Текст книги "Беверли-Хиллз"
Автор книги: Пат Бут
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Она поманила его пальцем, смоченным любовными соками Канги, и кивнула на охваченное похотью существо, целиком подвластное ей.
Плутарх вскочил, повинуясь ее жесту, и это движение определило его судьбу. Он попался и уже не выкарабкается.
– Взгляни на нее. Разве она не принадлежит мне?
Ему ничего не оставалось, как только согласно кивнуть.
– Она сделает все, что я попрошу. Украдет… убьет, если нужно…
Азарт, охвативший Каролин, уже перехлестывал через край. Она победила, но ей все хотелось подтверждать эту победу и свое могущество. Плутарх должен был быть унижен до предела и наслаждаться своим унижением. А за малейшее сопротивление будет строго наказан.
– Канга! – распорядилась Каролин. – Займись им.
Рыжеволосая красотка вышла из транса. На ее лице отразилось недоумение.
– Тебе надо повторять дважды?
Плутарх попытался поймать ускользающий взгляд Каролин, прежде чем тонкие пальцы Канги расстегнули «молнию» на его брюках. Он понял, что Каролин нет никакого дела до его чувств к ней и сама она бесчувственна к нему. Поэтому она и подставляет вместо себя эту девицу. И все же он готов был принять эту подачку. Главное, что ему разрешено хотя бы встречаться взглядом с вожделенной богиней, подбадривающей его и партнершу:
– Ты что-то плохо работаешь. Старайся, Канга!
В ответ наступила пауза. Очень неловкая. Он, униженный, раздавленный сексуальным прессом, еще трепыхался. Канга не решалась преступить последний рубеж. Он тоже.
Сопротивление длилось всего пару мгновений, и было подавлено волей Каролин. Канга прильнула к бесстыдно торчащему члену Плутарха, глаза его остекленели, в них окончательно погасла искра божья.
Каролин торжествовала:
– Тебе хорошо? Ты доволен?
В ответ он лишь проблеял жалобно, как ягненок, предназначенный на заклание:
– Как тебе это удается, Каролин?
– А ты не догадываешься? – издевалась она. – Ты сам… сам стремишься к этому.
Внутри его тела сжималась и разжималась какая-то пружина, и он конвульсивно дергался в такт.
– Оставьте меня! Хватит!
– Не раньше, чем я захочу! – резко, словно хлестнула бичом, произнесла Каролин.
Сотрясающие его спазмы уже достигли предела, он желал излиться, опустошить себя. Какие-то частички разрушенного воздействием Киркегард сознания еще теплились в нем. В момент оргазма Дэвид предпочел бы обойтись без зрителей. Этим он мог хоть как-то спасти свое лицо, отстоять хоть крохи своей независимости.
Но он не владел собой. Он стоял на месте, словно заключенный в прозрачный футляр, в котором он корчился, извивался, мечтая о сексуальном облегчении, но оно почему-то все еще не приходило.
Он слышал ее смех. Он глядел в ее улыбающееся лицо. Каролин все знала. Она следила за его борьбой, она могла решить исход этой борьбы. Он был ничтожеством, она – всем!
– Пожалуйста… – прохрипел Плутарх, признавая свое унижение.
Она опять рассмеялась и гордо вскинула голову, празднуя победу. Она не торопилась, а ему мучительное промедление казалось вечностью.
– О'кей, Дэвид Плутарх…
От ее слов стены прозрачного футляра распались, и Плутарх подался вперед, колени его подогнулись. Раскачиваясь из стороны в сторону, он бурно излился.
Канга отшатнулась, сперва с отвращением, застигнутая врасплох и напуганная невероятной мощью его оргазма, но быстро пришла в себя, и улыбка триумфаторши осветила ее личико. Она взглянула на хозяйку в ожидании похвалы.
Каролин доброжелательно улыбнулась ей в ответ, но в голосе ее сохранились командные нотки:
– Исчезни, Канга! И поторопись. Я позову тебя, когда ты понадобишься.
Она не дала времени девушке даже одеться. Канга схватила в охапку свои вещи и скрылась, захлопнув за собой дверь. Голая, она пробиралась среди одуряюще пахнущих кустов жасмина, на ходу натягивая джинсы и блузку.
Дэвид Плутарх подобрался на подгибающихся от слабости ногах к дивану, распластался на нем, зарывшись лицом в подушки.
– Что тебе надо от меня, Каролин? – невнятно пробормотал он.
– Хочу, чтобы ты купил мне «Сансет-отель», – последовал незамедлительный ответ.
Глава 7
Роберт размашистыми шагами пересекал пространство Звездного зала «Сансет-отеля». Спокойный, уверенный в себе, он выглядел как волк, только что наевшийся досыта. Он не смотрел по сторонам, так как прекрасно знал, что может там увидеть. Публика на этот раз собралась здесь самая изысканная и тщательно просеянная – как всегда бывает на подобных праздничных сборищах. Список приглашенных держался в тайне и составлялся рационально, исходя из полезности того или иного человека для Хартфорда, для его деловых проектов. Так он поступал всегда, устраивая банкеты, и это стало чуть ли не его фирменной маркой. Он не желал, чтобы о нем судачила разная мелюзга, и не собирался подкармливать дешевые глянцевые журнальчики деталями своей частной жизни. Все, что относилось к этой частной жизни, скрывалось за плотным занавесом, и от вторжения особо любознательных личностей оберегала Хартфорда за чудовищное вознаграждение целая юридическая фирма.
Женщины, пока он шел, пожирали его глазами. Они мечтали обратить на себя его внимание, мечтали, чтобы хоть частичка его сияния упала на них. Он мог бы одарить их пусть не лаской, но хотя бы дикой надеждой на то, что подобная ласка, возможно, им достанется. Мужчины так же неотрывно следили за шествием триумфатора по залу. Все они были люди Голливуда, взращенные на благодатной его почве, только кому-то из них досталось больше живительных соков, и он пошел в рост, а кто-то распустил листочки и страшился не вырваться к солнцу и захиреть в тени.
Им хотелось узнать, как достиг он такого положения. Почему удалось ему то, что им никак не удается. Есть ли в этом какой-то фокус? Если да, то можно ли выведать секрет и воспользоваться им? Можно ли скопировать Хартфорда, его жесты улыбку, походку… его сексапильность?
Вот ее они, прежде всего, хотели уловить, заключить в пробирку, а потом дома исследовать и применить к себе. Им грезилось, что его шарм можно превратить в жидкий эликсир и втирать его в свои заросшие волосами груди, дряблые животы и маленькие, бессильные члены, болтающиеся между ног, как ненужные придатки.
Тщетны были их надежды, и все же мечтать никому не запретишь. И они голливудская братия – все вместе и каждый в отдельности, смаковали в мечтах такой момент, когда женщины, выстроившиеся по стенкам, будут мысленно раздевать догола именно его, а не какого-то там вышедшего в тираж Роберта Хартфорда.
Но пока соперничать с ним было бесполезно. Кроме всеподавляющей сексуальности, он обладал еще и бесценной золотой кредитной карточкой – известностью. В любой забегаловке на просторах Соединенных Штатов или в самом шикарном ресторане Европы его обслужат бесплатно, а доллар, оставленный им «на чай», поместят в рамку.
Франсиско Ливингстон шагнул вперед, чтобы приветствовать почетного гостя.
– Привет, Роберт!
Весь облик хозяина «Сансет-отеля» соответствовал высшим стандартам Голливуда. Он выглядел как оживший манекен из той эпохи, когда даже подумать о том, что мужчина должен одеваться как мужчина, считалось вопиющим нарушением вкуса. Он поэтому не прибегал к услугам таких общеизвестных фирм, как «Данхилл» или «Кент» и «Карвен», придерживающихся консервативного английского стиля в мужской моде. Но в Беверли-Хиллз их презирали, как и обувь от «Джорджа», рубашки от «Черчилля», свитера от «Кэррол». Франсиско Ливингстон также сторонился, как прокаженных, модельеров Сен-Лорана, считая, что они занимаются гнуснейшей «серятиной».
Он одевался у отчаянных лондонских авангардистов и для этого регулярно летал в столицу Англии на денек-другой, а по возвращении забавлял аристократию Беверли-Хиллз рассказами с места событий о том, что новенького изобретено в притонах Сохо.
Роберт пожал иссохшую, пергаментную на ощупь руку, отметив, однако, что хватка у пожилого плейбоя крепкая.
– Ты отлично выглядишь, Франсиско, – сказал Роберт. – Временами мне кажется, что ты где-то обнаружил источник вечной молодости и прикладываешься к нему.
Это была не шутка, а одна из фантазий Роберта, в которую он почти всерьез верил. Процесс старения пугал его, потому что был ему не подвластен.
– Ха! Источник этот называется «Лафит», дорогой мой мальчик! Открою тебе тайну, я употребляю его уже шестьдесят один год и намерен добраться до круглой даты. В честь юбилея непременно получу подарочек от фирмы. Ха-ха-ха! В мои годы только и начинаешь понимать, в чем вкус жизни, поверь мне.
Мутные глаза его прояснились, зубы сверкнули в улыбке на загорелом лице.
Роберт избегал подобных разговоров и очень немногим людям позволял втягивать себя в них. Ливингстон прекрасно знал, по какому поводу Хартфорд созвал гостей, но быть кратким и деловым он не умел, да и не любил. Своей стихией он считал пустопорожний светский треп.
– А кто ты, Роберт? Человек «Кларета»?
Вопрос имел глубокий смысл. Мир делился на людей «Кларета» и поклонников бургундского. Любой цивилизованный человек обязан был сделать выбор, какое из изысканных французских вин он предпочитает. Уклончивый ответ не принимался, а заявление, что готов пить и то и другое, сочлось бы вопиющим нарушением закона.
– Честно говоря, я большой любитель белого бургундского «Кортон Шарлемань» и «Ле Монтраше». Я, кстати, собирался попросить тебя как-нибудь на досуге пополнить мои знания в этом предмете. Не знаю, устроит ли тебя то, что подадут нам сегодня. Я прежде всего позаботился о шампанском, и, боюсь, ты будешь разочарован.
Франсиско Ливингстон вскинул руки, изобразив ужас.
– О боже, нет! Пойло для девчонок! А как быть нам, старикам?
Роберт ободряюще похлопал его по плечу.
– Незачем так волноваться, Франсиско. У меня есть подозрение, что в своем номере в холодильнике ты обнаружишь все, что тебе нужно, и в достаточном количестве. Это на всякий случай… если ты сам не запасся заранее.
Ни от кого не было секретом, что Франсиско Ливингстон давно уже переселился бы в мир иной, если б не поддерживал немощную плоть и душевные силы красным французским вином, причем с определенных, рекомендованных врачом виноградников и соответствующей выдержки.
Вся экстравагантность в одежде и манерах прощалась Ливингстону потому, что за ним стояли неисчислимые миллионы. Их не могла нащупать и ухватить даже налоговая служба министерства финансов. Хартфорд никак не мог понять, как этот шут ловко выкручивается из лап федеральных чиновников.
Старичок был истинным волшебником в таких делах. Женщины, естественно, липли к нему, как мухи на разлитую патоку. Тридцать лет он уже вдовствовал, но ни одну ночь не проводил без женщин в своей постели. Неважно, происходило ли там, на смятых простынях, что-то существенное, но заключением брака это не заканчивалось.
Но не только деньги привлекали к Ливингстону голливудских красавиц. Многие из них были настолько богаты, что могли купить себе хоть дюжину сильных самцов. Роберт думал, что пергаментные ручонки ожившей мумии, облаченной в экстравагантный наряд, именно и возбуждают в них похоть.
Раздумывая о своем будущем, когда ему исполнится столько же, Хартфорд с горечью признавался, что взять несколько уроков у великого плейбоя ему бы не помешало… на тот случай, когда… Даже подумать об этом невозможно… стыдно… унизительно…
Франсиско Ливингстон был все-таки любопытной личностью. В пятидесятые годы он купил участок земли, построил «Сансет-отель» и организовал там самый престижный бордель для аристократии Голливуда, а прежде всего – для себя самого. Через его спальню прошло множество женщин, с каждым годом все моложе, и, наконец, он заинтересовался несовершеннолетними. Перепродав с выгодой свой пай, он все же стал обладателем «золотой» акции и личного номера «люкс», куда и доставлялось его любимое вино. Однако это была лишь виртуальная реальность, специально придуманная для министерства финансов. Истинным владельцем отеля оставался Ливингстон.
Вежливо расставшись с Франсиско, Роберт проделал еще с дюжину шагов и закончил свое шествие триумфатора у стола с закусками, куда гости ринулись разом, впрочем, соблюдая видимость этикета, не наступая друг другу на ноги и пропуская вперед дам. Роберт отломил кусочек хлеба, намазал его несоленым маслом, откусил крохотный кусочек и пожевал.
Женщины, глазеющие на него, были несколько разочарованы. Им хотелось видеть самца, вгрызающегося в сырое мясо и перемалывающего кости.
Он обманул их ожидания, но Роберт Хартфорд мог себе это позволить. Ливингстон опять почему-то оказался рядом. Он не смотрел на выставленные блюда, а изучал карточку вин и меню.
И молол языком, говорил, говорил, бормотал, не переставая. Хотелось стукнуть его по голове, чтобы он умолк.
– Ты, Роберт, малый не промах. Как я позволил тебе околпачить себя тогда – до сих пор жалею… Теперь это твой дом! Почти твой, и живешь ты здесь почти задарма!
Он махнул рукой официанту, и тот мгновенно материализовался рядом.
– Бутылку «Крюг». Да, да. Думаю, мистер Хартфорд одобрит мой выбор. Вино урожая 1969 года. И не вздумайте переохладить. Это будет равносильно убийству.
– Все, что ты говоришь насчет вин, для меня закон без оговорок, – сказал Роберт и обворожительно улыбнулся.
Расставшись наконец со стариком, он позволил себе чуть расслабиться и окинуть взглядом знакомый ему до мельчайших деталей интерьер ресторана. Гордое чувство будущего собственника переполняло его душу. Ресторан оставался самым фешенебельным местом сборищ на Беверли-Хиллз с тех пор, как Франсиско Ливингстон основал этот великолепный храм в честь бога (или богини) людского тщеславия почти сорок лет тому назад. Здесь тщательно продумывались и воздвигались незримые барьеры, рассекающие толпу посетителей на строго обособленные группы.
Центром Эдема был Звездный зал, где сейчас накрыли фуршет для избранных – всего пять столов. К главному подошли Хартфорд и Ливингстон. Однако все остальные посетители могли вполне свободно лицезреть выдающиеся персоны со своих мест.
Роберт ощущал, как устремленные на него взгляды впиваются в каждую его клеточку. Что выражали эти лица? Преклонение, зависть? Он надеялся, что не ненависть. Всю жизнь он изображал личность, приятную для всех без исключения.
Больше всего он боялся возбудить в ком-то злобу, чувство обиды. Он всегда вел себя как свойский парень, удобный для всех партнер и собеседник, ну а те, кого он считал равными себе, пусть относятся к нему с холодностью – его это не беспокоило. Вознесенные над грешным миром, сияющие, обледенелые вершины не вступают между собой в соревнование ради глупого тщеславия. На то они и возвысились, чтобы пребывать в гордом одиночестве.
Однако пробежаться глазами по цепочке так называемых «великанов», отметить их слабости и чуть внутренне позлорадствовать – такое удовольствие Хартфорд мог себе позволить. Он пригласил их, разместил близко от своей персоны и имеет право на вознаграждение. Слегка поворачивая голову, он как бы запечатлевал красочные слайды, которые будет потом перебирать в памяти.
Пианист за белым роялем, мягко касаясь клавиш, исполнял мелодии из фильмов с участием Хартфорда.
Ливингстон в паузе снова прилип к Роберту, как улитка к виноградному листу.
– Мне будет не хватать этого чуда! Но поверь… я подготовил себя к тому, чтобы с ним расстаться.
Роберт понял, что разговор уже принял деловой оборот, но следует еще немного поиграть вокруг да около.
– Уже год, как я слышал, будто ты собирался устроить торги, но сплетнями все и ограничилось. Неужели что-то изменилось?
Ливингстон мечтательным взглядом окинул окружающее его великолепие. Он был одним из тех, кто создавал волшебный мир Голливуда. Нет-нет, не студии, его материальную основу, не звезд – его рекламную обертку, а стиль жизни. «Сансет-отель» был символом Голливуда, его преуспевания, его блеска. У огромного Лос-Анджелеса с растянувшимися на сотню миль знаменитыми предместьями не было географического центра, но зато было сердце, и этим сердцем, через которое перекачивались живительные потоки крови, являлся «Сансет-отель».
– Да, ты не ошибаешься, я выставляю его на продажу. Я сыт по горло всей этой суетой, хочу покоя и хочу постранствовать по миру. Мне надо отдохнуть от Беверли-Хиллз. Наше местечко перестало быть таким райским уголком, как прежде.
– У тебя есть покупатель?
Франсиско загадочно улыбнулся в ответ.
– Еще нет.
– Ты давал объявление?
– Зачем? Ты же ведь знаешь, что отель продается. Этого достаточно.
Появилось шампанское. Пробка выскочила без вульгарного хлопка. Роберт поднес к губам бокал и проследил внимательно за Ливингстоном, как тот пробует напиток.
– Возможно, я заинтересуюсь покупкой, – вставил Роберт в паузе.
Ливингстон решился на небольшой глоток, потом вздохнул.
– Если уж я пью шампанское, то пусть это будет «Крюг». Я знаю, что все восхваляют «Дом Периньон» и «Луи Редерер Кристалл», но уверен, что только из-за красивых бутылок. Я пробовал с закрытыми глазами все эти марки – здесь и во Франции, и, на мой вкус, «Крюг» бесспорный победитель. В нем есть особая кислинка, придающая вину свежесть и вдохновение. А шампанское должно именно вдохновлять!
– Золотые слова, Франсиско. Я готов подписаться под ними.
Наступило молчание. Кто его нарушит первым? Кто больше заинтересован в сделке – продавец или покупатель? Излишняя настойчивость обойдется в немалые деньги.
– Прости меня за любопытство, Роберт, но какого черта тебе понадобилось покупать «Сансет-отель»?
Роберт понимал, что не сможет выложить старику свои мотивы, и даже пытаться это сделать было бы неразумно.
Как он признается, что им движет навязчивая идея? Как он опишет словами свои детские фантазии, которые будоражили и терзали его, наверное, с тех пор, как он начал ходить? Его приводили в «Сансет-отель» на праздничные утренники, и даже сейчас он ощущал во рту вкус тех волшебных пирожных с розовым кремом, которые ему довелось отведать в раннем детстве. Он сглатывал слюну при воспоминании о разноцветных шариках мороженого в хрустальных и серебряных вазочках.
А еще были подарки, вручаемые малышам, фокусники и кролики, испуганно выскакивающие из обтянутых черным шелком цилиндров, жонглеры и клоуны, и захватывающая беготня по бесконечным коридорам, и восхитительная вседозволенность, когда даже старые служители с благодушием взирали на вопящую, хохочущую толпу малолетних отпрысков голливудской элиты.
А позже, повзрослев, он стал придавать значение другим вещам.
Когда его родители ссорились, а это происходило с регулярностью метронома, отец на время переселялся из дома на Ренсфорд-драйв в «Сансет-отель». Затем он делал то, что делают все плохие родители. Во-первых, он подкупал своего единственного ребенка, пытаясь настроить его против матери. Во-вторых, он начинал изменять жене почти открыто. В-третьих, он принимался сорить деньгами с бешеной экстравагантностью с целью самоутвердиться и одновременно наказать подругу жизни, нанеся как можно больший ущерб и без того шаткому семейному бюджету.
Таким образом, с годами у наблюдательного мальчика сложилось представление о «Сансет-отеле», как о месте, где всегда весело, где жизнь бьет ключом, и как о надежном пристанище, где можно переждать любые бури и невзгоды.
Звон разбиваемого стекла и пьяные выкрики посреди ночи сигнализировали о начале очередной супружеской перепалки. Наутро, спустившись на цыпочках вниз, Роберт заставал мать, укладывающей в ярости отцовские вещи для отправки в отель.
– Это в последний раз! – восклицала она. – Эту свинью я и на порог больше не пущу!
Подобные действия означали, что отец уже обосновался в каком-либо бунгало при отеле. Телефонные звонки раздавались позже, когда Роберт возвращался из школы.
– Привет, дорогой, это папа. Я в «Сансет-отеле». Почему бы тебе не прогуляться сюда? Жду к чаю. Холодильник полон вкусных вещей, и еще я купил кое-что, что тебе должно обязательно понравиться.
Оставалось только ухитриться незаметно для матери выскользнуть из дому.
Так продолжалось дней десять, пока отец в очередной раз «не сворачивал палатку» и не возвращался под семейный кров. А на протяжении всех этих безумных дней появлялись и исчезали девочки. Он обнаруживал этих, часто ненамного его старше, длинноногих красоток везде, по всему бунгало – то нежащихся парочками в мраморной ванне, то в затемненной шторами спальне с батареей пустых бутылок из-под «Дом Периньон» на прикроватных столиках. Некоторые игнорировали его, расхаживая по гостиной с телефонной трубкой у уха в одних прозрачных трусиках. Другие обращались с ним как с маленьким, и только некоторые, очень немногие замечали, как красив парнишка, и говорили ему это.
Не тогда ли все началось? Он любил их всех. Равнодушных ко всему, кроме наличности или чеков, профессиональных шлюшек, жестких и эгоистичных, глупеньких, с нежной, как замша, кожей старлеток, но таких цепких, упрямых и целеустремленных, готовых абсолютно на все, лишь бы заполучить хоть маленькую толику славы, и просто похотливых развратниц, чувственных самок, получающих удовольствие оттого, что доставляют наслаждение партнеру или партнерше.
Каждую он помнит до сих пор. Их женственные ароматы, их сонно-замедленные жесты, их глаза, излучающие соблазн, их манящие округлые прелести преследуют его постоянно. Он хотел обладать ими всеми – и тогда, и теперь. Он желал заниматься с ними тем же, что и отец, но более всего он хотел их боготворить и чтобы они платили ему сторицей за преклонение и погружались вместе с ним в экстаз абсолютного слияния тел и душ. Он пронес эти полубезумные мысли сквозь годы, с детства до зрелого возраста, и они-то, в сущности, определили его характер.
Позднее, каждый шаг его к славе был непременно как-то связан с «Сансет-отелем». Роберт праздновал здесь свадьбу, женитьба принесла свои плоды, и с нее начался его звездный путь. Когда же открылась оборотная сторона того, что казалось ему волшебно-прекрасным до бракосочетания, он, содрогнувшись от ужаса, развелся с живой легендой, какой была особа, на короткое время ставшая его женой, и укрылся в «Сансет-отеле», как до него поступал его отец.
Постепенно Роберт перемещался, отмечая как бы этапы своей карьеры, во все более престижные и просторные апартаменты – из обычного номера в «люкс», затем занял несколько «люксов», потом бунгало, потом и соседнее бунгало, пока наконец не обрел то, чем располагал сейчас, – гасиендой в испанском стиле площадью четыре тысячи квадратных футов на территории самого дорогого отеля в мире.
Он, по мере продвижения своего наверх, устраивал здесь благотворительные балы и презентации, присутствовал на всех ночных приемах по поводу вручения «Оскаров» и сам принимал приезжих знаменитостей. Роберт любил «Сансет», потому что в нем сосредоточилась вся его жизнь, и он хотел заполучить его в личную собственность, владеть им, как владеет человек своим телом. В этом и заключалась истина, но, как всегда, истиной нельзя было ни с кем поделиться.
Поэтому Роберт, честно глядя прямо в глаза Ливингстону, поведал ему историю, приготовленную заранее:
– Тебе ли не знать, Франсиско, что делать кино и управлять отелем – во многом схожий бизнес. Ты имеешь основу, идею, сюжет, свою линию, которую намерен проводить, и сталкиваешься с бесконечным числом препятствий и ответвлений от основной линии. У тебя есть группа – твой персонал и актеры – твои гости. Я хочу режиссировать «Сансет-отелем». Я напишу сценарий и заставлю всех на площадке действовать в соответствии с ним, позволяя себе иногда импровизировать. Я хочу, чтобы мое создание стало величайшим хитом нашего времени и побило бы все рекорды прибыли. Я буду шлифовать его, пока мир не признает, что это истинное произведение искусства.
Франсиско громко расхохотался, и в смехе его ощущалось и восхищение столь оригинальной идеей, и некоторое язвительное сомнение в здравом уме ее автора. Однако нечто подобное из уст собеседника он и желал бы услышать.
Почти, но не совсем. Непродуманным и вздорным выглядело утверждение актера, что он способен управлять этим громадным отелем. То, что он осмелился даже вообразить себе такое, да еще и говорить об этом вслух, смахивало на не очень удачную шутку.
– Что ж, почему бы и нет? – дипломатично отозвался Франсиско. – Одному богу известно, как пойдет дело, если впрыснуть свежую кровь. Может, все закрутится по-новому.
Он окинул опытным, все замечающим взглядом ресторан и бар, работающие четко, как отлаженный часовой механизм. Официанты передвигались незаметно и неслышно, всюду царил идеальный порядок. Если внести сюда какие-то изменения, то это будет шаг с вершины вниз.
Однако лесть нужна Хартфордам всего мира, как воздух, они ею дышат, ею живут, им всегда ее не хватает. Поэтому, как бы извиняясь за свой недавний скептический смех, который, возможно, показался Роберту обидным, Ливингстон произнес:
– Я просто не мог представить, что кто-то решится на такую покупку.
– Сколько ты рассчитываешь получить, Франсиско? – небрежно спросил Роберт. – От покупателя из числа твоих друзей вроде меня?
Ливингстон отпил глоток, подержал во рту, как профессиональный дегустатор, проглотил и слегка улыбнулся. Он наблюдал, как кинозвезда в нервном ожидании чуть не подпрыгивает, словно пробка на волнах.
– Я не знаю, Роберт. В таких делах я профан. Джек Дуглас и Фрэд Саундз говорят одно, Дрексель и Бурихам называют другие цифры. Ты знаешь, как это бывает. Платишь каждому за совет, а потом сам не знаешь, что с этими советами делать. Голова идет кругом. А как ты думаешь, сколько это стоит?
Теперь уже рассмеялся Роберт. Старый трюк, известный всем. Неважно, какую сумму ты назовешь. У продавца на примете другой покупатель, и цена уже объявлена.
– Трудно сказать. Сотня миллионов тебя устроит?
Ливингстон был детально осведомлен о контракте Хартфорда с «Галакси». Пятьдесят шесть миллионов компания гарантировала ему за семь фильмов. Значит, примерно за семь лет работы на компанию. Под такое обеспечение банк может одолжить ему миллионов тридцать или около того. Его чистый годовой доход за последний год, до заключения сделки, составлял чуть меньше десяти. Сорок наличными он выручит, продав акции, а заложив недвижимость, получит вдобавок семьдесят пять. Он вряд ли в состоянии предложить сколько-нибудь сверх ста пятнадцати миллионов, и то при крайнем напряжении.
– Честно говоря, Роберт, я рассчитывал на сто семьдесят. Знаю, что это много, но «Сансет» ведь уникален, не так ли? Подобного ему ты не построишь, а добрая репутация одна стоит треть всей суммы.
Названная Франсиско цена, даже если он и скосит процентов пятнадцать, загоняла Хартфорда в финансовый капкан, откуда ему уже не выбраться.
– Для меня это слишком дорого, – сразу же заявил Роберт со всей решимостью.
Ливингстон пожал плечами.
Роберт Хартфорд выставил вперед упрямую челюсть. Голубые глаза его полыхнули холодным огнем.
– Я не болтаю попусту, Франсиско. Я этим не занимаюсь.
– Побойся бога, дорогой мальчик. Мне и в голову бы не пришло. Просто мои старые мозги не в ладах с цифрами. Я не очень разбираюсь в рыночной стоимости и сказал первое, что пришло на ум. Уверен, ты поймешь меня. Кто, как не ты…
Подобные объяснения Роберта не умиротворили.
– Я тебя не виню за то, что ты запросил бредовую цену. Но запрашивать – не значит получить. На самом деле отель сильно обветшал и нуждается в косметической операции. Когда постоянно живешь здесь, то замечаешь такие вещи. Покупателю потребуется выложить кучу баксов, чтобы все поправить. Я на это иду.
Франсиско неопределенно фыркнул – то ли в знак согласия, то ли вновь сомневаясь.
– Пойдешь ли? Точно? Ты убежден, что улучшения будут действительно улучшениями? Ты делаешь великолепные фильмы, но я не знал, что ты еще и дизайнер по интерьеру. Это что, твое хобби?
– У меня для этого дела есть Уинти.
Роберт с напускным равнодушием выкинул на стол козырную карту.
– Ах да, конечно, Тауэр. Теперь понятно.
Уинтроп Тауэр, арбитр хорошего вкуса Америки. Непререкаемый авторитет в этой области. Если вам не нравятся его работы, то, значит, вы заблуждаетесь или у вас напрочь отсутствует вкус.
– Ты сможешь заполучить Тауэра? – Сам Ливингстон столько раз, что уже трудно вспомнить, безуспешно пытался привлечь великого дизайнера к работе. Тот отказывался, и это несмотря на то, что последние пять лет безвыездно проживал в отеле.
– Разумеется. Он все сделает… – Роберт выдержал паузу, – …для меня. Мы с ним давние друзья.
Ливингстон знал об их дружбе. Тауэр, естественно, тянулся к таким красивым людям, как Роберт Хартфорд. Он преклонялся перед любой красотой, и вещественной, и одушевленной.
В воображении Франсиско возникла заманчивая картина. «Сансет-отель», преображенный самым знаменитым дизайнером в мире. «Сансет», ставший Меккой стиля под руководством великого гуру, уникальным произведением искусства. Пусть он уже не будет владеть им, но хотя бы при жизни увидит это чудесное преображение, и все на свете сочтут «Сансет» мемориалом в честь его основателя.
Это все-таки кое-что! Он ведь мог остаться жить в отеле, пусть и лишившись права распоряжаться, но зато безмерно богатым, и каждый смотрел бы на него с уважением, как на человека, достойно завершающего свой жизненный путь. Это все-таки лучше, чем, испытывая ужас перед возможным разорением, снимать со своего банковского счета то один, то два миллиона в год ради того, чтобы не погасла хоть на день неоновая вывеска над входом в «Сансет-отель». А такое могло случиться. Доходы были сказочны, но и расходы непомерны.
Роберт мгновенно уловил, что Франсиско начинает сдаваться, но инстинкт прирожденного дельца подсказывал ему не давить дольше на партнера по переговорам. Поэтому он небрежно взмахнул рукой и этим жестом как бы разогнал сгустившиеся было тучи.
– Хватит о делах! Будем наслаждаться тем, что нам дарит сегодняшний день. Только прошу, заложи меня в свою память и, если не отыщется более подходящий покупатель, подай мне сигнал. Как меня найти, ты знаешь.
Роберт принялся изучать меню с чрезмерной сосредоточенностью, хотя, разумеется, знал его наизусть, ибо сам составлял его. И все-таки не мог удержаться от эффектно завершающей беседу реплики:
– Клянусь богом, Уинти прекрасно бы здесь поработал!
– К черту эти зеркала! – произнес Уинтроп Тауэр, обхватил ладонью лоб, словно удерживая мозги, готовые буквально вывалиться наружу. – Какого дьявола люди придумали эти штуки, чтобы любоваться своими физиономиями? Ладно, я бы еще понял, если б Роберт сплошь завесил зеркалами свое бунгало. Но Кориарчи! Удивляюсь, как их не тошнит при виде собственных рож.
Паула безуспешно боролась со смущением. Любое упоминание имени Роберта вгоняло ее в краску. Уинтроп тотчас скосил в ее сторону свои всевидящие глаза. Цвета были его стихией. Он улавливал малейшие изменения оттенка, в том числе и на лице помощницы. Случай с десяткой, сунутой Хартфорду у лифта, крепко застрял в его памяти и постоянно служил поводом для иронических намеков.
