Текст книги "Философия и гуманитарные науки"

Автор книги: Пабло Де Сантис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ПЯТЫЙ ЭТАЖ

Мы договорились встретиться на кафедре в девять тридцать вечера. В десять охранник закрывал здание и уходил, так что до утра все здание оставалось в нашем распоряжении. Новарио появился в точно назначенное время. Вид у него был взволнованный. Он переоделся в непромокаемую куртку, высокие армейские ботинки и походные брюки. Он пришел с рюкзаком из камуфляжной ткани, в котором, как он объяснил, лежали рабочие перчатки, фонари, охотничий нож и фляжка.

– Я захватил еще и бутерброды. Во время работы у меня просыпается аппетит.

Он нервно ходил из угла в угол, что меня раздражало; я попросил, чтобы он сел и не маячил перед глазами.

– Должен вам кое в чем признаться, – сказал Новарио с огорченным видом. – Клянусь, что у меня просто не было другого выхода…

В его признании не было необходимости; я уже слышал уверенные шаги, громкое приветствие, стук двери. Вошла профессор Гранадос, одетая в желтый спортивный костюм, – торжествующая, уверенная, что ее появление меня удивит.

– Лучше, если нас будет трое – сказал Новарио.

– Никогда вам этого не прощу.

Гранадос принесла полную сумку продуктов в таком количестве, что их хватило бы на полуторамесячную зимовку где-нибудь в Антарктиде.

– Может, сперва перекусим, – предложила она, чтобы я побыстрее смирился с ее неожиданным участием в нашей экспедиции. Я согласился; она достала три банки пива, салями и оливки.

– Для меня это как будто экскурсия. Я себя чувствую, словно девочка-первоклассница, на экскурсии в зоопарк вместе с классом. – Она вдруг погрустнела. – Однажды я потерялась, автобус уехал, и меня закрыли одну в пустом зоопарке. Вы наверняка помните случай с девочкой, которую чуть-чуть не съел лев? Об этом писали во всех газетах.

Я в это время еще не родился, Новарио ничего не вспомнил. В десять с четвертью я прислушался, чтобы убедиться, что в здании пусто. Со всех сторон раздавались какие-то скрипы и шорохи, но это был голос здания, ведущего свою тайную ночную жизнь.

Мы двинулись цепочкой, я – впереди, за мной – Гранадос, Новарио замыкал шествие. У каждого был фонарик, потому что на пятом этаже электричество не работало, да и в любом случае мы бы не стали включать свет.

– Это точно, что у сторожа выходной? – спросил Новарио.

– Точно. Вечером в пятницу он уходит. Если сегодня не сделал исключения.

Пока мы поднимались по лестнице, Новарио недвусмысленно дал понять, кто тут главный. А именно – он.

– Мы все сможем опубликовать по книге; я буду директором проекта. Я думал и о совместном издании со вступительной статьей и примечаниями, где мы могли бы разоблачить происки Конде. Вас устроит национальное издательство или вы предпочитаете международное?

Новарио говорил без умолку, но когда мы поднялись на пятый этаж, где нас встретили горы бумаг, молчание и темнота, он весь как-то сник.

– Похоже, здесь все изменилось.

– Может быть, все потому, что здесь темно? – поддела его Гранадос.

– Даже темнота стала какой-то другой.

Новарио прошел вперед на несколько метров, видимо, надеясь хоть что-то вспомнить, и Сельва шепнула мне, так чтобы он не услышал:

– А вдруг он найдет бумаги, но нам об этом не скажет? Увезет их на юг…

– Тогда мы его убьем.

Сельва Гранадос, которая все воспринимала буквально, с облегчением улыбнулась мне, решив, что нашла во мне союзника.

После почти получаса сомнений и колебаний Новарио принял решение.

Мы пошли направо, потом свернули налево и оказались в узком запыленном помещении. Пыли было так много, что я расчихался.

– Вы останетесь здесь, возле этой колонны, – сказал мне Новарио. – Именно здесь мы собрались всей группой в тот раз. Перед тем как уйти. А вы, профессор, идите туда.

Он показал ей на узкий проход, похожий на вход в нору, прорытую в бумажных залежах.

– Зачем мне туда идти?

– Проведем опыт. Мне нужно, чтобы в определенный момент, скажем, через полчаса, вы выбежали оттуда с криком, как та самая студентка двадцать лет назад. Может быть, это вызовет у меня шок, который заставит все вспомнить.

Сельва Гранадос заколебалась: она или не понимала задумки Новарио, или ей просто не нравилась мысль о том, чтобы углубляться в эту бумажную гору, по темному узенькому проходу, под свисающей паутиной.

– Мне нужно заново пережить ту ночь, повторить ее, разыграть, как пьесу в театре. Только так моя память проснется. Вы согласны?

Сельва Гранадос угрюмо кивнула.

Новарио пошел вперед. Мы с Гранадос остались вдвоем.

– Я уверена, что это ловушка.

– А что мы еще можем сделать? Он здесь командует.

– Вам легко говорить. Вам не надо лезть под паутиной. Я не боюсь пауков, но я не девочка, чтобы скакать по завалам.

Я оставил ее терзаться сомнениями в одиночку.

– Пойду поищу вон там. Если вдруг что, кричите.

Я очень долго водил лучом своего фонарика по бумажным стенам в поисках какой-нибудь голубой зацепки. Было трудно различать цвета под толстым слоем серой пыли. Я нашел голубую папку, но внутри оказалась работа о миссиях иезуитов. Когда мои глаза привыкли к сумраку и начали различать оттенки, я обнаружил и другие голубые папки: статистические данные, диссертация о Пармениде, монография о египетском боге Тоте, исследование о вулканах, диссертация об использовании двенадцатисложных стихов в творчестве какого-то забытого всеми поэта.

Исследовать содержимое папок было совсем не легко. Они лежали либо под десятками килограммов бумаг, и их приходилось извлекать рывками, либо на самом верху, и надо было карабкаться на вершину, чтобы достать ту или иную папку. До нескольких папок я просто не дотянулся, потому что до них нельзя было добраться, не разрушив при этом всю конструкцию. Чтобы сделать тут полную инвентаризацию, понадобится не один год.

Я уже решил сдаться, когда вдруг увидел – на самом верху одной из бумажных колонн – голубую тетрадку. Поскольку тетрадок тут было наперечет, я задался целью ее достать. Я начал карабкаться по стопкам книг, но побоялся упасть. Потом я попробовал взобраться на большой штабель бумаг и оттуда уже подпрыгнуть. У меня получилось. Тетрадка была у меня. Ее страницы пожелтели по краям, но по центру были еще вполне белыми. Надпись на первой странице – каллиграфическими крошечными буквами с большими интервалами между словами – гласила:

«Эта тетрадь – пустая».

Остальные страницы были девственно чисты. Когда я начал спускаться, я почувствовал какое-то движение под бумажным штабелем. Я цеплялся за все, что мог; фонарь полетел вниз, ударился об угол и погас. Все погрузилось в зыбкую тьму. Мне почему-то представилось, что под бумажной горой ползет какое-то огромное и липкое животное, и я обрушился вниз, как если бы вдруг превратился в еще одну папку или бумажный листок, затерянный между тысячами других.

ЕЩЕ ОДНА ГОЛУБАЯ ТЕТРАДЬ

Я не потерял сознания, хотя ударился сильно, так что оправился лишь через пару минут. Я лежал в основании бумажной горы. Поскольку фонарик погас, я не видел вообще ничего. Я попытался позвать других, но у меня не было сил. Я даже не помнил, кричал я или нет, когда падал? Если кричал, то Новарио с Гранадос могли услышать и сообразить, что у меня проблемы. Я глотнул воздуха и приготовился издать жалобный крик. Но тут я вспомнил сцену падения и пришел к выводу, что кто-то толкнул колонну, и этот кто-то еще находится где-то здесь. Я затаил дыхание, прислушиваясь. Ничего. Ни вздоха, ни шороха. Я был совершенно один – единственное живое существо на этой планете старых бумаг. Если здесь рядом был кто-то еще, то он, как и я, притворялся мертвым.

Сначала боль, шок от удара и страх были приглушены, как во сне, но уже очень скоро все стало гораздо хуже, как это бывает всегда, когда начинаешь задумываться о деталях. Мне надо было решить, можно мне уже двигаться или нет. Я не был уверен, что кто-то специально толкнул бумаги, чтобы я упал, но, с другой стороны, я не был уверен и в обратном, и даже если убийца находится где-то поблизости, я больше не мог оставаться под прессом, давящим на меня.

Я затратил несколько минут, чтобы продвинуться на считанные сантиметры. Я не хотел двигаться быстро, чтобы не вызвать нового обвала. Я не знал, сколько килограммов бумаги сможет выдержать моя спина. Я не видел, куда ползу, и боялся, что я еще глубже зарываюсь в гору. Как узнать, куда я продвигаюсь – в правильном направлении или нет? Поблизости раздалось какое-то шебуршение. А вдруг это крысы?! Я содрогнулся. Кроме страха, бумаги несли в себе холод смерти.

Я выдвинул плечо вперед, и мне показалось, что рука вышла из-под завала. Я прополз еще полметра и выбрался из кучи бумаг и пыли. То есть еще не совсем чтобы выбрался, но голова была на свободе. Через заляпанное окно дальше по коридору проникал слабый свет. Я немного передохнул и пополз дальше.

Потом я попробовал встать, но ноги меня не держали: они онемели – правая лодыжка болела. Во рту чувствовался привкус крови. Я провел языком по зубам, убеждаясь, что они все на месте.

Я не знал, где здесь выход. Я мог бы бродить по этажу в течение долгих часов, но тут раздался истошный крик Гранадос, настолько пронзительный, что преодолел даже глухое безмолвие бумаг и добрался до самого дальнего уголка этажа. Судя по всему, она была где-то близко. Луч фонаря прорезал темноту: Новарио. Я ужасно обрадовался, хотя и подозревал, что кто-то из этих двоих был виновником моего падения. Обиженный и счастливый, я двинулся в сторону фонаря. Вскоре слева от меня раздался еще один крик, и в коридор вышла Сельва Гранадос, сыгравшая свою роль испуганной женщины, на мой взгляд, с явным отсутствием чувства меры.

– Великолепно! – воскликнул Новарио. – Даже лучше, чем было раньше. Я начинаю вспоминать.

Гранадос обняла меня и издала радостный вопль, что выходило за рамки сценария. Новарио тоже сообразил, что это не импровизация заигравшейся актрисы.

– Что случилось? Крыса?

Позже Сельва Гранадос объяснила, что, поскольку ее отец был владельцем фабрики по производству дезинфекционных материалов, она никогда не боялась ни тараканов, ни пауков, ни крыс и никакой другой живности. В ее семье их считали священными животными, которые обеспечивали семью средствами к существованию.

Луч фонарика осветил мое лицо. Гранадос снова закричала.

– Не бойтесь. Это я, Миро.

– А кровь?

– Маленькое падение, – сказал я мужественным тоном героя, который говорит о смертельном ранении, как о пустяковой царапине. Я взял фонарик из рук Гранадос и вошел в пещеру. Прошел, прихрамывая, около шести метров, и тут фонарь высветил что-то такое, чего я явно не ожидал увидеть.

В конце туннеля была комната, забитая сломанными стульями.

В центре этого сложного сооружения (ножки стульев напоминали защитные шипы) на вращающемся кресле сидел человек. Мне было достаточно только раз осветить его лицо, чтобы понять, что он мертв. Казалось, что он был сделан из того же серого с желтым материала, что и все окружавшие его бумаги.

У меня за спиной возникла Гранадос и спросила, кто это был.

– Виейра, комендант, – сказал я. – Он исчез два дня назад.

На коленях у трупа лежала голубая тетрадь, как если бы смерть настигла его за чтением. Несмотря на потрясение, которое я испытал при виде покойника, я протянул руку и дотронулся до края обложки. Я раскрыл тетрадь на первой странице. Собственно, я был почти уверен, что это – первый том полного собрания сочинений Омеро Брокки. Почти, но все-таки не до конца.

Две эти тетради – эта и та, которую нашел я, – были похожи, как две капли воды: те же буквы и та же первая фраза. Только здесь автор заполнил всю тетрадь, теми же словами, повторив их тысячу раз: эта тетрадь пустая, эта тетрадь пустая, эта тетрадь пустая…

ВЕРЕВКА

Новарио подбежал ко мне и выхватил тетрадь у меня из рук; он думал, что это и есть тот текст, встречи с которым он ждал уже больше двадцати лет. Он прочел оборванную фразу и, не скрывая отчаяния, вернул мне тетрадь.

– Кто-то с нами играет. Вы уверены, что он мертв?

Фонарь осветил лицо коменданта. Я увидел веревку у него на шее.

– Его повесили! – воскликнула Гранадос.

– Я думаю, он повесился сам, а потом его кто-то снял, – сказал Новарио. Он поводил лучом фонарика по потолку в поисках балки или крюка, но обнаружил только паутину.

Я опять посмотрел на бледное лицо коменданта.

– Нет, он не повесился. Если бы он умер от удушья, его лицо сейчас было бы синим, а язык вывалился бы изо рта. Веревку надели позже.

– А я и не знала, что вы работали судмедэкспертом, – сказала мне Гранадос. – А для чего, как вы думаете, на него надели веревку?

– Это предупреждение для тех, кто гоняется за книгами Брокки.

Все версии «Замен» совпадали в одном: в каждой присутствовал труп с петлей на шее.

– Тот, кто его убил, читал Брокку, и он оставил здесь этот знак для тех, кто может понять его смысл, – сказал я.

– Это, должно быть, Конде. – У Новарио была раздражающая привычка светить мне в лицо фонарем всякий раз, когда он со мной заговаривал. – Конде или…

– Или кто-то из нас, – закончил я за него. – И опустите фонарь, я не собираюсь делать сенсационных признаний.

– Убийца здесь рядом, в этих бумажных залежах. Я спиной чувствую его взгляд, – сказала Гранадос. Она развернулась и пошла прочь. Мы с Новарио последовали за ней.

В здании было темно и пусто – казалось, оно пустует уже много лет, – но стук форточек и скрип половиц намекали на то, что, возможно, мы были здесь не одни, что сегодняшней ночью здесь был еще кто-то, и этот «кто-то» плел козни, направленные против нас. Все двери были закрыты на ключ, так что мы не могли выйти до утра.

Как-то вдруг стало холодно. Было три часа ночи, и нам всем захотелось есть. Сначала, под впечатлением от вида мертвого тела, мы не смогли проглотить ни кусочка, но голод все-таки оказался сильнее. Во время импровизированного ужина мы обменялись своими соображениями и догадками о том, что произошло с комендантом и кто был убийцей. В какой-то момент я вообразил, что коменданта убили Новарио с Гранадос на пару (да, у них были не самые теплые отношения, и это еще мягко сказано, но они оба терпеть не могли Конде, и эта ненависть могла бы пересилить их враждебность друг к другу), и при одной только мысли об этом меня затошнило. Но потом по здравом размышлении я решил, что эти двое не могут быть соучастниками преступления, потому что, хотя они оба не любят Конде, они все равно не смогли бы объединиться – даже для мести общему врагу. Было никак невозможно представить этих людей союзниками хоть в чем-то.

– Я думаю, кто-то нас опередил. Бумаги Брокки теперь у него, и он хочет нас напугать, – твердо сказал Новарио.

– А зачем он убил коменданта? – спросила Гранадос.

– Возможно, он был соучастником. Конде его использовал, а потом… – Новарио чиркнул указательным пальцем по горлу. – Конде сделал себе имя, спекулируя на славе Брокки, и не мог допустить, чтобы кто-то его опередил, даже накануне своего окончательного разоблачения.

– Но если рукописи у него, почему он вас с ними не ознакомит?

Новарио пожал плечами.

– Только вы можете нам помочь. Надо вывести Конде на чистую воду. Профессор Гранадос к нему не подступится, я – тем более. Но вы…

– Я уверен, что Конде здесь ни при чем, – сказал я. – Как вы себе представляете пожилого профессора в роли безжалостного убийцы?

Они растерянно переглянулись. Нет, такого они себе не представляли.

Разговор постепенно выдохся, завязнув в противоречивых умозаключениях. Мы съели все, что было, но я все равно не наелся. Гранадос составила рядом три стула и прилегла отдохнуть. Новарио опустил голову на стол и тоже, кажется, задремал. Я не спал, как часовой, который ждал первого луча света. Сначала я себя чувствовал даже неплохо, но потом у меня разболелись все кости, как если бы тело вдруг вспомнило об ударах, полученных во время падения. Спать не хотелось. Вернее, я боялся заснуть: убийца мог быть где-то рядом, в засаде. Мне удалось продержаться до утра, и вот за окном уже рассвело, и послышался шум уличного движения, и здание открыли.

Я разбудил своих спутников.

– Уже уходим? – спросила Гранадос.

– Еще минут пять подождем. Чем больше здесь будет народу, тем меньше мы привлечем внимания.

При дневном свете Новарио выглядел лет на десять старше; его воспаленные от недосыпа глаза, выбившаяся из брюк рубашка и растрепавшаяся прическа дополняли классический вид малахольного полуночника.

– Прежде чем мы разойдемся… нам надо подумать, как сообщить о смерти коменданта.

– Анонимный звонок, – предложил Новарио.

– Ладно, я этим займусь, – сказал я.

Мы решили выйти по очереди, чтобы нас не видели вместе. Я поехал домой на такси. Из последних сил принял ванну и упал в кровать. Уже лежа, я взял телефон, позвонил в полицию и сообщил им о трупе. Оператор хотела меня расспросить поподробнее, но я бросил трубку.

Всю субботу и воскресенье я провел в постели: смотрел телевизор и немного работал над рассказом Брокки. В понедельник я не нашел в себе сил, чтобы подняться, и прежде всего потому, что в воскресенье ко мне приходила мать. Она язвительно раскритиковала мою квартиру, обозвав ее «свинарником». Объясняя свой жалкий болезненный вид, я сказал, что играл с приятелями в футбол под проливным холодным дождем.

– Занятия спортом – это, конечно, хорошо, но ты все-таки не забывай, что ты всегда был болезненным слабеньким мальчиком, – высказалась мамаша. Придавленный тяжестью ее слов, я весь сжался. Казалось, еще немного – и я просто исчезну.

Мать очень обрадовалась, узнав, что ее давний друг – доктор Конде – поручил мне дополнительную работу. Я начал рассказывать, в чем заключается эта работа, ей это было не интересно; ей хотелось послушать сплетни или «новости культурной жизни», как она это называла. Кажется, в этом смысле я ее разочаровал.

– С такой работой у тебя есть все шансы продвинуться. Завести полезные знакомства, окунуться в культурную жизнь. Используй свое положение.

Когда мать ушла, я решил взять себе дополнительный выходной в понедельник. Я пришел в институт лишь в четыре часа пополудни во вторник. На кухне сидели Фриландер, профессор нейролингвистики, и Либераторе, секретарь кафедры славянской литературы.

– Вы слышали про коменданта? – спросили они хором.

– Он по-прежнему в депрессии?

– Хуже: он умер.

Я попытался изобразить удивление. Я спросил: как, когда?

– В субботу был анонимный звонок в полицию. Они ждали до воскресенья, чтобы убедиться, что это не розыгрыш, потому что сначала они подумали, что это просто студенты так шутят; тем более что здание было закрыто, и они не могли войти без ордера, а ордер выписывают по решению суда.

– Причина смерти известна?

– Он упал в пролет лестницы. Его нашли в вестибюле, лежал на полу лицом вниз. С расколотым черепом.

– А что говорят в полиции? – Я подумал о веревке.

– Они не дают никакой информации, – сказал Фриландер. – Между университетом и полицией всегда были трения. Поскольку руководители факультета хотят провести свое собственное расследование, полиция умыла руки.

Я вышел на улицу, чтобы позвонить Новарио по телефону-автомату. У меня было предчувствие, что с кафедры лучше не звонить.

– Убийца сбросил труп в лестничный пролет, – сказал я Новарио, кажется, даже не поздоровавшись.

– С веревкой на шее?

– Кажется, нет. Вы когда думаете уезжать?

– Собираетесь поделиться трудами Брокки только с Гранадос? Я не доставлю вам этого удовольствия.

– Мне не нужны книги Брокки. Мне просто не хочется появиться в выпуске новостей. Или в суде.

– Не волнуйтесь, Миро. Против вас нет никаких улик. Они наверняка решат, что это было самоубийство, и, когда все успокоится, мы предпримем еще одну экспедицию.

Я пробыл в институте до самого закрытия, частью из-за того, что хотел собрать больше информации, частью из-за того, что действительно сильно нервничал. Я заговаривал с каждыми встречным, пытаясь узнать что-нибудь новое о смерти коменданта. Под предлогом поиска документов, необходимых мне для работы, я спустился в офис в подвальном помещении, чтобы поговорить с мужчиной в синем комбинезоне и толстой женщиной. Когда я вошел, там сидело еще четверо человек. Мне показалось, что все они косятся на меня с недоверием.

– Вам эти бумаги сегодня горят? Вы что не видите, что у нас горе? – упрекнула меня толстуха.

По счастью, кто-то вступил в разговор, отвлекая внимание.

– Когда его заберут? – спросил курьер.

– Когда позволит судебный врач. Кажется, завтра.

– А вскрытие будет?

– А я-то откуда знаю? Но такие депрессии, как была у него, часто заканчиваются трагедией.

– Он, наверное, хотел, чтобы его удержали от этого шага, – осмелился предположить курьер. – Может быть, он безмолвно просил о помощи, но никто ничего не заметил.

– Да нет, – заявила толстуха. – Эти неврастеники никогда никого не предупреждают. Они просто кончают с собой, и все. Когда решат, что так надо.

– А ночной сторож?

– Не поминай лихом. О нем только известно, что его никогда нет, а когда он здесь, он спит.

В общем, я понял, что здесь ничего нового я не узнаю, и вернулся на кафедру. В Берлоге меня ждал Конде. Я начал рассказывать ему о смерти Виейры.

– Увольте меня от плохих новостей, Миро. Я жду ваших отчетов. Есть какие-нибудь результаты?

К счастью, за выходные, пока я валялся в постели, я существенно продвинулся в работе. У меня уже был черновой вариант рассказа. В смысле, оригинала. На самом деле я не особенно тщательно сравнивал версии, мною двигала интуиция, которая, как известно, есть сестра лени. В результате появился рассказ на четыре страницы, который я уже отпечатал на институтском «Ундервуде». Я очень надеялся, что Конде не поймет, что я прочел меньше половины всех имевшихся бумаг.

Он быстро пробежал глазами текст.

– Великолепно, – сказал он. – Я его заберу, чтобы размножить.

– Подождите. Его нужно слегка подправить. Дайте мне еще неделю.

– Я ценю ваше стремление к совершенству, но текст мне нужен сейчас. Книга должна быть готова через месяц. Предисловие, хронология, описание, как вы пришли… как мы пришли к этому варианту, и история самого рассказа. Надо все делать быстро, иначе враги меня опередят.

Я вопросительно посмотрел на него. Я опасался, что Конде был в курсе о моих похождениях с Новарио и Гранадос.

– Я хотел бы вас кое о чем попросить. Эта женщина, имя которой я не хочу называть, мне угрожала…

– И чем угрожала?

– Да так, всякими глупостями. Но все равно: не пускайте ее на кафедру.

– У меня нет права ее не пускать. Любой может войти на кафедру.

Доктор Конде дотронулся до клавиши, которая освобождала каретку машинки. Каретка с шумом отъехала влево.

– Если вы заинтересованы в том, чтобы уберечь свою работу, не пускайте сюда эту придурочную. А будет ломиться, скажите, что это приказ доктора Конде. – Он улыбнулся, но улыбка вышла натянутой и неискренней. – Прошу прощения за этот тон, но Гранадос выводит меня из себя.

Он достал из портфеля чек.

– Возьмите, он уже подписан, его не нужно депонировать. На этом закончим расчеты.

Я спрятал чек. Когда Конде ушел, я еще раз просмотрел черновую копию «Замен». Поскольку я не ожидал, что Конде заберет рассказ прямо сегодня, я не проверил, были ли там опечатки. Основные фрагменты рассказа я взял из имеющихся версий, но имелись и мои собственные фразы, которые я попытался вставить в повествование. «Никто не поймет, что это была импровизация», – подумал я. В конце концов, чтобы хоть как-то приблизиться к оригиналу, было просто необходимо сделать кое-какие замены.