Текст книги "Пьянящий аромат"

Автор книги: Патриция Кэбот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Я ненавижу ваших друзей, – коротко проговорила Пегги. – Но когда я говорю об обществе, я не их имею в виду. Я имею в виду, ах, я даже не знаю… Настоящих людей. Добрых. Таких, как сэр Артур и его жена.

Тут Эдвард наконец взглянул на Пегги, и в его глазах загорелся странный огонек.

– Разве вы не сказали только что, что Герберты готовы приютить вас, пока вы не найдете свое мифическое место?

– Ну да.

– Но если Герберты – это и есть «общество» и они по-прежнему достаточно хорошо относятся к вам, чтобы пустить в дом, то отчего вас так заботит моя репутация?

Пегги открыла было рот, чтобы ответить, и опять закрыла, поняв, что Эдвард прав. Ей было совершенно наплевать, что о ней будут болтать люди типа виконтессы. Она думала о Гербертах, о миссис Прейхерст… Но именно они скорее всего и не станут осуждать ее за то, что она сделала. Быть может, леди Герберт в таких условиях тоже могла поступить подобным образом.

Обезоруженная, Пегги осознала, что ни один из аргументов в пользу ее отъезда из Роулингза не способен убедить Эдварда. А она не в силах сознаться ему в истинной причине. Да просто она влюблена бесповоротно и безответно и поэтому не в силах жить с Эдвардом под одной крышей и удержаться от соблазна оказаться в конце концов в одной постели с ним. Потому что он больше не предложит ей стать его женой. Теперь.

Слова сестры весь вечер эхом звучали у нее в голове: «Мы еще увидим, что останется от хорошенькой, трогательной Пегги, да?» Даже сейчас при виде обнаженной, покрытой густыми волосами широкой груди Эдварда, его плоского твердого живота, рельефно проступавших сквозь ткань безукоризненно сшитого вечернего сюртука мускулов Пегги испытывала сильное искушение. Девушка понимала, что при тех чувствах, которые она питает к этому человеку, она не в состоянии сдерживать себя, поэтому, чтобы избежать судьбы сестры, ей оставалось одно – навсегда покинуть поместье.

Она не могла сказать этого Эдварду. Что он подумает о ней как о женщине? Он и так уже знает, что сдержанности у нее не больше, чем у животного или у мужчины. Считается, что женщины не должны испытывать сладострастных желаний. Ну, за исключением таких, как Кэти. Но порядочные женщины – никогда… Эдвард, должно быть, считает, что она не лучше своей сестры. И он прав.

Кусая губы и смущенно глядя на его сапоги, Пегги старалась придумать, что ответить, – что угодно, только не правду. В голову ничего не приходило. Эдварда, казалось, все более раздражало затянувшееся молчание, и он внезапно снял ногу с приступки камина. Взявшись обеими руками за спинку кресла, он рывком развернул его сиденьем в сторону Пегги.

– Идите сюда, – проговорил он низким голосом, в котором самым удивительным образом слышались нотки угрозы. – Садитесь. Я хочу кое-что вам рассказать.

Девушке очень не хотелось приближаться к нему, когда его глаза так опасно сверкали. Но она не осмелилась ослушаться, заметив, как судорожно двигается желвак на его впалой, покрытой щетиной щеке. Пегги поплотнее запахнула халатик, сделала несколько неуверенных шагов вперед и поспешно села, застыв в напряжении на мягких подушках кресла.

Эдвард обошел ее и направился к другому креслу, которое тоже стояло у камина, но передумал и устроился на приступке спиной к огню. Он оказался так близко от нее, что Пегги чувствовала запах кожи и табака. Она вдруг поняла, что, хоть Эдвард немало выпил перед встречей с ней, он был совершенно трезв.

Он сидел, опершись локтями на колени и сцепив руки перед собой. Взгляд был устремлен в пол.

– Я расскажу вам кое-что о моей так называемой репутации, – начал Эдвард своим глухим голосом с привычной, почти насмешливой интонацией. – Ваша сестра не преувеличивала, когда говорила, что трудно найти парочку более жестоких выродков, чем мой отец и брат. Это ее слова, а не мои, но я тем не менее разделяю это мнение. Я прекрасно понимаю, что имел неизмеримо больше возможностей в жизни, чем большинство людей, и мне, конечно, не на что жаловаться. Быть вторым сыном герцога не самая плохая участь. Но если бы вы знали моих отца и брата, то поняли бы, почему я не слишком сильно виню вашу сестру за выбор, который она сделала.

Пегги хотела что-то вставить – что именно, она вряд ли смогла бы сказать, – но Эдвард движением руки попросил не прерывать его.

– Думаю, что детство у меня было счастливым, сплошная идиллия, вплоть до того момента, как умерла мать. Вместе с ней исчезли и немногие крохи доброты и мягкости в характере отца. Когда не стало матери, в этом доме не осталось тепла, не делалось даже попытки соблюдать приличия. Отец позволял брату и мне вести себя как дикари, поощрял в нас полный произвол, касалось это совращения судомоек или издевательств над деревенскими котами, – мне жаль расстраивать вас, но это правда.

Джон всегда был умнее меня и изобретательнее, что, мне кажется, делало его еще более опасным и безжалостным. Не стану мучить вас деталями. Достаточно сказать, что никто и ничто не было защищено от его прихотей.

Когда я повзрослел, чтобы понять, что образ жизни, к которому нас с братом приучал отец, в корне порочен, мне во многом уже не было пути назад. Хотя я пытался исправиться… Убедил герцога отправить меня в университет, а после окончания остался в Лондоне. Однако репутация моей семьи была уже такой, что ни одна матрона в городе не подпускала меня к своим дочерям ближе, чем на пятьдесят футов, большинство отцов не позволяли своим сыновьям водиться со мной. Единственным настоящим другом мне всегда был Алистер, у которого не было семьи, так что никто не запрещал ему дружить с Роулингзом.

Итак, со временем герцог и Джон настолько запугали Йоркшир, что во всей округе не было семьи, которая согласилась бы послать своих детей сюда работать, не было ни одного владельца питомника, который продал бы нам коня или пса… Столько животных они угробили. Лошадей загоняли до смерти, собак забивали до смерти… Пегги, не смотрите на меня так.

Девушка смотрела на него, глаза туманились от слез, рука от ужаса зажимала рот. Она, конечно, слышала, что старый герцог имел плохую репутацию – миссис Прейхерст не смогла удержаться, чтобы не рассказать об этом, – а имени Джона никто в Роулингзе даже никогда не упоминал. Но то, что отец Эдварда и его брат совершали подобные злодеяния… этого Пегги не знала.

Ей было очень жаль Эдварда, хотя девушка сознавала, что он вряд ли нуждается в ее жалости. Ей казалось ужасным, что можно прожить столько времени без любви. Ничего подобного с ней никогда не бывало. Сколько она себя помнила, у нее были отец и Джереми. И этого ей было достаточно.

– Мне очень жаль, – проговорила Пегги, убрав руку ото рта. Потертым рукавом она вытерла слезы. – Я и не подозревала, чем для вас была жизнь здесь.

– Черт возьми, я рассказываю вам все это отнюдь не для того, чтобы разжалобить! – Эдвард направился в противоположный угол комнаты. Когда он повернулся и посмотрел на нее, в серых глазах неистово полыхал огонь, природу которого девушка не могла определить. – Я рассказываю все это для того, чтобы вы знали: все, что бы ни говорили обо мне или о моей семье, не может быть страшнее правды. А правда в том, что, какими бы плохими ни были мои отец и брат, я был не многим лучше их.

Эдвард вздохнул, и Пегги поняла, что сейчас услышит что-то очень личное.

– Я бывал в заведении вашей сестры, Пегги. Бывал во многих местах, о чем теперь сожалею. Я был знаком со многими недостойными людьми, о чем тоже сожалею. Можно было бы сказать, что моя семья виновата в том, что никто из приличных людей не желает знаться со мной. Но дело в том, что я, Пегги, связался с людьми вроде Арабеллы или лорда Дерби потому, что они были единственными, перед кем я чувствовал свое превосходство. А поскольку я считал, что слишком запятнан, чтобы общаться с нормальными людьми, то для меня было очень важно чувствовать себя лучше кого-то.

Эдвард отвернулся, его плечи были напряжены. Потом он быстро подошел к девушке. Склонившись и положив руки на подлокотники кресла, в котором сидела Пегги, он посмотрел ей в глаза, выражение лица у него было загадочным. Когда он снова заговорил, его голос уже звучал ровно.

– Так я прожил тридцать лет, так же прожил бы еще тридцать, если бы вы не налетели на меня, когда я стоял у входа в коттедж в деревушке под названием Эпплсби.

Ощущая жар его тела, который был сильнее того, что исходил от камина, Пегги вжалась в подушки кресла. Эдвард был так близко, что она могла различить каждый волосок на его щеках, жилку, которая пульсировала на шее в том месте, где его вьющиеся волосы соприкасались с воротом сорочки.

Девушка испугалась, как никогда в жизни. Это был инстинктивный, но удивительно приятный страх, сродни болезненному предчувствию чего-то, чему нет объяснения. Пегги взглянула в его лицо, ее зеленые глаза были широко раскрыты, дыхание вдруг участилось. В горле девушки пересохло. Она не смогла бы произнести ни слова, даже если придумала бы, что сказать.

– Вы помните, как мы встретились? – спросил Эдвард. – Помните, какие лекции читали мне по поводу всех зол, присущих моему классу? Вы тогда сообщили мне по-детски чистым и искренним голосом, что я ответствен за существующее в нашем обществе порабощение масс и угнетение женщин, лишение их одинаковых прав с мужчинами. – Он приподнял бровь, глядя на нее. – К моему несказанному удивлению, миниатюрный ангел с фарфоровой кожей с такой страстью отчитал меня, что я подумал: «Вот эта девушка – она не похожа на других».

Пегги сглотнула и сказала со всей беспечностью, которую смогла изобразить:

– Вам бы прямо тогда следовало отправить меня собирать вещи.

– О нет. Потому что в ту минуту, когда вы начали говорить, я уже знал, что я не смогу отказаться от вас. Я не понимал, как в таком прелестном создании уживается такой изощренный ум. Одно я точно знаю, что, еще не обменявшись с вами и тремя фразами, я понял, что мне грозит страшная опасность: я вот-вот по самые уши, безумно влюблюсь в вас.

Рот Пегги сам собой открылся. Она не сводила глаз с Эдварда, губы влажно блестели, сердце бешено колотилось под тонким шелком ночной сорочки. Девушка понимала, что следовало бы помолчать, но она никогда не умела контролировать свой язык.

– Но это невозможно, – заявила она, выпрямившись в кресле так, что ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от него. – Не может быть, чтобы вы любили меня!

– О, значит, не может быть? – Улыбка у Эдварда получилось кривой. Эта гримаса резко контрастировала со страстно прикрытыми глазами. – Почему же?

Пегги начала на пальцах перечислять свои доводы:

– Вы провели целый месяц в Лондоне…

– Вы же сказали, что не выйдете за меня замуж. Я не мог оставаться здесь, каждый вечер сидеть за обеденным столом на расстоянии вытянутой руки и знать, что не могу опять прикоснуться к вам. Я знал, что мы должны быть вместе, но вы были такой упрямой…

Пегги взорвалась от возмущения, вцепившись что было сил в подлокотники кресла.

– Вы ведь предложили мне замужество только из абсурдного чувства долга!

– Конечно, так и было. Но не подумайте, что я не ощутил облегчения, когда это случилось. Каждый день в Лондоне я молился о том, чтобы вы забеременели, тогда у вас не осталось бы выбора, кроме как выйти за меня. К тому же эта ваша нелепая идея никогда не выходить замуж…

– Но ведь я не могу выйти за вас! – вскричала Пегги. – Моя сестра убила вашего брата и стала проституткой! Кроме того, вы ни разу не произнесли слова «любовь»!

– Вы тоже.

– Ну конечно же, я люблю вас! Я ведь спала с вами, разве нет?

– Пегги, вы просто выводите меня из себя. Я пытаюсь сделать вам предложение, а вы все время перебиваете меня.

– Предложение? – Пегги вцепилась в подлокотники. – Предложение о замужестве? – На втором слове у нее сорвался голос.

Эдвард с трудом оторвал руку девушки от подлокотника и так сжал пальцы, что ей стало больно. Подняв глаза, Пегги увидела, что он пристально смотрит на нее, губы его решительно сжаты, серые глаза кажутся стальными и лихорадочно горят странным внутренним огнем.

– Да, предложение стать моей женой, – подтвердил он, поднося ее руку к своим губам и проводя по нежной коже дневной щетиной. – Я не посмел бы предложить ничего другого, помня о ваших быстрых кулачках. Пегги, вы в самом деле самая несносная, самая упрямая, самая острая на язык, самая прекрасная и восхитительная женщина в моей жизни, и если вы не согласитесь выйти за меня замуж, то я буду несчастен до конца своих дней. Поэтому вы скажете да, не правда ли?

Прежде чем она успела ответить, Эдвард схватил ее за руки и притянул к себе. Пегги положила ладони на его обнаженную грудь и почувствовала глухие удары сердца. Ее голова откинулась на его руку, волосы рассыпались волнами, которые в отблесках огня казались красно-коричневыми, и в следующий момент Эдвард впился в ее губы, терзая их в страстном порыве чувств. Его поцелуи изгнали из головы Пегги все мысли, кроме одной: он любит ее. Он любит ее. Он любит ее.

Невероятно, но он любит ее, любит настолько, что хочет на ней жениться! И она подставила его поцелуям шею, позволила его пальцам расстегнуть перламутровые пуговицы шелкового халата, а губам – вновь и вновь шептать ее имя.

– Ну, скажи «да», – нежно бормотал Эдвард, лаская губами шею Пегги немного ниже уха. От его прикосновений по ее спине пробегали мурашки, груди требовательно налились под тонкой сорочкой. – Скажи «да», – попросил он вновь.

– Да, – проговорила девушка голосом, полным такой страсти, как будто за нее ответил кто-то другой. И Пегги начала целовать Эдварда так же лихорадочно, как и он, и почти столь же яростно. Она ощутила, как очень глубоко внутри ее что-то освободилось… Эдвард спустил с ее плеч халат, потянул девушку на себя, так что Пегги оказалась на коленях на сиденье кресла. Когда ему удалось освободить девушку от пут халата, он бросил надоевшую одежду на пол, и Пегги, видя такую горячность, даже рассмеялась.

Однако, встретившись с Эдвардом взглядом, она перестала смеяться. Его полуприкрытые от страсти глаза сияли странным светом. Смуглое лицо пылало, дыхание было прерывистым, как и у нее, пальцы запутались в ее темных волосах. На фоне огня камина сквозь полупрозрачную ткань ночной сорочки отчетливо проступал стройный силуэт девушки, хотя сама Пегги об этом не подозревала.

То, что она начала расстегивать пуговицы на брюках Эдварда, не было игрой. Пегги ощутила чисто женское любопытство, она хотела проверить свою власть над любимым и, несмотря на то, что Эдвард неодобрительно замычал, когда Пегги случайно дернула за жесткие волосы, обрамлявшие его напряженную плоть, она просто не обратила на это внимания. Взяв своими маленькими руками, Пегги с восхищением смотрела на этот инструмент удовольствия, а затем, внимательно изучив в свете огня набухшие вены, медленно и нежно провела языком по возбужденной плоти.

Прикосновение ее языка заставило захваченного врасплох Эдварда застонать, его пальцы в волосах Пегги сжались в кулаки. Такая реакция ободрила Пегги, вслед за языком последовали губы, и она взяла в рот столько Эдварда, сколько смогла.

Исторгнув стон, с захватывающей дух быстротой мужчина оторвался от нее, просунул руку ей под колени и одним махом поднял с кресла. Пегги инстинктивно обняла его за шею, ее пальцы перебирали волосы Эдварда. Не спуская с нее глаз, он отнес ее на огромную кровать.

Опустив девушку на матрас, осторожно, как фарфоровую, Эдвард отошел на шаг – его взгляд не отрывался от мягких очертаний ее бедер – и сбросил вечерний сюртук, затем рубашку, обнажив в свете камина свой торс. Потом настала очередь высоких черных сапог. Наконец он расстегнул ремень на бриджах и нетерпеливо спустил их.

Обнаженный, он лег рядом с Пегги и прижал ее к себе, его губы искали губы девушки. Она задыхалась от желания, чувствуя, как его пальцы перебирают пуговки на ее ночной сорочке, а потом он стянул эту тонкую защитную оболочку через голову Пегги и бросил на пол. Изумительная красота ее матовой кожи в контрасте с темными волосами привела Эдварда в такой восторг, что он не выдержал и уткнулся в лебединую шею Пегги, накрыв руками заостренные груди, наслаждаясь нежной упругостью сосков.

Каждая точка на теле Пегги, которой касался Эдвард, казалось, горела, будто он клеймил ее раскаленными пальцами. Девушка откинулась на пуховые подушки, увлекая за собой Эдварда, от вожделения у нее кружилась голова. Чувствуя, как она вся дрожит, он подмял под себя хрупкое тело, его грубоватая смуглота и ее белизна удивительно гармонировали в льющемся из камина свете.

Нежная кожа на лице Пегги пылала в тех местах, которых касалась жесткая щетина Эдварда, и когда она почувствовала на шее обжигающую цепочку его поцелуев, опускавшихся все ниже, то поняла, что это лишь начало. Пегги все сильнее прижимала к себе его голову, его губы ласкали ее соски, и токи желания, бежавшие по телу молодой женщины, заставляли ее извиваться. Свободная рука Эдварда блуждала между ног по внутренней стороне бедер Пегги, пальцы погружались в потайную шелковистую расселину… Девушка задыхалась от ощущений, которые вызывали в ней его бесстыдные прикосновения, но лишь теснее прижималась к возлюбленному; в ее собственной руке пульсировала твердая плоть Эдварда. Он содрогнулся и жадно впился в ее губы, резко раздвинув ей ноги коленом.

Пегги поняла, что Эдвард хочет быть нежным, но не может побороть страсть. Она почувствовала, что он в ней, что он заполнил собою все ее существо. Девушка не смогла сдержать крик, испугавшись, как и в первый раз, когда они любили друг друга, что не сможет вместить его всего. Ее ногти впились в его плечи, когда она забилась под ним. Губы Эдварда погасили немой протест подруги.

Страсть, которая рвалась навстречу мужчине, можно было насытить, только теснее и теснее прижимаясь к его напрягшемуся телу. Пегги казалось, что она летит на гребне волны нарастающего восторга, волны, которая угрожала выплеснуть ее на какой-то пустынный берег и оставить там – распростертую и беспомощную. Цепляясь за остатки еще подвластного ей сознания, Пегги ощутила, что движения Эдварда стали быстрее, требовательнее, а она каждый раз поднималась ему навстречу, все плотнее обхватывая его.

Внезапно гребень волны, которую оседлала Пегги, вместо того чтобы сбросить ее, поднялся до небес и обрушился, орошая ее чувством несказанного облегчения. Крича от восторга, вызванного этим фейерверком ощущений, Пегги крепко вцепилась в Эдварда, единственную твердь в неудержимо крутящейся вселенной. Как в тумане, она осознала, что Эдвард тоже вскрикнул, и после заключительного неистового толчка его тело всем весом опустилось на нее. Она чувствовала, как прямо у ее груди бешено бьется сердце Эдварда, и этот мощный ритм заставил Пегги улыбнуться.

Они лежали в свете камина, тяжело дыша, их тела в чудесной неге прижимались друг к другу. Лишь несколько минут спустя Пегги обрела способность говорить, и то лишь оттого, что опасалась, как бы Эдвард своим весом не раздавил ее. Он засмеялся, услышав ее просьбу, и крепко поцеловал. Переместившись, Эдвард повернул Пегги на бок и крепко прижался к ней: его грудь согревала ей спину, на одной руке покоилась ее голова, а другая обвилась вокруг талии.

– Вот так я желаю проводить каждую ночь всю оставшуюся жизнь, – прошептал Эдвард на ухо Пегги. – Именно здесь, с тобой в объятиях. Завтра же поеду в Лондон за специальным разрешением, чтобы мы могли пожениться, не откладывая. Я не намерен ждать.

– Оно и видно, – сонно засмеялась Пегги.

Эдвард наклонился над ней и поцеловал в макушку.

– Прошу прощения, милая леди, но это вы совсем недавно напали на меня. Меня шокировало ваше агрессивное поведение.

– Я? Напала на тебя? Прекрасно! – Пегги была так счастлива, что даже не среагировала на приманку, которую он подкинул. – Но ты понимаешь, что тебе нельзя здесь оставаться сегодня?

– В каком смысле? – Эдвард еще сильнее обнял ее. – На этот раз я никуда не пойду.

– Эдвард! Что подумают слуги?

– Подумают, что я очень счастливый человек, а ты – неисправимая молодая дама.

– Ох, Эдвард, – вздохнула Пегги. Но на него невозможно было сердиться, особенно когда он так крепко прижимался к ней. Он уснул с мыслью, что их дети, если уродятся в Пегги, будут очень красивыми. Лучше, чтобы было много мальчиков, успел подумать Эдвард, прежде чем сон полностью овладел его сознанием. Побольше сыновей, чтобы отражать орды поклонников, претендующих на их сестер.

Пегги, наслаждаясь истомой, которую принесла близость, тоже уснула. Последнее, о чем она успела подумать, – Кэти ошиблась.