Текст книги "Лебединая песня"

Автор книги: Овидий Горчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Полк так и не дойдет до Варшавы. Гитлер опять скомандует ему: «Кругом!» Вот это реальная помощь повстанцем Варшавы!

На юге замирает рокочущий гул моторов. Моторизованная колонна мчится к германо-польской границе. Как в такую же темную ночь по той же дороге почти ровно пять лет назад – в канун польского похода, канун Второй мировой войны.

Шпаков, взяв за руку цензора, аккуратно обходит островки хрусткого, пружинящего под ногами седого лишайника, чтобы не оставить на нем следы – вмятины.

– Что делать будем? – спрашивает Мельников, кивая на гитлеровца. – Наследит нам эта Шахерезада…

– Пусть выговорится, – отвечает Шпаков. – Чем дальше отведем его от шоссе, тем лучше.

Цензор, призванный свято беречь военную тайну, официально стоящий на страже ее, спешит выложить все, что знает, говорит, говорит, не переставая, боясь той тишины, что нахлынет после его последнего монолога.

Может быть, он втайне рассчитывает, что кто-то услышит в лесу его речь, придет на помощь. Ведь это же его родная страна, охраняемая всей мощью германского оружия…

Пересекая дороги и просеки, Мельников повторяет все одну и ту же процедуру – вежливым нажимом на челюсть заставляет цензора разжать зубы, затем вежливо забивает ему кляп в раскрытый рот. Теперь «язык», так сказать, «законсервирован».

Миновав опасное место, Мельников вежливо вынимает кляп.

У обер-лейтенанта типично прусская биография. Выясняется, что скромный «почтовый работник» еще в 1919 году ходил походом из Восточной Пруссии в Латвию. Тогда он служил офицером связи в штабе генерала Георга фон Кюхлера. В предвоенные годы работал у фон дем Баха, но уверял, что не имел ничего общего с искоренением евреев и коммунистов. Он мечтал стать писателем, даже поэтом, а работал литературным цензором СД.

В 1939-м цензор наступал с 3-й армией того же фон Кюхлера из Восточной Пруссии на Варшаву. В сороковом с 18-й армией Кюхлера ворвался через Голландию во Францию и с триумфом вошел в Париж. В сорок первом двинулся все с тем же Кюхлером путем тевтонских крестоносцев из Восточной Пруссии, из Тильзита, на Ригу и Псков; Кюхлер и вся группа армий «Север» оказались удачливее своих тевтонских предков, – пруссаки по собственной охоте купались в Чудском озере, захватили Новгород, обложили Ленинград и рассматривали в бинокли шпиль Адмиралтейства. Но потом «дранг нах остен» застопорился. В сорок первом 3-я танковая группа генерала Геппнера наступала на Москву, но чем это окончилось, русские господа-товарищи, конечно, хорошо помнят.

Вместо наград за взятие Москвы Кюхлер и Геппнер получили отставку от фюрера, а обер – контузию от русского снаряда.

Потом 18-я армия попала в Курляндский котел, но оберу повезло – он стал цензором в 3-й танковой армии, откатившейся назад, на восточно-прусскую землю. Типично прусская судьба…

– Болтай, болтай! – поощрительно посмеивается Ваня Мельников. – Как говорится, болтун – находка для шпиона!

До самого рассвета, не умолкая, тараторит этот пруссак-остландрейтер.

Он готов на все, чтобы спасти шкуру: хотите – даст подписку, станет осведомителем, не пожалеет сил, будет верой и правдой служить русской разведке…

– Но наступило утро, – сухо прерывает его Ваня Мельников, – и Шахерезада прекратила дозволенные речи.

– Пора идти, – говорит Шпаков Ване Мельникову и в сером свете раннего утра поводит усталыми глазами в сторону затянутого туманом ручья.

Цензор что-то лепечет, плачет, падает на колени, обхватывает Анины ноги.

Аня и Зина смотрят на него с презрением – тоже мне мужчина, этот кавалер Железного креста, этот завоеватель, этот участник стольких войн и кампаний! Трус несчастный!…

– Пошли, Шахерезада! – говорит Мельников, отрывая его от Аниных ног.

…На дневке Шпаков долго сидит, прислонившись к стволу елки, словно в шатре под ее густыми и низкими лапами, вспоминает сказки «Шахерезады». Материала на несколько радиограмм.

Достав блокнот и карандаш, он записывает сведения, чтобы затем, отсеяв все лишнее, систематизировать их и изложить телеграфным языком.

Когда Гитлер перевел сюда ставку? Семнадцатого июня сорок первого.

Нет, цензору не приходилось бывать в «Вольфсшанце», для этого он слишком мелко плавал, зато он не раз бывал в штабе главного командования сухопутных войск – оно помещается в подземных бункерах неподалеку от Ангербурга, а главное командование люфтваффе зарылось в землю около Гольдапа.

Какие органы в Восточной Пруссии занимаются контрразведкой и борьбой с парашютистами? Органы СС. На базе местных охотничьих союзов СС созданы специальные отряды по истреблению парашютных десантов. Высший командир СС и полиции в Восточной Пруссии – СС-группенфюрер Якоб Шпорренберг. Он подчиняется непосредственно Гиммлеру и Коху.

В Мариенбурге, в прежней столице Тевтонского ордена, в старинном гнезде великих магистров, помещается замок: ордена крови СС – он с довоенных лет готовит кадры разведчиков против Советского Союза. Давно действует в Кенигсберге отделение абвера – его третий, контрразведывательный отдел специально занимается борьбой против советской разведки в Восточной Пруссии. Но недавно – 1 мая – Гиммлер добился, чтобы все функции абвера были переданы указом фюрера новому управлению в системе гиммлеровского главного имперского управления безопасности – РСХА, а шефа Абвера, адмирала Канариса, отставили от дел. Во главе нового управления военной разведки и контрразведки СС встал бригедефюрер Вальтер Шелленберг. Уверяют, что Гиммлер арестовал Канариса, как участника путча Штауффенберга… Все это говорит о крушении германской разведки в самый критический час войны…

Скорпион кончает самоубийством… Нет, теперь уже ничто не спасет Германию.

Где сейчас фюрер? Здесь, в главной ставке. Он не любит Берлин, к тому же там сейчас сильно бомбят. Он всегда хотел перевести столицу в Мюнхен. Недавно в штабе говорили, что фюрер наотрез отказался покинуть «Волчье логово».

«Я остаюсь здесь, под Растенбургом, – заявил он, – Если я оставлю Восточную Пруссию, Восточная Пруссия падет. Пока я здесь, она будет удержана!» Говорят, здоровье фюрера подорвано.

Кто руководит обороной Восточной Пруссии? Лично Гитлер, гаулейтер Кох, новый начальник генерального штаба Гудериан, а непосредственно – генерал-полковник Ганс Рейнгардт, командующий группой армии «Центр», и командующие тремя армиями, обороняющими Восточную Пруссию, – 3-й танковой, 4-й и 2-й полевыми армиями. В высшем руководстве рейха много уроженцев Восточной Пруссии, владельцев замков и имений – Геринг, Гудериан, Кох, фельдмаршалы фон Клюге, фон Манштейн, фон Буш, Кессельринг… Семья покойного канцлера и фельдмаршала Гинденбурга владеет поместьем в Нейдеке.

Восточная Пруссия дала вермахту около пяти тысяч офицеров.

Провинция начала тайно готовиться к обороне сразу после Сталинграда.

Среди штабных офицеров ходит слух, что генерал-полковник Гейнц Гудериан, назначенный фюрером 20 июля на пост начальника генерального штаба вместо Цейтцлера, многое делает для укрепления обороны Восточной Пруссии; он учитывает опыт кампании 1914 года, когда Гинденбург разгромил русские войска, но фюрер мешает ему в этом, недооценивая силу русских армий и переоценивая силу восточно-прусской обороны. Хотя последняя на многих участках и превосходит по мощи линию Зигфрида, но противостоит она не французской, а русской армии!… Гитлер никого не желает слушать.

Шпаков более чем доволен полученными сведениями. Многие его друзья-разведчики поплатились головой за куда менее ценные сведения с врага. За два с лишним года разведывательной работы под Витебском и Минском ни ему, ни его знакомым разведчикам не удавалось добыть столь важные для нашего командования сведения. Везет «Джеку»! Павка – капитан Крылатых – сказал бы: «Выходит, не зря нас сюда бесплатно самолетом доставили, а?»

СЖЕЧЬ И РАЗВЕЯТЬ ПЕПЕЛ

Восьмого августа, передав радиограмму, Аня настраивается на Берлин. Какой-то важный фашист гневно, с металлом в гортанном барском баритоне, рассказывает о закрытом процессе, только что состоявшемся над восемью военными руководителями покушения 20 июля. На скамье подсудимых – фельдмаршал фон Вицлебен, генерал-полковник Геппнер, генерал-майор Штиф, генерал-лейтенант фон Хазе, подполковник Бернардис, капитан Клаузинг, лейтенант фон Хаген и лейтенант граф Йорк фон Вартенбург. Что за офицеры вермахта подняли руку на «величайшего полководца всех времен и народов»?

О фельдмаршале Эрвине фон Вицлебене Аня никогда не слышала – звезда бывшего командующего 1-й армии вермахта, принимавшей участие в разгроме Франции, закатилась задолго до того, как она стала интересоваться фамилиями гитлеровских полководцев. А вот генерал-полковника Эриха фон Геппнера Аня хорошо помнила.

Он прогремел почти так же громко, как Гудериан во Франции, командуя танковым корпусом, поддерживавшим 6-ю армию фон Рейхснау. Затем он командовал 4-й танковой группой, которая вместе с таковыми группами Гета и Гудериана наступала в сорок первом на Москву. И вместе с фельдмаршалом Гудерианом и фон Боком он был с позором изгнан за провал под Москвой. Фюрер даже запретил ему носить в отставке мундир.

Аня не могла знать, но догадывалась, наверное, что и Вицлебен и Геппнер, выступая против Гитлера, скорее всего, бунтовали не против фюрера, а против фюрерской опалы. Геппнер в день 20 июля приехал на Бендлерштрассе с чемоданчиком, в котором лежал столь любезный его сердцу аккуратно выглаженный генеральский мундир со всеми регалиями. Его не смущало, что на крестах красовалась гитлеровская свастика.

Аня ничего не знала о берлинском коменданте генерале Пауле фон Хазе, горбатом генерале Гельмуте Штифе и других подсудимых. Суд приговорил всех семерых к смертной казни через повешение. По приказу Гитлера через два часа гестаповцы привели приговор в исполнение.

Аня не могла знать, что вечером того же дня на аэродроме в Растенбурге приземлился специальный самолет министерства пропаганды с лентой хроникального кинофильма студии УФА, снятого по приказу Гитлера. На просмотре этого фильма в «Вольфсшанце» полуоглохший после взрыва бомбы Гитлер упивался издевательскими речами президента «Народного суда» Рональда Фрейслера. Парни Гиммлера постарались на славу – на всех подсудимых виднелись явные следы побоев и пыток. Чтобы унизить обвиняемых, им не разрешили побриться, им выдали старые пиджаки и фуфайки, конфискованные у евреев, умерщвленных в лагерях смерти, у них отобрали поясные ремни и подтяжки брюк, спороли пуговицы. У престарелого фельдмаршала отняли искусственную челюсть.

Гитлер и Геббельс намеревались показать немцам кинохроникальный журнал о процессе над сломленными противниками – смотрите, мол, какие жалкие, мелкие, ничтожные людишки в своем ослеплении и безумии покусились на жизнь «немца № 1», на ниспосланного Германии богом обожаемого и непререкаемого фюрера! Но обвиняемые – и в первую очередь лейтенант граф Йорк фон Вартенбург – своей неустрашимостью сорвали этот план Гитлера и Геббельса. Йорк фон Вартенбург открыто, резко и мужественно заявил, несмотря на «психологический массаж», которому его подвергали гестаповцы, что он был и остается противником национал-социализма.

Геббельс осторожно объяснил Гитлеру, что киножурнал о процессе не получился.

Не поможет никакой монтаж – зритель сразу увидит, что весь этот суд не более чем фарс и расправа над идейными врагами нацизма.

Гитлер несколько раз с неподдельным удовольствием просмотрел кинокадры о казни заговорщиков. Палачи ввели осужденных в комнату с семью большими железными крюками, подвешенными, как в мясной лавке, к потолку. «Повесить, как вешают скот на бойне!» – повелел Гитлер. При слепящем свете «юпитеров», под стрекотанье кинокамер заговорщиков раздели до пояса, вокруг шеи захлестнули струну от рояля. Так, один за другим, и повис каждый – от фельдмаршала до лейтенанта, в петле из струны, зацепленной за крюк мясника.

Сидя рядом с довольным, торжествующим главным мясником, Геббельс судорожно прижимал к глазам ладони трясущихся рук…

В смертной агонии извивалось тело старого генерал-фельдмаршала. С него соскочили брюки, Гитлер смеялся.

Длина кинопленки, затраченной на этот документальный фильм, равнялась расстоянию от Берлина до Бранденбурга.

В те дни в замках и особняках Восточной Пруссии да и во всей Германии и оккупированной Европе шли повальные аресты. Гиммлер приказал арестовать всех родственников полковника Штауффенберга, Йорка фон Вартенбурга и других руководителей заговора. Гестаповцы хватали малых детей и древних стариков.

В Восточной Пруссии арестованных свозили в главные концентрационные лагеря – в Штуткофе, Мариенбурге, Мемеле, Тильзите, Инстербурге.

Гиммлер – он был помешан на реакционно-романтической древнегерманской старине – заявил, что весь род Штауффенбергов будет по седому тевтонскому обычаю кровной мести истреблен до последнего колена. Он приказал выкопать труп казненного 20 июля Штауффенберга, сжечь его и развеять пепел по полям. Он не хотел, чтобы пепел Клауса фон Штауффенберга стучался в немецкие сердца. Он хотел, чтобы даже самое имя человека, едва не убившего фюрера, навсегда исчезло в Германии. Он повелел, чтобы все однофамильцы Штауффенберга срочно изменили свою фамилию.

Но даже всесильный Гиммлер не посмел замахнуться ни на фамилию, ни на род ближайшего друга, единомышленника и кузена Клауса фон Штауффенберга – графа Йорка фон Вартенбурга.

Имя Вартенбурга почитали и гитлеровцы и враги Гитлера.

В гитлеровском вермахте существовал отборный 1-й егерский батальон «Граф Йорк фон Вартенбург».

Когда летом сорок третьего Национальный комитет «Свободная Германия» обратился с антигитлеровским манифестом к немецкому народу, он призвал его следовать примеру Йорка и его товарищей, героев совместной освободительной борьбы немецкого и русского народов против наполеоновского владычества.

Петер Йорк, как его запросто называли друзья, был потомком знатнейшего из пруссаков – прусского фельдмаршала Йорка фон Вартенбурга, который сначала шел на Россию с Наполеоном, а потом, когда счастье изменило императору, вопреки воли кайзера, перешел со своей армией на сторону Кутузова и вместе с Клаузевицем, бароном фон Штейном и Арндтом боролся за национальную свободу немецкого народа. Не пример ли прославленного предка побудил Йорка примкнуть к заговорщикам? Он стал одним из главных лиц в «кружке Крейзау» – антигитлеровском объединении именитых и высокопоставленных офицеров и чиновников, ближайшим сподвижником руководителя этого пестрого и разнородного кружка – графа Гельмута фон Мольтке, также потомка знаменитого прусского фельдмаршала, и графа Клауса фон Штауффенберга, отпрыска видного прусского генерала Гнейзенау.

Три прусских аристократа. Три отпрыска трех столпов прусской армии. Но в отличие от Бурбонов, которые ничего не забыли и ничему не научились, эта троица, ставшая душой заговора против Гитлера, многому научилась за годы войны. Блестящие офицеры, они стали антифашистами. Они настаивали не только на объединении с левыми социал-демократами, но и коммунистами, не только за мир с русскими, но и за мир между немецким и русским народами.

В берлинской квартире Петера Йорка на тайном совещании заговорщиков в январе 1943 года, когда уже стало ясно, что окруженная армия Паулюса обречена, группы Мольтке и Герделера решили тайно объединить усилия для спасения Германии. Штауффенберг и Йорк призывали к насильственному устранению фюрера. В критические часы 20 июля Йорк находился в самой гуще событий – в штабе резервной армии на Бендлерштрассе в Берлине, рядом со Штауффенбергом, который незадолго до того оставил мину у ног Гитлера… Вместе со Штауффенбергом он отстреливался от гитлеровцев, был обезоружен, арестован и приговорен к смерти. Верные Гитлеру офицеры расстреляли Клауса фон Штауффенберга во дворе здания на Бендлерштрассе. Они поставили к стенке и Йорка рядом с братом Клауса – Бертольдом фон Штауффенбергом. Но тут прибыл шеф СД Кальтенбруннер, правая рука Гиммлера, и СС штандартенфюрер Отто Скорцени – «герой» операции по освобождению из плена Муссолини.

Кальтенбруннер приостановил расстрел и отправил заговорщиков в тюрьму – он надеялся пытками вырвать у них имена их сотоварищей по заговору. Гестаповцы применили к Йорку все четыре степени допроса, разработанные самим Гиммлером. Ему вгоняли стальные иглы в пальцы рук, вбивали гвозди в ноги, но, выдумай Гиммлер и пятую степень пыток, он и тогда не сломил бы дух и волю Петера Йорка фон Вартенбурга, потомка соратника Кутузова.

Петер Йорк писал перед смертью жене: «Я надеюсь, что моя смерть явится жертвой во имя искупления того, в чем мы все виноваты… Это смерть за родину!… Я иду в свой последний путь несломленный и с поднятой головой…»

Гитлер уничтожил заговорщиков. В Пруссии и во всей Германии вновь безумие победило разум. Бессмысленное, безнадежное сопротивление продлится еще почти целых десять месяцев, ежедневно унося тысячи и тысячи жизней. Никогда еще так не была темна в Третьем рейхе двенадцатилетняя коричневая ночь. Неимоверно сгустился мрак перед рассветом.

Глава пятая.
ЕЖ ВЫПОЛНЯЕТ ЗАДАНИЕ

«ЗА СУТКИ ПРОШЛО ЭШЕЛОНОВ…»

Группа «Джек» 15 августа 1944 года сообщала, что вчера весь день была облава. Группа маневрировала по лесу с 3.00 до 14.00. Облаву проводили регулярные части, до двух батальонов пехоты. Немцы прочесывали лес трижды. Каратели шли не сплошными цепями, поэтому нам удалось незаметно проскальзывать сквозь цепи. От собак спасли проливной дождь, мины и табак. Продукты кончились. Просим подготовить груз с продуктами, табаком и минами. Место выброски сообщим при первой возможности, Идем в основной район действий.

В пять утра, когда всходит солнце, «Джек» располагается на дневку в непролазном ельнике, в трех километрах севернее железной дороги Кенигсберг – Тильзит, почти рядом с деревней Линденгорст, недалеко от берега реки Швентойте.

– Этой ночью, – объявляет Шпаков после тщательной разведки района дневки в километровом радиусе, – начинаем наблюдение за «железкой». Не надейтесь, ребята, на отдых после похода и облавы. Кровь из носа, а будем вести наблюдение днем и ночью. Мне не надо рассказывать вам, как важно это для нашего командования, для солдат нашего фронта.

Ночь на 18 августа. Первыми на знакомый перегон Лабиау – Меляукен выходят Мельников, Раневский и Тышкевич. Они в пятнистых желто-зеленых маскировочных костюмах, извлеченных из вещевых мешков. Они знают – эта дорога связана с железной магистралью, ведущей из Штеттина через Мариекбург в Кенигсберг, одной из двух важнейших стратегических железных дорог Восточной Пруссии. Вторая магистраль – сквозная железная дорога Берлин – Бромберг – Инстербург – Тильзит.

Именно по этим и еще четырем германским железным магистралям стягивались гитлеровские войска для нападения на Советский Союз.

В половине первого гаснет серп полумесяца. До полнолуния еще двое суток…

Мельников подбирает такое место в двадцати – двадцати пяти метрах от железной дороги, в заросшем сосняком овражке, что силуэт проносящегося эшелона четко проецируется на фоне неба. Если же смотреть на черный эшелон на фоне черной стены леса, ничего не увидишь. Дальше отойдешь – не разглядишь техники на платформах, ближе – не успеешь сосчитать танки и орудия.

Вот появляется приземистый и длинный шестиосный немецкий локомотив серии «54». Он тащит войсковой эшелон – сорок два вагона живой силы, две платформы с полевыми кухнями.

Часто и почти все в одну сторону – в Тильзит – проносятся, дымя, грохоча и сотрясая землю, тысячетонные войсковые и грузовые эшелоны. Из Тильзита – четыре пути. В Мемель, Таураге, Шталлупенен и Инстербург. Поезда идут так часто, что порой машинист, высовываясь из окна кабины локомотива, видит красные хвостовые огни эшелона, идущего впереди.

Мельников целиком поглощен наблюдением. Раневский и Тышкевич лежат в тридцати метрах слева и справа от него, в боковом охранении.

Пять, десять, пятнадцать эшелонов проносятся, сотрясая землю, к Тильзиту. У немцев уже давно не хватает горючего для автомобильного транспорта, поэтому они стараются перебрасывать войска и воинские грузы не столько шоссейными, сколько железными дорогами. Танки, орудия… Тип танков Мельников легко узнает по силуэтам, калибр орудий определяет по стволу.

92 пассажирских вагона, 1322 крытых товарных вагона, 311 платформ… Особо подсчитывает Мельников крытые вагоны с охраной, если ему удается разглядеть часового в тамбуре… На платформах – 34 танка типа IV, 18 сорокатонных «пантер», 11 «тигров», 24 самоходных орудия, 16 самоходных противотанковых установок «Веспе» и «Хуммель», 38 150-миллиметровых и 170-миллиметровых пушек, 6 88-миллиметровых зениток…

Такие мощные силы бросает Гитлер за одну ночь по одной только железной дороге на восточную границу Пруссии, на фронт, в одну лишь 3-ю танковую армию. А это не единственная дорога к фронту. Их четыре или пять подходит к восточной границе, на участки 2-й и 4-й армий вермахта. Пожалуй, почти двухсот эшелонов с войсками и техникой ежесуточно швыряет Гитлер в мясорубку.

Мельников знает, что на нашей стороне фронта и железных дорог меньше, и пропускная способность совсем не та – ведь немцы, отступая, разрушили все станции и пути, – скоро ли их приведешь в порядок? Какие же богатырские силы надо иметь нашей армии, нашим солдатам, чтобы по всем мыслимым и немыслимым дорогам пройти самим и на своем горбу притащить сотни тысяч тонн военных грузов, чтобы перемолоть в бою всю эту гитлеровскую технику и погнать все дальше на запад избитый, израненный, но все еще бешено огрызающийся великогерманский вермахт!

Проходит два часа, четыре, шесть. Можно не смотреть на часы – через каждые два часа по «железке» проходит парный патруль. До конца смены осталось еще столько же. Двенадцать часов! На голодный желудок…

Брезжит рассвет. Разведчики отползают на полтораста метров в глубь сосняка. Отсюда ведут наблюдение днем. Стучат и стучат колеса…

Во всех городах Германии, на всех станциях расклеен военно-патриотический плакат с надписью: «Все колеса катятся к победе!…»

Утром на запад проходит вереница санитарных эшелонов с ранеными, каждый по восемьдесят – девяносто вагонов. Как видно, Гитлер меньше бережет меченные красным крестом эшелоны, чем эшелоны с черным крестом вермахта и люфтваффе. У этих эшелонов, составленных не столько из пассажирских, сколько из желтых товарных вагонов, совсем не воинственный вид. В классных вагонах окна тщательно зашторены, в товарных – наглухо закрыты. «Все колеса катятся к победе!…» Это едут изувеченные и искалеченные, умершие в пути… И перестук колес – словно стук костей…

Смена производится в специально подобранном месте в лесу, в двухстах метрах от места наблюдения.

Две смены по три человека – это вся группа «Джек», кроме двух радисток и командира, которым наблюдение вести никак не положено.

Но вести наблюдение день за днем, ночь за ночью на голодный желудок невозможно. Значит, отдежурил смену, поспал шесть часов, вставай и топай на хозоперацию, за продуктами. А идти надо не ближе чем за двадцать километров от лагеря.

Стоянку же нужно менять ежедневно. На старые места возвращаться не рекомендуется – раз сунулись, а там жандармская засада.

– Работка не пыльная, – посмеивается, придя с дежурства у «железки», Ваня Мельников. – Весь день лежишь себе на травке под кустиком. Озон, дача, заграничный курорт!

После недели такого «курорта» у разведчиков подкашиваются от голода и усталости ноги, неудержимо слипаются воспаленные от напряжения глаза. Белки глаз покрываются сплошной сеткой красных жилок.

Самое тяжелое – это ходить каждый раз в новое место, в незнакомый фольварк, за продуктами. В оба конца – полсотни километров за одну августовскую ночь…

Наблюдатели соревнуются друг с другом. Через несколько дней выясняется, что точнее всех засекает войсковые и грузовые перевозки не прежний «чемпион» Ваня Мельников, а Натан Раневский.

Двадцатого августа Аня и Зина передают первую разведсводку о движении эшелонов по железной дороге Кенигсберг – Тильзит. Первую часть – сводку за 18 августа – передает Зина, уйдя с Ваней Белым за пять-шестъ километров от лагеря. Вторую часть отстукивает Аня, отойдя под охраной Вани Черного на такое же расстояние в другую сторону. Пусть у фрицев печенка лопнет, когда они узнают, что уже две рации работают под Меляукеном, пусть чихают немецкие овчарки, нюхая табак там, где радисток и след простыл!… Чтобы еще больше досадить фашистским радиошпионам, Аня и Зина постоянно меняют свой «почерк» в эфире – пусть фрицы думают, что их леса кишмя кишат советскими радистами-разведчиками!

…В тот день ели последние куски испорченного мяса.

– Ну прямо как на броненосце «Потемкин»! – мрачно шутит Ваня Мельников.

Зато наблюдать теперь стало легче. Над «железкой» чуть на всю ночь светит полная луна.

Из радиограммы «Центру» № 13 от «Джека», 21 августа 1944 года:

«Мельников, Овчаров и Тышкевич, выйдя на хозоперацию, по ошибке зашли прямо в казарму к немцам. Обошлось без потерь, но продуктов не достали. В другой деревне тоже обстреляли. Голодаем. Просим подготовить груз. Завтра сообщим координаты…»

… – Только вот что, старый герр, и вы, фрау! Никому о нашем посещении ни слова! Если донесете, пеняйте на себя! Нас не поймают, а вы будете наказаны по всей строгости военного времени, понятно? Клянитесь богом и фюрером, что будете держать язык за зубами. Переведи им, Натан!

Раневский переводит, и немцы – старик и его дочь – клянутся, трясясь от страха, что никогда и никому, видит бог, не расскажут они о ночном визите.

– Это чья фотокарточка? Кто этот унтер-танкист? Муж? Клянитесь мужем, что не донесете на нас!

– Клянусь мужем и детьми! Да отсохнет у меня язык!…

– Чтобы вы не стреляли нам в спину, старик, я вынужден забрать вашу охотничью винтовку!

– Пожалейте старика! Винтовка зарегистрирована в гестапо!

– Вы найдете ее на опушке леса!

Раневский и Целиков осторожно выходят за дверь, где их поджидает, прячась в тени от лунного света, Юзек Зварика. Юзек, отличный плотник, золотые руки, проводит рукой по двери, со вздохом говорит:

– Хорошо строят, паразиты!

Не успевают они перемахнуть через железную ограду с тремя тяжеленными мешками за спиной, как позади раскрываются окна и немцы начинают истошно звать на помощь:

– Хильфе! Хильфе!… Помогите!… На помощь!…

И уже вспыхивают тревожные огоньки в окнах соседнего фольварка за дорогой.

Раневский в сердцах разбивает винтовку старика о придорожное дерево, швыряет в кусты.

Зварика останавливается:

– Сволочи! Я пойду шницель из них сделаю!…

– С ума ты, старик, сошел! – возражает Ваня Целиков. – Они уже закрылись на все замки…

– Дом спалю!

А в полукилометре, за речкой, уже сверлит ночную тишину свисток патрульного ландшутцмана.

– Все равно уж… Просто они больше боятся гестапо, чем нас! Пошли! Скорей! Ребята который день не ели!

По дороге в лагерь Ваня Целиков запускает руку в мешок, отламывает кусок копченой колбасы.

– Не смей! – строго говорит Зварика. – В доме лопай сколько влезет, а из мешков не смей – это общее!

Какой будет в лагере пир! Свежий хлеб, двухвершковое копченое сало, домашняя колбаса, вареное мясо, масло, сыр, бутылка сидра и специально для Ани с Зиной банка мармелада!

Но Шпаков немедленно накладывает свою железную руку на все эти трофейные яства и пития, дает отведать только малую их часть. И никто не просит добавки, никто не жалуется. Все знают, как трудно достаются продукты. Их надо растянуть как можно дольше.

Усталость валит с ног. Все чаще ходят наблюдатели на «железку» не по трое, а по двое. Ходит, вопреки правилу, и Шпаков, командир. Аня сама напрашивается на дежурство, на хозоперацию, ей кажется, что она, как радистка, отстранена от боевых дел, но Шпаков и слышать ничего не хочет.

– Пойми, Анка-атаман, – ласково говорит он девушке, – если меня убьют, на мое место встанет Мельников. А кто заменит тебя?

– А меня заменит Зина!

– Нет, так нельзя. У меня, можно сказать, шесть заместителей, а вас с Зиной – двое. Без связи с Большой землей «Джеку» нечего делать в тылу врага! Вот, передай-ка лучше нашу разведсводку «Центру»! У тебя и своих забот хватает. Да ведь ты и так и разведчик, и радист, и врач, и повар, и интендант, и стрелок, и пехотинец… Эх, Анка, Анка! А все-таки убей – не пойму, зачем надо было вас-то, девчат, в такое пекло посылать. Да что, у нас парней, что ли, не хватает!

Шпаков окидывает Аню восхищенным, дружеским взглядом, радуется ее красоте. Не внешней красоте, нет, Аню не назовешь писаной красавицей. Девичья красота – позолота. А всякая позолота легко сходит. Особенно в таком пекле. Нет, командира радует красота души этой девушки, твердость и глубина ее взгляда, смелая яркость улыбки – сто свечей, не меньше!

Час за часом, в дождь и под палящим солнцем, в ночи лунные и безлунные, лежат у железнодорожного полотна разведчики. Смотрят днем в бинокль, считают вагоны с белым клеймом «ДР» – «Дейче Рейхсбанк», серо-черные вагоны, камуфлированные желто-зеленой краской, считают платформы с шестиствольными минометами и огнеметными танками. Кое-какие грузы на платформах укутаны желто-зеленым брезентом, прикрыты пожелтевшими деревцами, срубленными где-то в Германии, рядом охрана с зенитным счетверенным пулеметом.

В бинокль можно разглядеть на вагонах названия немецких городов – место рождения всех этих разномастных вагонов и одновременно солдат: Кенигсберг, Кельн, Дюссельдорф, Гамбург… Изредка попадаются советские вагоны, переоборудованные для движения по среднеевропейской колее. У каждого разведчика щемит сердце, когда он читает знакомые надписи на этих «пленниках» – Москва, Орел, Ленинград… Сколько лет они мирно колесили по бессчетным российским городам и станциям, по полям и лесам родины!

Платформы с бочками – это горючее из австрийской и румынской нефти. Черные гондолы – это рурский уголь из Дуйсбурга, из Эссена и Дортмунда. Идут тут эшелоны не то что в Белоруссии – безо всяких предосторожностей, ни тебе платформ с песком перед локомотивом, ни патрулей с миноискателями, ни бронированной охраны.

Железные дороги – важнейшие артерии армии. Днем это видно наглядно, хотя днем движение реже, – в вагонах для скота едут войска. Три-четыре года назад эти солдаты ехали на восток, играя на аккордеонах и губных гармошках, распевая:

 
Мы идем на восток, на восток!
За землей на восток, на восток!
 

Почти непрерывно движется этот конвейер смерти. Гудит паровоз. Семафор поднят. Вот она, зеленая улица смерти. Потому и звучит перестук колес, словно стук костей…

И снова – голод. У Зины пухнут ноги, хотя ребята при дележе скудного харча пытаются незаметно подсунуть девчатам побольше. В мясе завелись черви, но ничего другого нет. Лица у всех осунувшиеся, в глазах – голодный блеск. Зварика строит планы охоты на уток в болоте. Генка забрался на дерево, но птичье гнездо оказалось пустым. Давно уже вывели птицы своих птенцов.