Текст книги "Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!"

Автор книги: Патрик де Фюнес

Соавторы: Оливье де Фюнес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

17. От де Голля до Миттерана

Патрик

Вскоре после выхода «Разини» генерал де Голль принимал в Елисейском дворце деятелей искусства. Наш шофер Жорж от волнения едва не добил окончательно свой (и так разбитый) «опель», подъехав слишком близко к ступеням дворца. Вынужденный дать задний ход, чтобы развернуться, он внес беспорядок в расположение кортежа машин, а потом, подъезжая к крыльцу, еще и заехал на красный ковер. Церемониймейстер в белых перчатках никак не мог открыть дверцу машины. Через окна родители видели застывшего в ожидании, как соляной столб, генерала. Тогда они решили выйти с другой стороны. По протоколу мама должна были идти на ступеньку ниже отца, чтобы он представил ее генералу. Тот встретил отца звучным «Здравствуйте, мэтр!». Его так никогда не называли! Но дальше этого в своей любезности генерал не пошел, ибо в эту минуту из машины выпорхнула одетая в черную гусарскую форму с золотыми пуговицами прелестная Брижит Бардо. Открыв рот от восторга, глава государства не спускал с нее глаз. Отец же, по своему обыкновению стушевавшись, не сводил восхищенных глаз с мадам де Голль, о которой потом целую неделю не переставал нам рассказывать:

– Какая очаровательная, изысканная женщина, какой класс!

Мама тоже не скрывала своего восхищения.

В 1971 году Жорж Помпиду выразил желание посмотреть «Оскара» в Елисейском дворце в присутствии членов правительства. Происходило это в зимнем саду. Министры и государственные секретари, окружив президента, ожидали поднятия занавеса; отец без труда мог представить себя Мольером, играющим для королевского двора. Как на грех, у него страшно разболелась голова; он улегся на пол и, размеренно дыша, дожидался, когда боль утихнет. Сознание, что он заставляет ждать президента, не облегчало задачу. Но высокопоставленные лица не выражали никакого нетерпения. Немного придя в себя, отец распорядился дать третий звонок. На сцене все боли сразу чудесным образом испарились, словно его душа переместилась в другое тело, и он совершенно забыл о своем недомогании. Президент хохотал, как ребенок.

– Он был в восторге, – поведал мне отец. – А на приеме мадам Помпиду то и дело повторяла: «Жорж, вы слишком много курите!» Я тоже заметил: он курил одну сигарету за другой.

На следующий день из канцелярии президента отцу доставили акварель XVII века с изображением роз. Перед тем как ее повесить, он обратил внимание на дату. Через пару дней нам доставили пакет из княжества Монако: их сиятельства тоже желали посмотреть «Оскара» в своем дворце, подчеркнув, что отец может назначить любую цену. Обратной почтой отец послал отказ без объяснений.

– Коли принцесса хочет видеть пьесу, она может, как все, пойти в театр, – сказал он нам. – Когда мы снимали в Монако сцену «Разини», она вышла из машины, чтобы посмотреть на нас, и даже не поздоровалась. Я это не забыл.

При президенте Валери Жискар д'Эстене получить телефон было не простым делом. Хотя у отца уже был один, он захотел иметь второй. Белый телефон, подобный произведению искусства, занял почетное место посреди гостиной. По большей части он молчал, ибо никто не знал его номер, даже мы! Если раздавался звонок, мы понимали, что это ошибка. Подняв трубку, я обычно шутил:

– Алло, вас слушают в резиденции Президента Республики!

Когда однажды мне ответили: «Мы как раз звоним из Елисейского дворца», я сначала подумал, что это розыгрыш. Но шеф протокола настаивал, чтобы я тотчас позвал отца к телефону! Президент Габона, находившийся с визитом во Франции, желал встретиться с Луи де Фюнесом через два дня на официальном ужине.

Удивленный отец призадумался. Он терялся в догадках, как могли позвонить по этому номеру, не внесенному в справочники.

– Это не случайно, дети мои, – сказал он наконец. – Мне как бы намекают, что было бы неосторожно отклонить приглашение.

В то время как раз разразился нефтяной кризис, и французское правительство заигрывало с президентом Бонго, всячески стараясь расположить его к себе. Мне иногда казалось, что отец склонен к преувеличениям. Только спустя тридцать лет я понял, как часто он был прав. Подобно другим великим артистам, он обладал удивительным чутьем, позволявшим ему обнаруживать мельчайшие нюансы, которые от нас ускользали совершенно. Когда оказываешь такое влияние на толпу и привлекаешь миллионы в кинотеатры, одним талантом трудно все объяснить: приходится в какой-то степени быть медиумом. Вынужденный отложить на несколько дней поездку в Клермон, он напялил на себя смокинг. Но если отправился он на прием неохотно, то вернулся в полном восторге.

Такой актер, как мой отец, умел различать в реальных людях то, что скрывается, как он говорил, «под маской». Он был польщен приемом, оказанным ему Валери Жискар д'Эстеном и его супругой, зато насмехался над слугами, одетыми по старинке, которые под звуки камерного оркестра сопровождали гостей в большой зал столовой с канделябрами в руках.

– Это не модно теперь, дети мои! Это попахивает концом царствования!

Он сидел справа от президента Бонго, а мама справа от его сына, который рассказывал ей за ужином о слонах, львах и сафари. Из вежливости отец не стал говорить, что думает о тех, кто убивает животных.

– Мне кажется, детка, что он проявлял к тебе большое внимание. Уж не приволокнулся ли он за тобой?

Подобные приглашения, от которых было трудно отказаться, отрывали отца от сада и вечеров в кругу семьи, которые он любил больше всего на свете. Но отец все равно не терял времени зря. Описывая эти приемы, он разыгрывал смешные сценки, имевшие подчас сюрреалистический характер, и, к вящему нашему удовольствию, пародировал видных гостей:

– Сцена происходит на заседании Совета министров. При появлении президента все встают, затем с мрачным видом садятся. Он начинает говорить: «Шурмурля». Заметив похоронные выражения на лицах министров, рявкает на них и продолжает свою речь. Потом жестом просит их улыбнуться и уходит, хлопнув дверью. Далее, принимая главу зарубежного государства, он слышит от него: «Шырмырля», которое переводчик переводит, как «Шурмурля». Иностранец продолжает: «Шымрымло!», а переводчик опять бубнит: «Шурмурля». Президент убегает в другой салон, где идет прием в честь награжденных орденами. Галстуки у всех завязаны на головах. Президент входит, нацепив на голову самый большой галстук, минуя толпу элегантно одетых мужчин, которые стараются перехватить его взгляд, в то время как дамы делают ему реверансы.

В его картинах можно обнаружить множество вариантов этих «шурмурлей», когда он говорит на иностранных языках, употребляя слова, которые ничего не значат. Обобщая, отец называл политику болтовней:

– Я когда-нибудь сниму фильм под названием «Болтовня». Разговоры политиков и переговорные устройства в тюрьмах производят одинаковый шум. Мы покажем школу болтунов, в которой учатся парламентарии, стремящиеся постичь искусство говорить ни о чем. Я буду обращаться к ним, как вождь, рассказывая всякие глупости с таким апломбом, что меня наградят громом аплодисментов. В смешном шествии можно будет увидеть всех великих людей – больших и маленьких. У одних будут перья на шляпах, у других на ногах ботинки в метр длиной.

У отца было довольно смутное представление о политике. Он в ней не очень разбирался и считал, что актер не должен быть ангажированным человеком. «Какие жалкие люди эти политики, только и думающие о власти! – говорил он – Они не замечают окружающей их красоты: лилий, роз, бабочек…»

Единственный раз он отступил от своих правил во время президентских выборов 1981 года.

Я тогда спросил, зачем он отправляется на митинг в поддержку Жискара, хотя его это не интересует?

– Было трудно отказать: Марсель Дассо всегда так любезен со мной. Он неизменно поддерживал меня в своем журнале «Жур де Франс», так что я проявил бы неблагодарность. К тому же Оливье любит самолеты.

– Ты ошибаешься, папа! Дассо принадлежит к партии Жака Ширака. Вот кого тебе надо было бы поддерживать!

– Да ну? – ответил он с недовольным видом.

В день, когда стало ясно, что победил Франсуа Миттеран, отец скорее забавлялся, называя его самцом-шимпанзе, победившим соперника в братоубийственной борьбе. Он считал политиков плохими актерами, думающими лишь о своей карьере и презирающими народ. Левые или правые – все они, по его мнению, произносили общие, малоубедительные фразы.

– Почему бы им не поучиться на актерских курсах? – говорил он. – Вот Жорж Марше[18]18
  Французский политический деятель (1920–1997), возглавлявший ЦК Французской компартии с 1972 по 1994 г.


[Закрыть] наверняка посещал их! Сильным противником является и Пьер Моруа [19]19
  Французский политический деятель (р. 1922), дважды бывший министром иностранных дел (1984–1989 и 1988–1993 гг.). Запятнав себя в финансовых аферах, был вынужден уйти в отставку.


[Закрыть]. Он проявляет чудеса смелости. Я бы взял его партнером.

Хорошие актеры всегда способны оценить друг друга. Один лишь Жорж Марше написал ему, когда он лежал в больнице. А Пьер Моруа единственный после его смерти прислал нам длинное письмо с соболезнованиями.

Ролан Дюма [20]20
  Французский политический деятель (р. 1928), социалист, глава трех правительств при президенте Миттеране (1981, 1983 и 1984 гг.).


[Закрыть] вызывал у отца смех.

– Он похож на даму!

В Франсуа Миттеране ему не нравилось, что тот скрывает «под маской» презрение к людям. В тот период пресловутых перемен он находил потешными журналистов, которые отращивали волосы в зависимости от результатов голосований:

– Уверен, что у этого, когда руль повернулся вправо, волосы были короткие. Теперь же, когда произошел поворот влево, они у него стали длинные.

18. На подмостках вместе с отцом

Оливье

Когда мы играли «Оскара» в театре «Пале-Рояль» в 1972 году, я заметил, что его ум напоминает огромную исследовательскую лабораторию. Не было ни одного спектакля, в котором он бы не находил новый взгляд, жест, выражение лица, а то и целый импровизированный скетч. Такая гиперинициатива меня очень беспокоила, я боялся, что он начнет уставать.

Присутствуя на его спектаклях, напоминавших боксерские матчи, зрители часто выражали беспокойство о его здоровье. «Вы, наверное, совершенно опустошены после такой темпераментной игры! Сколько кило вы теряется во время представления? Ваша игра – настоящий марафон!» – говорили ему.

Мне же кажется, что умственная деятельность утомляла его куда больше, чем физическая. Она сопровождалась к тому же болезненной тревогой, когда ему не удавалось найти то, что он искал.

Июль. Я учу текст роли в «Оскаре», который кажется мне бесконечным. Роль Кристиана Мартена очень многословная. «Труднее всего играть болтовню», – говорит отец. Он сам организует нашу работу, репетируя каждый день с 14 до 18 часов в маленькой комнате замка. Прощайте, катание на мотоцикле, прогулки и вечерние увеселения! «Сам увидишь, что играть в театре – это огромный труд!»

Сознавая значимость своей роли, я то радуюсь, что смогу добиться признания, как «Надежда года», то боюсь, что окажусь никуда не годным на сцене. Но ведь я сам согласился играть в этой пьесе! Родители всячески поддерживали меня, но они оставили за мной право отказаться. Луи не пытается быть преподавателем актерского мастерства. Он не делает мне замечаний ни по поводу жестикуляции, ни по существу характера моего героя: ему важнее подмечать мои робкие знаки искренности, чтобы закрепить их и использовать в спектакле.

– Видишь, тут тебе это удалось прекрасно! Ты даже сам не заметил, как скрестил руки. Это получилось само собой. Пьер Монди поставит тебя на место во время репетиций. А пока постарайся отдавать все, чем располагаешь!

Меня очень страшит выход на сцену после поднятия занавеса. Я должен сразу удивить зрителя, обольстить его, заинтересовать сюжетом. И никоим образом не разочаровать, хотя опасность подстерегает меня на каждом шагу. Главное, следует быть достаточно убедительным, чтобы у Бертрана Барнье по прибытии домой были все основания прийти в отчаяние. Какая ответственность! Я не могу себе позволить выглядеть середнячком. От этого пострадает пьеса, и зрители окончательно отвернутся от меня. И будет провал. Так что надо сыграть хорошо. Мое волнение не мешает Луи сохранять веру в меня.

– Увидишь, все будет отлично! Ты способный парень и к тому же уже немного знаком с профессией.

Мама тоже считает, что я справлюсь с ролью. Поощряемый при каждой удаче, я сам начинаю в это верить. На мою игру наверняка повлияет адреналин в крови. Три месяца работы скажутся непременно. Я рассчитываю и на снисходительность публики к моему дебюту на сцене театра «Пале-Рояль». Название этого знаменитого театра лишает меня сна: я бы с радостью дебютировал на подмостках простого балагана!

Во время наших коротких репетиций Луи учит меня произносить реплики так, чтобы они выглядели спонтанными и лишенными декламации:

– Слушай внимательно партнера. Не думай о своей реплике. В данный момент. я бы не хотел, чтобы ты знал, что надо говорить. Просто когда я скажу: «Вы смеетесь надо мной?» – посчитай: раз, два, три. Важна интонация, с какой ты произнесешь свою реплику. Ведь в жизни, разговаривая с человеком, ты не отвечаешь сразу. Ты выдерживаешь небольшую паузу. Самое худшее, если все поймут, что ты готовишься выпалить реплику. Это заметят по твоему взгляду. Если ты умеешь слушать, это девяносто процентов успеха. Слушать надо не себя, а партнера.

Когда мне не удается искренне произнести чуждую моему характеру фразу, отец облегчает мою задачу:

– Актеры-интеллектуалы называют это «влезть в шкуру трудного персонажа». Им помогает актерская техника. Надо разбить фразу, произносить ее, медленно артикулируя, повторять по нескольку раз в день. Помаленьку она войдет в тебя и станет твоей. Но если она никак тебе не дается, ты сможешь обыграть это состояние. Скажи сам себе, что она не имеет для тебя значения. Когда ты рассказываешь анекдот, ты ведь изображаешь людей, ты подражаешь им. Вот и сделай так, словно она произнесена кем-то другим.

Чтобы я лучше понял его, он показывает мне, как бы сыграл мою роль известный актер.

– Подумай, что бы изобразил в этой сцене Джерри Люис.

Подчас он показывает, как сыграл бы сам. Эти показы не улучшают мое настроение. Но, устав объяснять необъяснимое, то есть что такое талант, он старается помочь мне найти палитру возможных подходов к раскрытию образа. Такой метод хотя и позволяет осознать, как много мне еще предстоит сделать, но в еще большей мере заставляет усомниться в своих способностях.

Во время съемок фильма «Оскар» Клода Риша страшно возмущал этот педагогический прием, он даже говорил о нем в одном из телеинтервью. Помня успех пьесы в театре «Порт-Сен-Мартен» с Ги Берилем в качестве партнера, Луи то и дело приводил для примера их находки:

– Понимаешь, Ги произносил это иначе, вот так. Получалось смешнее!

Подобные параллели обижали уже знаменитого Клода Риша. Отец, видимо, не сознавал, что проявляет бестактность. Он думал, что помогает партнеру, стимулируя его воображение.

В начале первой картины, когда я прошу слугу г-на Барнье доложить о моем визите, мне приходится некоторое время дожидаться, пока тот примет меня. Я остаюсь, стало быть, один на сцене, сознавая, что сотни любопытных глаз наблюдают за мной.

– Ты никогда не увидишь эти глаза, потому что не должен смотреть в зал. Но ты почувствуешь, если они начнут шуметь. Позднее, когда наберешься опыта, ты тотчас поймешь, интересен ты им или нет. Это одна из великих тайн театра!

Пока же мне непросто преодолевать подобные трудности.

– Запомни, твой герой изрядный наглец. Перед Барнье он разыгрывает застенчивость. Но это прожженный нахал. Тебе приходилось встречаться с нахалами? Ты заметил, с каким надменным видом они смотрят на все? И еще все время как будто что-то вынюхивают. Ты можешь рассматривать картину на стене или то, что лежит на столе. Можешь даже потрогать что-нибудь. Старайся не думать до моего выхода, что ты на сцене. Думай о маленьком, уверенном в себе жулике, с которого станется украсть всю мебель из дома. Но остерегайся подводных рифов в начале спектакля: пока зрители не увлечены действием, ты быстро почувствуешь, что еще не овладел их вниманием и не вызываешь ожидаемого смеха. В таком случае не надо переигрывать. Напротив, следует замедлить ритм, не говорить слишком громко. Мы все склонны ускорять действие, а это ошибка! Зрителя надо постепенно заинтересовать тем, что ты говоришь. А для этого необходима искренность. Говори себе: «Раз вы меня не слушаете, я спокойно объясню создавшуюся ситуацию кому-нибудь другому!»

Так мы работали вдвоем целый месяц, ожидая репетиций на сцене вместе со всей труппой. Пьер Монди руководит мной, словно я опытный актер. Другие актеры испытывают те же страхи, что и я. Это меня немного успокаивает и убеждает, что я смогу справиться со своей задачей. Во время репетиций Луи мне больше не отец. Его интересует только пьеса, освещение, размещение актеров и собственная игра. Он превращается в профессионала. Лишь дома передо мной снова отец. Он рассказывает маме, как прошел день, отмечает мои успехи, говорит, что верит в меня и счастлив рискнуть вместе со мной.

Риск? Не думаю, что это риск для него. Помогая мне, он отнюдь не уверен, что меня интересует карьера актера. Но он, по крайней мере, старается. Единственное его требование заключается в том, чтобы подмостки не вскружили мне голову:

– Так приятно, когда тебе аплодируют каждый вечер и просят автографы при выходе из театра! Ты будешь играть в пьесе, имеющей успех, о тебе станут говорить… Постарайся оценить это спокойно. Я знаю твой характер, но ведь так просто бывает увлечься, особенно на пирушках с коллегами после спектакля. «Ты здорово играешь, парень, у меня есть для тебя предложение!» Еще бы! Не забывай о том, что завтра у тебя очередной спектакль. Если ты растратишь силы накануне, тебе не хватит энергии и ты сыграешь плохо! Поверь мне, музыкант накануне концерта в зале Плейель не позволяет себе развлекаться!

За несколько дней до премьеры я пытаюсь подвести итоги тому, чему научился. Я знаю назубок свой текст, мои мизансцены отлажены, и ночами я не перестаю думать о том, как бы не потерять искомую искренность. Отступать поздно: жребий брошен.

В день премьеры я в полной мере ощущаю пресловутый мандраж, который знаком всем актерам. Луи это понимает лучше других – его самого трясет еще сильнее. Чтобы отвлечься, мы проговариваем кусочек текста, вышагивая по артистическому фойе за полчаса до поднятия занавеса. Потом стараемся обжить декорацию. В полутьме пересекаем салон и занимаем свои места.

– Когда я выйду на сцену, то буду стоять тут. Нет. Ближе к двери. Вот, я останавливаюсь здесь. Ты должен сохранить дистанцию между нами, поэтому остановись– ка там!

Глухой шум зала повергает меня в ужас. Но одновременно возникает желание покорить зрителей.

– Не волнуйся и думай о первой реплике. Только не произноси ее слишком быстро, и все будет отлично.

Звучит третий звонок, отец стоит сзади, чтобы вытолкнуть меня на сцену. Я похож на парашютиста перед первым прыжком. Спектакль идет своим чередом, но, даже используя уже накопленный во время репетиций опыт, я не в силах оценивать что бы то ни было. Успеваю лишь заметить, как умеет Луи приспособиться к неожиданностям, к моему ритму, к другим актерам. Он держит паузы, которых не было на репетициях, помогает мне, пристально глядя в глаза, живо интересуясь тем, что я ему рассказываю. Он «поднимает» меня до искренности. Ничто не ускользает от его внимания. Я не знаю, доволен ли он моей игрой, но читаю в его глазах одобрение, когда нахожу верную интонацию. Я словно слышу его голос: «Вот, хорошо! Продолжай в том же духе!»

Воскресенье тяжелый день, мы играем утром и вечером. В понедельник отдых. После спектакля я отправляюсь в свою однокомнатную квартирку на улице Сенже, а отец – на улицу Монсо. Он никогда не звонит мне, чтобы поговорить о работе. И точно так же ведет себя во время семейного обеда. У нас одна профессия, и это для него нормально: он оставляет свободное время для отдыха и личной жизни с мамой.

Один спектакль едва не вдохновил меня продолжить актерскую карьеру. Я узнал, что в театре находится Жан Ануй. Об этом по вине костюмерши стало известно и отцу. Как обычно, присутствие в зале известных персон усиливает его обычный страх. Он в ярости.

– Я ведь сказал, что не желаю знать, кто в зале! Теперь я выйду на сцену в полной панике!

Он очень нервничает в начале спектакля. И говорит все быстрее. По его глазам видно, как ему не по себе. Он настолько растерян, что произносит реплику из второго акта и, осознав свою ошибку, покидает сцену. В полном отчаянии я остаюсь один. Отец просит опустить занавес. Дежурный режиссер объявляет, что спектакль временно прерывается из-за легкого недомогания артиста.

– Придется собраться. Как можно не уважать зрителя!

После нескольких дыхательных упражнений он просит меня занять то место, на котором представление было прервано.

– Можете поднять занавес!

Видя, как он изо всех сил старается, чтобы зритель забыл инцидент, я обнаруживаю в себе неведомые силы. Я стараюсь быть максимально раскованным, чтобы ему было легче войти в образ г-на Барнье. Спектакль снова обретает свой ритм, я всячески помогаю отцу, и он постепенно успокаивается. Машина запущена вновь, и мы заканчиваем под гром аплодисментов, которыми зрители, как всегда, отмечают его игру, но на этот раз еще и проявленное мужество.

Жан Ануй тепло приветствует нас и предсказывает мне успех на сцене. Отец благодарит меня:

– Только благодаря тебе я смог продолжать спектакль! Ты поддержал меня, никто другой не сумел бы это сделать лучше!

Тем не менее гордость, которую я тогда испытал, не лишила меня трезвого взгляда на будущее. Новые актеры сменяют старых, и молодых романтических или комических звезд вытесняют «крутые ребята». Пришла новая волна: Депардье, Девэр, де Ниро, Пачино работают в стиле синема-верите[21]21
  В дословном переводе «киноправда»; эстетическое направление не только во французском, но и мировом кино, адепты которого добивались, чтобы игровые и документальные фильмы следовали правде жизни, отражали судьбу простых людей.


[Закрыть]. Мое решение покинуть подмостки не очень огорчает отца. Он только немного разочарован. Но с уважением относится к моему увлечению авиацией:

– Это потрясающая профессия! И не раздумывай, если тебе так хочется.

В пятницу вечером я выезжаю из Парижа в Клермон, чтобы начать занятия в аэроклубе Нанта. Ощущая себя уже летчиком, покупаю куртку с меховым воротником и пару кожаных перчаток. Увидев меня в этой одежде, отец не преминул заметить:

– Ты похож на летчика истребительной авиации! Даже походка у тебя изменилась. Как видишь, достаточно влезть в шкуру персонажа, чтобы прекрасно сыграть его.

Получив возможность заниматься любимым делом, защитив диплом пилота-любителя, я однажды взял его к себе в кабину. Это происходило в июльский воскресный день. Жара была ужасная. Боясь его разочаровать, я тщательно проштудировал за бутылкой лимонада технику посадки. Отца тепло встретили все члены клуба. Как могли они упустить такое событие! После того как мы сели в самолет, я тщательно проверил работу двигателя.

– Ты уверен, что все хорошо проверил? – спросил он.

– Да, не беспокойся.

– Но ведь всегда можно что-то упустить из виду. Он гудит – так и должно быть?

– Надеюсь, ты не трусишь?

– Нет, нет… Похоже, мотор работает нормально. Это хорошая марка – «жодель»?

– Да, отличная.

– Тогда я спокоен… Не слишком ли сильный ветер?

Для защиты от жаркого солнца он сделал из носового платка шапочку с узелками по краям. Я представил себе, какие снимки появятся в местной прессе, когда мы вернемся…

Во время разбега по взлетной полосе я был занят переговорами с диспетчером. А отец не отрывал глаз от приборной доски. Расслабился он только на высоте пятьсот метров, но посмотреть с высоты на наш дом не пожелал: стоило мне только сделать вираж больше, чем на десять градусов, как он вцеплялся в приборную доску:

– А ты найдешь дорогу обратно?

После посадки, которая вполне удалась, отец не скрывал своих восторгов:

– Ты отлично пилотируешь! Я ничуть не трусил. Ты нажимаешь на педали, словно играешь на органе. Я, во всяком случае, так никогда не сумею!

Впрочем, после посадки я убедился, что ему было не просто дойти до машины. На другой день в местной газете не появилось ни одной фотографии. Я поблагодарил его за доверие и навсегда остался ему благодарен за то, что, поборов страх, он согласился стать моим первым пассажиром.

В 1974 году, работая профессиональным пилотом в коммерческой нантской компании, я прожил целый год вместе с родителями, прежде чем снял квартиру в городе. Зарплата дебютанта была жалкая, так что они мне помогали. Но всегда требовали, чтобы мы с Патриком не злоупотребляли их добротой и не росли лентяями. Отец тогда только что закончил съемки «Приключений раввина Якова» в кино и выступления в «Вальсе тореадоров» Жана Ануя в театре.