Текст книги "Тайна песчинки"
Автор книги: Оскар Курганов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Глава двадцатая
На этом маленьком заводе был установлен более современный «дезинтегратор Хинта», как его все называли, появились точные лабораторные приборы и разработанные Лейгером Ванаселья технологические приспособления. Пришли сюда и новые исследователи – химики, лаборанты. Они же сами были и операторами-формовщиками, монтерами, машинистами всего производственного процесса. Словом, возник первый в мире научный центр силикальцита. Со своей крохотной индустриальной базой. Со своей программой исследований. Со своими большими и малыми заботами. И, к сожалению, со своими недоброжелателями, противниками и даже тайными врагами.
А ведь всего за четыре года до этого события никто в Таллине и Москве еще не знал этого слова – силикальцит. Не знали о нем и те, кто трудился в невзрачном сараеобразном доме-бараке на шоссе Мяннику на окраине Таллина.
Новое дело начиналось в благоприятных условиях, и Хинт уже не хотел вспоминать о всех столкновениях с теми, кто встречал его тупой фразой «не положено». В дальнейшем, правда, эти люди сами напомнят о себе – Хинту еще придется испить из многих горьких котлов. Но в тот период, когда начал действовать опытный завод силикальцита, никто не хотел думать о грозовых тучах.
Хинт продолжал свое вторжение в таинственный мир песчинки. Теперь ему во всем помогал Ванаселья.
Они пропускали через быстро вращающиеся «беличьи колеса» дезинтегратора кубометры песка, миллионы песчинок, наблюдали за ними, изучали их структуру, пробудившиеся в них силы, происходившие в них волшебные перемены. Новые опыты с неоспоримой точностью доказали, что каждая песчинка – да-да, каждая! – получает последовательно, один за другим, сильные удары стальными «пальцами» дезинтегратора, что ни одна песчинка не может ускользнуть от этих ударов. Еле приметный колпачок, созданный природой вокруг песчинки за миллионы лет, разбивается, обнаженное песчаное зерно раскалывается. Все осколки приобретают острогранную форму.
Разбитые песчинки-осколки с их острыми гранями и новыми поверхностями «более активно», как выражаются технологи или, проще говоря, – плотнее, крепче соединяются и смешиваются с пылинками извести. В этом вся премудрость. У расколотой песчинки обнаруживаются ценные свойства, – столкнувшись с пылинками извести, она уже не выпускает их, держит невидимой хваткой.
Хинта поразила эта простота открытия. Он все еще не мог смириться с мыслью, что до него никто из исследователей не попытался разбить песчинку. Но во всех научных трудах, которые он вновь и вновь перечитывал, речь шла только о помоле песка, а не о раскалывании его. А помол держал Хинта у непреодолимого барьера почти целый год.
На заводе чудодейственные силы и великие возможности «разбитой» песчинки изучались не только в лабораториях, но и в небольшом цехе, где песок, пропущенный через дезинтегратор, смешивали с известью и водой. Потом из этой смеси формовали силикальцитные камни – панели, плиты, блоки – и отправляли на вагонетках в автоклав.
Во время сотого или тысячного опыта Хинт неожиданно сказал Ванаселья:
– Мы с вами, кажется, создали идиотскую технологию.
– Ну, не идиотскую, но очень смешную, – смягчил Ванаселья.
– Подумайте только, – начал Хинт критический обзор своих опытов, – сперва мы разбиваем песок, потом, в другом месте, готовим известковую пыль, в третьем месте смешиваем все это с водой, наконец, в четвертом – формуем камни. Смешно. Нет, не смешно, а позорно.
Ванаселья, любивший мыслить историческими примерами, напомнил Хинту:
– Все технические открытия проходили естественный процесс – от сложного к простому. Сравните первые автомашины или станки с их современными моделями – между ними пропасть.
– Все это так, – согласился Хинт, – но мы с вами даже не ищем ничего современного.
– Ну что ж, давайте искать, – сказал Ванаселья.
В то время не только Хинт, Ванаселья и Рюютель, но и Хейно Иоости, и Владимир Клаусон, и Аре Кильксон, и Эйно Луйде, да и многие другие инженеры и мастера трудились на опытном заводе. Все здесь были увлечены новым делом. Всюду царила атмосфера воодушевления. И разговор об «идиотской» технологии не мог не удивить.
Они только что создали стройный технологический процесс. Во всяком случае, так им казалось. А теперь должны были разрушить, сломать его.
Но Хинт был неумолим. Он уже думал о будущем. Ведь опытный завод для того и создан, чтобы найти совершенную, простую, недорогую технологию изготовления силикальцита. Дорогу до самого горизонта видят все, а вот ту дорогу, которая начинается за горизонтом, не каждый представляет себе. А самое трудное лежит именно там, за горизонтом. Так или примерно так говорил своим помощникам Хинт.
Это была уже новая высота, к которой вел все тот же неизведанный путь исследований и опытов, поисков и находок.
Теперь Хинт вместил все это в короткую образную фразу: «юнец сразу повзрослел». Он любил сравнивать силикальцит с живым существом. Всю историю своего изобретения он делил на периоды, когда его детище училось ходить, бегать, вступило в пору отрочества, миновало переходный возраст, как всегда самый трудный и опасный, начинало взрослеть и мужать… Так вот, по поводу извести Хинт сказал, что «юнец повзрослел».
Со свойственной ему памятливостью Хинт вернулся к разговору, который возник у нас той белой ночью у костра, когда мы впервые встретились. «Цемент вы заменяете известью, один „клей“ другим – выгодно ли это?» Кажется, так?
Хинт напомнил эту мою наивную фразу и начал терпеливо объяснять суть дела.
Для получения извести нужно известняковый камень обжечь в специальной печи, а потом, после обжига, так называемую комовую известь размолоть в мелкий порошок в шаровой мельнице. И вот, после длительных опытов Хинт пришел к убеждению, что дробить или молоть комовую известь можно в том же дезинтеграторе, в котором разбиваются песчинки. Мало того, делать это в едином ритме, одновременно – разбивать песчинки и дробить комовую известь. От этого силикальцит только выиграл – он стал лучше, прочнее, дешевле.
– Как видите, – улыбнулся Хинт, – речь идет не о замене одного «клея» другим, а о создании совершенно новой технологии – простой и экономичной.
Можно себе представить, какие воздушные потоки, какие грозные вихри бушуют в дезинтеграторе, в его плотно запертом чугунном кожухе, когда с большой скоростью вращаются «беличьи колеса». Вихри подхватывают песчинки, ударяют их о металлические «пальцы» – наковальни, разбивают, выносят осколки из дезинтегратора. И вот Хинт и Ванаселья использовали эти мощные вихревые потоки для дробления и смешивания песка и извести. Теперь и раздробленная, размолотая в дезинтеграторе известковая пыль выносилась той же бурей навстречу песчаным осколкам, сталкивалась с ними, соединялась, как бы впивалась в них на лету, с возрастающей энергией. Как только песчинки разбивались, а их осколки становились шероховатыми, известковая пыль как бы «прилипала» к ним, присасывалась к осколку со всех сторон. Так вместо мертвой пленки вокруг песчинки или, вернее, ее осколка возникал тончайший слой извести. И, когда воздушный поток выбрасывал эту новую смесь в бункер, уже трудно было без микроскопа отличить песчаные осколки от известковой пыли.
По-видимому, этот новый успех позволил Хинту написать в маленьком трактате, который он назвал «Мысли о силикальците»: «В высокопрочном силикальците частицы песка и извести соединены почти так же, как частицы соды и песка в стекле. Отделить их одну от другой обычными исследовательскими методами нельзя. В бетоне же зерна песка и гравия не принимают участия в образовании внутренней структуры искусственного камня – они просто склеиваются цементом».
Хинта тогда обвинили:
– Вы что же, против цемента?
Нет, ни Хинт, ни Ванаселья, ни их новые коллеги не порочили железобетон, цемент и их апостолов. Наоборот, они продолжали их уважать. Ведь нефть, уголь, вода, даже дрова продолжают служить человечеству, дают ему миллиарды киловатт-часов энергии, хоть все мы признаем, что вступили в волшебный атомный век. Даже при самом большом расцвете мирного атома будут добывать уголь и нефть – их, может быть, не станут сжигать в топках, а найдут им более полезное применение. Так, полагал Хинт, произойдет и с цементом.
Глава двадцать первая
До сих пор я рассказывал об открытии Хинта. Теперь речь пойдет о борьбе за его будущее.
Три года Хинт посвятил теоретическому обоснованию своего открытия. Это была диссертация на соискание ученой степени кандидата технических наук. Он послал диссертацию крупному ученому, автору многих трудов по бетону и железобетону Алексею Ивановичу Долгину.
И уже через несколько дней Хинт получил ответ. Долгин признавал талант Хинта, отдавал должное его труду. Хинт читал и перечитывал это письмо: «С большинством ваших положений я полностью согласен, что, может быть, и понятно, так как они идут в развитие тех же выводов, которые мною даны в ряде моих работ… Любопытно и то обстоятельство, что в своем новом, подготовленном к печати труде я высказываю примерно такие же взгляды, как и изложенные вами… Несомненно то, что мы с вами находимся на верном пути… Необходима еще известная шлифовка материала и его редактирование. Еще раз повторяю, что работа является большой вашей удачей. Такие работы не часто появляются. Это то, что принято называть открытием. Браво, Хинт! С уважением, ваш А. Долгин».
Это было признание человека, которому Хинт верил, у которого он учился и чьей научной добросовестностью всегда восхищался.
Диссертация была признана блестящей, и вскоре Хинту была присуждена степень кандидата технических наук. Потом, когда в Таллине начал возводиться четырехэтажный силикальцитный дом, Хинт говорил, что в какой-то мере и дом этот для него – своеобразная диссертация. Новый дом должен был доказать, что силикальцит пригоден для новых кварталов и проспектов наших городов.
– Ничего, мы еще доживем до того времени, когда наши лаборатории будут переведены в шестнадцатиэтажный дом силикальцитного института, – улыбался Хинт.
Конечно, до шестнадцатиэтажного дома было еще далеко, они ютились в тесных комнатушках того же приземистого одноэтажного барака. И все же уверенность в успехе передалась всем, кто трудился в эти дни на опытном заводе. Четырехэтажный дом был знаменем этого завода. И, когда сорок трудовых семей переехали в этот дом, все на заводе ликовали.
Теперь уже не было никакого сомнения, что силикальциту открыта дорога в большое будущее.
Хинт сообщил об этом успехе Алексею Ивановичу Долгину. Но почему-то ответа не получил. Он объяснил это занятостью ученого или капризами почты. Но во время очередной поездки в Москву Хинт все же зашел к Алексею Ивановичу.
– Поздравляю вас, Иоханнес Александрович, – сказал Долгин.
– С чем? – спросил Хинт.
– С тем, что вам удалось собрать четырехэтажный дом, хотя, как сообщили, этот дом золотой.
– Почему золотой?
– Он дороже железобетонного в три раза.
– Откуда у вас такие сведения, Алексей Иванович?
– Не беспокойтесь, сведения эти точные.
– Но вся документация у нас на заводе.
– Конечно. Именно из вашей документации следует, что силикальцит очень дорог. И знаете почему?
Хинт промолчал и с удивлением посмотрел на Алексея Ивановича.
– Ваша машина – дезинтегратор, – продолжал Алексей Иванович, – пожирает уйму металла. Ведь верно?
Хинт согласился, что в дезинтеграторе есть действительно своя ахиллесова пята – металлические «пальцы», то есть детали, о которые ударяются и разбиваются песчинки. Они быстро стираются, срабатываются, и их приходится менять. Сперва, на ранней стадии исследования силикальцита, «пальцы» эти менялись чуть ли не каждые три часа. Потом появились более твердые сплавы, и «пальцы» уже выдерживают дневной цикл.
– Все равно, – сказал Алексей Иванович. – Приходится останавливать машину, держать весь конвейер, менять детали. Разве может существовать при такой абсурдной технологии современная индустрия?
Долгин помолчал, прошелся по кабинету, долго смотрел в окно, как бы обдумывая, что еще сказать Хинту.
– Видите, Иоханнес Александрович, – продолжал Долгин, – пока вы там игрушками занимались, вас поддерживали, надеялись на успех. А теперь вы затеяли серьезные дела – собираете многоэтажные дома, предлагаете даже строить заводы. А это уже не шутки. С промышленной технологией шутить нельзя. Давайте-ка, Иоханнес Александрович, посидим полгодика, передумаем все от начала до конца, разработаем более точную технологию, и надеюсь, что все будет в порядке.
– Я не понимаю вас, Алексей Иванович, – сказал Хинт.
– Почему же? – удивился Долгин. – Что же тут непонятного? Давайте трудиться вместе, – уже более определенно сказал Долгин.
– Вместе? – переспросил Хинт. – Разве все дело в том, чтобы мы трудились вместе или не вместе? Речь же идет о дезинтеграторе или, вернее, об одной только его детали. Вот над ней и надо трудиться. Но вы ведь, Алексей Иванович, не механик, не специалист по металлу?
– Нет, нет, Иоханнес Александрович, дело не только в металле, но и в атмосфере, которая создается вокруг силикальцита.
– Какую атмосферу вы имеете в виду, Алексей Иванович?
– Ну как вам сказать… Не очень доброжелательную.
– Почему же?
– Вы газеты читаете, Иоханнес Александрович?
– Конечно.
– О чем там речь идет? Из номера в номер, изо дня в день? О чем? Разве о силикальците? Нет. О железобетоне. О цементе. А вы что предлагаете? Отказаться, правда, в будущем, от железобетона и от цемента! Теперь вы понимаете, почему вы попадаете, как говорится, не в тон?
– Я никогда не старался попадать в тон, – сказал Хинт.
– И напрасно.
Алексей Иванович поправил шнуры трех телефонов, склонился над аккуратной стопкой чистой бумаги, что-то написал на верхнем листе. Потом вновь вернулся к Хинту, сидевшему у длинного стола.
Хинт наблюдал за Долгиным, за его неторопливыми движениями. Пожалуй, давно уже Хинт не испытывал такого глубокого и тягостного разочарования. Он считал этого человека богом, поклонялся ему как кумиру, и вдруг перед ним оказался маленький человечек, даже не ученый, а какой-то изворотливый гном. Он так и хотел ему сказать… Гном.
В детстве братья Хинт играли в гномов – пугали друг друга появлением маленьких карликов. Хинт уже не помнит в деталях всю игру, но он на всю жизнь пронес фразу, которой кончалась эта игра: «Испугался гнома, побежал в лес». Это было в детстве, в детской игре, а не теперь, в большом и серьезном деле, в науке, когда речь идет о новом изобретении, о новых открытиях, о революционных преобразованиях в технике. Может ли он сейчас произнести эту фразу: «Испугался гнома, побежал в лес»? Нет, не может. Не должен.
Хинт встал и коротко сказал:
– Будьте здоровы, Алексей Иванович.
– Вы уходите? – удивился Долгин.
– Ухожу, Алексей Иванович.
– Так вы все-таки подумайте.
– О чем, Алексей Иванович?
– Обо всем, что я вам сказал.
– Лучше будет, Алексей Иванович, если я просто обо всем этом забуду.
– Вы так полагаете? – удивился Долгин.
– Убежден, что и для меня и для вас будет лучше, если мы оба забудем об этом разговоре. Я у вас не был, вы мне ничего не говорили. Все осталось, как прежде. Алексей Иванович Долгин остался для меня тем же крупным ученым, каким он был до часу дня такого-то числа такого-то года.
Долгин посмотрел на Хинта, уловил в его взгляде какую-то яростную решимость и понял, что с этим человеком сговориться ему не удастся. И с подчеркнутой холодностью сказал:
– Ну что ж, Иоханнес Александрович, была бы честь предложена. Но помните, вы стоите на ошибочном пути. А когда зайдете в тупик, придете ко мне. Ну, а тогда уж будет разговор другой, совсем другой, Иоханнес Александрович. Будьте здоровы, – и протянул ему свою большую жилистую руку.
После секундного колебания Хинт пожал эту руку и быстро вышел из кабинета Долгина.
В тот же день Хинт вылетел в Таллин. Там его ждали Ванаселья и Тоомель, его новый помощник.
– Ну что? – бросился к нему Ванаселья.
– Теперь хоть мы знаем нашего врага номер один.
– Кто это?
– Алексей Иванович Долгин.
– Как же так? А его письмо?
– Не знаю. Люди – это сложная штука.
– Что же он – против силикальцита? – спросил Ванаселья.
– Нет. По правде говоря, он за силикальцит, но, как я его понял, он хочет принимать участие в победах.
– А в поражениях?
– Не знаю. Я не счел нужным продолжать этот разговор, – сказал Хинт. – Но в одном он прав. Нам нужно серьезно заняться «пальцами» дезинтегратора.
– Разве мы ими не занимаемся? – спросил Тоомель.
– По-видимому, недостаточно. У меня есть идея, – сказал Хинт, – поедем в Академию наук СССР.
– Зачем? – удивился Тоомель.
– По поводу этих «пальцев».
– Вы не шутите, Иоханнес Александрович?
– Нет, я серьезно говорю. Это такое дело, что им должен заниматься какой-то крупный институт. Я узнавал – над сверхтвердыми сплавами трудится много ученых. Неужели они нам не помогут?.. Поедете со мной? – спросил Хинт у Тоомеля, который в последние месяцы был занят только «пальцами» дезинтегратора.
На следующий день Хинт пришел на опытный завод раньше обычного и уже застал там Лейгера Ванаселья.
В лаборатории больше никого не было. На заводе царила предрабочая тишина.
– Я долго думал о нашем разговоре, – сказал Ванаселья.
– Каком? – спросил Хинт. – О Долгине?
– Нет, о вашем капо в лагере. Вы правы: люди – это сложная штука.
Хинт вспомнил, что во время вчерашнего разговора он действительно рассказал какой-то эпизод о своем капо в фашистском лагере.
– Я не люблю о нем рассказывать, – ответил Хинт. – Впрочем, я хорошо помню его лицо, его плотную фигуру, его имя – Янес[1]1
Янес – по-эстонски «заяц».
[Закрыть].
– Капо Янес – смешно, – сказал Ванаселья.
– Он был человеком злым. Он выслуживался перед немцами и заставлял меня делать самую грязную работу. Должен вам сказать, что главной моей обязанностью, по милости этого капо, была чистка немецких уборных.
– Что стало с ним после войны?
– Я слышал, что его осудили на десять лет и он выслан.
– Что же, десять лет уже прошли, и он где-нибудь снова гуляет на свободе.
Они замолчали и даже не заметили, как вошла лаборантка и сказала Хинту:
– Там вас ждет какой-то человек. Он говорит, что вы его знаете.
– Пусть войдет, – сказал Хинт.
Лаборантка вскоре вернулась с плохо одетым, небритым, как показалось Хинту, грязноватым человеком. Они взглянули друг на друга и долго молчали.
– Познакомьтесь, – сказал Хинт, обращаясь к Ванаселья, – это мой капо Янес.
Ванаселья вскочил как ужаленный. Он уже был без костылей и палочки, которой он пользовался в последнее время, и мог, как и все, вскакивать, ходить, бегать. Так вот, теперь Ванаселья вскочил, подошел к Хинту, как бы желая его оградить от возможной опасности.
Янес протянул руку, но Ванаселья ее не пожал. Не поздоровался с ним и Хинт.
– Вы все еще помните старое? – спросил Янес.
– Вы полагаете, что это можно забыть? – сказал Хинт. – Откуда вы?
– Вы, может быть, слышали, – сказал Янес, – я был осужден и справедливо осужден. Я был наказан и справедливо наказан. Я искупил свою вину. Вы не представляете, в каких муках я жил эти десять лет. Поверьте мне, если бы я не чувствовал, что капо наказан, я бы не пришел к вам.
В сердце Хинта что-то дрогнуло, он смягчился и коротко сказал:
– Садитесь.
Янес сел и торопливо, боясь, что Хинт его не дослушает, начал говорить:
– Я пришел именно к вам, так как теперь хочу искупить свою вину еще и перед вами. Теперь о вас говорят всюду. Я не могу забыть, что они с вами творили в лагере. Вы, конечно, не знаете, что они хотели вас расстрелять, и если я вас посылал на тяжелую работу, то этим я только спасал вас.
– Это пустой разговор, – сказал Хинт. – Зачем вам все это надо?
– Нет, понимаете, теперь меня волнует другое, – продолжал с той же торопливостью Янес. – Если бы вы тогда погибли, не было бы вашего открытия, не было бы силикальцита. Представляете, какое преступление они совершили бы перед наукой?
– Кто – они? – спросил Хинт.
– Эти страшные люди, там, в лагере, – ответил Янес.
– Вы все еще считаете их людьми?
Янес ничего не ответил.
– Что вы еще хотите, Янес? – спросил Хинт.
– Я хочу работать у вас.
– Вот как! – удивился Хинт.
– Конечно, я бы мог найти себе дело где-нибудь в другом месте, но я подумал, что лучше всего я буду служить вам. Вы видели мой позор, вы видели мое падение, и вы никогда не унизите меня. Я знаю, что вы благородный человек.
– Что вы можете делать? – спросил Хинт.
– Там я научился строительному делу.
– Вы научились строить или формовать конструкции?
– Я умею и то и другое. Последние два года я был бригадиром на бетонном заводе.
– Где? – спросил Хинт.
– На Крайнем Севере, в лагере.
– Ну, бригадиром я не могу вас назначить, но формовщиком, пожалуй, я бы не возражал. Вы согласны?
– Конечно, большое спасибо, Иоханнес Александрович.
– Хорошо. Я порекомендую вас директору завода, – тихо сказал Хинт. – Вы что-нибудь ели?
Янес вздохнул и сказал:
– Нет, Иоханнес Александрович.
– А деньги у вас есть?
– Нет, Иоханнес Александрович.
Хинт вынул деньги, подал их Янесу и сказал, взглянув на часы:
– Через десять минут откроется наша столовая, позавтракайте и потом идите к директору. Я ему позвоню.
Янес поклонился, попытался схватить руку Хинта, но тот уже повернулся.
Ванаселья явно не одобрял всего того, что делал Хинт, но ничего ему об этом не сказал. В конечном счете, считал он, человек в таких случаях должен поступать по велению своего сердца. А на пути сердца никто не имеет права становиться, даже самый близкий друг.
