Текст книги "Философия и гуманитарные науки"

Автор книги: Пабло Де Сантис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

КОНГРЕСС: ПОДГОТОВКА

Немногочисленная группа оставшихся «в живых» кайманов подверглась серьезным ударам судьбы, как то: свадьба и переезд. Хорхе сообщил о своей предстоящей свадьбе, что остальные восприняли как измену.

– Я буду по-прежнему приходить по средам, – пообещал он. – В любую погоду, и ничто меня не остановит.

Другие, до него, тоже божились, что будут по-прежнему приходить на наши еженедельные посиделки, и даже пытались сдержать свое слово, но все попытки закончились неудачей. И дело не в том, что им не хватало воли: сразу же после вступления в брак они еще появлялись, пару раз в месяц, но рано или поздно мы их теряли уже безвозвратно. Сначала они нерешительно извинялись, потом пропадали совсем, превращаясь для нас в сомнительные объекты многочисленных анекдотов, которые, впрочем, имели смысл только для тех, кто еще оставался в группе. И что было хуже всего: когда кто-нибудь уходил, остальные начинали смотреть друг на друга со все возрастающим недоверием, задаваясь вопросом, кто будет следующим. Мы разговаривали на языке, который никто больше не мог понять и использовать, мы были последними представителями вымирающего племени.

Нехотя – и с большой долей ехидства – мы провозгласили тост за женитьбу Хорхе. Хозяин пиццерии «Кайман», увидев нас с поднятыми бокалами, подошел, чтобы сообщить нам о том, что он продает заведение. Он сказал, что покупатель собирается все переделать. Поэтому нам придется искать себе другой бар. Новость нас огорчила, но совершенно не удивила; мы давно уже недоумевали, как подобное заведение – такое грязное и унылое – может «держаться» уже столько лет.

Я начал рассказывать о своих «достижениях» за последние несколько дней, но мои слушатели, выбитые из колеи двумя неприятными новостями, пребывали в мрачном настроении. Когда я завел разговор о предстоящей работе, они стали подтрунивать надо мной.

– Разбирать какие-то старые бумаги, тебе оно надо? Лучше сожги их, – сказал Диего, который всегда говорил исключительно с целью хоть что-то сказать и, как правило, не говорил ничего интересного.

– Поищи-ка ты лучше другую работу. Сделай, как я: устройся в какой-нибудь банк. Вот я устроился и теперь очень доволен. Получаю в два раза больше и работаю вдвое меньше, – сказал Хорхе.

Я неодобрительно посмотрел на него, и другие меня поддержали. Хорхе был не в том положении, когда можно критиковать других и давать им советы. Кроме того, все знали, что на эту работу его устроил будущий тесть.

У Грога была своя точка зрения.

– Бесполезная работа – это великолепный метод для самопознания. Любая работа дисциплинирует, надо лишь оставаться собой. Если не ставишь великой цели, тебе и не нужно ее достигать. Для учителей дзена каждое действие полно смысла: подметать ли пол, мыть ли посуду, готовить ли чай.

Мы так и не поняли, что он имел в виду. Чтобы пояснить свою мысль, он рассказал одну дзенскую историю:

– Учитель дает ученику задание: отполировать замшей голубую вазу. Ученик тщательно исполняет задание. На следующий день учитель смотрит на вазу и интересуется, почему работа не завершена. Ученик, смутившись, продолжает полировать вазу. Сцена повторяется изо дня в день, пока парень случайно не разбивает вазу. Он приносит осколки учителю. «Я вижу, ты все-таки не исполнил работу, как надо», – говорит тот. И только когда ученик выбрасывает осколки, отполированные до зеркального блеска, учитель остается доволен.

Поскольку Грог собрался одарить нас еще одной дзенской притчей, чтобы мы поняли смысл предыдущей – смысл, должен признаться, от нас ускользнувший, – я поспешил рассказать им про конгресс.

Однажды вечером на кафедре появился Конде с двумя коробками бумаг – версий «Замен». Он спросил меня, как идет работа; я солгал, что хорошо.

– Будут какие-то пожелания, в смысле, инструкции? – спросил я.

– Сейчас у меня нет времени, – сказал он. – Меня ждут на лекции по модернистским сонетам. Я уже по горло сыт выступлениями. Говорят, что с каждым у меня получается все лучше и лучше, но я уже устал слушать самого себя.

Едва он ушел, на кафедре появился какой-то тучный мужчина невысокого роста, с рыжей бородой. Он попросил одно из недавних исследований Конде, посвященных Брокке.

– Конде только что вышел, – сказал я.

– Как жалко, что я его не застал. Мы с ним знакомы уже много лет. – Он протянул мне руку. – Меня зовут Виктор Новарио. Я учился здесь, в этом самом здании, но потом перевелся в Южный университет. Большой город сводил меня с ума. А там, рядом с горами царят мир и покой, который я ни на что не променяю.

Как бы мимоходом, я упомянул, что недавно в какой-то газете читал статью о высоком уровне уголовной преступности и приросте психозов в мирных провинциях юга. Он резко изменил тему:

– Вы не знаете, Конде что-нибудь новое написал о Брокке? Я также специализируюсь по этой теме, и мне было бы интересно сравнить наши работы. Столько тайн и загадок – в одиночку их не разрешить.

– Конде, насколько я знаю, работает постоянно. То есть по теме Брокки. Но со мной он свои работы не обсуждает.

– Я оставлю вам письмо для доктора Конде. – Он вытащил конверт из своего чемоданчика. – Я сейчас организую конгресс, первый конгресс по творчеству Брокки. Хорошо, если бы Конде тоже принял участие, ведь он единственный, кто прочел утерянные труды Брокки. Если проект будет удачным, пожалуй, можно будет и книги выпустить.

Новарио передал мне письмо и телефон гостиницы, где он остановился: отель «Анкона», проспект Мая. Я спросил, включил ли он в число приглашенных и Сельву Гранадос.

– Безусловно. А что еще оставалось делать? – Он понизил голос, чтобы его не слышали студенты, находившиеся в зале. – Было бы очень желательно, чтобы работа конгресса освещалась в печати. Кстати, а как на кафедре обстоят дела в смысле связей со средствами массовой информации?

Я понуро опустил голову.

– Ладно, не важно, – сказал Новарио. – Я сам буду, образно выражаясь, обивать пороги редакций. Когда-нибудь им придется заняться важными темами.

Тем же вечером я позвонил Конде в Академию литературы, чтобы сообщить о приглашении на конгресс.

– Новарио организует конгресс! Это же сумасшествие. Омеро Брокка – мой. И никто не имеет права спекулировать его именем. – Он сам заметил, что перешел на крик в присутствии посторонних. Я услышал, как он извинился (перед ними, а не передо мной), и положил трубку.

Когда Новарио вновь появился на кафедре, я сказал ему, что Конде ответил отказом. Он сказал, что конгресс в любом случае состоится. Еще через несколько дней он добился, чтобы ему предоставили на два дня актовый зал. Он также договорился с типографией о выпуске трехсот объявлений, которые он сам потрудился расклеить во всех коридорах и лифтах, на дверях и колоннах:

Первый конгресс, посвященный творческому наследию Омеро Брокки (с участием членов постоянной почетной комиссии).

Президент: профессор Южного университета Виктор Новарио.

Первый день: Доклад Виктора Новарио «Естественная основа произведений Брокки». Доклад профессора Сельвы Гранадос «Мутация и желание в рассказе „Замены“».

Второй день: Круглый стол по теме: «Правда и вымысел в биографии Омеро Брокки» с участием Виктора Новарио, Сельвы Гранадос и др.

Запись в университетском попечительском совете. Число мест ограничено.

Я знаю, что Конде употребил все свое влияние, чтобы Новарио не дали зала и отказали в покровительстве университета, аргументируя это тем, что означенный конгресс был политическим маневром, направленным лично против него. Однако руководители университета объяснили Конде, что, если конгресс отменить, это может быть представлено как происки против самого университета, призванные подорвать его престиж…

От официального иска доктор Конде перешел к одиночному экстремизму: его как-то застали, когда он срывал объявления о конгрессе. Новарио мне не понравился сразу, но я не мог не оценить его настойчивости; на следующий день он удвоил число объявлений. Он даже сумел обмануть мою бдительность: подобрался к Склепу и налепил объявление прямо на дверь своего противника.

КОНГРЕСС: ВЫВОДЫ

В материалах и документах первого конгресса о творческом наследии Брокки записано, что:

1) на конгрессе присутствовало сорок пять человек;

2) дискуссии были оживленными, но носили дружеский характер;

3) даже если среди участников не было полного согласия относительно тайн и загадок, окружающих жизнь и творчество Брокки, совпадение точек зрения все-таки преобладало, но данные выводы еще предстоит подтвердить;

4) доктор Конде получил специальное приглашение на конгресс, где ему было зарезервировано почетное место в президиуме; однако не смог принять участия во встрече.

Поскольку я иногда появлялся в зале, могу утверждать, что:

1) число присутствующих составило семь человек, включая Гранадос, Новарио, меня и курьера;

2) Новарио и Гранадос нередко вступали в полемику, высказывая прямо противоположные мнения; единственное совпадение их точек зрения касалось критики в адрес Конде;

3) конгресс только углубил путаницу вокруг имени Омеро Брокки. Настоящее ли это имя? Он ли автор «Замен»?

4) перед началом работы конгресса Новарио выставил перед публикой стул, у которого не хватало ножки и обивка которого была изрезана бритвой; на спинке стула висела табличка: «Заслуженный доктор Конде».

Предусмотренные два дня работы конгресса свелись к одному. Сначала выступил Новарио, которого тут же перебила Сельва Гранадос. Одной даме из публики – ее Новарио привез с собой с юга – удалось заставить ее замолчать. Новарио говорил несколько часов; я пошел позавтракать, вернулся в зал, и мне показалось, что я как будто и не уходил.

Когда наступила очередь Гранадос, Новарио – в отместку за ее колкие реплики во время его выступления – принялся громко беседовать со своей подругой и смеяться над ошибками оратора, которых было немало. Все время, пока говорила Гранадос, Новарио пытался настроить публику против докладчицы, когда же Гранадос сказала об этом прямо, посыпались взаимные оскорбления. При этом обмен «любезностями» никак не влиял на течение доклада. Даже ругаясь с Новарио, профессор Гранадос не отклонялась от темы.

В разгаре этого хаоса у меня вдруг возникло странное чувство: как будто сам Брокка был здесь, то есть не Брокка, а может быть, его призрак – как будто он тоже пришел на конгресс и теперь наблюдал за этой шумной сценой, в которой играли два неумелых, но экспрессивных актера и в которой он сам принимал участие.

В глубине зала сидел мужчина в большом черном сомбреро, так что лица его не было видно. В самый разгар сумятицы он тихо вышел из зала (я, кстати, тоже). По походке я узнал Конде, который все это время присутствовал здесь инкогнито.

В восемь вечера, когда я уже уходил с работы, я встретил внизу Гранадос. Она была вся какая-то всклокоченная: прическа растрепалась, макияж расплылся, – но при этом казалась донельзя счастливой. Новарио я тоже видел. Вид у него был осунувшийся, бледный и изнуренный. «Шумные споры взбодряют женщин и губят мужчин», – подумал я.

Конгресс решили закрыть в тот же день, то есть завтрашним круглый стол отменили. С тех пор на кафедре не проводилось ни одного мероприятия, посвященного Брокке.

СЕКРЕТ НОВАРИО

Я думал, что больше уже никогда не увижу Новарио. Но он узнал, что в Берлоге хранились версии «Замен», и снова пришел на кафедру.

Вот так все было: вечером, по окончании конгресса, Новарио вернулся к себе в гостиницу. Приняв душ и облачившись в новый костюм темно-зеленого цвета, он позвонил Сельве Гранадос и пригласил ее на ужин. Весь день они оскорбляли друг друга – что да, то да, – но у них был один общий враг, причем гораздо сильнее обоих.

Они договорились встретиться в испанском ресторане и за парой бутылок красного вина выработали совместную стратегию. Они знали, что этим вечером доктор Конде ведет круглый стол в Союзе писателей, и решили дождаться его у выхода.

Как мне рассказывала потом сама Гранадос, когда они с Новарио зажали Конде в темном углу, тот начал кричать, будучи уверенным, что эти двое собираются его убить. Им кое-как удалось его успокоить и затащить в кафе. Слегка успокоившись, он уселся в баре, хотя его страх не прошел окончательно. Гранадос с Новарио попытались добиться «полюбовного» соглашения и разделить наследие Брокки. Конде сказал, что у него нет ничего, потому что бумаги украли, как им обоим прекрасно известно.

Постепенно Конде оправился от страха; Гранадос с Новарио продолжали ему угрожать, но уже скорее по инерции, порастратив по ходу свой пыл. Когда они заявили, что не верят ему, Конде оскорбился:

– Вы говорите, что я должен отдать вам бумаги, которых, кстати, у меня нет, и ничего не предлагаете мне взамен. Какие у нас могут быть дела?

Новарио решил его спровоцировать. В течение многих лет, сказал он, Конде имел преимущество перед всеми, потому что он якобы был единственным, кто читал утерянные повести Брокки. Теперь же настало время либо предъявить бумаги, либо признаться в обмане. Скоро о Брокке вообще все забудут, добавил он, а вместе с Броккой забудут и самого Конде, апологета этого забвения.

Конде, надо сказать, растерялся.

– Вам нужны подтверждения? – сказал он. – Будут вам подтверждения. Уже очень скоро я опубликую окончательный вариант «Замен» Брокки, текст которого базируется на анализе сотни версий.

Он не ответил, когда у него спросили, кто ему помогает в этой работе; но догадаться было не трудно. Сельва Гранадос и Виктор Новарио ушли, оставив Конде расплачиваться по счету за шесть чашек кофе и три рюмки коньяка.

Новарио пришел на кафедру на следующий день. Он начал издалека; намекнул, что провел чудесную ночь с профессором Гранадос, что совершенно не вызвало зависти с моей стороны. Наконец он с решительным видом уселся на шаткий стул и сказал:

– А теперь к делу.

Сумма, которую он назвал, была значительно выше заработка университетского профессора. Я спросил, откуда у него такие деньги.

– Южный университет очень заинтересован в приобретении этих бумаг, и финансовый отдел готов оплатить расходы. Открылся архив рукописей, но пока что мы обнаружили только несколько писем каких-то второстепенных авторов, одно стихотворение, написанное на салфетке в барс, и сомнительной подлинности черновик одной известной новеллы.

– Если я вам продам эти бумаги, я буду последним мерзавцем. И вы, кстати, тоже. И все от нас отвернутся.

– Я изучил вопрос. Вся ответственность за исчезновение новелл Брокки лежит на Конде, так что он совершенно не заинтересован, чтобы они где-то всплыли. Знаете, о чем говорят в кулуарах? Что он продал эти книги в один из университетов США.

Я высказался в том смысле, что Конде – человек неподкупный. Без особой, впрочем, убежденности. Новарио это не интересовало. Он ограничился тем, что удвоил начальную сумму. Мне пришлось снова ему объяснять, что Конде – друг моей матери и что я не могу пойти на предательство. Обескураженный моим отказом, Новарио пожал мне руку и ушел. Я видел, как он удаляется по коридору, срывая по пути объявления о конгрессе.

Я уже вышел из здания, когда вдруг понял, что забыл на кафедре очки. Без них я не смог бы смотреть вечером телевизор. Я вернулся и обнаружил, что дверь на кафедру не заперта.

Я постарался войти неслышно. В приемной не было никого, во втором зале – тоже. Зато в глубине Берлоги я увидел Новарио. Он стоял на коленях у двери в Склеп и пытался открыть ее, подбирая ключи – рядом с ним на полу стояла картонная коробка, где было не меньше сотни ключей.

Я бесшумно приблизился и положил руку ему на плечо. Он подпрыгнул от страха и обернулся ко мне.

– Что вы здесь делаете, профессор? – спросил я мягким голосом прокурора.

– Господи, это вы. А я подумал, что это – Конде.

Он достал носовой платок и вытер пот со лба.

– Когда доктор Конде об этом узнает, он сообщит в Южный университет. Ваша карьера, похоже, закончена, – произнес я нахальным тоном.

Он сложил руки в немой мольбе. На самом деле я вовсе не собирался рассказывать Конде про вторжение Новарио; Конде был мне вовсе не симпатичен, так же как и Новарио, и я даже не знаю, кто из этих двоих был мне более неприятен, – мне просто нравилось наблюдать за страданиями профессора. Он был уверен, что я на него донесу, и попытался оказать на меня дополнительное давление.

– Вы не так уж и верны Конде. Я даже не сомневаюсь, что когда вы закончите эту работу, вся слава достанется ему, а вам – лишь несколько слов благодарности за посильную помощь. Но все может быть наоборот.

– Лучше скажите мне, как…

– Если вы согласитесь забыть об этом маленьком инциденте, я обещаю включить вас в состав моей экспедиции.

В моем воображении сразу нарисовались сельва, затерянные острова, недоступные озера и заснеженные горы.

– Какой экспедиции, куда?

– На пятый этаж. Я поделюсь с вами тем, о чем знают очень немногие: я был одним из участников экспедиции Марсильяча.

Я припомнил, что в бюллетене факультета – в статье, озаглавленной «Почему закрыли пятый этаж», – были упоминания об экспедиции примерно двадцатилетней давности, но ничего не говорилось о ее результатах. Новарио уселся за стол и в качестве платы за мое молчание рассказал мне свою историю.

ЭКСПЕДИЦИЯ МАРСИЛЬЯЧА

– Я тогда был студентом, и я был без ума от блестящих занятий, которые вел Марсильяч Второй, профессор риторики и стихосложения, – начал Новарио. – Я был его любимым студентом: однажды вечером, после семинара, он пригласил меня в бар и там рассказал мне об экспедиции, взяв слово, что я буду хранить доверенный мне секрет. Это было тяжелым условием: всегда трудно молчать о том, что тебя выделяет заслуженный человек, – но я дал ему слово и не собирался злоупотреблять его доверием.

В тот вечер мы собрались в загородном доме Марсильяча: десять студентов, три аспиранта и два профессора – сам Марсильяч и Томпсон, преподававший архивное дело и документацию. Мы договорились использовать псевдонимы. Самые молодые выбрали громкие имена: Сандокан,[6]6
  Сандокан – пират из Малайзии, герой приключенческих романов итальянского писателя Э. Сальгари (1862–1911)


[Закрыть] Черное Пончо, Флэш Гордон.[7]7
  Флэш Гордон – бесстрашный космический герой, персонаж популярных комиксов 30-х.


[Закрыть] Более утонченный Марсильяч предпочел назваться Альпийской Фиалкой.

В понедельник вечером мы, студенты, собрались в концертном зале и, сохраняя молчание, дождались, пока весь персонал не покинет здание. Всем было известно, что старый ночной сторож умер две недели назад, а нового пока что не наняли, так что до утра здание было в нашем полном распоряжении. Мы поднялись на пятый этаж.

Мы разделились на группы. В нашу задачу входило делать записи обо всем, что могло бы иметь хоть какую-то ценность: документы начала века, монографии знаменитостей, любопытные и редкие книги, забытые доклады для «внутреннего употребления». Вскоре я отделился от своей группы, утомленный бессодержательной болтовней студентов. Я хотел присоединиться к двум другим, которые казались мне более сдержанными и серьезными, но они стали расспрашивать меня о моих политических взглядах, как если бы… ну, я не знаю… хотели всучить мне какую-нибудь партийную газету. Я немедленно удалился и задумался о своей тяжкой судьбе одиночки: в течение последних нескольких месяцев мне удалось серьезно поговорить только с профессором Марсильячем, взявшим себе псевдоним Альпийская Фиалка и оставшимся дома – под тем предлогом, что у него аллергия на пыль.

Я слышал веселые крики своих товарищей и даже – короткий смешок в глубине, как мне показалось, пещеры, вырытой в бумажной горе, и мне сразу же вспомнилась белокурая студентка, одетая в короткую юбку и прозрачную кофточку. Ее приняли в нашу группу в самый последний момент, не понятно, с какой такой радости. Но все звуки исчезли, когда я углубился в залежи монографий. В течение нескольких часов я разбирал папки, пока не заметил записную книжку черного цвета, содержавшую сведения, которые могли оказаться полезными. Главная цель экспедиции – перебрать нагромождения бумаг и сделать опись находившихся там документов: тема и год написания. Вскоре я понял, что в таком беспорядке составить опись никак невозможно, не говоря уж о том, чтобы найти интересующие нас бумаги.

Было уже поздно, и я предложил Новарио перебраться в какое-нибудь кафе, так как здание скоро закроется. Мы зашли в бар неподалеку от здания института, заказали по вермуту, и Новарио продолжил рассказ о своих юношеских приключениях.

– Я уже утомился перебирать старые бумаги и собирался вернуться к своим товарищам, но тут мне попалось несколько голубых тетрадей. Среди этой горы бумаг именно тетрадей было совсем немного, и все тетради, которые мне попадались до этого, содержали какие-то финансовые отчеты. Но эти тетради… это было совсем другое. Все листы были исписаны филигранными крошечными буквами с большими интервалами между словами. Я быстро их пролистал при свете фонаря. Помню только одну фразу: «Человек, который находится в комнате, полной макулатуры, в конце концов открывает для себя, как коварны окружающие его бумаги и что у них есть способность к самовоспроизведению». Запомнил ее потому, что сам испытывал что-то похожее. На последней странице стояло имя автора: Омеро Брокка.

Я сделал пометку в записной книжке, придав ей значения не больше, чем остальным своим записям. Рядом с тетрадями я нашел две синие папки для бумаг, набитые листами с машинописными текстами, которые тоже были подписаны именем Брокки. Я никогда раньше не слышал о таком авторе. Я решил захватить с собой одну из тетрадей, но тут меня отвлекли: сначала послышался очень громкий шум, как если бы обрушился штабель папок, а потом – крик ужаса.

Я выбежал в коридор и увидел ту самую студентку – блондинку. Она вся тряслась и поправляла на себе одежду. «На меня крыса едва не набросилась, вот почему я кричала». Мы решили, что пора закругляться. Кто-то упомянул о бумажных блохах, и все сразу начали почесываться. В общем, мы так торопились к выходу, что не проверили, все ли на месте.

Не зная, какое сокровище я теряю, я выбросил свою тетрадь в какой-то угол на пятом этаже. Когда мы вышли из здания через заднюю дверь, кто-то заметил, что нет Онорио – аспиранта кафедры грамматики. Никому не хотелось снова тащиться на пятый этаж, чтобы проверить, не остался ли он наверху; мы рассудили, что он ушел раньше, потому что ему наскучила наша игра. Мы разошлись по домам, договорившись встретиться завтра и сопоставить наши отчеты. Мы оставили дверь открытой, на случай, если Онорио все-таки задержался наверху.

На следующий день профессор Марсильяч позвонил в общежитие, где жил Онорио. Там ему сказали, что Онорио не ночевал дома и до сих пор не вернулся. Марсильяч решил немедленно встретиться со мной и еще одним студентом, которому он доверял так же, как мне (этот второй был намного моложе меня). При встрече, когда я обратился к Марсильячу, я назвал его Альпийской Фиалкой, но профессор резко меня оборвал:

– Новарио, прекратите свои идиотские шутки. Вы разве еще не поняли, что у нас проблемы?

Манера речи Марсильяча в тот день явно не совпадала с доктринами, которые он проповедовал на занятиях по ораторскому искусству. (Красноречие, всегда говорил он, это одна из форм этики.) Он объяснил, что экспедиция на пятый этаж проходила без ведома руководства университета, что никто из дирекции не подписывал разрешения, и попросил нас не называть его имени в случае, если нас будут допрашивать в полиции.

– Пусть все думают, что это была просто студенческая проказа, которая плохо закончилась. Так будет лучше для всех.

Во второй половине дня, когда наша группа собралась на факультете, чтобы узнать новости, у входа стояла «скорая помощь». Онорио нашли мертвым на пятом этаже – его раздавило под тоннами монографий. Версия была такая: аспирант кафедры грамматики Карлос Онорио, воспользовавшись отсутствием ночного сторожа, отправился на поиски приключений на пятый этаж – ночью, в одиночку; видимо, его что-то заинтересовало, какая-то рукопись или папка, и он полез за ней на пятиметровую колонну бумаг, которая рассыпалась под его весом. Никто нас не вызвал в полицию, чтобы дать объяснения, и вообще дело быстро замяли и как будто забыли – во всяком случае, никогда больше не вспоминали.

Уже годы спустя мне попалось одно из исследований Конде, посвященное Брокке. Последнее имя показалось мне смутно знакомым. Я перелопатил свои бумаги, нашел ту старую записную книжку и узнал, что держал в руках великое произведение, которое считалось утерянным – рукопись, за которую любое издательство заплатило бы целое состояние. Я неоднократно пытался найти тот угол, но днем я там совершенно терялся и ничего не узнавал. Мне надо пойти туда ночью, с фонариком, как тогда… двадцать лет назад… Может, тогда у меня получится.

Новарио допил свой вермут и заказал еще. Он сказал, что собирается повторить этот давний поход прямо сегодня ночью: дождаться темноты и, когда в здании никого не останется, подняться на пятый этаж. Он говорил, как одержимый. Он верил, что там, наверху, по прошествии стольких лет, он все же отыщет смысл своей жизни.

– Если хотите, пойдемте со мной, но при условии, что вы ничего не расскажете Конде.

– Я не специалист по творчеству Брокки. Зачем мне идти с вами и полночи сидеть среди старых бумаг?

Новарио молчал, но это молчание было красноречивее всяких слов. Не в том смысле, что он молчал как-то слишком красноречиво, просто, пока он молчал, у меня в голове появилась мысль. Я, разумеется, помнил о своем долге перед Конде, но это уже не имело значения. Работа, которую поручил мне Конде, стала первым посланием из мира теней – мне от призрака Брокки; и вот теперь я получил второе.

– Хорошо, я пойду, – сказал я Новарио, но на самом деле я отвечал Брокке.

– Ночной сторож есть? – спросил он.

– Да, но у него есть какие-то выходные, наверное. Надо будет выяснить.

– Не трудитесь. Мы его подкупим.

Меня вообще очень легко убедить. Такой уж я человек – поддаюсь посторонним влияниям. Но только пока человек сидит рядом и говорит. Когда он уходит, моя убежденность слабеет, и возникает какая-то пустота, которую не могут заполнить воспоминания о том, что же он говорил. Едва Новарио ушел, у меня тут же возникли сомнения, и я раскаялся в том, что поддался на его уговоры.

На следующий день я зашел в административный офис. Мужчина в синем комбинезоне увлеченно разгадывал кроссворд, толстая женщина раскладывала пасьянс в одиночку. Я спросил про коменданта.

– Он не появлялся уже два дня, – сказал мужчина.

– У него депрессия, – пояснила женщина. – Ему все видится холодным и серым, как будто весь мир поражен смертью. Я знаю, о чем я говорю, у моего мужа тоже такое было. Его вытащили из депрессии, но только за счет таблеток. Теперь он иногда впадает в эйфорию, и в такие дни с ним вообще невозможно общаться.

– Может быть, господина Виейру угнетает это здание, – сказал я. – Такое громадное, грязное… Можно представить, как оно угнетает ночного сторожа, которому приходится здесь дежурить по ночам.

– Не упоминайте о нем, – сказал человек в синем. – Он приносит несчастья.

– В смысле, приносит несчастья?

– Ну, какой-то он странный. И в этой своей шахтерской каске он похож на призрака.

– Мне говорили, что у него вообще выходных не бывает.

– Враки все это. В правилах говорится, что он отдыхает две ночи, с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. Раньше на выходные нанимали охранника, но два года назад мы от этого отказались.

Я позвонил Новарио в гостиницу. Была как раз пятница, и, поскольку он не хотел задерживаться в столице дольше необходимого, мы решили предпринять экспедицию этой же ночью.