Текст книги "Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!"

Автор книги: Патрик де Фюнес

Соавторы: Оливье де Фюнес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Патрик и Оливье де Фюнес
Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!

Я самый обыкновенный человек, такой же, как все, и мне повезло в жизни не больше и не меньше, чем другим. Просто когда мне улыбнулась удача, я сумел поймать ее и удержать. Она до сих пор со мной, и я счастлив!

Луи де Фюнес

«Какие же вы молодцы, Патрик и Оливье, что написали эти воспоминания, в которых стремились как можно точнее отразить атмосферу юмора, царившую в нашем доме.

Мы с Луи всегда считали своей задачей дать нашим детям возможность максимально раскрыть свои таланты.

Читая эту книгу, рассказывающую подробности о прожитой вместе жизни, насыщенной яркими событиями, я понимаю, что Луи удалось в полной мере осуществить все, к чему он стремился».

Жанна де Фюнес

Марии Анжелес и Сами Нуира, моим друзьям из Туниса

Патрик де Фюнес

Моей жене Доминик и моим детям Жюли, Шарлю и Адриену

Оливье де Фюнес

Пролог

Патрик

1973 год. Триумф фильма «Приключения раввина Якова». Отец вложил все силы в роль вспыльчивого человека, вовлеченного в невероятные приключения. Сцена в чане с жевательной резинкой снималась в разрушенной фабрике, при температуре не выше десяти градусов. Оставаясь промокшим до костей между дублями, он много раз погружался в зеленую жижу, состоявшую из смеси сладкого теста и пищевого красителя.

После трех дней этой пытки, оглохнув на левое ухо, он бросился к отоларингологу, который обнаружил зеленоватую пробку, прилипшую к барабанной перепонке. С помощью мини-брандспойта в виде огромного шприца он направил в ухо сильную струю воды.

– Позвольте дать вам совет, господин де Фюнес, – заключил он. – Перестаньте прочищать ухо ватой на спичке: этим вы только все усугубите и придется снова прибегать к подобной неприятной процедуре.

Пренебрегая этим советом, пациент продолжал прежние манипуляции. Но, едва обнаружив легкое снижение слуха, сам прибегал к струе воды из маленькой резиновой клизмы. Однажды вечером вместе с матерью Жерара Ури – Марселой мы решили отправиться в шикарный ресторан «Тайлеван». Отец пригласил на ужин также доктора Джиана, знаменитого рентгенолога, полную противоположность чопорности и высокомерию. Отец весьма ценил его как остроумного собеседника.

– Ну вот, я опять плохо слышу левым ухом! – воскликнул он в дверях. – Обождите минуту, я только его прочищу.

Перевернув все шкафчики в ванной, он не нашел свою чудесную клизму. Пришлось идти, не прибегнув к спасительной процедуре.

– Ну вот, я не услышу, что будет говорить Джиан.

Открыв нам дверь, Марсела Ури даже не успела нас расцеловать, как он воскликнул:

– Милая, у тебя не найдется клизмы?

Не понимая, о чем идет речь, она так и замерла на месте.

В общем, по дороге в ресторан говорили только об этом. Марсела тщетно старалась его успокоить:

– Послушай, Луи, ты же прекрасно все слышишь!

– Сейчас, может быть, но Джиан говорит так тихо. Придется сесть слева от него, чтобы слышать правым ухом.

Наш друг уже поджидал нас в ресторане. Узнав о случившейся катастрофе, он лишь рассеянно посочувствовал. Тогда отец подозвал вышколенного метрдотеля, вероятно ожидавшего, что гость закажет шампанское, и сказал ему:

– Вы можете послать курьера в дежурную аптеку и купить мне резиновую, предпочтительно детскую, клизму?

Достоинство подобных заведений заключается в том, что там ничему не удивляются. «Разумеется, господин де Фюнес», – был ответ.

Можно себе представить, сколько разговоров по этому поводу было на кухне! Четверть часа спустя, на удивление всем, грум принес на серебряном подносе маленькую розовую клизму. Широко улыбнувшись, отец тотчас отлучился ненадолго и по возвращении объявил, что ему гораздо лучше.

Оливье

Жизнь с отцом была полна приятных и непредсказуемых неожиданностей. Во всяком случае, ее не назвать ни банальной, ни скучной. Миф о комическом актере, который по выходе из театра забывает о юморе и надевает маску страдающего меланхолика, в нашем доме не признавался напрочь.

Луи де Фюнес в жизни был такой же смешной, как на экране, не прибегая, однако, к одним и тем же приемам, ибо в первую очередь был истинным профессионалом и совершенствовал свое мастерство всю жизнь.

Любопытство его зрителей остается неизменным.

«Как он находил свои трюки?» – спрашивают они.

«Правда ли, что он был очень нервным человеком?»

«Рассказывал ли он вам свои гэги до того, как их сыграть?»

«Говорят, он был очень строг на съемочной площадке».

«Был ли он строг с вами?»

И еще множество вопросов, на которые мы отвечаем в этой книге, – мы, простые свидетели его, отнюдь не банальной, жизни.

1. Луи и Жанна

Патрик

Мои родители появились на свет в одном и том же 1914 году, накануне Первой мировой войны. В день перемирия в 1918 году, в то самое время, когда все колокола Курбевуа возвещали победу, маленького беспечного Луи де Фюнеса интересовали лишь редиски, которые он выдергивал в семейном огороде. Его отец Карлос де Фюнес был жив. Будучи испанцем, он не подлежал призыву в армию и таким образом остался в живых.

Десятью годами раньше Карлос бежал из Испании, похитив мою бабку Леонор Сото де Галарца, в которую влюбился в Мадриде. С первой же встречи девушка не осталась равнодушной к шарму этого красивого андалузского адвоката, но родители не одобрили ее выбор, мечтая для нее о другой партии. Когда же претендент на ее руку посмел обратиться к ним за их согласием, они просто-напросто выставили его за дверь. Запертая в своей комнате, Леонор находилась день и ночь под неусыпным оком дуэньи, похожей на Алису Саприч в «Мании величия». Несмотря на принятые меры, влюбленные сумели бежать совсем как в романах. Зная свою бабушку, я не удивлюсь, если окажется, что она спускалась из окна с помощью простыни… Голубки благополучно пересекли границу и поселились в Курбевуа, близ Парижа. В 1906 году появилась на свет Мари (по прозвищу Мина), в 1910-м Шарль и спустя четыре года Луи. Затем семья переехала в коммуну Бекон-ле-Брюйер, где мой отец провел свои молодые годы.

Не имея права на адвокатскую практику во Франции, дед решил заняться изготовлением искусственных изумрудов. Идея была довольно смелая, если учесть, что он страдал дальтонизмом. Для него что красный цвет, что синий, что зеленый – все было едино. Отличать ему удавалось лишь черное от белого. Шестилетнему Луи приходилось подсказывать деду, какого цвета были его опытные образцы.

– Скажи, малыш, какого цвета этот камешек – зеленый или голубой? – спрашивал он

– Но он… желтый.

– Папа был истинным художником! – рассказывал мой отец. – Он отличался уравновешенным и спокойным нравом. В доме его не было слышно. Он был отменно вежлив, с большим чувством юмора, вот только повседневные заботы его не очень волновали. Большую часть времени он проводил в кафе. Это был истинный южанин!

К счастью, моя бабка Леонор была женщина с головой и умудрялась все же прокормить семью. Общаясь с продавцами мехов, она направляла к ним дам из общества. С ловкостью хорошей актрисы ей удавалось их убедить, что манто из норки сделает их похожими на Грету Гарбо.

Затем наш дед отправился в Венесуэлу, надеясь там преуспеть. Письма от него приходили все реже. А мой отец оказался в интернате зловещего коллежа в Куломье.

– Дети мои, вы никогда не будете жить в пансионе, – часто повторял он нам. – Мы там мерзли зимой, а мне было лишь десять лет. Никто не приходил меня проведать. Это была настоящая тюрьма!

Спустя три года Леонор отправилась на поиски блудного мужа. Забрав Луи из коллежа, она поручила его заботам доктора Пуше, заправлявшего в долине Шеврез приютом для брошенных младенцев. Сей врач якобы изобрел микстуру, способствующую быстрейшему росту детей. Моя бабушка надеялась, что этот сироп будет полезен ее сыну, на ее взгляд, очень маленькому для своих лет. У доктора Луи чувствовал себя как рыба в воде. Он был счастлив оказаться подальше от Куломье, катался на велосипеде, укачивал младенцев, совал им в рот соски. Так продолжалось до тех пор, пока его мать не привезла домой мужа, который, подхватив туберкулез, стал тенью самого себя. Боясь заразить сына, он не поцеловал Луи, а только протянул ему дрожащей рукой крошечное чучело. «Это колибри, самая маленькая птичка в мире, – заверил он его между двумя приступами кашля. – К тому же «колибри» на арго означает «изумруд»!» Всю жизнь отец не расставался с набитой соломой птичкой.

Ему приходилось по нескольку раз в день опрыскивать антисептиком квартиру, дабы избежать заражения. Потом дед вернулся один в Малагу, где и умер 19 мая 1934 года.

В тот самый день, когда 25 октября 1957 года умерла, в свою очередь, моя бабушка, отец играл в пьесе Саша Гитри[1]1
  Французский актер, драматург, кинорежиссер (1885–1957). Среди самых его известных фильмов «Если бы мне рассказали о Версале», «Если бы мне рассказали о Париже», «Жизнь честного человека», «Наполеон».


[Закрыть] «Давайте помечтаем». Он был потрясен, но не счел возможным сорвать спектакль. Сопровождавшая его мама говорила, что никогда он не играл лучше, чем в тот вечер.

Моя бабушка, несмотря на сильный, не лишенный шарма кастильский акцент, хорошо говорила по-французски. Мы приходили к ней в гости каждое воскресенье. Она обращалась к отцу по-испански, но он плохо изъяснялся на нем и отвечал ей на том, на котором думал, – по-французски.

Прирожденная актриса, она всякий раз при расставании с нами разыгрывала целый спектакль. Сжимая нас в объятиях, произносила бесконечную тираду: дескать, мы видим ее в последний раз. Мы оставляли ее сидящей в кресле, с руками, прижатыми к сердцу, словно готовому вот-вот разорваться.

Луи де Фюнес часто вспоминал ее в своих интервью, утверждая, что она первая научила его играть комедию. Он даже сравнивал ее с Рэмю[2]2
  Французский актер (1883–1946), прославившийся еще в немом кино и успешно снимавшийся в довоенном французском кино.


[Закрыть], а однажды рассказал забавный анекдот:

– Мама обладала невероятной находчивостью. Не могу забыть историю с дядюшкой из Мадрида, приславшим ей свое фото. Увидев на нем его усатое лицо, она поспешила упрятать подарок в кладовку. Ему же написала, что поставила фото на пианино. Однажды он неожиданно появился в нашем доме. Я и сейчас вижу его с чашкой чая в руках, вопрошающего, где его фото. Мама слегка растерялась: она совершенно об этом забыла. Но, посмотрев на дядю кристально честными глазами, заявила: «Я отправила его увеличить!» Вот это был спектакль!

Старшая сестра отца Мина превратилась в прелестную изящную женщину. Кутюрье Жак Эймс даже пригласил ее на работу манекенщицей. Будучи замужем за летчиком, она влюбилась в модного актера Жана Мюра и вместе с ним уехала в Мадрид, где легкомысленно представила его родственникам как своего мужа.

– Как странно, – заметили они, – такое впечатление, что мы его уже где-то видели!

Мина любила повелевать и властно обращалась со своим маленьким братцем.

– Мне не давали слова сказать, – рассказывал он нам. – Помню, как она повела меня к своей приятельнице, актрисе Рене Сен-Сир. Мне было восемнадцать лет, и я очень смущался перед предстоящей встречей со знаменитостью. Еще бы! Но мы оказались в пустой квартире! Она в нее еще не переехала. Мина привела меня для того, чтобы я обошел триста квадратных метров в поисках хозяйки. У меня потом неделю болели ноги!

Словом, в присутствии отца было лучше не произносить имя Рене Сен-Сир. Но это происшествие не помешало ему позднее успешно сняться у ее сына – Жоржа Лотнера в фильме «Бонвиваны».

В молодости отец выкуривал по две пачки сигарет в день. Он кашлял, харкал и отличался удивительной худобой. Армейские врачи сочли, что он болен туберкулезом. Сам же он навсегда уверился, что они спутали его медицинскую карту с чьей-то другой. Но, несмотря на это, как свидетельствует его военный билет, он несколько раз призывался в армию. В 1947 году после трехдневного пребывания в лагере Майи его окончательно комиссовали.

Участь моего дяди Шарля де Фюнеса была трагической: в 1939 году его настигла очередь из немецкого пулемета. Отец тяжело пережил утрату. С братом были связаны их детские игры, они объездили на велосипедах часть Франции. Мне кажется, именно эти поездки научили отца преодолевать усталость и боль.

А вот малышке Жанне Бартелеми, будущей мадам де Фюнес, не суждено было пожить с родителями. Ее отец Луи был убит снарядом под Верденом в 1918 году. А мать умерла в муках вскоре после него. Наверняка она подхватила окопную лихорадку, когда приехала опознать тело мужа в ангаре Бар-ле-Дюк.

Вместе с братом Пьером Жанна была отдана на попечение «мамы Титины», бабки по линии отца, проживавшей у подножья Монмартрского холма. У той были четыре дочери – Мари, Жюлия, Жанна и Валентина и сын Анри, чудом уцелевший в битве под Верденом. Каникулы мать и Пьер проводили у тети Мари, жены Шарля, графа де Мопассана. Статую кузена Ги, знаменитого писателя, затерявшуюся среди тополей парка Монсо, можно было увидеть из больших балконных окон их прекрасного парижского особняка. Весной тетя Мари и дядя Шарль покидали Париж, чтобы насладиться мягким климатом их имения в Алонне, в департаменте Анжу, а лето проводили в своем замке в Клермон-сюр-Луар, близ Нанта, в том самом, в котором мы поселимся позднее.

Мои родители познакомились во время оккупации в 1942 году в школе джаза по улице Фобур-Пуассоньер. Мама увидела объявление об открытии этого заведения в переходе метро. Для молодежи того времени джаз был синонимом свободы. Она со всех ног бросилась туда.

– Я не смогу оплачивать учебу! – объявила она хозяину заведения Шарлю-Анри.

– Мне важно знать, какие у тебя пальчики. Они очень тебе понадобятся! С гаммами ты знакома?

– Мизинцы мои не очень разработаны… За пишущей машинкой я чувствую себя лучше..

– Вот и отлично, мне как раз нужна секретарша! Я уверен, у тебя все получится. Взамен будешь бесплатно учиться…

Мой отец тоже записался накануне в эту школу, чтобы овладеть гармонией и сольфеджио, так как понятия не имел о нотной грамоте. И тем не менее уже играл на рояле в «Горизонте», одном из баров в районе площади Мадлен.

– Я ишачил там по двенадцать часов без перерыва, – рассказывал он. – Перед началом мне давали пять минут, чтобы поесть в гардеробе. Не разрешали даже сходить в туалет. И требовали, чтобы я постоянно улыбался.

Туг толпилась самая разношерстная публика: разодетые полуночники и неряшливые красотки, мелкие проститутки, заглянувшие передохнуть между двумя клиентами, их сутенеры в слишком добротно сшитых костюмах и горстка вооруженных до зубов бандитов. Не считая затянутых в зелено-серые мундиры немецких офицеров.

Мама вспоминала об их встрече так, словно это было вчера:

– Я стучала на машинке, когда в комнату с криком ворвался Шарль-Анри: «Скорее, Жанна! Ты увидишь феноменального человека!» Он был очень возбужден и потащил меня в зал для занятий. Там-то я впервые увидела твоего отца. Он сидел за роялем. Остальные ученики столпились вокруг. «Ты только послушай, это просто невероятно, – прошептал мне Шарль-Анри. – Не понимаю, зачем ему брать уроки! Боюсь, если начну его учить, он начнет размышлять и загубит свой талант.

Можно предположить, что, подобно сержанту Крюшо и госпоже полковничихе в фильме «Жандарм женится», между Жанной и Луи, едва они познакомились, пробежала искра. Так или иначе, больше они не расставались.

– Не можешь ли ты мне давать частные уроки? – попросила его покоренная мама.

– Сначала приходи меня послушать в «Горизонт». Я угощу тебя ужином.

Она отправилась туда в тот же вечер.

– Он велел приставить к роялю низкий столик, на котором были сервированы омары и шампанское, – вспоминала мама. – Потратил на это все месячное жалованье. Мы много лет смеялись по этому поводу! В перерыве он сел рядом, как вдруг хлопнула дверь и появилась высокая брюнетка. Не говоря ни слова, подбоченясь, она встала напротив твоего отца и отвесила ему оплеуху. После чего повернулась и была такова. А он, обыграв ситуацию, поскользнулся на каблуках и грохнулся в кресло, словно получил сильнейший удар. В зале громко засмеялись. «Мы с ней едва знакомы, – объяснил он мне. – Я совершенно забыл, что назначил ей свидание!»

Мама была очарована этим энергичным молодым человеком и стала завсегдатаем «Горизонта». Там пели. Танцевали. Не вполне понимая слова, немцы хором подхватывали американские куплеты, которые мой отец запевал, сидя за роялем. Когда он видел, что они здорово надрались, то заставлял их повторять строчки собственного сочинения:

– И мы их поимеем…

– И мы их поимеем! – вторили они хором.

– …Пинком под зад!

– Под зад! – орали они во все горло.

Это была опасная игра. Немцы напоминали тигров под анестезией. Однажды вечером отец заметил, как к маме подошел некий Фридрих и склонился, чтобы поцеловать ей руку. Отец при этом даже сбился с такта. Этот завсегдатай был большой шишкой в комендатуре. Мама так и застыла от ужаса. Взяв пару аккордов, отец встал, чтобы ее выручить. Вынужденный импровизировать, он выбрал роль смиренника.

– Герр Фридрих, позвольте вам представить мою невесту! – застенчиво произнес он, низко склонившись, с подобострастным выражением в глазах.

– Ах! Ваша невеста! Гут, гут! Тогда нельзя трогать! – воскликнул офицер и удалился.

Эта сценка чудесным образом воскреснет двадцать лет спустя в «Большой прогулке», когда немецкий офицер обзовет Станисласа Лефора в его гримуборной в Опере «толстым плутом».

В ту ночь, опоздав на метро, отец впервые поцеловал маму.

– Отныне считай, что мы обручены.

В дальнейшем, пропустив последний поезд метро, он провожал маму к ее брату на улицу Мобеж. А затем пешком через весь Париж шагал к себе домой.

В 1942 году бродить по улицам после наступления комендантского часа было чистым самоубийством. Патрули забирали в заложники всех схваченных ими горожан, некоторые из них потом были расстреляны на горе Мон-Валерьен. Держась за руки и прижимаясь к стенам домов, родители прятались в подворотнях.

– Однажды на углу улицы твой отец толкнул меня, прошептав: «Не смотри!» Но я успела разглядеть грузовик с трупами.

Когда Жанна объявила бабушке и теткам, что встречается с пианистом из бара, те и бровью не повели. Но они разволновались, услышав об их ночных прогулках. После чего дядя Анри, который держал вместе с женой Жюстиной отель на улице Кондорсе, в двух шагах от дома моей мамы, предложил отцу прекрасный номер на первом этаже. Надо ли говорить, что все они не испытывали никакой симпатии к оккупантам. Так, горничная Симона, открыв однажды дверь двум гестаповцам и услышав, что они желают видеть некоего Луи де Фюнеса, ибо Служба обязательной трудовой повинности нуждалась в рабочей силе, не растерялась и сказала, что он покинул отель и уехал неизвестно куда. Новое поколение по-прежнему смеется на фильмах с Луи де Фюнесом во многом благодаря этой женщине.

Но отец забыл об одной важной детали: он уже был женат… В 1936 году он женился на женщине по имени Жермен. Наверное, они не были созданы друг дня друга, ибо спустя месяц решили расстаться. От этого брака родился ребенок – Даниель.

Маму эта новость огорчила.

– Моя семья никогда не согласится, чтобы я жила с женатым мужчиной. Я тоже этого не хочу. Наша встреча останется чудесным воспоминанием, Луи, но на том и порешим…

Тогда, поняв, что надо брать быка за рога и развестись, он отправил сестру Мину прощупать почву. Она недавно сама пережила развод с первым мужем и знала, что надо предпринять. Оказалось, что Жермен и сама была рада расстаться с фамилией де Фюнес. Встретив Анри, мужчину своей жизни, она мечтала поскорее выйти за него замуж и ставила лишь одно условие: Луи никогда не станет общаться с Даниелем, которого Анри считал своим сыном.

Мама никак не могла привыкнуть к мысли, что увела мужа у другой женщины.

– Чтобы ты успокоилась, я завтра отвезу тебя к Жермен! – предложил отец. – Она хочет с тобой познакомиться!

Им открыла дверь приятная, улыбчивая женщина. Поцеловав маму, она воскликнула:

– Какая вы красивая! Я так рада за Луи!

У мамы сложилось впечатление, что она нанесла визит кузине своего жениха. Жермен провела их в гостиную, где их ожидал Анри, держа на коленях семилетнего мальчугана – Даниеля. Дабы избежать всякой двусмысленности, он сразу сказал: «Жермен так рада наконец развестись. Даниель наш сын и, разумеется, будет жить с нами».

Эта проблема была решена, и мама, прежде чем отправиться к алтарю, должна была представить своего будущего супруга семье. Поездка в замок Клермон напоминала экспедицию: поезда часто останавливались средь полей и приходилось подвергаться многочисленным проверкам. Когда наконец под ботинками отца заскрипел песок с Луары, тщательно рассыпанный по главному двору замка, он не мог скрыть своего восторга перед открывшимся ему волшебным видом. Мари де Мопассан только что похоронила мужа. В свои шестьдесят она выглядела без всяких преувеличений гранд-дамой. Тетя Жюлия, ее старшая сестра и моя будущая крестная, задала тон разговору, сказав:

– Избранник Жанны не может не обладать всеми необходимыми для мужа достоинствами.

Теплый прием помог моему болезненно застенчивому отцу преодолеть свою робость. Молодой человек навсегда полюбил эту семью. Мама Титина стала ему бабушкой, которой он будет поверять все свои тайны.

Тетки мамы были очень разные. Каким же кладезем вдохновения стали они для многих образов, сыгранных отцом! В особенности тетя Жанна, сестра Мари, которую можно обнаружить во многих персонажах его фильмов. Эта крохотная женщина обладала неприхотливыми вкусами. Поселившись в замке вместе с мужем, когда город Нанси оказался в руках немцев, она больше всего хотела быть полезной. Мой отец очень любил ее. У нее всегда был хмурый вид, и не проходило дня, чтобы она не заливалась слезами, услышав по радио какое-нибудь пустяковое известие или сообщение о чьей-то смерти. Много лет спустя отец обнаружил ту же способность заливаться слезами по требованию у Робера Дери[3]3
  Известный комический актер, часто работавший вместе с Луи де Фюнесом.


[Закрыть].

– Изобрази-ка тетю Жанну, – часто просил он его.

В сцене «Маленького купальщика» Робер плачет так выразительно, что видно, как отец закрывается одеялом, чтобы скрыть смех.

В этой новой семье отец как бы заново родился, позабыв свое прошлое, похоронив его в сокровенных глубинах души.

Развод отца с Жермен был оформлен без труда, но церковь отказывалась признать его. Никакой религиозной церемонии для повторного брака! Генрих VIII Тюдор послал Папу Римского к чертям, когда женился вторым браком на Анне Болейн, но Луи де Фюнес не был королем Англии. Ему пришлось удовольствоваться гражданским бракосочетанием в мэрии 9-го округа в апреле 1943 года.

Надо бы навсегда покончить с легендой, которая повторяется во всех его биографиях: на свадьбе была подана не колбаса, а очень жирная птица, присланная тетками из Клермона. Колбасу подавали накануне во время скромного мальчишника, устроенного отцом и Робером Дейссом, другом детства. Робер тоже был обручен с некой Жанной, и они решили, что будет забавно пожениться в один день. А чтобы картина была совсем полной, оба назвали своих сыновей Патриками.

Небольшая двухкомнатная квартирка на улице Миромениль, которую Робер одолжил моим родителям, оказалась очень миленькой. Друзья входили в нее через окно. Даниель Желен[4]4
  Французский актер (р. 1924), снимавшийся также в Голливуде у Хичкока. Известен у нас по фильмам «Завещание Орфея» Ж. Кокто, «Горит ли Париж?» Р. Клемана, «Затухающее пламя» И. Аллегре.


[Закрыть], сам закоренелый холостяк, только что женился на Даниель Делорм, звезде тех лет, игравшей роли бедных печальных девушек. Ему Луи де Фюнес обязан приобщением к актерской профессии. В то время денег ужасно не хватало. Мои родители и их друзья жили одним днем. Желен, успешно выступавший в ролях молодых любовников, посоветовал отцу начать с массовки. Будучи хорошо информирован, он сообщал ему, какие фильмы будут сниматься.

После Освобождения в семье Желенов начались раздоры. Даниель Делорм «заболела» Советским Союзом и демонстрировала интеллектуальные претензии. Они стали реже появляться у нас. Имея теперь возможность рассчитывать только на небольшие гонорары, родители разработали хитроумную систему, которая требовала… добротной обуви. Разгуливая взад и вперед под ручку перед рестораном «Фуке» на Елисейских Полях, где обычно обедали или заходили выпить рюмку вина многие кинематографисты, они в конце концов сталкивались со знакомыми.

– Как я рад тебя видеть! Мы тут случайно, – говорил отец, мастерски разыгрывая удивление.

– Луи, загляни завтра на студию. Ты понадобишься на одну смену.

Однажды они столкнулись таким образом с режиссером Жан-Пьером Мельвилем[5]5
  Французский кинорежиссер (1917–1973), которого называли «самым американским французским режиссером». Поставил ряд знаменитых триллеров, среди которых «Самурай», «Армия теней», «Полицейский».


[Закрыть]:

– Луи, Жанна! Как жаль, что я не встретил вас раньше. Мне нужен был пианист для сцены встречи Нового года, но я его уже нашел. Вам, случайно, не знаком какой-нибудь аккордеонист?

– Я сам недурно играю на аккордеоне, – солгал отец, который ни разу в жизни не брал в руки этого инструмента.

Мельвиль пригласил его сниматься. Отец постарался найти такое место за пианистом, чтобы скрыть левую руку, предназначенную для игры на кнопках, которыми ему вряд ли удалось бы воспользоваться. С правой, перебирающей клавиши, он кое-как справлялся, вертясь ужом, чтобы не отстать от пианиста. Мельвиль был отнюдь не дураком. Он широким жестом заплатил ему двойной гонорар, тем самым отдав дань человеку, который целый вечер столь умело водил его за нос.

В дальнейшем отец не пропускал ни одного фильма Мельвиля. Он боготворил его так, что в один прекрасный день Жерар Ури даже рассердился:

– Ты молишься на него, а он тебя ни разу не пригласил сниматься!

Ответ отца был, вероятно, уклончивым, он предпочел пропустить этот упрек мимо ушей. Будучи человеком застенчивым, он не любил рассуждать по поводу того, как возникает дружба, что такое благодарность и в еще меньшей мере – близость.

Оливье

Отец всю жизнь увлекался джазом. На его очередной день рождения я неизменно дарил ему новый альбом Оскара Петерсона или Эррола Гарнета, его любимых пианистов. У нас в доме всегда стоял рояль, но он на нем почти не играл. Вероятно, чтобы не вспоминать о своих несчастливых молодых годах. Он точно так же сердился на клавиатуру, как и на испанский язык, на котором отказывался говорить.

Думая, что он один, отец иногда наигрывал мелодии «Sweet Lorraine» или «Sophisticated Lady». Пальцы по-прежнему подчинялись ему, только слегка огрубели. Стремясь во всем к совершенству, он не хотел, чтобы кто-нибудь слышал, как он играет.

– Я играю, как свинья, мне следовало бы больше упражняться.

Отец жаловался, что недостаточно разрабатывал левую, когда играл в барах. А ведь именно эта рука сообщала ритм игре и обеспечивала ему успех. Не одобряя людей, которые садятся за рояль в конце вечера, чтобы побренчать, он считал, что ни они, ни он сам не имеют права играть то, что он называл «всякой бузой». Такая скромность объяснялась его бесконечным уважением к профессиональным музыкантам, равняться на которых он не считал для себя возможным. Его желание во всем достигать совершенства лишило нас возможности оценить его талант пианиста.