и подавляющий его, не важно, какую роль он играет: примыкает ли в силу внутреннего тяготения или случайности к какой-нибудь группе, остается ли одиночкой, которого изгоняют и преследуют. Для таких, как Бернигон, нет спасения. Кто станет дружить с шутом? Доверять ему, делиться с ним секретами, хвастаться перед ним, обмениваться таинственными посланиями, вместе изобретать особый язык, непонятный непосвященным? Никто. Ведь все самоутверждаются, учатся не быть, а казаться. Бернигон обречен до конца учебы потешать учителя и весь класс.

Дома по вечерам я ложился на ворох пестрых подушек, нежился при мягком свете лампы на деревянной подставке и выдумывал, выдумывал… После школы и в выходные дни все свободное время – хотя, по правде сказать, какая свобода? – я слонялся один по просторной пустой квартире, сочинял невероятные истории и ни с кем ими не делился. Чем фантастичнее они были, тем лучше. В пятидесятые годы школьники предпочитали небылицы реальной жизни. Правдивые рассказы взрослых нагоняли смертельную скуку.

Я прятался от повседневности в ярком мире комиксов. Поскольку я был мал, отец снисходительно смотрел на мое страстное увлечение детскими журналами, хотя считал их бездарными и глупыми. Дожив до девяностых и оглядываясь назад, я не могу с ним согласиться. Дурацкие комиксы оказались пророческими. Там были верно показаны все пороки XX века, века Фантомаса и других страшилищ. Нет, нас пичкали не фантастикой, а бесспорными истинами, истинами будущего. Каков зачастую сюжет рассказа в картинках? Злодей, одержимый манией величия, хочет заполучить в свои руки планету и править ею. Хочет превратить людей в рабов, а города в развалины. К его услугам новейшее вооружение и современнейшие технологии. Он захватывает радиостанцию, выходит в эфир и запугивает весь мир чудовищными угрозами. Морит жителей города ядовитым газом и безнаказанно грабит. Напускает на Париж самолеты-призраки, и парижан парализует страх. Уничтожает целые страны радиоуправляемыми ракетами. Крадет в секретной лаборатории вредные бактерии, чтобы отравить реки. По его вине падают самолеты. Он берет заложников и шантажирует международное сообщество. Разжигает беспощадные, бессмысленные войны. Похищает ученых и заставляет их выдумать лекарство, способное превратить человека в бессловесное животное. Распространяет по всему миру наркотики, рассылая их в запечатанных консервных банках с невинной надписью «Крабы». Его невозможно уничтожить. Одного убьют, другой явится на смену. Злодеям нет числа: тут и Аксель Борг, и Ольрик, и Зорг, и мистер Шок, и Растапопулос, и Септимус, и Аспиридес, и леди Икс. Ни один супергерой не в силах пресечь их разрушительную деятельность. Я, человек из будущего, свидетельствую, что они существуют на самом деле. К примеру, в 1995 году секта Аум-Сенрикё едва не уничтожила Токио, заложив в метро двести сорок килограммов взрывчатки, причем детонаторы должны были сработать от радиосигналов, отправленных с вертолетов.

– Что ты читаешь? – спросил отец.

– «Виконта де Бражелона».

– И тебе все понятно?

– Ну вроде…

– По-настоящему ты поймешь смысл этого романа, когда тебе перевалит за сорок. Он пронизан тоской по прошлому.

– По-моему, он про мушкетеров.

– В конце они все умрут.

– Не рассказывай, что там дальше!

– Толстяк Портос выбирался из осыпающегося подкопа. Внезапно он задумался, почему это при ходьбе ставит одну ногу впереди другой, остановился, и его задавило. Он погиб, как только задумался. Думать вредно, сынок.

– А я люблю придумывать всякое, так интересней.

– С годами ты поймешь, что выдумки ни к чему. Кстати, я тут побеседовал с аббатом Монженом. Он вызывал меня.

– Зачем? Отметки у меня ничего. Только вот география…

– Он сказал, что ты не играешь со сверстниками.

– Они все мяч гоняют, а мне это скучно.

– Еще он мне показал, какое сочинение ты написал на уроке развития речи. Вам задали описать домашнее животное. Твои товарищи писали про собак, вуалехвостов, а ты… – Отец достал из кармана листок и нацепил очки. – Так, читаем: «Вши – скверные твари. Они то облюбуют пушок младенца, то космы и бороду нищего. Забираются под одежду, размножаются с бешеной скоростью, ползают, шевелят лапками и всем скопом пьют нашу кровь. Отними у них жертву, посели их в безлюдную тундру, они сдохнут». Где ты умудрился это списать?

– Я не списывал!

– Но ритм, словарь, дерзость – совсем не детские!

– Я правда сам написал про вшей.

– Охотно верю, мой мальчик, но в нашем мире лучше не обнаруживать чрезмерные способности. Одаренных ненавидят.

– Папа, я такой же, как все.

– А твой учитель, господин Петито, отдал мне вот что. Сказал, что ты играл в эту штуку на уроке математики, и ему пришлось ее отобрать.

– Вовсе я в нее не играл.

– А что ты с ней делал?

– Я считал на ней.

– То есть как считал?

– Хочешь, покажу? Она здорово считает. Смотри, нажимаешь на кнопку, на экране появляется ноль…

– Откуда она у тебя?

– Ну… Мы с Авреном поменялись: он мне машинку, а я ему кучу вкладышей с Тентеном. Пошлешь сотню таких в конверте и получишь здоровскую книжку про самолеты с рисунками Эрже. Правда здоровскую, в магазине такую не купишь.

А по правде, не менялся я ни с каким болваном Авреном. Эта машинка из моего клада, я прячу его за каминной заслонкой. Сунул как-то руку в карман серых штанов, а там чудеса: машинка и еще яркая такая карточка с выпуклыми буковками, написано «виза», «америкэн экспресс», а в красном целлофановом карманчике две фотографии. Дядька патлатый, слегка на отца похож, и красивая веселая тетя с черными волосами. И они не черно-белые, не раскрашенные, как на афишах кадры из ковбойских фильмов, а цветные! Дядька с тетей незнакомые. Откуда они у меня взялись? Может, кто подсунул? Я их не выбрасываю, потому что это мои пиратские сокровища, и никто про них не знает.

Папа разрешил мне заниматься фехтованием. Теперь мы с Пакотом и Поластроном настоящие мушкетеры. Мы неразлучная троица. Рассказываем друг другу, кто что в журнале прочел, и выдумываем, что будет с Блэком и с Мортимером, ничего путного не выходит, но лучше болтать на перемене, чем гонять дурацкий мяч. В прошлый четверг после мессы к нам пришел настоящий миссионер с козлиной бородкой! Говорил, дикари поклоняются всяким идолам, приносят им человеческие жертвы и бьют себя здоровенными палками в кровь. Прямо жуть! И еще сказал, что католические святые и не такое терпели: их и на решетке жарили, и резали на куски, в общем, разделывали не хуже отбивных.

Чуть похолодало, Петито простудился, и нам прислали молодого, в широченном пиджаке с подкладными плечами, а сам сморчок, и личико с булавочную головку. Он нам все: «Деточки, деточки», – ну мы ему и показали «деточек». То Аврен выдернет подставку из-под учительского стола, и только сморчок поставит свой здоровенный портфель, стол падает. Смеху! То Маркизе насыплет ему в шляпу мела. Как он вымазался! Мы чуть с ума не сошли, улюлюкали, топали, колотили по партам. Монжен услышал, прибежал, разорался, весь класс посадил после уроков строчки писать.

В Париже три дня шел снег. По улицам рассыпали соль, а зачем, неизвестно. Машины не ездят, боятся; если появится какая-нибудь, то ползет еле-еле и фырчит. У нас в кладовке померзли овощи. Торговец принес с черного хода дрова и уголь. Натащил на подметках грязи, всю кухню изгваздал. А наша мадам Мартино не сробела, так на него набросилась! Мол, она целыми днями все моет, в доме ни соринки, а тут… Вечером ели суп с помидорами. Горячий, я весь рот обжег. Думал, чего бы мне попросить на Рождество. Скоро мы с мамой пойдем в магазин за подарками. А хорошо бы снег продержался до Пасхи, мы бы опять поехали в Альпы, я бы там съезжал на санках во-от с таких гор! Летом в Трувиль. Без каникул я бы совсем пропал, только о них и мечтаю. Аббат Монжен меня совсем доконал, ругается, грозит Божьим гневом. Черт! Завтра у нас контрольная по географии. Я ничего не учил, попадутся притоки Гаронны, выше нуля не получу. И чего я раскис! Мне Пакот даст списать. Пакот у нас молодчина. Не жадина и не вредина, хотя учится лучше всех. Он тут у меня спрашивает: «Кем ты хочешь стать?» А я не знал, что ответить. Еще поглядим. Время есть.