Текст книги "Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста"

Автор книги: П. Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Традиционная практика истолкования олимпийской ситуации дает нам многочисленные примеры того, как различия в стиле жизни, обусловленные превосходством олимпийцев над смертными в технологическом и интеллектуальном отношении, оставались вне сферы интересов смертных, что приводило, как правило, к совершенно ошибочным толкованиям.

Так, представляется очевидным, что главенство олимпийской бюрократии, совершенно оторванной от производственных процессов, могло быть возможно лишь в случае существования на Олимпе тоталитарной государственной системы в виде, предположим, автократического зевсизма. С другой стороны, не исключая возможности существования в олимпийских условиях каких-то примитивных протогосударственных образований, мы тем не менее едва ли можем себе представить осуществление тоталитарной власти в условиях бессмертия как властителя, так и подданных.

Следовательно, остается либо принять без каких бы то ни было доказательств существование на Олимпе некоего фактора, существенно сдвинувшего неустойчивое равновесие богов в сторону Зевса, либо же усомниться в объективности традиционной трактовки олимпийской ситуации.

Поскольку автор всегда склонялся ко второй точке зрения, он с удовольствием предлагает вниманию читателей текст микропленок, обнаруженных недавно на вершине Олимпа и представляющих собой несколько беллетризованный дневник одного из богов, явно относящийся к олимпийской эпохе.

Так-так, теперь опошлим олимпийские идеалы, нам идеалы опошлять не впервой. Будет у нас диспетчер, будет инженер-кибернетик, а при них большая, почти универсальная, очень старая и в высшей степени капризная машина марки "Терра", с помощью которой создается мироздание – боже, какая проза!

Давно уже мне не приходилось видеть диспетчера в таком состоянии. Взор его был воистину страшен, с кончиков пальцев стекали заряды (я даже на всякий случай заэкранировал пульт), в воздухе пахло озоном и нецензурными словами. Диспетчер подошел к пульту и с аккуратным вздохом повалился в кресло.

Вероятно, произошло нечто существенное, из ряда вон выходящее, даже опасное. Впрочем, сегодня с утра все было спокойно, а диспетчер имел обыкновение чуть не каждый день прибегать с очередной проблемой. Я подошел к кофеварке.

– Лечиться тебе надо, – задушевно пробормотал диспетчер. Помнится, именно в тот раз я не выдержал. Я налил кофе, вернулся к пульту и подробно разъяснил, что невежливо слишком часто повторять одно и то же, что с таким же успехом он мог бы сказать и "добрый день", что, в конце концов, это ведь мое личное дело. И личная нога!

– И вообще, Гелий, если ты диспетчер, это еще не основание досаждать мне, когда я работаю и у меня рабочее настроение. Ну, если, понятно, не случилось чего-то...

– Случилось, – диспетчер вновь красиво вздохнул. – "Терра" барахлит.

Да, барахлить "Терра" умела, ну и что? Я тут не виноват: не я ее придумал, не я довел бедняжку до столь жалкого состояния – если только для нее это жалкое состояние. Может, так и должно быть, не знаю, право же, не знаю. И диспетчер не знал. Не мы, в конце-то концов, творили этот мир, который, в сущности, сделан не так уж плохо – с точки зрения вечности, понятно.

– Да ну? – только и сказал я.

Я очень надеялся, что Гелий не станет требовать, чтобы я немедленно починил "Терру": у меня были дела, понятные и приятные дела, а чинить "Терру" я мог лишь сугубо эмпирически. И, само собой, не могло быть уверенности, что после такой починки "Терра" станет лучше. Разве только и впрямь нечто серьезное... Это было не исключено: "Терра" уже показала нам к тому времени, что способна на крупные гадости. Но перед крупными гадостями дрожала земля, что-то непотребное творилось с атмосферой и даже с околопланетным пространством. А в тот день, повторяю, все было тихо.

– Ты соединись с "Террой", – сказал диспетчер, – и посмотри задание на сегодня.

Я соединился и посмотрел. Текст задания был разборчиво набран понятным и привычным шрифтом, но задание ни в коей мере не было ни привычным, ни хотя бы понятным.

– Твоя работа? – поинтересовался я.

Гелий кивнул. Можно было и не спрашивать: Гелий не мог сочинить такую чушь, но никто другой не способен был вообразить и тысячной доли того, что мог выдумать Гелий.

– Помнишь, вчера мы решили, что нам не помешал бы хороший информист?

Был такой разговор. И не помешал бы, конечно, информист – при такой-то "Терре", – но задание менее всего напоминало задание на информиста. Хорошего тем более.

– Я составил задание, – он протянул мне пленку.

Там был хороший информист. Я ничего не имел против того существа, которое было записано на пленке. И "Терра" вполне могла это существо сотворить.

– И что же?

Гелий лаконично дал понять, что не знает. Задание было принято, а потом вдруг полез невесть откуда взявшийся посторонний материал. Такие фокусы были совершенно в духе "Терры", так она шалила чуть не каждый день, выдавая порой немыслимых уродцев.

– Пусть себе, – сказал я.

Ведь Энки рассказывал, что у них машина позволяла себе и не такое: он был якобы даже вынужден раздобыть учебник по первобытной психологии, чтобы общаться с многочисленными порождениями. Но у него все обошлось, так, может, и у нас обойдется.

– Если она это сделает, – сказал диспетчер, – мы пропали. Ты погляди внимательней!

Я поглядел. Информист должен был уметь общаться с "Террой", и этот монстр тоже. Информист имел весьма недурной энергетический потенциал, монстр – даже больший, а вдобавок агрессивность и кучу комплексов. У информиста был безукоризненный логический аппарат – у монстра надо всем безоговорочно господствовал копулятивный.

– Да, – сказал я, – будет весело. Орудия к бою? Это, по-моему, называется шизоид, поди с таким договорись.

Сам не знаю, отчего проявил тогда столь олимпийское спокойствие.

– Шизоид? – пробормотал Гелий. – Супершизоид... Справимся?

В сущности, это была единственная реальная возможность спасения, и задача была бы, может быть, даже не слишком сложна, знай мы хоть приблизительно, что такое "Терра".

– Кофе, – сказал я. – Два двойных кофе и сигареты для обоих. Выполняйте, диспетчер.

И пошло... Математический аппарат в одну сторону, копулятивный в другую, то сюда, это туда...

– Правильно, – сказал Гелий. – Вот твой кофе.

В четыре руки работа пошла веселее.

– Черт!

Кажется, это сказал Гелий. Или я?

– Ух ты!

А это, следовательно, я. Или Гелий?

– О, ...........!

Это уж точно я.

– Проклятье!

А это Гелий. Согласен, я выразился несколько менее благопристойно, хотя, полагаю, на моем месте немногие стали бы утруждать себя подбором синонимов: ситуация была как раз та, когда семантика бессильна.

– Оно бессмертное? – с надеждой осведомился Гелий.

Разумеется, оно было бессмертным: если уж неприятности начались...

– Ничего, – сказал я, – переживем. Ну разряды, ну и пусть. А в случае чего...

– Что "в случае чего"? Что?! – Гелий швырнул недокуренную сигарету в утилизатор. – Не убивать же его, все равно ведь не получится... И нас он тоже не убьет. Ну и что?!

– Диспетчер, вам не помешала бы сейчас рюмка бренди.

Голос не был мне знаком. Диспетчеру, понятно, тоже: мы с ним вращались в одном обществе – в довольно скучном обществе, по правде говоря. Гелий выхватил бластер и развернулся на табурете. Я щелкнул тумблером защиты пульта: если посторонний не проник в зал, он не сможет войти, а если проник – будет уничтожен. Или не будет... Полыхнул плазменный факел. Я оглянулся.

– И, пожалуй, хорошенько выспаться вам бы тоже было кстати.

– Это ... оно?

Гелий был явно малость не в себе: монстр должен был быть самцом. Самец-шизоид. Впрочем, диспетчер сориентировался быстро и уже через долю секунды тестировал это существо.

– Правильно, – сказал он наконец. – Выжали-таки мы с тобой из "Терры" хорошего информиста. Знакомься. Ее зовут Афина.

Информист так информист, без него и вправду сложно. Однако монстр был опаснее, а потому в данный момент важнее.

– Дай входной тамбур, – сказала Афина.

В тамбуре ничего не было видно: когда работает защита, камеры отключаются, да и будь они включены, все равно ничего бы не увидели в мешанине силовых полей. Я отключил защиту на несколько миллисекунд, снова включил и дал на экран запись. В тамбуре метался антропоморфный самец, вполне взрослый, с развитой растительностью на лице. Увидев перед собой стену, он поразил ее извилистой молнией – мощность, увы, была такая, что с ней приходилось считаться. Потом один из разрядов угодил прямо в камеру – мне показалось, что совершенно случайно.

– Электрические органы? – спросил я.

– Где им быть? – удивился диспетчер. – Совершенно не ожидал, что он будет так выглядеть. Но в самом деле, откуда у него столько энергии?

– А ... его знает, – ответила Афина. – Кто, в конце концов, программировал? И вообще, мне-то что делать, вы представляете? Я не представляю. У него какой-то репродуктивный бред: я и видела-то его всего ничего, а он уже успел мне сказать, что это он меня породил. Скажи мне, диспетчер, куда бы упрятать такого папеньку, чтоб не мешал?

– Эдипов комплекс, – прокомментировал Гелий.

Я не знал, что это за комплекс, не знал и не стыжусь этого, потому что не знал даже квалифицированный информист. Гелий это может: выкопает что-нибудь такое, до чего никто бы в жизни не додумался. Может, и не было вовсе этого Эдипа, но Гелий до сих пор уверяет, что был...

– Какая гадость, – молвила Афина, выслушав объяснение. – Нет уж, эти дела предоставьте моему... да, как его зовут?

– В самом деле, – Гелий просмотрел записи. – Да, вот оно: Зевс его зовут.

– Зевес-громовержец, – фыркнула Афина. – Ну, диспетчер, если тебе нужен информист, а не борец с комплексами...

– Есть, – Гелий щелкнул каблуками и пошел к двери.

– А это не опасно? – шепотом спросила Афина.

Едва ли: диспетчер потому и диспетчер, что, помимо прочего, защищен лучше любого разумного существа в радиусе сотни парсеков.

– Посмотри, – предложил я.

Афина длинно выругалась на каком-то английском диалекте, чем-то звякнула, чем-то брякнула, вздохнула и пошла смотреть. У нее защита тоже была в порядке: лучше, чем у меня, а я на свою защиту никогда не жаловался.

Когда Гелий снова вызвал меня, это, как всегда, было некстати. Я как раз успел прийти в себя, прикинуть последствия появления агрессивного громовержца и взяться за работу: Зевес Зевесом, но не лишать же себя удовольствия из-за всякой ерунды! И вообще, не для того я здесь сижу, чтоб с убогими разбираться. В таком вот духе я и ответил.

– А все-таки что-то мы там проморгали, – сказал Гелий.

Ну и пусть, ну и всегда что-нибудь да промаргивается, на то и диспетчер, чтобы ликвидировать локальные флуктуации. Пусть суетится, ничего он нам не сделает, этот Зевс, если обеспечить защиту пульта. Защита от дурака это называется.

– Смирись, – сказал Гелий, – смирись, Гефест: он теперь главный. То есть теперь все мы боги, но он верховное божество.

Кажется, я вел себя довольно глупо. Кажется, я разинул рот, посидел так немного, а потом спросил: "Кто?"

Гелий разъяснил, и это было настолько несерьезно, что мне трудно было поверить. Потом, правда, стало даже и занятно: раньше никому из нас как-то не приходило в голову задуматься над такими вещами. Мы были бессмертными, кое-кто из нас занимался делом. Прочие же маялись дурью, хулиганили по мелочам и блудили со смертными, благо те не возражали. Ладно уж, боги так боги, если какой-то бумажной душонке обязательно надо зафиксировать наш социальный статус. Но Зевес! Почему он верховный?

– Сильно социализированный индивид с авторитарными задатками, чтоб ему пусто было, – сказал Гелий. – Богатейшие, между прочим, задатки. И мания величия, по-моему. Я уже с ним побеседовал...

– Ну, Гелий, ты титан! – сказала Афина.

Она уже научилась трансгрессироваться и время от времени появлялась у меня. Я не возражал: хорошая девчонка.

– Знаю, – ответил Гелий. – Так вот, побеседовали мы с ним, и он постановил, что, в общем, пускай все идет, как раньше. Так что нехай себе тешится, главное, чтоб не мешал... Юпитер!

– Юпитер Копулятор, – объяснила Афина. – Потому его и не волнуют прочие проблемы.

Я вспомнил, какой там был копулятивный аппарат – и поверил. Ну да, из супершизоида сделали просто шизоида и хорошего информиста впридачу. Не знаю, как поступил бы Энки на моем месте, но я лично был с Гелием полностью согласен: главное, чтоб не мешал.

И тут Гелий, подмигнув, сообщил мне, что Громовержец сейчас намеревается благоволить прибыть ко мне в лабораторию, дабы убедиться, что я не отлыниваю от работы. Надлежит принять его почтительно, сделав все возможное, чтобы больше он сюда не сунулся.

– Да, учти: он успел уже нахвататься всяких сплетен... Я и не знал, что о тебе столько гадостей болтают... Так ты смотри, поосторожнее с ним. И ни слова о "Терре": он не должен знать.

Что верховный не должен даже догадываться о существовании "Терры", было само собой понятно. А осторожничать... И еще слухи какие-то, гадкие притом. Тогда ведь я совершенно не знал, что эти бессмертные болтают.

О прибытии верховного я был извещен также по неофициальным каналам. То есть на экране внешнего обзора появилась толпа всяких мелких божеств; они чем-то размахивали и что-то скандировали. Скандировали, кажется, про власть, славу, бессмертие и могущество – обычный, в общем, набор. Размахивали, как выяснилось, топорами. Топоры я делал им сам, но до сих пор не понимаю, зачем понадобились топоры в данной конкретной ситуации.

– Это же ликторы называется, – попыталась просветить меня Афина.

– Ладно, хрен с ними. А вот что значит "принять почтительно"?

– М-р-р... Не знаю, наверное, как если бы это были Шива и Вишну. Да, попадись мне Шива и Вишну, сделал бы я из них бифштекс, ибо единственный сколько-нибудь связный текст, который нам удалось извлечь из "Терры", гласил: "Made by Shivva Vishnu, Inc.". За такую машину, право же, стоило бы... Энки бы мне помог, у него изделие той же фирмы. Нет, почтительность, вероятно, означала что-то другое.

Поэтому, когда процессия подошла ко входному люку, я сказал: "Да уж ладно, входите, раз пришли", – и разгерметизировал тамбур. Зевес решительным взмахом руки отпустил ликторов и пролез в люк. Вид он, надо признать, имел представительный – с точки зрения примитивного разумного существа.

– Да повернись ты! – прошипел Гелий из динамика. – Он же верховный!

Я развернулся в кресле.

– Так-то ты встречаешь своего повелителя, – укоризненно обратился ко мне Зевс. – Встать! Встать, быдло!

До сих пор не знаю, что такое быдло. Но встать я встал – почему бы нет? Такие забавы, правда, более во вкусе диспетчера, но раз уж просят...

– Презренный! – загремел Громовержец. – Ты не знаешь, как надо приветствовать меня, властелина всех богов Олимпа?! Грязный, оборванный, словно последний раб – ты смотришь на меня, как равный на равного?

Я смолчал, хотя принимал душ не больше часа назад. Да и костюм был, по-моему, вполне ничего. Но тут уж, наверное, верховным виднее.

– Ничтожество! – продолжал Зевс. – Ты так и будешь молчать?

– Добрый день, парень, – сказал я.

Допускаю, что это было не самое удачное начало, но до этого мне ни разу не приходилось разговаривать с верховными божествами. У верховного не выдержали нервы, и в меня полетела молния – добротная молния, хорошо, что я заэкранировал пульт.

– Слушай, Громовержец, – сказал я, – все-таки где у тебя электрические органы?

Громовержец произнес нечто крайне абстрактное насчет того, что заряжается он будто бы прямо из космоса, а потом стал меня ругать. Сказано было много всего, но в основном упоминались рога и нога. В самом деле, пора, пожалуй, лечиться, раз уж и этот тип заметил. Но рога?

– О Громовержец, – сказал я, – у тебя галлюцинации, что ли? Какие рога? Я не копытное...

– Скотина ты!

Зевес, вероятно, не знал, что такое галлюцинации, посему продолжал ругаться. Когда он дошел до хромоногого вонючего импотента, я приподнял Юпитера над полом метра на полтора, подержал немного в воздухе, а потом разрядился на него. Зевес был бессмертный, но с такими мощностями он сталкивался впервые, и такие мощности ему не понравились. Он висел, дергался, корчился и корячился, а я смотрел на него, и мне, честно говоря, было даже приятно.

– О великий, – Афина как раз вовремя материализовалась перед пультом, – ты видишь, что для твоего божественного достоинства оскорбительно пребывание в этом грязном вертепе. Вели этому смерду молчать о постигшем тебя несчастье.

– Ибо иначе тебя постигнет ужасная кара! – завопил Зевс.

– Ладно, – сказал я, – ладно уж, с кем не бывает. А теперь – брысь отсюда! Великий не заставил себя упрашивать.

– Слушайте, ребята, – спросил я вечером, – чем же он все-таки будет заниматься?

– Блудить и руководить, – сказала Афина.

Блудить – это понятно, это ему на роду написано. А вот...

– Чем руководить?

– Да мирозданием же... Ты не бойся.

Легко сказать! Ежели такое вот существо имеет намерение руководить мирозданием, тут становится не до шуток.

– Успокойся, Гефест, – сказал Гелий. – В мои дела он, например, не вмешивается принципиально, а ты...

– Надеюсь не видеть его хотя бы несколько веков.

– Ну, это едва ли. Так вот, ты у нас инженер, технолог-искусник. Ты делаешь декстра-латераторы и другие полезные вещи. Ты их хорошо делаешь.

– Диспетчер, а ты представляешь себе, что будет, если декстра-латератор сделать плохо?

– ..... будет, – сказала Афина.

– Правильно, – согласился Гелий. – Именно это с нами и будет. Но я о другом. По просьбе бессмертных ты делаешь топоры и бабские побрякушки, так?

– Ну, это просто.

– Потому что у них не хватит фантазии попросить у тебя декстра-латератор. А если кто-нибудь найдет его на дороге, у него не хватит фантазии понять, что это не булыжник. Вот на таком вот уровне Зевес и будет руководить.

Афина хихикнула.

– Ну да, войдет к тебе в тамбур – дальше-то он не полезет, – и заорет: "Эй, смерд, оставь свои треножники... или как там он еще обзовет рециклатор... Оставь, короче говоря, эту бяку и немедленно изготовь мне златое ожерелье". Ну, может, не ожерелье, может, серебряную диадему, но ведь это же тоже просто...

– Противно, конечно, – сказал Гелий. – Кофе, если можно.

– Мне тоже, пожалуйста, – попросил я. – А вообще-то, ребята, жить так, наверное, можно, но у меня теперь одна надежда: приедет Прометей и скажет, что есть место, где можно хорошо поработать.

– Дай-то бог, – сказал Гелий. – В конце концов, система, на мой взгляд, в обозримом будущем может обходиться без диспетчера.

– Ну да, – согласилась Афина. – Только вот, сдается мне, не поладит Прометей с моим папашей.

Она не ошиблась.

Ну вот, совсем здорово, не поладят, а только как это описать: возвращается из дальних странствий этакий конкистадор, золотоискатель, авантюрист-анархист с великими открытиями в рюкзаке, – а тут бардак, великое дело упорядочения мироздания предано бюрократами, привет, ну как? Ура, порядок, ну и ну ее к черту, обойдется без тебя хотя бы две недели, нужен ты ей очень, ты лучше прочти, твой ведь замысел.

Да, Толь, и дай мне слово, которое нерушимо, ниспошли, о Энлиль, слово, коим назвать прибор, которого пока нет, но который точно кто-нибудь если не изобретет, так уж обязательно опишет в научно-фантастическом романе с красивой глянцевой обложкой. Как? Квантифайер, говоришь, все понятно, Ван-Вогтом навеяно, говоришь, все понятно, quantity, quantity, тебе очень хочется уточнить, ладно, не буду мешать. "Не духа, – улыбнулся он, – о нет, совсем не духа..." Бедный Зевес. Никоим образом, отличное слово, несказАнно-нескАзанное, нет, правда, это любопытно, у тебя сохранилось? Жаль, в самом деле жаль, может, сейчас и сделали бы из этого нечто пристойное, ибо сомневаюсь, чтобы на данном этапе слово устное было важнее слова писаного. Also spracht, кстати о тоталитарных режимах. Как беременный бог, в небе "Боинг" крапленою картой с той козырною бомбой, что ярче, чем тысяча бомб, пошляк и циник, кстати о массовом растлении массовой культурой, да, ладно, хватит болтовни, начинаем диалог.

То есть как это – какой Энки?! Ну Эа, повелитель вод!

– Это Вавилон, что ли?

Вавилон, в том числе и Вавилон, старый, новый, а также и средний, касситский тож. Мардук, Тиамат и т.д. и т.п.

– Насколько я тебя знаю, у Энки машина и называлась "Тиамат"?

Гм, возможно, очень даже возможно. А вообще-то Энки, знаешь ли, преинтереснейший был типчик, такой, знаешь ли, интеллектуальный флибустьер... Правда, рискованные эксперименты обыкновенно кончались плохо, ну да на то они и рискованные. Проще говоря, супруга его, будучи законной, проклинать его любила, имей в виду. Там в верхах такой народ...

– Вот именно, такой народ, Зевес-то Прометея и засудил за милую душу. Это ты как-то упустил.

Отнюдь, молодой человек, это вы в плену рабовладельческих трактовок.

– Знаешь, этого за собой не замечал. Пережитки капитализма – это ладно, у кого их нет...

Подумай малость, отвлекись на элементарную софистику.

– Не, неохота. Первой софистике я, знаешь, предпочитаю вторую...

Это еще почему? То есть я тебя, может быть, и понимаю, я тоже, но мотивы?

– Терпеть не могу, когда обучают добродетели.

Положим, именно это тебе бы не помешало, но это так, между прочим. Так вот, берем бога – нормального бога, не всемогущего, не вездесущего, но бессмертного. Ему, вообще говоря, ни черта не надо: он все равно не помрет, в частности, от голода, посему можно воздерживаться от жертвоприношений. Эрго, зачем ему хоть что-то делать? Эрго же, боги, если только не были они результатом долгого, тяжкого и кровопролитного исторического процесса, суть существа глупые, ограниченные и ни на что не пригодные.

– А диспетчер тогда откуда?

Это уж так, само по себе вылезло. То есть, очевидно, реликт того самого тяжкого исторического процесса. Проще говоря, настолько, видимо, привык все явления представлять не иначе как в развитии, что к исконной простоте интерпретаций вернуться не в силах.

– Сашк, а машина-то откуда?

Машина? Это уже совсем другая история, это Шива с Вишну, благо они инкорпорейтед, творя миры, естественно, танцуют, медитируют и вообще интеллектуально разлагаются. Вот и сочинили машину, чтобы ничто не мешало ногами дрыгать. Отсюда и бардак, но уже на более глубоком и изначальном уровне.

– Так. Так... Весь мир – одна большая ошибка?

Чайник поставь, поздний софист, добродетели не обученный. Ну и ошибка, ну и что? Гипотеза не хуже другой. История как ошибка, если угодно, понимаю, понимаю, слишком отдает Станиславом Лемом, история культуры как попытка преодоления ошибки.

– Слушай, Сашк, только честно: ты всегда так?

Да как? Вроде бы ничего такого я ему и не сказал, всего-то очередная вариация на тему первородного греха. Груша познания добра и зла, или ананасы в шампанском и жизнь вечная.

– Да интеллектуально разлагаешься?

Эх, отрок, разве же так разлагаются? Божественный экстаз от приобщения к объективной истине, сказала она. Никоим образом, Толь, что ты, как можно, разумеется, лишь изредка и лишь отчасти, спарринг-партнер требуется, в одиночку чего уж заноситься и докапываться, сжигать мосты, корабли, etc, разумеется, что ты, да-да, конечно, ты, небось, проголодаться успел, от такой-то семейной жизни? Ну ешь давай. Вкушай, вкушай, раз пока отпустили, вольноотпущенник, я не буду, я не голоден. А тебе надлежит зарядить калориями бренное тело, дабы дух оно в теле поддерживало, о душе я уж и не говорю. Полагаю, тебе это понадобится, дух то есть, душа тож. Да-да, вот твоя чашка.

VII. ПО НАПРАВЛЕНИЮ К СЕСТЕРЦИЮ

Небеспристрастный отчет о недостоверных событиях

Например... цензура! Да, цензура помешает! – почти с радостью произнес он,

как будто нашел счастливую находку.

И.А. Гончаров, "Обрыв"

– Ну что, – сказал Сашка, – доел? Тогда, знаешь ли, я хотел бы кое-что тебе показать.

Он выбрался из-за стола, отыскал где-то вдали свой портфель и извлек из него какую-то книжечку – по формату вроде "Зарубежной фантастики".

– Погляди, полюбопытствуй. Завтра вернуть надо бы.

Толик полюбопытствовал.

– , – сказал он.

Потому что это была не "Зарубежная фантастика". То есть, вероятнее всего, это именно и была фантастика, притом иностранная – типичный ихний покетбук для не слишком вместительного кармана. Но уж слишком какой-то яркий – неимоверной белизны бумага, такая белая, что это выглядело уже чудну. И неимоверной черноты – синевато-красной в мелкую звездочку – была обложка, и как-то так уж получалось, что даже не на обложку она была похожа, а чуть ли не на окно, за которым, глубоко под черно-красной синевой висел, освещаемый лукавыми, будто бы неподвижными звездами мутный шар, полуприкрытый едва ли не движущимися облаками. И, самое главное (то есть первое, что Толик заметил) – в верхнем правом углу из этой бесконечности выпирал яркий белый прямоугольник, на котором странным шрифтом напечатано было: "The Second Technocracy: preliminary study of socioand technopathological history, 20 – 22. For extraplanetary use only. If considered desirable, any price can be appointed in any form of currency".

– Да, – сказал Толик.

Перевернул книгу. Там и в самом деле торчал на безукоризненной белизне синенький штампик: $1.50. Не так уж и дорого, но какой уважающий себя издатель решится шутить такими вещами? В самом деле, какой издатель? Толик повертел книжку туда-сюда, но нашел лишь надпись на титульном листе: "Brown-Grant, Francis D., author and editing operator, Mondrian, Landing, 227/2469". Так-то вот. Да еще поди прочти!

– Обрати внимание на шрифт, – сказал Сашка.

Да, Толик понадеялся было, что это только на обложке Браун-Грант так изощряется, но оказалось, что свою несколько своеобразную манеру написания букв он считает вполне естественной для нормального человека.

– Ни хрена себе, – сказал Толик.

– А что? Может, он и прав... А вообще-то, ты прав: ни хрена себе!

Толик вгляделся. По правде говоря, шрифт был удобочитаем, как бы там он ни назывался и какой бы сумасшедший дизайнер его ни выдумал... В двадцать-то пятом веке! Да быть не может!

– Не может быть? – спросил Сашка. – Мистификация?

– Мистификация, – сказал Толик.

Ну да, всего-то навсего мелкая авангардистская лавочка выпустила эту штуковину без указания цены, поскольку на деньги этим типчикам плевать из чисто принципиальных соображений. Ну, может, потому еще плевать, что всю затею безотказно финансирует добрый, несколько чудаковатый дядюшка-миллионер. Хорошо, должно быть, иметь дядюшку-миллионера!

– Скорее всего, – сказал Сашка. – То есть не скорее всего, а иначе просто быть не может. Но забавная мистификация. Ты бы почитал, чем на обложку пялиться. Мюллера возьми, без него не одолеешь.

– А откуда это?

Толику почему-то лишь сейчас пришло в голову задать естественнейший вопрос.

– На факультете нашел, – ответил Сашка без особого энтузиазма. – Повесил, разумеется, объявление, так, мол, и так, но никто не явился. Боюсь, и не явится. А на кафедру, пожалуй, стоит все же отнести.

Сашка был как-то неожиданно спокоен. И было при всем при том у Толика странное, совершенно сумасшедшее ощущение, что Сашка и не думает сомневаться в инопланетном происхождении покетбука, а просто привык получать такие вот посылки. Словно и не человек он вовсе, а какой-то агент сверхцивилизации, для которой не то что вторая, а даже третья технократия немногим отличается от каменного века.

– Ну, – вступился Толик, – что ты говоришь? Заиграют ведь без тебя.

– Там некому, – Сашка высокомерно усмехнулся. – Они читают по-аглицки лишь специальные тексты, и то со словарем. Хотя не думаю, чтоб кто-нибудь смог осилить это без словаря.

– Спорим? – как-то неожиданно для себя предложил Толик.

Сашка отмахнулся, и Толик был этому рад: он, пожалуй, и не смог бы сформулировать, почему вдруг счел себя способным.

Потому что хотя Толик был, вообще говоря, не так чтобы очень уж плох в английском, но уже на второй строчке оглавления он понял, что без словаря Мюллера ему придется туго. Со словарем, как выяснилось, тоже.

– Сашк, а что такое "presubordination"?

– Почем я знаю? – отвечал Сашка все с тем же возмутительным спокойствием. Пресубординация, надо полагать. Ты читай, читай...

Внутри книжонка оказалась вполне солидной: было подробнейшее оглавление, был алфавитный указатель, был даже список литературы на полтысячи названий. Это же столько труда люди угробили! Толик раскрыл на главе, носившей название, безнадежно унылое с точки зрения человека 25-го столетия: "20 – 22 века переломный период в истории Земли и связанных с ней планет". Что ж, посмотрим, посмотрим... Браун-Грант строил фразы как-то не так, как, по мнению Толика, это было принято среди уважающих себя англичан, ну да бог с ними, с фразами...

Утверждение, вынесенное в название главы, может показаться отвратительно банальным – по той хотя бы причине, что ранее 20 века не было и не могло быть никаких связанных с Землей планет. Автор тем не менее склонен полагать, что в такой формулировке содержится некоторая доля смысла, поскольку в эту эпоху, некоторыми историками именуемую периодом Ранней экспансии, еще никоим образом не была нарушена преемственность развития цивилизаций Земли. Даже такие, на первый взгляд, экзотические образования, как Хэппи-Блесс, при более глубоком анализе оказываются вполне явственно наследующими земной Сиреневой федерации и, далее, разнообразным тоталитарным режимам 20 столетия. Мондриан, в то время представлявшийся даже самым беспристрастным из наблюдателей явлением скорее уникальным, пожалуй, еще более несомненно продолжает некоторую традицию, имевшую на Земле давние и глубокие корни – с большим, разумеется, успехом, нежели на Земле, осуществленную. Таким образом, мы поступим достаточно корректно, если будем считать, что..."

– Слушай, а это что такое?

Сашка скорчил такую мину, что Толик понял бессмысленность каких бы то ни было дальнейших расспросов. Мондриан, черт побери!

В этот период для Земли и планет земной сферы влияния, с точки зрения отдаленного во времени наблюдателя, наиболее характерно было исключительное многообразие социальных систем при относительно близком уровне технологического развития. Разумеется, современникам не могли не казаться разительными отличия, например, рассредоточенной, полностью автоматизированной и индивидуализированной технологии Мондриана от более примитивного, сконцентрированного крупносерийного производства тоталитарных планет. Однако более подробный техноисторический анализ вынуждает нас признать и эти, по многим признакам крайние формы, и тем более многочисленные промежуточные модификации принадлежащими единому техносоциологическому комплексу, как было показано Гершковичем, а впоследствии более строго Левиным.