Текст книги "Титаника"

Автор книги: Патрик Бессон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Глава 17
Спасение

Я должен был вернуться в каюту, чтобы надеть спасательный жилет, что даю Мерлю повод бросить мне насмешливо:

– Я вам говорил: возьмите его с собой!

Машины «Титаники» остановились как раз в тот миг, когда лифт спустил меня на палубу «Е». Перед моей дверью я увидел Эмили Уоррен с тетрадью в руке.

– Что вы здесь делаете, Эмили?

– Я пришла, чтобы отдать вам мои стихотворения. Которые я закончила отделывать. Только что был странный шум.

– «Титаника» столкнулась с айсбергом.

– Это поэтому она остановилась?

– Капитан Смит, без сомнения, захочет выяснить, насколько серьезны повреждения, прежде чем продолжить маршрут.

– Вы думаете, это серьезно?

– Да.

– Мы утонем?

– Да.

Я ответил «да», но это говорил не я. Когда мы говорим о вещах, о которых не знаем, что думать, это звучит так, будто говорим не мы, и сказанное почти всегда оказывается правдой. Эмили побледнела или, вернее, стала светло-серой, как обложка ее тетради. Она села на нижнюю постель, что было не в ее привычках. Она спросила меня голосом ребенка, – когда нас наказывает судьба, мы склонны вести себя и, значит, говорить, как будто нам пять лет, возраст, когда нас наказывали, – что я делаю.

– Я надеваю свой спасательный жилет и советую вам спуститься в свою каюту и сделать то же самое.

– Нет. Чтобы надеть спасательный жилет, нужно хотеть, чтобы тебя спасли, а я не хочу, я уже спасена.

У нее тоже было психиатрическое досье? Да – ее три книги.

– Я могу вас попросить о двух вещах, Жак?

– Все, что хотите, но я вас умоляю, наденьте ваш спасательный жилет.

Она открыла тетрадь, вытащила из кармана карандаш и что-то написала на обложке.

– Я наконец нашла заглавие.

Она протянула мне тетрадь. Я прочитал: «Спасение».

– Первое, о чем я вас прошу, Жак, это спасти мою рукопись.

– Спасая себя, вы спасете свою рукопись. Женщин и детей посадят в шлюпки в первую очередь, а вы – и женщина, и ребенок. Скорее идите туда, пока нет паники. Потом будет трудно. Вы меня слышите, Эмили?

Она смотрела на свои руки, колени, ноги, как будто удивляясь, что они еще здесь, так как мысленно она уже считала себя мертвой.

– Второе, о чем я вас прошу, это заняться со мной любовью.

– Сейчас?

– Да. Я не хочу умирать девственницей.

– Вы не умрете!

– Поэты – ясновидящие, это ваш Рембо сказал. И потом, у меня нет желания говорить о литературе в вечер своей смерти. Вечером, по крайней мере, я должна говорить о другом. Поцелуйте меня, Жак. Это один миг! Вы ведь тоже не хотите умирать девственником.

Комментарии были излишни.

– Это же безумно долго, – сказал я.

– Вы можете посвятить мне несколько минут. Я – не первая встречная. Я – Эмили Уоррен!

Делать было нечего. Она получила то, что хотела. Гении всегда получают что хотят, даже если им для этого приходится убить себя.

– Начинать надо с поцелуев, – устало и обреченно сказал я.

– Это так…

Она поднялась, встала на цыпочки, но из-за толщины моего спасательного жилета не могла дотянуться до моих губ.

– По моему скромному мнению, – сказала она, – было бы лучше раздеться догола, а потом целоваться.

Ей всегда нужно было управлять, даже в том, чего она совсем не знала. Препираться значило терять время, и я начал раздеваться.

– А если нам выключить свет? – предложила Эмили. – Я не привыкла к электричеству. В Ирландии только богатые им пользуются, но у нас нет богатых. С первого же вечера этот корабль режет мне глаза.

Я выключил свет. В темноте я никак не мог нащупать пуговицы брюк и рубашки, и, когда я наконец оказался голым, Эмили уже ждала меня в постели много долгих минут. Я лег рядом с ней. Кто-то постучал в дверь. В миг, когда я вспомнил, что забыл закрыть ее на ключ, дверь открылась. Кто-то вошел в каюту. Это мог быть один из трех: Филемон Мерль, Батшеба Андрезен или стюард. Силуэт нащупал выключатель. Во взрыве белого света появилось длинное голубое пальто, из которого на меня изумленно смотрела Батшеба Андрезен. Ничего не говоря, она постояла несколько секунд, потом я услышал слово «штирборт» (правый борт), и она исчезла. Не приходила ли она закончить свое преступление?

– Кто это? – спросила Эмили.

– Я не знаю. Сумасшедшая.

– Что она сказала?

– Штирборт.

– Почему «штирборт»?

– Безумные говорят что попало.

Не всегда, подумал я, вспомнив Филемона Мерля.

– Нужно закрыть дверь на ключ, – сказала Эмили. – Если нас будут беспокоить каждые пять минут, мы не дойдем до конца.

Я поднялся, закрыл дверь на ключ, выключил свет, лег и постарался превратить Эмили Уоррен из девочки в женщину.

Глава 18
Час с четвертью любви

Когда я ее поцеловал, она сказала, что любит меня. Я спросил, правда ли это.

– Нет, но это помогает мне так говорить.

Это не помогало мне слушать подобные фразы, поскольку в коридоре все громче раздавался топот пассажиров, слышались плач детей, стук падающих чемоданов, крики ссорящихся взрослых. Стюарды повышали тон. Один из них постучал в нашу дверь, потом попытался открыть ее своим ключом, но я предусмотрительно оставил ключ в замочной скважине.

– Ну, так что же? – спросила меня Эмили.

– Вы о чем?

– Начинаем?

– Мы уже начали.

– В таком случае продолжаем.

Мало-помалу ее тело занимало все больше места на постели и заняло ее всю, так что мне оставалось только лечь на нее сверху. Когда через час с четвертью любви я хотел подняться, Эмили удержала меня за руку.

– Останьтесь, – сказала она. – Останемся.

– Нет. Нужно выходить. Я вам напоминаю, что вы – клаустрофоб.

– Моя клаустрофобия уменьшилась. Вы думаете, это потому, что я уже не девственница?

– Корабль начал крениться.

– И пусть кренится. Я закончила. Мы закончили. Вы это знаете.

– А ваша книга?

– Ложитесь снова, Жак. Умрем вместе. Между любовью на час и на всю жизнь нет разницы, кроме того, что в какой-то момент она становится хуже. Я не хочу пережить этот момент.

– Самоубийство по Достоевскому.

– Совершенно верно.

«Как это здорово в глубинной основе – спать с девушкой, которая читала Достоевского!» – подумал я. Я не понимаю, почему, находясь на «Титанике» в момент ее крушения, я не вычеркнул выражение в глубинной основеиз своего словаря.

– У меня в кармане есть снотворное тети Августы, – сказала Эмилия.

– Зачем?

– Интуиция. В этом мучении, которое представляет собой жизнь поэта, интуиция – одна из немногих привилегий. Это сильное снотворное.

– Вода в минус один градус – тоже не шутки.

– Она нас не разбудит – мы примем смертельную дозу. Пожалуйста, Жак. Умереть на «Титанике» с французским студентом, который вас лишил девственности, – это идеальная смерть для ирландской поэтессы пятнадцати с половиной лет. Вы не можете мне отказать.

– Вы не имеете права лишать мир вашего гения.

– У мира большой долг по отношению к гениям: к Шуберту, Ван Гогу, Вийону. Это дает нам все права.

– Мне очень жаль, Эмили, – я не хочу умирать. Я не знаю почему. Может быть, потому, что я люблю своего отца и хочу иметь сына, чтобы стать отцом.

– Почему вы плачете?

– Я плачу?

– Не плачьте, мой дорогой. Я понимаю. Моя беда с самого детства – это то, что я все понимаю. Поэтому мне трудно жить. Но сегодня этому конец, и я довольна, потому что закончила свое произведение, что занималась любовью, что сохранюсь в памяти людей, как молния. Не оставите ли мне свою каюту, чтобы я могла умереть? Она лучше моей. И потом, я умру в вашем запахе. Я предпочитаю умереть одна, потому что я так жила, но я не хотела бы умереть девственницей. Нет. Это было бы слишком грустно. Я помогу вам одеться, согласны? Так будет быстрее. Не нужно, чтобы все спасательные шлюпки ушли, оставив вас одного на палубе как неприкаянного.

Она зажгла свет и одела меня так быстро, как накануне меня раздевала Батшеба. Каюта накренялась все сильнее.

– Это смешно? – сказала Эмили.

Я стоял перед ней, готовый выйти.

– Вы очень милый, совсем не тощий.

– Повторяю, Эмили, пойдемте со мной.

– Это меня не интересует. Стать старой поэтессой, какой ужас! Взрослая поэтесса – это уже посредственно.

– Это ваше последнее слово?

– Нет. Моим последним словом будет… Подождите, мне надо найти его. И вы сможете говорить нью-йоркским журналистам, какое было последнее слово Эмили Уоррен. «Освободите Ирландию!» Слишком политично. Нет ничего хуже ангажированной поэзии. Более того, сколько читателей будет потеряно! «Доброй ночи»? Слишком минималистски. «Я вижу свет» – это глупо?

– Да.

– Более того, я ничего не вижу. Или тогда без последнего слова. Не было последнего слова Эмили Уоррен. Когда она умерла, она уже все сказала. А сейчас бегите. Мне пора бай-бай.

Она открыла дверь и вытолкнула меня наружу. Я сделал несколько шагов к лестнице, где толкались пассажиры, неуклюжие в спасательных жилетах. Я услышал, как меня зовут по имени. Обернулся. Эмили, стоя в дверях каюты, размахивала серой тетрадью. Я забыл « Спасение».

Последним словом Эмили Уоррен было: «Кретин».

Глава 19
Мы тонем

В толпе пассажиров я видел прежде всего отцов и детей – может быть, оттого, что я сказал Эмили? Я благодарил Небо за то, что со мной нет детей, и смерть казалась. мне легкой по сравнению с тем, что должны были испытать отцы, зная, что увидят смерть своих сыновей. Каждый глава семьи, должно быть, вспоминал минуты, когда он сомневался, пускаться ли в плавание. Люди хотели успокоить себя, говоря, что нет ничего серьезного и что все должно устроиться через час или два. На лестничной площадке палубы «В» я заметил широкие плечи и длинные седые волосы Мерля. Когда на палубе «А» он направился к левому борту, я пошел за ним. Ночь была ледяная, и пассажиры, как напуганные овцы, метались от окна к окну. Впервые за все время плавания я услышал, как играет оркестр Уоллеса Хартли. Время от времени на палубе «Е» я встречался с музыкантами, так как их каюта находилась в нескольких метрах от моей. Море было спокойным, небо – звездным. Насколько на лестнице мне хотелось плакать, настолько же увиденное на палубе смешило меня. Зрелище печали пугало, зрелище страха развлекало.

– Мерль!

Филемон обернулся. Его лицо покрывала желтоватая бледность. Я подумал, что он, поднявшись после сердечного приступа, недолго протянет в воде при минус одном градусе, уже не говоря о шоке от падения в океан.

– Что вы здесь делаете, Жак? Я вам говорил, чтобы вы представились на правом борту! Первый лейтенант Мэрдок уже спустил много шлюпок. Скоро места будут дорогими.

– Вы взяли привычку ругать меня при каждой встрече. Это становится утомительным.

– Вы правы. Делайте наконец все, что хотите. Я не состою в обществе защиты сыновей гаражистов.

– Кто вам сказал, что мой отец гаражист?

– Вы. Большинство вещей, которые мы знаем о людях, они сами нам говорят. Что вы об этом думаете, Жак?

– Я не знаю.

– Со своей стороны, я нахожу шоу впечатляющим. Оно подтверждает всю нашу работу, так как, несмотря на вашу хорошо объяснимую слабость вчера вечером, я продолжаю считать вас моим сотрудником, моим компаньоном, моим «вторым я». Вы видите перед собой, Жак, реализацию пяти заговоров против «Титаника» – и эти пять заговоров мы с вами выявили перед аварией. Мы – молодцы! Мы – просто молодцы! Мы – экстра класс!

Он подпрыгивал на месте, обнимал меня, целовал в губы. На нас никто не обращал внимания. У людей были другие заботы – они не сознавали, что у них уже нет никаких забот. Несмотря на его несдержанные высказывания и его странное поведение, невозможно было не понять, что он был прав. В шлюпке номер восемь я увидел Батшебу Андрезен, Аннабел Корк и Жюли де Морнэ – в то время как их мужья, оставшиеся на палубе, смотрели на них с усталой тоской. Лайтолер отталкивал старого еврея Штрауса. Его жена – тоже еврейка – осталась с ним, и они устроились в шезлонгах ожидать смерти. Э. Дж. Смит наблюдал за зрелищем с высоты лестницы. Теперь он знал, что не закончит свои дни в Дорсете. Рядом со мной два молодых пассажира третьего класса посмеивались, и один из них, с сильным ирландским акцентом, сразу напомнившим мне Эмили, воскликнул: «Засуньте это себе в задницу, английские пидоры!» Завершил картину Брюс Изми, директор «Уайт Стар», который, проходя мимо нас вместе с инженером Эндрюсом, который задумал и построил этот корабль, сказал: «К счастью, мы его застраховали на крупную сумму!» Мерль блаженно улыбался, видя эти улики, говорившие о верности его дедукции. Должен сказать, что для психически больного он поработал неплохо.

– Я думаю, это вас зовут, – сказал он.

Он показал пальцем на шлюпку номер восемь, из которой Батшеба Андрезен энергично махала мне рукой. Я сомневался, идти ли туда, думая, что она тоже будет меня упрекать за то, что я не нахожусь на их отвратительном правом борту.

– Подойдите, Жак! – кричала Батшеба.

Я сказал себе, что один раз в моей жизни я заставил кричать миллиардершу. По случаю кораблекрушения мои бриджистки были разряжены в пух и прах. Батшеба в лисе, Аннабел в норке, Жюли в каракуле. Батшеба перегнулась через борт под удивленным взглядом своего мужа, стоявшего в полутора метрах от нее.

– Что за девушка была в каюте?

– Эмили Уоррен, поэтесса.

– Вы занимались любовью?

– Да.

– Это было лучше, чем со мной?

– Нет, она была девственницей.

– Бедняга.

– Со мной все в порядке. Но вот она… Я не уверен, что это ей понравилось. Сразу же после этого она решила покончить с собой.

– Послушайте меня, Жак. Вы идете…

– На правый борт, я знаю.

– Если это не пройдет, есть другой выход. Достаньте бутылку бренди или портвейна и выпейте, чтобы не замерзнуть, когда окажетесь в воде. Потом идите на нос корабля, чтобы не падать с большой высоты, и ныряйте. Плывите к нашей шлюпке, и мы вас выловим. Все это не должно занять более пяти минут вместе с вылавливанием. Когда я завтра утром буду вдовой, я выйду за вас замуж и сделаю из вас, с деньгами Андрезена, самого счастливого в мире мужчину.

– Я думал, что это ваши деньги.

– Я вам это говорила?

– В вечер нашей встречи.

– Я вас обманула.

– Почему?

– У каждого своя гордость.

Т. Джонс, мерзкий моряк, – Лайтолер, с его жалким деланым хладнокровием, которое он демонстрировал весь вечер, назначил его капитаном шлюпки номер восемь, – призвал Батшебу к порядку, и она села, среди двадцати восьми пассажиров, в шлюпке, способной вместить шестьдесят пять.

Я посмотрел вокруг себя. Филемон Мерль исчез. Я знал, что никогда уже его не увижу.

Глава 20
Вторая нерешительность

Я достал себе шотландского виски у официанта первого класса на правом борту. Этот легендарный штирборт. Там уже не было ни бренди, ни портвейна. В тот роковой вечер на «Титанике» многие напились. Мэрдок спускал в море шлюпку номер одиннадцать с семьюдесятью пассажирами, среди которых был один мужчина. Я не был этим мужчиной. Я там узнал Эмму Шабер, с немного растрепанными волосами. Пассажиры третьего класса начали толпиться на палубе, среди них было много женщин. Мэрдок сажал их в шлюпку в первую очередь, и на его месте я поступил бы так же. Наступило время осуществить запасной план, предложенный Батшебой. Я осушил наполовину бутылку виски и, усталый от возбуждения на погрузочной палубе, спустился в курительное помещение палубы «А». Я увидел там трех внешне спокойных мужчин. Они говорили мало, и все о пустяках, никак не связанных с переживаемой нами драмой. Это были британские курильщики большого стиля, и, покоренный смертельной нежностью опьянения – главной опасностью этого запасного плана, – я подумал, что останусь с ними до конца. В тишине мы беспечно начали бридж, который они скрестили с покером и к которому я примешал немного белота. Полковник Арчибальд Грейси, одетый как для полярной экспедиции, быстро вошел в помещение. В своем произведении «Титаник » в «Survivor Stori» [6]6
  История выжившего (англ.).


[Закрыть]он пишет: «В курительном помещении я обнаружил четверых мужчин вокруг стола. Я сразу узнал майора Бутта, Кларенса Мура и Фрэнка Милла, которых я знал. Четвертый персонаж был мне не знаком, и, значит, я не могу назвать его имя». Четвертый персонаж – это я. Я вспомнил об отделанных стихах Эмили. Мне нужно было кому-нибудь их отдать, чтобы снасти. Я снова поднялся на погрузочную палубу и прошел к носу корабля. Становилось все холоднее, и у меня не было желания бросаться в воду. Меня уже развезло, и поэтому мне трудно было узнать шлюпку Батшебы среди всех тех, которые поспешно удалялись от «Титаники», как удаляются от экзематозных на светском коктейле. В шлюпке номер четыре я увидел Мэдлин Астор и поздравил себя с тем, что пьян, так как на трезвую голову я бы никогда себе не позволил ее побеспокоить, особенно в подобный момент. Лайтолер, подумав, что я хочу силой прорваться в шлюпку, преградил мне путь.

– Я должен вручить мадам Астор документ, – сказал я.

– Если вы попытаетесь туда сесть, – сказал офицер, – я вас застрелю.

Это мне в ту ночь следовало его застрелить. Это спасло бы десятки жизней.

– Мадам Астор! – крикнул я.

Она повернула ко мне красивое лицо в слезах. Я протянул ей «Спасение», которое она взяла двумя пальцами, прекрасными и дрожащими.

– Что это?

– Последние стихи Эмили Уоррен.

– Простите, мсье?

– Это молодая девушка, которой не нашлось места в шлюпке.

– Бегите за ней, здесь есть места!

– У нас нет времени! – кричал Лайтолер. – Отойдите, мсье! Шлюпка номер четыре, в море!

– Надо спасти эти стихи, – сказал я Мэдлин.

– Согласна, мсье. Я обещаю вам. Я спасу эти стихи. Я позабочусь о них, как если бы это был ребенок этой девушки.

К счастью, « Спасение» не было ребенком Эмили Уоррен – ночью Мэдлин Асстор потеряла тетрадь, о чем и объявила мне, отвратительная дура, на следующее утро на «Карпатии», которая пришла вылавливать выживших с «Титаники».

Дети. Они появились на погрузочной площадке, прижимаясь к родителям. Дети латышские, баварские, славянские, ливанские. С куклой, с маленьким мячиком, с деревянной игрушкой, с картонным чемоданом. Немногие из них кричали. Некоторые плакали. Большинство онемело от потрясения, от непонимания. Они не умели плавать. Они не умели говорить по-английски. Они ничего не знали. Они смотрели на своих родителей, а те отводили глаза. Это был верх безнадежности. Я пришел туда быстро. Не так быстро, как эти маленькие мальчики и девочки, но все-таки быстро.

Когда последняя шлюпка покинула «Титанику», я понял, что все эти дети, оставшиеся на борту, умрут, и решил умереть с ними.

Потом я передумал.