Текст книги "Борьба без проигравших"

Автор книги: Памела Бэрфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Ты удивилась?

– Конечно, удивилась. Я знала, что в «Авалоне» это не поощряется. Их мировоззрение не включает в себя понятие «свободная любовь». Вся их жизнь зависит от ритмов природы, от выполнения тяжелой физической работы, в основном на земле.

– И на мытье унитазов?

Элизабет поморщилась.

– Этим занимаются новички. Ты делаешь эту работу, пока не предложат что-нибудь более достойное. Конечно, там много говорят о любви и гармоничных отношениях, но только платонических.

– Значит, сексуальная революция осталась шестидесятых?

– Да, я думаю, так. В этом смысле они очень консервативны. Кроме того, они так много работают, что у них не остается сил на секс. Все, что они могут себе позволить, – это крепко обнять друг друга.

– Так, значит, ты удивила Лу? Я думаю, он может быть очень настырным.

– Ну, конечно, я сказала, что еще девственница. Я думала, на этом все кончится и он уйдет.

– Позволь мне догадаться, что было дальше. Он еще больше распалился, да?

– Откуда ты знаешь?

– Случайно догадался. – Калеб улыбнулся наивности Элизабет.

– Лу был заинтригован… Во всяком случае, он так сказал. Как бы то ни было, он дал ясно понять, что спать с ним входит в мои обязанности. Он не собирался отступать.

– Так почему же он не получил своего?

– Ну, видишь ли, он и сам придерживается круговорота природы. Все вертится вокруг лунного календаря. Как сказал Лу, идеальное время, чтобы раскрыть – тьфу! – бутон моей невинности, превратить его в букет женственности тра-та-та и тра-та-та, – это следующее полнолуние. «Полнолуние есть самое благоприятное время для всякого рода изменений и превращений».

– Твое счастье, что я выкрал тебя раньше, чем Лу раскрыл этот твой бутон, – сказал Калеб. – Так ты собиралась позволить ему…

– Нет! Боже мой, Калеб, что ты такое говорить? Я собиралась уйти оттуда до полнолуния, а потом снова вернуться.

– Чертовски умно, – сказал он, и в его голосе послышался сарказм.

– Это единственное, что я смогла придумать.

– Ты отдала им все свои деньги? – спросил он.

– Ага. Закрыла счет в банке. – Элизабет засунула руки в карманы своей «кенгуру» и печально улыбнулась. – Целых триста шестьдесят долларов и девятнадцать центов.

На какую-то долю секунды Калеб решил, что она шутит, но потом резко отвернулся. Как бы почувствовав, что смутила его, Элизабет тихо сказала:

– Это был неудачный год в смысле работы.

– Расскажи, почему ты вступила в «Авалон»?

Элизабет повернулась к Калебу, их лица почти соприкасались. Глаза у нее были не просто карие, в середине радужки было янтарное кольцо, которое сейчас расширилось, пока он смотрел на нее как зачарованный.

– Ты готов меня выслушать? – спросила Элизабет.

– Выкладывай, пока я не передумал.

Она глубоко вздохнула.

– Дэвид звонил мне из «Авалона». В последний раз он разговаривал шепотом.

– Что он сказал?

– Он был ужасно напуган. Там что-то происходило, о чем он не мог говорить по телефону. Он только сказал, что не хочет кончить, как Тесса.

– Кто такая Тесса?

– В то время я не знала, но позже выяснила, что она ушла из коммуны незадолго до гибели Дэвида. Он просил меня помочь ему – как именно я не знаю, но он заставил меня пообещать встретиться с ним на следующий день. Он сказал, что постарается улизнуть на пару часов. Конечно, я согласилась. Он… – Элизабет закусила губу. – Жаль, ты не слышал этого сам.

Калебу не нужно было этого делать. Он слышал страх и отчаяние в голосе брата, когда Дэвид просил его позаботиться об Элизабет. Но Дэвид ничего не говорил ему ни о какой Тессе, ни о каких гнусных делах в «Авалоне».

Калеб поставил локти на колени и взъерошил влажные от пота волосы.

– Если Дэвид думал, что в «Авалоне» творится что-то неладное, он попросил бы меня помочь ему. Это было бы логично. Меня специально обучали таким вещам.

– Может быть, он не попросил тебя из-за того, о чем я тебе раньше говорила. Он не смог бы вынести твоего неодобрения: он знал, как ты относишься к «Авалону». Если бы он обратился за помощью к тебе, ты бы понял, что он вступил туда по своему желанию.

– Я никогда этому не верил. Никто не принуждал его вступать туда, это правда. Но его вынудили… обстоятельства.

– И эти обстоятельства – то, как я обошлась с ним? Ты это имел в виду, Калеб? – Элизабет посмотрела на него с праведным гневом несправедливо оклеветанного человека.

– Ну ладно, хорошо. То, как ты обошлась с ним. – Две недели назад Калебу было куда легче выговорить эти слова. – Итак, ты встретилась с ним?

– Нет. В ту же ночь Дэвид погиб.

Повисло тяжелое молчание.

– Хочешь узнать, почему он вступил в «Авалон»?

– Ну?

– Я считаю, что здесь несколько причин. Во-первых, его мировоззрение. Дэвид никогда не чувствовал себя счастливым. Он никогда не был уверен в себе или в своей возможности приспособиться к ежедневным трудностям и решать вопросы, с которыми нам всем приходится сталкиваться.

Это была правда. Калеб махнул рукой, чтобы она продолжала.

– Жизнь в коммуне очень привлекательна для людей такого типа, для них это как возврат в беззаботное детство. За тебя все решают другие: где жить, какую работу выполнять, что есть, когда ложиться спать и когда вставать. Ты лишаешься свободы выбора, но взамен получаешь безопасность, поддержку и одобрение окружающих.

– Что еще?

– Я совершенно уверена, что Лу вынюхивает перспективных членов для своей коммуны – из тех, кто побогаче, – и лезет из кожи вон, чтобы их заманить.

– Не буду с тобой спорить.

Элизабет приподняла бровь.

– Бывают же чудеса на свете!

– Не знаю, Элизабет. Почему-то мне трудно представить себе художника с чувствительной душой, который моет писсуары.

– Бухгалтеров, поваров – в общем, тех, у кого необходимая для коммуны специальность, не используют на грязных работах.

– Ну, а художник-график? Разве он им нужен? Должно быть, за эти несколько недель он перемыл немало унитазов.

– Знаешь, я расспрашивала о Дэвиде, когда была в «Авалоне», – осторожно, разумеется. Он никогда не мыл уборных. Никогда не работал в поле на кухне или еще где-нибудь вместе с остальными Он выполнял какую-то другую работу, я не знаю, как назвать… Квалифицированную. И никому о ней не рассказывал.

Калеб почувствовал, что у него стынет кровь в жилах.

– Какую-то квалифицированную работу?

Что заставляли делать его младшего брата в этом чертовом «Авалоне»?

– Я, как и ты, действовала по обещанию, которое дала Дэвиду. Я обещала помочь ему, но, – голос ее дрогнул, – опоздала.

Калеб положил руку на плечо Элизабет. Она жалела о своей беспомощности точно так же, как и он о своей.

– Элизабет… – Он чуть было не произнес: «Это не твоя вина».

Но разве ее рассказ не идет вразрез со всем тем, что говорил ему брат? В конце концов, если даже часть того, что Дэвид рассказал ему, правда, то в трагической судьбе его брата есть и ее вина. Калеб сжал ей плечо.

– Ты согласилась встретиться с ним. Что ты еще могла сделать?

Она ответила, беспомощно покачав головой:

– Я… я могла бы пойти в полицию и сказать, что там происходит что-то подозрительное.

– На основании одного телефонного звонка? Они бы высмеяли тебя. Копы не стали бы заниматься «Авалоном» без основательной причины. Лу обхаживал всех местных политиков. Он сделал солидные взносы в фонды нескольких выборных кампаний.

– Я должна была что-то сделать. Мы дружили много лет. Хотя его романтическая привязанность ко мне и вносила напряжение в наши отношения, мы оставались друзьями. После его смерти я решила, что единственный способ выполнить свое обещание – это проникнуть в коммуну самой и узнать все о его гибели. Мне было нужно несколько недель, чтобы закончить одну работу. Затем я сказала своему агенту, что мне нужно отлучиться на время, и вступила в «Авалон».

– И притащила с собой этот пистолетик в том месте, где растут волосы.

– Верно.

– Ты хоть знаешь, как им пользоваться?

Элизабет устремила на него долгий страдальческий взгляд, который сказал ему о многом.

– Ладно, глупый вопрос.

Как профессиональный стрелок, Калеб мог позволить себе некоторое высокомерие. Меткая стрельба была одной из главных программ в Дельта-Форс. Каждый день Калеб проводил несколько часов, оттачивая свою технику, недостижимую для непосвященных, простреливая сотни кружков Разом, пока не начинал неметь палец на спусковом крючке. Он мог войти в помещение, где держат заложников, в доли секунды обнаружить среди них террористов и выстрелить раньше, чем те успеют убить заложников. Такая работа не для всех.

– Я умею стрелять в цель. Я неплохой стрелок.

– У тебя есть разрешение на ношение?

– Неужели похититель собирается арестовать меня за незаконное ношение оружия? – съязвила Элизабет.

– А тебе не приходило в голову, что Дэвид мог рассказывать о тебе Лу? Что Лу мог узнать тебя по имени?

– Я сказала им, что работала секретаршей, назвалась Бет и воспользовалась фамилией горничной моей матери.

– Что еще ты узнала, пока была в «Авалоне»?

Элизабет вздохнула.

– Чертовски мало, как сказал бы Лу. Они все время нагружали меня работой, но мне удалось кое-что разнюхать. Что-то там все-таки происходит. Разные люди приходят и уходят, часто по ночам. В административном корпусе происходит много заседаний за закрытыми дверями. Лу отвел мне комнату недалеко от своих личных апартаментов. Но не воображай, что я спала в одной из комнат, где можно было бы…

– Ты насчет своего бутона?

Она горько усмехнулась.

– Стало быть, ты жила там три недели, – сказал Калеб, – в самом центре всего происходящего, и при этом ты не можешь обвинить их ни в чем, кроме как в секретных совещаниях. Может, они совещались, сколько надо закупить туалетной бумаги.

– Калеб, там творится что-то неладное! Я чувствовала это постоянно.

– Единственная вина Лу в том, что он охотится за богатыми, эмоционально неустойчивыми клиентами и принуждает их вывернуть свои кошельки. Он, конечно, скользкий малый, но не собираешься ты убеждать меня в том, что это он убил Дэвида?

– Я не верю в то, что это было самоубийство. Я думаю, Дэвид узнал что-то об их преступной деятельности, и они убили его.

Элизабет только начала говорить о своих главных подозрениях, но Калеб помотал головой.

– Чепуха.

– Калеб, ты считаешь, что Дэвид способен убить себя? Он не был самым счастливым человеком на свете, это правда, но разве у него была когда-нибудь настоящая депрессия?

– Никогда, пока он не познакомился с тобой.

Элизабет ничего не ответила.

Возможно, она не такая уж ведьма, какой он себе ее представлял, но она была весьма колючей особой и не слишком обращала внимание на страсть Дэвида.

– Ты хоть веришь, что я вступила в «Авалон» из-за Дэвида? – устало спросила Элизабет.

– Да, верю. Но ты пошла по неверному пути. Дэвид покончил с собой сам. Если бы он был в опасности, я знал бы об этом.

– Откуда?

Калеб сжал кулаки.

– Я просто знаю это. Я бы это почувствовал.

Это не могло быть убийством. Конечно, если бы его брату грозила опасность, он первый узнал бы об этом. Нет, единственная опасность для Дэвида заключалась в нем самом и в его неспособности смириться с тем, что Элизабет его оставила. Этого Калеб не мог предвидеть и потому не мог помешать…

– Дэвид был самостоятельным человеком. Ты ответствен за то, что с ним случилось, не больше меня.

– Он был… слабым.

– И ты проклинаешь себя за то, что тебя не было рядом с ним, когда он был подростком?

Неужели это так легко заметить?

– Наш отец умер, когда Дэвиду было всего два года. Мне бы следовало позаботиться о том, чтобы он стал сильным человеком.

– Это твоей матери надо было позаботиться, а не тебе. Если здесь и есть чья-то вина, то только ее. Сколько лет было Дэвиду, когда ты поступил в Вест-Пойнт?

– Десять.

Элизабет немного помолчала.

– Значит, ему было столько же, сколько тебе, когда умер ваш отец.

– Да.

– Кто служил для тебя примером?

Калеб не ответил.

– У тебя не было никакого примера. Но ты вырос сильным и уверенным в себе.

Калеб фыркнул.

– У меня не было выбора. Ты никогда не встречалась с моей матерью. – Калеб потер затылок и на мгновение прикрыл глаза, вспоминая прошлое. – Когда отец умер, мне все говорили: «Теперь, сынок, ты глава семьи. Ты должен позаботиться о своей матери».

– Говорить такое маленькому мальчику глупо и безрассудно, – отрезала Элизабет, словно желая защитить того смущенного, убитого горем мальчишку, каким он тогда был. Такие вещи люди говорят, когда чувствуют себя неловко и пытаются найти какие-то слова утешения.

– В чем-то они оказались правы. Мама… ну, была робкой, погруженной в себя. Она была не в состоянии сама со всем управиться, и мне пришлось быстро взрослеть.

– Вот видишь? Дэвиду тоже было десять лет, когда ты уехал. Он все равно стал бы таким, каким стал и не важно, где ты был. Люди рождаются разными. Может быть, по характеру он был больше похож на вашу мать.

Калеб посмотрел в глаза Элизабет и был поражен силой чувств, которую в них увидел. Он прочел в них искренность, желание успокоить его, убедить в невиновности.

Да, эта сильная женщина вряд ли могла иметь много общего с его братом. Калеб подумал о тех обстоятельствах, которые повлияли на формирование ее характера.

– Ну, а ты? – спросил он. – Когда ты потеряла своих родителей?

Элизабет опустила глаза.

– Мои родители живы. Это Дэвид тебе сказал, что они умерли?

– Он сказал, что ты совсем одна на свете, что о тебе некому позаботиться.

– Что ж, это почти так. Я не общаюсь со своими родными уже много лет.

– Совсем?

Она заколебалась, и он подумал: что же таится в глубине ее души?

– Они разошлись, когда я была еще маленькая, – сказала она. – В любом случае их брак был скоропалительным – моя мама была уже беременна мною.

Калеб услышал жесткие нотки в ее голосе.

– Большинство разведенных пар начинают битву за то, с кем останется ребенок. Они сражались из-за меня, и я постоянно разрывалась между ними. Они оба вступили во второй брак, и у них родились дети. Я была как пятое колесо в телеге.

Калеб почувствовал острое желание схватить и крепко-крепко прижать к себе Элизабет. Так, чтобы она забыла все свои беды и печали. Но он понимал, что она не хочет его жалости.

– Похоже, что тебя воспитывала парочка пустоголовых, себялюбивых подонков, – сказал Калеб, чтобы скрыть свои истинные чувства.

– Вот все мои тайны и раскрыты. Теперь ты знаешь, почему я такая, – печально ответила Элизабет.

У него перехватило дыхание.

– Господи, Элизабет! Я вовсе не хотел этого сказать. Мы с тобой чем-то похожи. Оба одиночки. Может быть, это зависит от того, как нас воспитывали, я не знаю. Мы не любим полагаться на других.

Она подняла глаза, но смотрела в другую сторону.

– Калеб, расскажи мне, почему ты ушел из армии.

Он повесил полотенце на шею.

– Понимаешь, меня давно уже грызло одно чувство… чувство разочарования.

– Разочарования? В чем? В насилии?

Он помолчал, обдумывая, как выразить словами то, что заставило его покинуть армейскую жизнь – единственную жизнь, которую он знал.

– Там особые законы. Со временем привыкать и изменяешься сам. Думаю, я понял, что не хочу больше терять самого себя, прежнего. – Калеб взглянул на Элизабет. – Ты меня понимаешь?

Он видел, что она обдумывает его слова. Когда она ответила «да», он поверил, что она поняла.

– А потом я за короткое время потерял и маму, и Дэвида, и это решило дело. В глубине души я знал, что когда-нибудь придется начинать жизнь сначала.

– Ты жалеешь об этом?

– Пока нет. Может быть, когда-нибудь пожалею.

– Откуда у тебя эти шрамы? – Элизабет придвинулась к нему, чтобы получше рассмотреть руку, на которой был красный рубец до самого плеча.

Калеб рассеянно дотронулся до такого же шрама на виске.

– Тебе не понравится то, что ты услышишь.

– Возможно, но все же расскажи.

– Это случилось давно, во время операции по спасению одного американского бизнесмена, имевшего отношение к ЦРУ. Его держали в тюрьме в одной из стран Центральной Америки. Охраняли его четыре человека, у которых был приказ убить его, если он попытается бежать. В здание мы пробрались через крышу. Затем спустились в камеру, где был заложник, надели на него бронежилет и посадили в наш вертолет.

– Охрана пыталась вас остановить?

– Да.

Лицо Калеба было непроницаемо. Элизабет отвела него взгляд и посмотрела на его руки, те самые руки, которые ласкали ее всею лишь несколько часов назад. Этими руками он убивал людей.

– Они пытались нас остановить, и мы их убили. Кроме того парня, который не стрелял. Он дрожал как осиновый лист. Сидел на лестнице съежившись от страха, когда мы спускались, я приковал его наручниками к перилам.

Калеб не смаковал эти подробности, но и не скрывал их.

– Мы висели, прицепившись к брюху вертолета, когда его сбили, – сказал Калеб, показывая на шрам. – Двоим ребятам досталось еще больше, чем мне. Мы отстреливались, пока не пришла подмога.

– А заложник не пострадал?

– Ни одной царапины.

Элизабет протянула руку и коснулась прохладными пальцами его предплечья, где извивался зигзагообразный уродливый шрам. При этом она всем телом прижалась к нему. Сначала Калеб не понял, что происходит, а потом затаил дыхание. Он положил руку поверх ее руки, и они так сидели несколько минут.

– Калеб. – Она немного помолчала. – Ты теперь знаешь, что я не была истинным членом «Авалона». Ты все равно не отпустишь меня?

– Нет, Элизабет, не отпущу.

Она отвернулась, Калеб понял, что опять обидел ее, и примирительно положил руку ей на плечо. Элизабет резко отодвинулась и встала.

– Ты же умница, ты прекрасно понимаешь, почему я не могу отпустить тебя. Я дал обещание Дэвиду. Если ты говоришь правду, и там творятся темные делишки, то ты как разведчик будешь в еще большей опасности.

Он не сказал всего остального. Он не сказал, что хочет заботиться о ней независимо от обещания, данного Дэвиду.

Глава седьмая

Калеб беспокойно метался по постели. Ему снился сон. Что-то про его руку. Еще не проснувшись, он бессознательно тер тыльную сторону правой руки. Впечатления сна смешались с каким-то знакомым ощущением – ощущением боли. Остатки сна рассеялись, как туман.

Он неуверенно приподнялся на постели и спустил ноги на пол. Нащупал выключатель и отбросил назад свисавшие на глаза волосы. Поморгал на свет и широко открыл глаза, уставившись на свою правую руку.

Ему приходилось видеть это и раньше, давно, когда он проходил обучение в Северной Каролине, где располагался спецназ. Тогда, как и теперь, он не почувствовал укуса паука. Через несколько часов, когда наступила аллергическая реакция, все было в точности так же, как сейчас, – в месте укуса появился зудящий красно-белый бугорок с бесцветным волдырем посередине размером с пятидесятицентовую монету.

Должно быть, это случилось до обеда, когда он разбирался в сарае и укладывал инструменты на зиму. Ладно, по крайней мере, он знает, что надо делать. Зевая и почесывая руку, Калеб вытащил из-под подушки ключи и направился в холл.

Проходя мимо закрытых дверей комнаты, где спала Элизабет, Калеб задумался над тем, какую из своих неприличных ночнушек она надела и как разметалась на постели. Она представилась ему лежащей на спине с закинутой за голову рукой, одна нога согнута. Она сбросила с себя одеяло, ее полная грудь поднимается и опускается под тонким шелком бледно-голубого цвета. Она что-то бормочет во сне, губы ее приоткрыты… Она видит во сне его, Калеба, видит домик на дереве…

Тихо обругав себя за дурацкое воображение, Калеб стал спускаться с лестницы. Эта неделя далась ему труднее, чем обучение в подразделении «Дельта». Он чувствовал: чем больше времени они проводят вместе, тем больше ему хочется завершить то, что он начал в ту грозовую ночь.

С каждым днем Элизабет все прочнее входила в его жизнь и в его душу. Заставляла страстно желать ее, желать так, как никогда в жизни он ничего и никого не желал.

За это время Калеб узнал, как можно добиться от Элизабет этой милой улыбки, когда она улыбается одной стороной рта, научился понимать ее жесты. Он вспоминал все то, чем они вместе занимались: утреннюю пробежку, возню с котятами, то, как они сгребали граблями листья, смотрели в телескоп на звезды, играли в «скрэббл», поджаривали тосты, разводили огонь в очаге в его выложенной плитами пещере.

И каждый вечер, ложась в постель, Калеб подолгу лежал без сна, вспоминая ту грозовую ночь, глаза Элизабет, затуманенные страстью, ее прерывистое дыхание, дрожь… Он снова ощущал ее горячее тело в своих объятиях, когда они стояли под ледяными каплями, падавшими на них из неплотно прикрытого люка в потолке.

И живая картина последнего момента, когда он почти овладел ею, но ему пришлось стиснуть зубы и покинуть ее, помогала ему удерживаться от того, чтобы их отношения стали слишком близкими. Он знал, что во второй раз ему ни за что не удастся сдержаться.

Калеб отпер дверь в «комнату ужасов» – в кладовку рядом с кухней – и начал рыться в аптечке. Аспирин, микстура от кашля, бритвы, лосьоны и притирания его матери… Тут еще была коробка с таблетками от аллергии.

Он открыл ее и вытащил последнюю пластинку. Она была пуста. Калеб потряс коробку. Бесполезно. Нетерпеливо высыпал содержимое пакета на пол, сел на корточки и начал перебирать все пузырьки и коробочки. Ничего.

Сейчас только два часа ночи. Утром, как только откроются аптеки, он поедет за лекарством. Жаль, что поблизости нет дежурных аптек.

Он посмотрел на руку и нахмурился. Пальцы распухли, как сосиски, предплечье тоже начало отекать и краснеть, появился зуд.

Калеб вспомнил одного десантника, которого тоже укусил паук. У него развился анафилактический шок. Беднягу даже не успели довезти до больницы.

Калеб вышел из кладовки, снова заперев за собой дверь, и поднялся наверх. Несмотря на холод, кожа его покрылась испариной, то ли из-за аллергии, то ли оттого, что нервы были на пределе.

Элизабет ждала его наверху. Ее волосы спутались, глаза припухли со сна. На ней был розовый халат, из-под подола выглядывала бледно-голубая рубашка, и Калеб не смог сдержать улыбки.

– Я услышала, как ты там шебуршишь. Что-нибудь случилось? – спросила она.

– Я кое-что искал. Иди, ложись в постель, – и он прошел мимо.

– Калеб! – Она схватила его за распухшую руку и стала поворачивать ее так и этак, вглядываясь в бесцветный пузырь на тыльной стороне ладони.

Он небрежно пожал плечами:

– Ничего страшного. Паук укусил.

Он взглянул на склоненную голову Элизабет, и его грудь наполнилась теплом. Ее участие было искренним и неподдельным. Вот так, наверное, чувствуешь себя, когда о тебе заботятся. Калебу захотелось погладить ее по голове, но он сдержался и лишь крепко сжал в другой руке ключи.

– Тебе нужна медицинская помощь.

– Ничего. Такое бывало и раньше.

– Правда? – Она впилась в него взглядом, словно проверяя, насколько он честен. – Прямо как сейчас?

– Ну, не совсем так. Утром я поеду в аптеку и куплю какие-нибудь антигистаминные таблетки. И все как рукой снимет.

Элизабет закусила нижнюю губу.

– Не знаю, Калеб… может быть, это как пчелиное жало. В первый раз вызывает аллергию, а в следующий – становится опасно. Смертельно опасно.

Об этом он не подумал.

– Ладно, утром разберемся. Иди спать.

Калеб быстро отошел от Элизабет, вошел к себе в комнату, швырнул ключи на туалетный столик и рухнул на кровать.

* * *

Калеб очнулся внезапно, подскочил на постели, сердце у него бешено колотилось. Она здесь, в его комнате. Калеб вгляделся в темноту и понял, что он один.

Глубоко вздохнув, он постарался успокоиться. Это был сон, но очень отчетливый. Даже сейчас Элизабет дразнила его воображение своим запахом…

Он дотронулся до руки. Отек поднялся уже почти до плеча, и вся рука болезненно зудела. Он похолодел и почувствовал, как у него перехватило дыхание. Его воображение нарисовало ему еще более мрачную картину.

Боже, сможет ли он добраться до аптеки? Что, если отек поднимется еще выше и перекроет ему горло? В любое другое время он давно вызвал бы «скорую помощь», но с гостьей, которая находилась у него не по своей воле, не оставалось выбора.

Шелест автомобильных шин, донесшийся со двора, заставил его спрыгнуть с постели. Он откинул подушку и стал шарить по простыне. Его ключи исчезли! Затем он вспомнил, как бросил их на туалетный столик, и, грубо выругавшись, подбежал к окну. И успел как раз вовремя, чтобы увидеть габаритные огни «лендровера», съезжавшего по пандусу подъездной аллеи. Она заходила в его комнату, это был не сон!

Калеб ударил кулаком по оконной раме и тут же понял, что выбрал не ту руку. Нянча распухшую руку и ругаясь последними словами, он снова забрался в постель. Ему было почти смешно. Выходит, он опять недооценил ее, теперь уже в последний раз. Все остальные ночи он аккуратно клал ключи под подушку. Если она попыталась бы вытащить их оттуда, он бы почувствовал.

Но в другие ночи она и не пыталась! Элизабет терпеливо выжидала, пока Калеб не совершит ошибку или пока не попадет в беду.

А уж сколько было беспокойства и сочувствия! Да, она напрасно растрачивала свой талант на ту мерзкую рекламу.

– Элизабет, – прошептал он, – я ведь действительно мог бы…

Калеб зажмурился. Эти последние несколько недель… Это чувство близости… товарищества…

Это все твои выдумки, сказал он себе твердо. Как он мог мечтать об этом? Между ними ничего не изменилось. Она была его пленницей, а он – похитителем. Можно ли осуждать ее за то, что она сбежала при первой же возможности?

И все же это причиняло ему боль. Эта боль была сильнее той, которая уже сдавливала ему горло и мешала дышать.

Калеб подумал о том, что надо пойти за телефоном, включить его и вызвать «скорую». Он думал об этом целых две секунды, прежде чем рухнул.

Ему не хотелось, чтобы сон прервался. Он старался сохранить иллюзию ощущения прохладных пальцев, прикосновения удивительно мягких губ. Ее губ.

– Калеб, – услышал он ее шепот.

Едва он успел осознать, что не один, как сработала военная выучка. Инстинктивно он выбросил руку вперед и сжал тонкое запястье.

Элизабет вскрикнула от боли и неожиданности.

– Элизабет?

– Кто же еще?! – Она старалась высвободиться из его жесткой хватки. – Калеб, мне больно.

Только тогда до него дошло, насколько сильно он стиснул ей запястье. Он отпустил ее руку.

– Ты вернулась.

Элизабет смущенно улыбнулась.

– Конечно, вернулась. Как ты вообще узнал, что я уходила? Ведь ты спал. Вот, прими это.

Она разорвала маленький бумажный пакетик и помогла ему приподняться на локте. Калеб узнал вкус таблетки от аллергии, которую она сунула ему в рот, обычной антигистаминной таблетки. Она поднесла стакан с водой к его губам, и он проглотил лекарство.

– Лучше принять две сразу, – сказала она, разрывая следующий пакетик.

Калеб послушно проглотил и эту, потом снова лег. Она подняла с пола его подушку, там, где он бросил ее, и подсунула ему под голову.

Он удивленно взглянул на горку одноразовых пакетиков на туалетном столике.

– Где же ты…

– Я выехала на шоссе и поехала вперед. Я знала, что, в конце концов, найду стоянку или круглосуточную бензоколонку с аптекой. Твой кошелек лежал на туалетном столике. Вот сдача.

Элизабет залезла в карман джинсов и положила на туалетный столик несколько банкнот и монет.

Калеб усмехнулся. Его Элизабет находчивая, как всегда. Он схватил ее руку и крепко сжал. Она склонила к нему озабоченное лицо.

– Если эти таблетки быстро не подействуют, я оттащу тебя в ближайшую больницу. Ты напугал меня до чертиков.

– Ты меня тоже напугала, детка.

Элизабет положила ключи рядом со сдачей и таблетками, затем поправила одеяло, выключила лампу и улеглась рядом с ним, не раздеваясь.

– Ты не должна… – начал было Калеб.

– Я не помню, чтобы ты позволял мне брыкаться, когда у меня была мигрень, так что терпи. Ты в моей власти, Рэмбо.

Она прильнула к нему и положила руку ему на талию. Калеб усмехнулся в темноте. Это прозвище уже не раздражало его.

– Ты сможешь съесть пару яиц? – спросила Элизабет, ставя перед Калебом на кухонный стол кружку с кофе.

– Думаю, смогу. Спасибо, пока хватит.

Отек на руке спал, но сам Калеб выглядел измученным и невыспавшимся. Элизабет села напротив.

– Ты и в самом деле подумал, что я тебя вот так брошу?

– Что я могу сказать? Я был без сознания.

Несмотря на игривый тон, Калеб избегал ее взгляда. Она повертела в руках чашку.

– Думаю, мы с тобой не знаем друг друга так хорошо, как мне казалось.

Калеб вздохнул, оперся локтями о стол и запустил обе пятерни в свои всклокоченные волосы.

– Элизабет, ты же понимала: как только мне станет лучше, ты снова окажешься в моей власти.

– Да. А разве ты не понимал, что если я брошу тебя со смертельной аллергией, то больше не смогу жить в ладу сама с собой?

– Но ты могла просто швырнуть мне эти таблетки и снова уйти. Наконец, ты могла вызвать сюда «скорую». А куда делись твои угрозы упечь меня за решетку?

Калеб сердится на нее за то, что она не выполнила своих угроз?!

– Я должна была убедиться, что с тобой все в порядке.

Действительно, всю ночь Элизабет ухаживала за Калебом, склоняясь к нему всякий раз, когда он просыпался.

– Кое-что между нами изменилось, Калеб. Скажи, разве не так? – вызывающе спросила она.

Он поскреб свою небритую физиономию.

– Да, – резко произнес он, не глядя в ее сторону. – Кое-что изменилось.

– Ты собираешься и дальше держать меня здесь пленницей?

– Нет.

Элизабет закрыла глаза и прерывисто вздохнула. Это был вздох облегчения. Когда она открыла глаза, Калеб мрачно смотрел на нее.

– Ты собираешься вернуться в «Авалон», не так ли?

– Я дала обещание.

– Элизабет, не делай этого. Если что-нибудь случится с тобой…

– Калеб, ты уже выполнил то, что обещал Дэвиду.

– Я прошу тебя не из-за Дэвида! – Он шагнул к столу и стукнул по нему ладонью. – Не из-за этой чертовой клятвы! Я прошу тебя из-за нас с тобой. Я умру, если… – Калеб запнулся и тихо договорил: – Если ты пострадаешь. Элизабет, я прошу тебя остаться. Ты можешь уйти, когда захочешь, я не буду тебя задерживать. Поэтому я прошу тебя: останься. Пожалуйста.

Его признание, его сердечная мольба поразили Элизабет.

– Я… я останусь с тобой, пока тебе не станет лучше, – уступила она.

С усталым вздохом Калеб отодвинулся от стола. Сколько на это потребуется времени? Они оба знали, что опасность ему больше не грозит.

– Но ты все еще продолжаешь верить в эти страсти-мордасти, которые Дэвид рассказывал обо мне?

Калеб долго молчал, слишком долго.

– Это дело прошлое, – нехотя сказал он.

– Но ты продолжаешь верить, – настаивала она.

– Элизабет, может быть, ты и не хотела причинить ему зло, но причинила. Это факт. Дэвид был очень чувствительный, он все принимал близко к сердцу.

Она ударила кулаком по столу.

– Черт побери! Я никогда его не завлекала!

– Не мог же он все выдумать.

Элизабет окинула его холодным взглядом.