Текст книги "Философия и гуманитарные науки"

Автор книги: Пабло Де Сантис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

КАЙМАНЫ

Вскоре мне удалось разобраться с хаотичной системой библиотеки, и я уже без труда находил книги, которые мне заказывали студенты. Очень редко когда приходило больше двух человек за вечер. Я отдавал им книги, они занимались своей работой, и я сам мог читать или писать без помех. В общем, никто никому не мешал. Однако не все посетители были такими тихими.

Как-то раз появилась Гранадос и спросила номер журнала «Летопись академии» пятилетней давности. Я взял с нижней полки запыленный том, где хранилась подборка разных журналов. Все они были посвящены Омеро Брокке, и автором всех публикаций был сам Эмилиано Конде. Краткая биография доктора Конде изобиловала подробностями личного свойства – его любимое вино, привычка читать в кресле у зажженного камина, увлечение мятным ликером, – все это делалось, ясно, с тем, чтобы читатель нашел как можно больше сходства между автором и объектом его исследования.

– Вы уже познакомились с Конде? – как бы мимоходом спросила Гранадос, снова переходя на «вы».

– Да.

– И какое он произвел на вас впечатление?

– Настоящий ученый, – заявил я, только чтобы ее позлить.

– Если бы он был ученым! Это педант и эгоист. Брокка – его безвинная жертва. – Она показала куда-то в глубь здания. – Он там его похоронил.

Она пояснила, что говорила в переносном смысле: она знала, что Брокка пропал без вести при кораблекрушении парохода «Горгона» во время шторма на Ла Плате.

– Он хочет, чтобы все думали, будто все книги Брокки пропали.

– А это не так?

– Конечно, нет! Он их спрятал, чтобы больше никто не смог про них написать. Я создала Центр по изучению творчества Омеро Брокки и пыталась добиться поддержки фондов, но Конде меня отстранил. Как можно вообще разговаривать с таким человеком, который держит в заложниках книги?!

– А других экземпляров не сохранилось?

– Нет, они все распроданы. Вы только представьте себе, как они котируются на рынке. Всем книголюбам города уже давно известно о Брокке, но книг его нет. Ни одного экземпляра. Считается, что они все сгорели во время пожара на складе в издательстве «Тор».

Она открыла одну из первых страниц 61-го тома «Летописи академии». Я прочел заголовок: «Омеро Брокка. Краткая биография».

– Вот посмотрите на биографию Брокки, которую сочинил его «друг» Конде. Читайте: «Омеро Брокка родился в Асуле в семье зубного врача, который коллекционировал зубы, удаленные у пациентов». Ложь. «Он начал с поэзии. Писал сонеты, темой которых всегда был огонь; он бесконечно вносил исправления в свои стихи, а потом их сжигал». Ложь. «Его держал в страхе хаос заветных желаний; он искал объяснения своих кошмаров, а затем снова пытался увидеть их во сне». Ложь.

– А есть какие-то люди, кто его знал?

– Да, есть одна женщина. Она прожила с ним всего несколько дней, но осталась с ним навсегда.

– Вы ее знаете?

– Это я.

Сельва Гранадос уставилась на меня, ожидая моей реакции на ее признание.

– Я могу рассказать о нем все, включая интимные подробности, о которых никто никогда не знал. Но в обмен я хочу, чтобы вы мне открыли Склеп.

Я объяснял, что у меня нет ключа. Кроме того, я там был, внутри, и не видел ни одной книги.

– Я уверена, что в Склепе есть тайник, за какой-нибудь картиной или под одной из паркетин. Попробуем пойти другим путем.

– Я не могу предать Конде. Он дал мне эту работу. Он друг моей матери. Если она узнает, что я злоупотребил ее доверием…

Она взглянула на меня со смесью огорчения и разочарования – это явно был взгляд, призванный поколебать мое благочестие, – уселась в единственное кресло на всей кафедре, открыла сумочку и достала оттуда отмычку.

– Оставьте меня одну, всего на пять минут. Больше я ничего не прошу.

– Нет, нет и нет. Вы сломаете замок. И как мне потом объясняться с доктором Конде?

– Трус.

Не выпуская из рук отмычки, она достала из сумочки тонкую книжку в голубой обложке.

– Я принесла вам подарок. Но теперь я не знаю, отдавать его вам или нет.

Клянусь, на меня эти уловки никак не подействовали.

– Ладно. Вы не виноваты, что вы такой. Книжку я все равно оставлю.

Я растерянно пробормотал несколько слов благодарности. Когда она ушла, я прочел на обложке: Сельва Гранадос «Утонувшая в клепсидре».[2]2
  Клепсидра – водяные часы.


[Закрыть]

Это был сборник стихотворений. Ничего отдаленно похожего на учебник по самоспасению. Стихи были написаны в духе депрессионизма и посвящались О.Б., «где бы тот ни находился». Во всех стихах без исключения присутствовала лирическая героиня, понятное дело, женщина. Она рассказывала о мужчине, который ее бросил. Почти все стихи намекали на вероятность самоубийства: «Я выберу самый высокий трамплин над бассейном без воды и брошусь туда безоглядно». Имелись и упоминания о красотах природы: «Я тебя забываю, иду ко дну; я искала звенящую высоту и холодную гор красоту. Я достигла вершины. Это безумие. Аконкагда[3]3
  Аконкагда – самая высокая гора в Андах (6959 м), находится в Аргентине.


[Закрыть] меня притянула на самый верх». Лирическая героиня грозилась покончить с собой посредством горящего вертолета, кораблекрушения, яда («Мою боль излечит лишь рюмка цианистого калия») и прочих несчастных случайностей.

Я уже привык к работе на кафедре, и она начинала мне нравиться. Свою диссертацию я пока отложил и полностью сосредоточился на ожидании бумаг (и денег) от Конде. Я вел спокойную жизнь: спал до одиннадцати, бегал в парке, наскоро перехватывал что-нибудь у себя на кухне, в только что снятой квартире (да, я теперь жил отдельно и тем самым спасался от обязательной ежедневной порции материных нравоучений), принимал душ и отправлялся на метро в институт. Мне всегда нравилось ездить на метро. Потому что, как выяснилось уже очень давно, лучше всего мне читалось в этих разболтанных деревянных вагонах линии «А». Скрежет и скрип, толчея, тряска – все заставляло меня полностью сосредоточиваться на чтении.

Я выходил из метро и шел по направлению к центру. В большинстве случаев я заворачивал по дороге к Абасто.[4]4
  Абасто – большой рынок в Буэнос-Айресе.


[Закрыть] Там рядом жила одна женщина, которая мне нравилась. Я много раз приглашал ее на свидание, но она неизменно отказывалась и всегда называла причиной отказа болезнь. Ее постоянно что-то беспокоило: то мигрень, то затяжная депрессия, то тошнота, то пневмония, то аллергия, то боли в мышцах, то какие-то неизвестные вирусы. Я давно примирился с тем, что звонить ей бесполезно, но все же надеялся на удачу. Я прохаживался по ее улице в ожидании случайной встречи. Я смотрел на ее освещенные окна в ожидании невозможного. Я прикидывал про себя, когда она может выйти на улицу, просчитывал ее жизнь в свете возможных вариантов, не принимая в расчет, что чужая жизнь подчиняется совершенно другим законам и случайностям. Я бы отдал все на свете, чтобы встретить ее, пройти за ней пару куадр,[5]5
  Куадра – мера длины, равная 463 м.


[Закрыть] произнести ее имя, как будто оно, это имя, принадлежит только мне; она мне казалась такой далекой, и хотя я при всяком удобном случае называл ее имя в компании моих друзей, у меня было такое чувство, что это слово, это сочетание букв – всего лишь псевдоним, который заменяет ее настоящее имя.

По средам, после работы, я встречался с ребятами, с которыми мы общались еще со школы. Когда-то нас было двенадцать, а теперь осталось лишь четверо, то есть я и еще трое. В школе нашу компанию называли «Кайманы» (нам тогда было по пятнадцать лет). Название происходило от наших патологических неудач с девчонками: после безуспешных попыток пригласить кого-то из них на танец в грязных салонах, освещенных круглыми лампами с зеркальным блеском, мы отправлялись в пиццерию «Кайман», где засиживались допоздна, обсуждая телевизионные сериалы и фильмы ужасов. Когда мы окончили среднюю школу, наша группа, уже тогда сократившаяся до десяти человек, отказалась от встреч по средам. Один за другим люди откалывались от компании: женились, устраивались на работу, работали сверхурочно; только я, Хорхе, Диего и Грог продолжали встречаться каждую неделю. Мое недавнее приобщение к так называемому рынку труда, после стольких лет праздности, было встречено моими друзьями с явным беспокойством.

– Нельзя предавать собственную натуру, – сказал Грог, наш философ. – Кем ты теперь будешь без своих праздных вечеров, бесцельных поездок на метро, долгих походов по книжным?

– А может, ему понравится, – высказал свое мнение Хорхе, как всегда сдержанный и спокойный. – Что не причиняет вреда, то полезно. Кто это сказал?

Я рассказал им про Сельву Гранадос. Все трое пришли к заключению, что мне надо было устроить ей ночь любви. Я так и не смог убедить их, что между ним и Конде идет настоящая война и что она искала во мне лишь союзника.

– Все-таки понаблюдай за действиями ветеранши, – сказал Диего. – И может, в одну из ночей…

– Холодной ветреной ночью…

– …в темноте…

– Каждому необходимо немного любви, – изрек Грог. – Тем более что из всякой любви мы извлекаем урок, каким бы он ни был.

Но в течение той осени и зимы я не извлек никакого урока любви (и тем более с профессором Гранадос). Случайная встреча с моей безнадежной любовью все-таки произошла, когда я ее вовсе не ждал. Она пригласила меня к себе, и я воочию увидел причину ее отговорок: склянки с лекарствами, рецепты, термометры, медицинские книги. Я понял, что она была законченным ипохондриком. На протяжении долгих часов мы говорили с ней исключительно о головной боли, о повышенной кислотности, о несчастных случаях, происходящих во время депрессии, об ужасных экзотических заболеваниях. Когда я уходил, кровь стучала у меня в висках, я испытывал тошноту и колющую боль в груди. Когда я увидел ее на улице в следующий раз, эту женщину, я, чтобы избежать встречи, зашел на почту и пробыл там, пока она не скрылась из виду.

Тот год был совсем не хорош для любви. И не только для любви – почти для всего. За исключением встреч с кайманами, которым я рассказывал об эпизодах моей истории. Теперь на эти еженедельные встречи по средам приходили только мы с Грогом, чтобы за разговором внести хоть какую-то вразумительность в окружающий нас мир. Моя работа на факультете стала своеобразным рефреном для наших посиделок, источником скрытых символов, с помощью которых Грог пытался предугадать мою дальнейшую судьбу.

– Кафедра, – обычно говорил мне Грог за бутылкой пива, – это только преддверие твоей настоящей жизни.

ТЫСЯЧА ВЕРСИЙ

В понедельник, когда я пришел на работу, входная дверь была не заперта. В первой комнате никого не было, но дверь в Берлогу тоже была открыта. Я ни капельки не сомневался, что застану там профессора Гранадос, ломающую замок Склепа. Я ворвался туда, как вихрь. Профессор Конде подскочил на своем стуле.

– Как вы меня напугали, молодой человек. Я не слышал, как вы вошли.

Он дремал, положив голову на широкий стол, за которым обычно сидели студенты, допущенные в Берлогу.

– Нам нужно поговорить о работе. Но сперва я бы выпил чашечку кофе.

Я взял две чашки, единственные, которые были у нас на кафедре, и пошел на кухню. Там я встретился с секретарем кафедры прикладной философии, которая готовила себе цветочный чай. Я заметил, что ее голова и плечи были присыпаны белой пылью – раскрошенной штукатуркой.

– Сверху упало, прямо мне на голову, – объяснила она. – Черт бы побрал эту влажность. Мне рассказывали об австралийской системе укрепления стен с помощью жидкого каучука, но в университете нет средств.

Я рассказал ей об обвалившемся потолке у нас на кафедре. Ей не понравилось, что мои неприятности оказались серьезнее ее проблем, и она предпочла пропустить мой рассказ мимо ушей.

– Вдобавок ко всему мне даже не к кому обратиться за помощью, – продолжала она. – Комендант очень болен. Сильное нервное расстройство. Однажды я попросила его сделать хоть что-нибудь. Он ограничился тем, что долго разглядывал стены, а потом доверительно мне сообщил, что пятно напоминает ему лицо одного человека. Не знаю, кого он увидел, но через мгновение он заплакал. Мне пришлось напоить его кофе, чтобы хоть как-то утешить. Теперь я уже не решусь обратиться к нему опять, даже если все здание рухнет.

Она явно настроилась продолжать рассказ о своих неприятностях, но меня ждал Конде. Я вернулся к нему с двумя кофе. Конде выложил на стол сморщенный кожаный портфель. Ручка была перевязана бечевкой из волокна агавы.

– Здесь все мое сокровище. – Он выдержал паузу, в надежде, что я проявлю любопытство. – Единственный сохранившийся рассказ Брокки. Даже не рассказ, а короткая новелла.

Он открыл портфель и вывалил его содержимое на письменный стол. Около сотни страниц.

– У меня дома еще два ящика. На днях я все принесу. Среди этих бумаг имелись страницы и написанные от руки, и отпечатанные на пишущей машинке, фотокопии, вырезки из газет, какие-то – более или менее ровные, другие – помятые, в пятнах, обрезанные, склеенные клейкой лентой… На каждой странице вверху стояло одно и то же заглавие: «Замены» Омеро Брокки. Было достаточно беглого взгляда, чтобы понять, что содержание многих похожих фрагментов разительно не совпадает.

Я уселся за стол, не сводя взгляда с бумаг. Это был тот материал, с которым мне предстояло работать. Я невольно задался вопросом: как я здесь оказался, как попал в эту комнату, называвшуюся Берлога, какая ошибка молодости привела меня к этому скопищу желтоватой бумаги?

– Я не рассказывал вам историю этой новеллы? Омеро Брокка симпатизировал одной экстремистской организации, но потом его обвинили в том, что он – двойной агент. В это время он написал рассказ, который опубликовали в партийном журнале. Но еще до его публикации главный редактор журнала внес в текст изменения, чтобы с их помощью передать секретное сообщение своим агентам. Это была первая трансформация. Спустя месяцы уже многие политические группировки использовали рассказ для передачи своих сообщений. Со временем число фальсифицированных версий множилось, пока от первоначального текста не осталось и следа. То, что когда-то считалось оригиналом, сегодня – в свете последних исследований – превратилось в апокрифический текст. Предупреждаю вас сразу, что хронология ни о чем не говорит, потому что, я думаю, Брокка, спустя несколько лет после первой публикации, вновь издал оригинал рассказа, представив его как еще одну версию. Некоторые варианты, которые похожи на фальсифицированные публикации, на самом деле представляют собой возвращение к оригиналу. Мы с вами должны воссоздать по существующим версиям текст утерянного оригинала.

Я спросил его, как он собрал все эти материалы.

– Я собирал их в течение многих лет. Какие-то версии были в литературных журналах, какие-то – в политических памфлетах, ходивших по университету. Мой брат, он был врачом-психиатром, очень мне помог. В течение нескольких десятилетий он работал в медицинском центре, специализирующемся на лечении душевных расстройств. Многие пациенты поступали к нему с бумагами, пришитыми или прикрепленными булавками к одежде. Мой брат играл с ними в игры, которые заключались в том, чтобы переписать рассказ. Задавайте вопросы, если что непонятно. Мы должны сдать законченную работу в сентябре.

– Времени очень мало. Если бы у нас был компьютер… Существуют специальные лингвистические программы, которые отслеживают особенности стиля…

– Но компьютера у нас нет. Я хочу, чтобы вы это прочли и классифицировали в соответствии с вашей интуицией. Оставим научные методы бюрократам. Мне нужны результаты в указанный срок. Со своей стороны обещаю, что при публикации ваше имя будет стоять рядом с моим.

Когда мы закончили разговор, Конде вручил мне дубликат ключа от своего кабинета, чтобы я мог хранить там бумаги.

– Я никогда никому не давал ключа от своего кабинета. Сегодня я доверяю ключ вам. Надеюсь, вы меня не подведете.

Я попытался отказаться. Профессор настаивал, полагая, что я отказываюсь из скромности. У меня просто не оставалось другого выхода, как положить ключ в карман. Когда я остался один, я внимательно осмотрел комнату, убедился, что никаких тайников здесь нет, потом уселся за письменный стол и приступил к чтению вариантов новеллы.

Поскольку времени у меня было мало, сперва надо было составить план работы – прежде, чем приступать к чтению всех материалов. Я выбрал один из немногих вариантов рассказа, помеченных датой, и добавил к нему повторяющиеся элементы других. Какие-то версии были достаточно длинные, какие-то состояли из нескольких строчек, часто написанных на обратной стороне почтовых карточек (они напоминали утонченные японские стихи). В течение нескольких следующих дней я, если так можно сказать, не вылезал из бумаг, пытаясь следовать своим сомнительным статистическим выкладкам и ускользающему от меня содержанию вариантов. Порывы к работе то появлялись, то исчезали напрочь, и я частенько впадал в уныние.

Казалось, я вел какую-то тайную жизнь, отражение которой я строил сам, чтобы самоопределиться, – я никому никогда о ней не рассказывал и не написал ни единой строчки. Сказка, которую я для себя придумал, была такой: я – заключенный в одиночной камере, и я занимаюсь важными документами, которые касались всей нации. Ему, этому заключенному, обещали сократить срок наказания, если он выполнит эту работу, но он опасался, что в случае успеха его казнят, потому что секреты, которые он обнаружит в бумагах, будут слишком важными.

Другой мой вымысел – об издателе: есть очень высокое здание, которое используется под книжный склад. На самом верхнем этаже сижу я, издатель; через мой кабинет проходит целая череда писателей, они приносят мне свои работы – на одну или на сто страниц – по теме, которую я предложил им сам, когда-то очень давно. Издатель не принимает других работ, написанных ими по собственной инициативе, однако по «своей» теме он берет все, так как ему нравится думать о себе как о вдохновителе творческого процесса. Издатель, то есть я сам, внимательно изучает все, что ему приносят, он ничего не принимает, но и не отвергает; он говорит писателям, что их работы войдут как отдельные части в большую книгу, которая уже готовится к публикации; но это – только проект книги, которая постоянно меняется, согласно капризам его воображения. Тайный план издателя заключается в том, чтобы превратить все эти страницы в единое повествование, собранное из фрагментов, написанных тысячью разных писателей, и таким образом воплотить одну оригинальную идею, которую он задумал в его далекой юности.

Я работал только тогда, когда на кафедре никого не было; потому что, когда я работал, я всегда закрывал дверь на ключ. Профессор Гранадос заходила на кафедру постоянно, под любыми предлогами, в частности, она интересовалась, как мне понравилась ее книга стихов, или пыталась переманить меня на свою сторону.

Но это была не единственная из моих проблем: одна из стен начала стремительно разрушаться. Я хотел рассказать об этом секретарю кафедры прикладной философии, но на ее двери висела табличка «Закрыто», и мне сказали, что там обвалился потолок. Сама секретарь провела день в больнице, под наблюдением врачей. Обеспокоенный, я отправился на поиски коменданта. Со стеной надо было немедленно что-то делать.

Я смог встретиться с комендантом только через три дня. Я как раз закрывал свою кафедру, когда увидел его в глубине коридора. Он шагал с лицом зомби. Я пошел следом за ним, встревоженный его видом (за последние пару недель он похудел килограммов на десять). Когда мы поднялись на пятый этаж, я потерял его из виду. Здесь, наверху, был совсем другой мир – без шума, без жизни. Абсолютная тишина царила среди этих бумаг, копившихся здесь годами, среди этих узких коридоров, неустойчивых колонн и закрытых проходов. Тогда я впервые открыл для себя, что за кажущимся хаосом бумаг проглядывал некий порядок; я различил – там, дальше, – зигзагообразные стены из папок для бумаг; глубину замкнутого круга, организацию пространства, которую нельзя было даже сравнивать с нижними этажами. Здесь явственно ощущалась рука некоего невидимого Архитектора.

Мне почему-то очень не хотелось углубляться в это незнакомое пространство; я предпочел поискать коменданта в доме ночного сторожа. Я поднялся на крышу и постучался в дверь.

Дверь приоткрылась.

– Кто здесь?

– Миро, из аргентинской литературы. Я ищу господина Виейру.

– А почему здесь?

– Я видел, как он поднимался наверх.

– Вы думаете, я его тут прячу?

– Вы его не видели?

– Я никуда не выходил. Это не мое время. Я – ночной сторож. Ночной сторож работает по ночам. Кроме того, что ему здесь делать, коменданту? Вы уходите. А то здесь опасно. Колонны едва стоят и могут рухнуть в любой момент. Вообразите, что будет, если одна из них рухнет на вас. Представьте: вы будете звать на помощь, кричать, но ваших криков никто не услышит.

Я спустился на пятый этаж и уже направлялся к лестнице на четвертый, но вдруг уловил какое-то движение в глубине одного из коридоров. Задевая плечами за бумажные стены, я добрался до крошечной комнатки, а затем попал в зал, где громоздились старые парты. Когда я попытался вернуться на лестничную площадку, проход показался мне незнакомым, как если бы кто-то быстренько поменял все местами у меня за спиной.

Все окна были покрыты толстым слоем грязи и пыли; уже вечерело, и в здании было сумрачно. Я почти ничего не видел. Потом я услышал что-то похожее на кошачье мяуканье, и решил поискать кота, чтобы он послужил мне проводником. Впереди забрезжил слабый свет, и я пошел туда, натыкаясь на стены. Наконец я вышел к разбитому окну, через которое с улицы проникал свет. Возле окна стоял всхлипывающий комендант. Я дотронулся до его плеча, но он даже не шелохнулся, как если бы один из нас был призраком.

– Я не знаю, как выйти, – сказал он, не глядя на меня.

Я искал себе проводника, но теперь мне пришлось самому стать для него проводником. Я увлек его в узкие затхлые коридоры, и он послушно пошел за мной, как слепой. Выходы к лифтам на пятом этаже были полностью перекрыты, но мы все-таки вышли к лестнице и спустились на первый этаж. Я проводил коменданта до его кабинета. Там я попытался пожаловаться ему на стену, которая, кажется, вот-вот рухнет, но понял, что лучше оставить его в покое до следующей встречи. Комендант промямлил какие-то слова благодарности и закрыл за мной дверь. Больше я его ни разу не видел.