Текст книги "Титаника"

Автор книги: Патрик Бессон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 5
Поэтическая встреча

В четверг одиннадцатого апреля одна тысяча девятьсот двенадцатого года я впервые заговорил с Эмили Уоррен. Я ее нашел в библиотеке. Присев на край кресла, девушка читала Теккерея (скоро она заменит его Шелли, а затем предпочтет Уитмена). Я любовался ее маленьким белым овальным личиком и большими карими глазами. Ее темно-каштановые волосы были разделены более или менее ровным пробором и собраны на затылке в узел, как у йоркширской учительницы. Мне нравился ее большой лоб, усыпанный юношескими угрями. У нее был маленький прямой нос и сжатый рот. Она была в строгом темном платье, скрывавшем ее тело на три четверти. Полная противоположность Мэдлин Астор, потому-то я и влюбился в нее, и это мне позволило говорить с ней свободно. Я предложил ей моего Марлоу. Она подняла глаза и спросила, нет ли у меня бутылки джина. Она англичанка или ирландка?

– Ирландка, конечно. Иначе я на вас даже не посмотрела бы. А вы?

Я предложил ей угадать. Сначала она подумала, что я – канадец, потом – француз, и, когда я пригласил ее попить чаю в кафе «Веранда», поняла, что я – парижанин.

– Англичанин, – сказала она, – предложил бы мне стакан бордо в Парижском кафе.

Она презирала Париж, города и в целом планету Земля. Одно искусство, по ее мнению, достойно было существовать, да и в этом она не была полностью уверена. Что она будет делать в Нью-Йорке? Писать, как и везде. Ведь она – поэт. Поэтесса. По ее словам, лучшая ирландская поэтесса своего поколения. Это по меньшей мере то, что говорили большие критики о поэзии Дублина после появления ее двух первых сборников: «Gipsies» и «Too much melancholy». [4]4
  «Цыгане» и «Слишком много меланхолии» (англ.).


[Закрыть]

– Это – грязные, оборванные пьяницы, которые шатаются из кабака в кабак, надеясь, что кто-нибудь из случайных знакомых угостит их стаканчиком. Я ненавижу эти два сборника. Тот, который я сейчас пишу, их уничтожит, убьет!

Она спросила меня, не нахожу ли я, что она слишком много говорит, и я ответил:

– Нет, мало.

– Спасибо. Я уже очень давно не слышала комплиментов. Почему не говорят ничего любезного поэтам, а вот перед какой-нибудь певичкой из оперетки чуть ли не на четвереньках бегают?

– Я не знаю.

– Вы сами пишете?

– Нет, я читаю.

– Что?

– Всё.

– Это не профессия.

– Я только что провалил экзамен на звание агреже по английскому языку.

– Это тоже не профессия.

– Я думаю стать преподавателем.

– Вы бы не предпочли стать моим мужем? Вы занялись бы моим домом, моей жизнью, моими выходными днями, моими отпусками. Вы бы говорили с моими издателями, готовили мои поездки. Вы бы ходили бить морды моим недоброжелателям. Готовили бы французские блюда. Ах, лавандовое мыльце в моей туалетной сумочке – вот внимание, на которое вы, я чувствую, способны и которое тронет мое сердце. Мы поженимся в Ирландии, конечно, так, чтобы вы не смогли развестись. Так я сделаю вашу жизнь невозможной, и все-таки вы будете обязаны остаться со мной.

– Согласен, где поставить подпись?

– Обожаю французов: они шутки принимают всерьез, а о серьезных вещах говорят в шутку. Это восточные ирландцы. А сейчас, Жак, я должна идти к себе, писать.

Странно было слышать речь академика из розовых, казавшихся недорисованными уст юной девушки пятнадцати с половиной лет. Она поднялась и оказалась еще миниатюрнее, чем я думал. Ее рост был, она сказала, метр сорок восемь.

– На семь сантиметров меньше, чем у Жорж Санд, на четырнадцать меньше, чем у Гюго, если говорить о французских писателях. Что касается моей каюты, это «G315». Вы не могли бы меня проводить?

– Нет проблем.

– Тогда за это я возьму вас под руку.

– Я хотел бы, чтобы вы мне продекламировали что-нибудь из ваших стихов.

– Я все знаю наизусть, но не буду.

Мы вышли из библиотеки, как жених и невеста – Эмили, с сумрачным ликом литературной принцессы, и я, с видом супруга знаменитости, клеящего в альбом посвященные ей вырезки из газет. Палуба «G» была в самом низу «Титаники», на одном уровне с турецкими банями и кортом для сквоша. Здесь был расположен и третий класс. Я спросил ирландку, предпочитает ли она ехать на лифте или спуститься пешком, и она выбрала пеший спуск, сказав, что страдает клаустрофобией, а клаустрофобы, это она знает точно, застревают в лифтах. Зато у нее не бывало головокружений, и она подолгу, наклонившись, смотрела вниз с лестницы. На палубе «D» уже накрыли столы для ужина. На палубе «Е» я не мог не пригласить Эмили заглянуть в мою каюту.

– В ней есть что-то особенное?

– Вы увидите, похожа ли она на вашу.

– Я пишу стихи, Дартуа, а не туристический справочник.

По мере того, как мы спускались в сердце корабля, шум машин, едва уловимый на палубе «А», слышался все явственнее. Двойная деревянная лестница превращается, когда спускаешься на палубу «G», в простую лестницу с железными ступенями. Каюта Эмили находилась рядом со складом баранины, овощей и рыбы.

– Кажется, на нашем этаже находится курятник, – сказала поэтесса.

– Курятник на борту «Титаники»?

– Но ведь пассажирам первого класса каждое утро подают свежие яйца, разве не так?

Глава 6
Меню

– Жак, вы играете в бридж?

– Плохо.

– Супруги Андрезен и мадам Корк ищут четвертого на этот вечер. Не могли бы вы мне оказать услугу – предложить им себя в качестве партнера?

– Это пассажиры первого класса.

– Их партия состоится в Парижском кафе. Вы ведь парижанин, так? Значит, войдете без проблем.

– И что я должен буду делать?

– Играть в бридж. То есть плохо.

– А потом?

– Потом Самюэль Андрезен пойдет спать. Не забывайте, что ему шестьдесят семь лет. Шестьдесят семь лет излишеств. Куча денег – куча болезней. А вот Батшеба Андрезен и мадам Корк спать не пойдут. В Париже и в Нью-Йорке они в это время отправляются танцевать, но на «Титанике» не танцуют. Они будут искать другого партнера. Это, без сомнения, будет мадам де Морнэ. Тогда, Жак, вы окажетесь в центре одного из многочисленных заговоров, которые, если мы ничего не сделаем, чтобы их остановить, потопят корабль до его прибытия в Манхеттен.

– Что мне делать, чтобы остановить заговор?

– Будьте очаровательным французом, которому одна из этих ведьм захочет открыть свое сердце, чтобы побесить своих двух приятельниц.

– Филемон, вы действительно верите, что эти три женщины способны пустить на дно самый большой в мире корабль?

– Мне нравится, когда вы называете меня Филемоном. Меня уже давно так не зовут. Последний раз – на прощальной вечеринке в люксембургской полиции.

Мерль задумчиво опустил нос. Блюда для пассажиров второго класса готовились на той же кухне, что и для пассажиров первого класса. Она находилась посреди двух обеденных залов. В вечер, когда произошло кораблекрушение, первый класс ел суп «Ольга», а второй – суп из маниоки. Первые угощались лососем, вторые – копченой пикшей. Вырезка филе говядины – для первых, курица с индийскими пряностями – для вторых. Курица по-лионски у первых была такой же, как курица, приготовленная с индийскими пряностями, у вторых? Второму классу – телятину с мятой, а первому – телятину свежую с мятой. Что, в тарелках второго класса телятина была несвежая? Во второй половине ужина первые одержали победу. После румынского пунша, не входившего в меню вторых, они вкушали паштет из фуа-гра и чудесного сельдерея. Наконец, когда вторые должны были довольствоваться банальным пудингом, первые имели право на пудинг «Уолдорф», что должно было понравиться Джону Джейкобу Астору, владельцу «Уолдорф Астории». Эклеры с ванилью – первым, бисквит – для вторых. Для второго класса – мороженое американское, для первого класса – французское. Вторым подавали кофе, первые пили его в салоне, в курительном помещении, а еще в Парижском кафе.

С наступлением ночи океан стал вялым и холодным. В воздухе висела странная сырость, отдававшая солью. Было что-то тревожное в нашем спокойном и тихом продвижении к Америке – как будто мы плыли не по воде, а по какой-то неизвестной материи. Будто мы были не на море, а неизвестно где. У нас было чувство будто мы то ли уже совершили, то ли замышляем что-то постыдное. Среди нас царила атмосфера немого стыда. Позднее я понял, что мы чувствовали себя скотом, который гонят на бойню. Мы были виноваты в том, что у нас не хватило ума удрать, пока еще была возможность. Особенно я. Мерль меня спросил, и это прозвучало, скорее, как приказ:

– Вы пойдете туда?

Я сказал, что сначала допью кофе. Детектив возразил, сдерживая раздражение:

– Меню первых – длиннее нашего, но они вышли из-за стола раньше. Они более заняты. Деньги требуют времени. Говорят, что богатые ничего не делают. Это неправда, они заботятся о своем состоянии. Идите, нечего тянуть.

Он, нервничая, отнял у меня чашку и сахарницу.

– В Парижском кафе у вас будет сколько угодно кофе, оно будет лучше, и это будет не за ваш счет. Наконец, это моя компания. Подсчитывайте расходы! Сохраняйте чеки, иначе мне придется платить за вас из своего кармана.

Я поднялся, пересек столовую, бросив быстрый взгляд на Августу Уоррен, которая ужинала одна и задумчиво кушала орехи и кокосовый сэндвич, которыми завершался каждый ужин второго класса. Эмили не показывалась весь вечер. Конечно же сидела в каюте и писала. В последующие дни я заметил, что она ужинает мало и почти не обедает. Утренний завтрак был единственной трапезой, которую она соглашалась съедать полностью. Все на земле, и в частности питание, она считала невыносимо вульгарным. Я бы с удовольствием воспользовался лифтом, но он был занят, и я отправился по лестнице – это напомнило мне об Эмили. Я снова вспомнил, как она, перегнувшись через перила из светлого дуба, смотрела на пятнадцать метров вниз. На каждой палубе она садилась на стул или в кресло и, если было пианино, брала несколько нот. Подойдя к библиотеке, я опять подумал об ирландке. Белая краска сикоморовых панелей резала глаз при электрическом освещении. Несколько пассажиров второго класса уже устроились здесь, чтобы почитать на сон грядущий, как это было в обычае у тех, кто избежал нищеты, но не дотянул до роскоши. Тени проплывали за окнами, выходившими на закрытую прогулочную площадку. Если бы Филемон Мерль не вторгся в мою жизнь со своими подозрениями и расследованиями, я бы не рискнул подняться на более высокую палубу, оставшись в этом спокойном помещении вместе с похожими на меня отцами и детьми больших коммерсантов, будущими или бывшими преподавателями. На палубе «В» я повернул налево, прошел мимо курительной вторых классов, вышел на прогулочную и вошел в Парижское кафе.

На кораблях, как во дворцах, – ходишь все время. Я это знаю – впоследствии у меня был дворец.

Глава 7
Партия

Вce было так, как и предсказывал Мерль. В двадцать два тридцать Самюэль Андрезен явно устал, и его супруга посоветовала ему лечь в постель. Он не ангел, уточнила она, чтобы не заботиться о своем здоровье. Андрезен поднялся с тем же надменным видом, какой у него был в течение часа, пока мы играли в бридж. Он даже назвал меня ублюдком за то, что я забыл анонс.

Французская и итальянская прислуги Парижского кафе с вожделением поглядывала на роскошных и своенравных американок. Я вспоминаю этих стройных молодых людей, многие из которых увидели море в первый раз и в последний: в начале кораблекрушения экипаж закрыл бедняг в их спальном помещении, и несчастные утонули вместе с судном: как они ни кричали, никто не пришел открыть им дверь. Они старались создать местный колорит и походили на таких французов и итальянцев, которых показывают в своих пошлых романах о континенте второразрядные английские писатели.

Парижское кафе представляло собой широкий коридор, продолжавший ресторан «А la Carte», где пассажиры первого класса любили обедать: вид оттуда открывался более красивый, чем из обеденного зала, а еда была не столь обильной. У богатых главная забота – как бы не съесть лишнего, вот почему они отдают часть своей еды бедным – это именуют милосердием. Плетеные столы кафе были покрыты зелеными скатертями – очень удобно для бриджа.

– Ваш муж, кажется, не в лучшей форме, – сказала мадам Корк, обращаясь к мадам Андрезен.

Аннабел Корк была крепкой молодой брюнеткой, в чьем голосе звучали мужские ноты. Она, кисло улыбнувшись, позволила мне сесть за их стол, при этом весь вид ее говорил: так уж и быть, она согласна терпеть рядом пассажира второго класса, если ему двадцать два года. Может быть, она сочла меня милым. Я среднего роста, поэтому мне не приходилось смотреть на Эмили Уоррен очень уж сверху вниз, а некоторым женщинам нравится, когда мужчина не занимает много места. Батшеба Андрезен была почти такой же рослой, как ее подруга Аннабел, и между ними я чувствовал себя, как полк в окружении.

– Покер? – предложила Батшеба.

– Я не умею играть, – смутился я.

– Вы уже были в подобном положении, когда мы играли в бридж, – возразила Аннабел Корк.

– Вы преувеличиваете, – сказала мадам Андрезен своей подруге. – Жак Дартуа играл правильно, хотя без гениальности.

– Естественно, – сказал я, – у меня ее нет.

– Это Самюэль не следил за игрой.

Во всяком случае, как подсчитала Аннабел Корк, они проиграли пятнадцать долларов. И им придется раскошелиться. Это будет семь долларов и пятьдесят центов с каждого.

– Вы когда думаете расплачиваться, молодой человек?

– Сначала мне нужно отправить радиограмму моим родителям, чтобы они перевели эту сумму в Нью-Йоркский банк.

– Попались, – с улыбкой сказала Батшеба. – Аннабел, ну вы же не станете портить вечер, то и дело твердя о несчастных пятнадцати долларах.

– Дело не в несчастных пятнадцати долларах, а в игре. Если ты выиграл деньги, которых никто тебе платить не собирается, – значит, ты все равно что вовсе и не играл. Если вы не заплатили вашему психоаналитику – это все равно, что вы и не говорили с ним. Или говорили, как с подругой за чашкой чая, то есть не говорили.

– Извините, мой друг, – сказала мне Батшеба. – Она имеет честь быть одной из первых пациенток доктора Фрейда.

– Вы знаете Фрейда? – спросил я Аннабел.

– Я бы сказала, что это он меня знает. Я довольствуюсь тем, что его поддерживаю. Я восхищаюсь им. Он нашел способ получать деньги, не предлагая взамен ни продуктов, ни услуг, ни техники.

– Примерно как мы с вами! – вставила Батшеба.

Они покатились со смеху, как две злые маленькие девочки, только что столкнувшие третью в лужу. Люди стали вставать и расходиться по каютам. На «Титанике» ложились рано. Грустноватый это был корабль, похожий на большой санаторий. Люди тут в основном целыми днями лежали или сидели. Пройдут пару кругов по прогулочной палубе – и уже ищут, где бы присесть. На корабле полно было шезлонгов и кресел. Нам то и дело приносили что-нибудь попить или поесть. Все были на виду, так что и секса тут никакого не было, разве что между супругами. Но и жены с мужьями не выказывали особой пылкости – девять браков из десяти были заключены по расчету. Вот разве что полковник Астор со своей девятнадцатилетней женой, но она ждала ребенка… «Титаника» была кораблем скуки и фригидности. Может, Бог и наказал его за то, что он отвернулся от замечательной жизни, которая была дарована ему в начале времен, и разбился об окоченевшие и неловкие пальцы властителя мира…

– О чем вы задумались, Жак? – поинтересовалась Батшеба.

– Это невежливо – спрашивать людей, о чем они думают, – сморщила нос Аннабел. – Если они о чем-то думают, значит, у них нет желания об этом говорить.

– После определенного количества миллионов долларов, – усмехнулась Батшеба, – невежливость перестает существовать.

– Напротив, – возразила мадам Корк, – она там начинается.

– Я думаю, что мы на корабле, где никто не занят любовью.

Фраза, весь смысл которой ощущал до конца только я, потому что больше никто не знал, что я еще девственник.

– Что вы об этом знаете? – спросила Аннабел, скрывая раздражение, как будто я ее осуждал.

– В третьем классе семья занимает каюту на четверых. Не очень-то удобно для супружеской жизни. А одиноких разделили: мужчины – на носу, женщины – на корме. Во втором классе женщин меньше, чем в первом, и намного меньше, чем в третьем. Ну, может быть, найдутся одна-две пары, которые занимаются любовью, пока другие сидят с их детьми. Что касается первого класса – там каюты так велики, что мужчине непросто найти женщину. И там тоже есть прислуга, дети…

– Разница в возрасте, – вставила Батшеба.

– Да что за чепуха! – Аннабел Корк все больше злилась, несомненно, потому, что ее мужу перевалило за семьдесят. – И откуда вы все знаете о «Титанике», мсье Дартуа?

– Я разделяю каюту с Филемоном Мерлем, детективом из Атлантической страховой компании.

Взгляды, которыми обменялись Батшеба и Аннабел, я почувствовал прежде, чем заметил. Они были стальными. И эта сталь была крепче, чем у корпуса «Титаники». Они поняли, что Мерль послал меня шпионить за ними. Такие женщины, как они, мыслят грубо и прямолинейно. Рядом с нами села, вернее, уселась плоскогрудая Жюли де Морнэ, бледный цветок в желтом одеянии, она только что вздохнула с облегчением, уложив своего мужа, герцога де Морнэ, в постель, с отваром ромашки и «Мыслями» Паскаля, и спросила, кто я.

– Он в одной каюте с детективом Атлантической страховой компании, – объяснила Аннабел.

Это был хороший способ дать мадам де Морнэ понять, что в моем присутствии ей не следует говорить о том, что мне казалось все более реальным, – о секретной цели этих трех колдуний, временно принявших восхитительный облик, о потоплении «Титаники».

Глава 8
Поцелуй Батшебы

Кто-то безымянный и сердитый дернул рубильник, и половина зала погрузилась в сумерки. «Титаника» была одним из первых лайнеров, где использовалось электричество, и корабль заливал ярчайший свет. Мы с Батшебой Андрезен были в Парижском кафе последними клиентами. Официант с кругами под глазами нетерпением наблюдал за нами, а мы ждали, когда он, вооружившись ружьем или швейцарским ножом, прикажет нам идти спать.

– Вы потеряли еще шесть долларов, – сказала Батшеба. – Что, не везет?

– Просто я не умею играть. Я это говорил мсье Мерлю, но он настаивал.

– Настаивал на чем?

– Чтобы я играл с мадам Корк, мадам де Морнэ и вами. Он хотел, чтобы я стал вашим другом, вашим доверенным лицом.

– Всех троих?

– Нет. Одной достаточно. Очевидно было, что это вы.

– Занятный вы человечек.

– Даже так?

Это «даже так» было излишним. Ирония не рождает доверия. Я вербовал Батшебу, делая вид, будто это она меня вербует. Предприятие было деликатное, тут требовались такт и осторожность. А что делал я? Фанфарон. Неужели я и эту миссию провалю, как агреже, из-за моей пресловутой смеси самодостаточности, развязности и рассеянности?

– Что он хочет выведать? – спросила Батшеба.

– Не устраиваете ли вы, мадам Корк и мадам де Морнэ заговора против «Титаники».

– Заговора против «Титаники»?

Батшеба рассмеялась – будто кучу мрачных и кратких мыслей высыпали на дырявый большой барабан.

– Заговор – ради чего?

– Чтобы потопить.

– Потопить «Титанику»?

– И ваших мужей с ним.

– Мерль пытался заставить вас в это поверить?

– Я ничему не верю, Батшеба. Я – исполнитель.

Она поднялась, оставила на столе доллар на чай и взяла меня под руку. Официант бросил нам прохладное «Доброй ночи», в котором сквозила ненависть. Прогулочная площадка палубы «В» была пустынна, как, без сомнения, и палубы «А».

– Недавно вы были правы, Жак, – на «Титанике» скучно. Люди так торопится лечь в постель, будто хотят по максимуму использовать каюты. Которые, надо заметить, стоят дорого. Это первое торжественное плавание обошлось мне во много тысяч долларов.

– Мсье Андрезен не участвует в расходах?

– На свои гроши мсье Андрезен получает двадцать бутылей шотландского виски в месяц. Это то, что он зовет ограничением на алкоголь. У моего мужа нет денег, Жак. Финансы в нашей семье – это я. И вы хотели бы, чтобы я бросила несчастного Самюэля в том состоянии, в котором он находится? Я бы этого себе не простила, и Бог бы мне этого не простил.

– Почему вы за него вышли?

– Потому что я его любила.

– Разница в возрасте вас нe смущала?

– Именно это мне и нравилось.

Кстати, я еще не описал внешность Батшебы Андрезен, кроме роста, может быть, потому, что оставшуюся жизнь я провел вместе с ней. Каштановые волосы, широкий лоб ученого. Она утверждала, будто изучала химию, пока не получила такое большое наследство, что отказалась занимать место другого, будь то на факультете или в общественной жизни. Глаза у нее были светло-серые, нос немного великоват, рот большой, подвижный – ей трудно было скрывать свои чувства. Если бы мне пришлось описать Батшебу одним словом, я бы сказал, что это улыбка, нежная, меланхолическая или страшная, смотря по обстоятельствам.

– Я вас не обнимаю, потому что мы перед дверью вашей каюты.

– Тогда я вас сама обниму.

Чтобы наши губы встретились, она должна была наклониться ко мне, потому что была на голову выше. Наши языки начали искать друг друга – и легко нашли: им негде было блуждать – когда дверь каюты «В64» открылась. Появился Андрезен в белой ночной рубашке и красном колпаке с помпоном. Я хлопнул Бат по плечу. У нее вырвался удивленный и недовольный стон, потом она ослабила объятие, отпуская мои губы, на которых оставила немного слюны. Наконец, почувствовав спиной взгляд, она обернулась:

– Что случилось, Самюэль? Вы еще не спите? Вы знаете, сколько времени?

– Смешно, – сказал Андрезен, хлопнув дверью перед ее носом.

– Неважно, – сказала Батшеба. – У меня есть мой ключ. На чем мы остановились?

Мы снова целовались, потом мадам Андрезен сказала, что должна удостовериться, что ее муж спит, принял свои лекарства и не припрятал под кроватью бутыль с виски. Он бы недолго протянул, если бы она не ухаживала за ним. Она открыла дверь, потом еще раз посмотрела на меня и сказала:

– Все-таки в случае кораблекрушения сделайте так, чтобы быть на правом борту. На левом мужчинам придется туго.

– Мы встретимся?

– Я не думаю.

– Даже в случае кораблекрушения?

– В случае кораблекрушения, Жак, я буду на левом борту со своим мужем.