Текст книги "Тайна песчинки"
Автор книги: Оскар Курганов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Глава двенадцатая
Итак, Хинт покинул рыболовецкий колхоз, вернулся в Таллин и сразу же побывал у своего старого профессора – Юрия Нуута. Известный математик, автор многих научных трудов, профессор Нуут считал Хинта своим самым способным учеником, еще в институте советовал ему посвятить себя не строительным, а математическим наукам. Хинт тогда колебался, раздумывал, а профессор настаивал:
– Вы, пожалуй, один из тех, кто не совсем уверен, что дважды два – четыре, – шутил Нуут.
Еще в школе на острове Саарема педагоги обратили внимание на математические способности второго сына Александра и Марии Хинт. Но в семье этой математику считали отвлеченной наукой и добивались приема второго сына в строительный институт. А здесь, уже с третьего курса, профессор Нуут, чьи блестящие и остроумные лекции привлекали студентов и с других факультетов, снова и снова напоминал Хинту:
– Вас ждет превосходная невеста – математика.
Но Хинт продолжал изучать строительное дело, хоть с особым увлечением готовил и сдавал экзамены по математике. Но «превосходная невеста» не могла ждать – Хинт слишком долго раздумывал и выбирал. И в трудные минуты Хинт возвращался – правда, только мысленно – к этой мелькнувшей и исчезнувшей любви. Теперь же он пришел к ней за советом.
Профессор Нуут встретил Хинта приветливо и ласково, повел в так хорошо знакомый Хинту маленький кабинет, долго перекладывал книги со стульев на подоконник, а тем временем спрашивал:
– Где вы? Что вы? Как вы?
Хинт коротко рассказал профессору о лагере, побеге, скитаниях и походах, при этом вспомнил только смешную сторону всех своих бедствий. И сразу же перешел к делу.
– Я бы хотел изредка бывать в лабораториях института. Не могли бы вы, профессор, помочь мне?
– Изредка? – переспросил Нуут и сразу же насупился, с какой-то отчужденностью взглянул на Хинта. – Изредка? – повторил он, будто только это слово и запомнилось ему из всех, что он услышал от Хинта. И, помолчав, профессор резко сказал: – В наши лаборатории изредка приходят только невежды и старые институтские девы: одни прячут свое невежество, а вторые пытаются найти женихов среди рассеянных аспирантов. А что вы собираетесь искать?
Хинта смутил этот резкий тон, и поэтому он с искренней горечью ответил:
– Не знаю, профессор.
– Не знаете? Это уже интересно. Но если у вас есть какие-нибудь идеи, то вы должны бывать в лаборатории не изредка, а всегда. Лаборатория станет вашим домом, а домой вы будете являться изредка. Есть у вас какие-нибудь оригинальные идеи?
– Мне кажется, что нет, – быстро ответил Хинт.
– Вот и отлично! – обрадовался старый профессор и с какой-то легкостью подскочил на своем стуле, будто его подбросила пружина. – Вот и отлично! – повторил он по привычке. – Теперь я понимаю, что вы набрели на что-то большое. Не правда ли?
– Не знаю, профессор, – ответил Хинт.
– А почему бы вам не поступить в институт?
– Кем?
– Ну и не все ли равно – скажем, ассистентом.
– Я готов. Но у меня жена и дочь. Их надо кормить, – сказал Хинт.
– Их вы будете кормить, а сами будете терпеть. А теперь нам, пожалуй, дадут чаю. Не откажетесь? Хоть и говорят, что обед надо разделить с другом, а ужин отдать врагу, но у меня так много друзей и врагов, что я не знаю – с кем из них делить и кому отдать.
И уже в дверях, понизив голос, добавил:
– Не пугайтесь, если у вас будет много друзей и много врагов. Это тени наших удач и неудач. По правде говоря, пользу нам приносят и те и другие.
Только теперь Хинт обратил внимание на надпись на ноже для разрезания бумаги, лежавшем на столе. Это было павловское изречение из «Условных рефлексов»: «Какое главное условие достижения цели? Существование препятствий».
Хинт добрался наконец до большой технической библиотеки. Конечно, и раньше, до тех июльских дней тысяча девятьсот сорок седьмого года, он мог побывать в библиотеках Таллина. Но он почему-то находил самые различные поводы, чтобы оттянуть встречу с книгами о силикатах, песке и извести. Хинту все еще казалось, что он ищет давно найденное, пытается открыть давно открытое, бредет по еле видимым, темным тропинкам, когда, может быть, уже давно есть простая и ясная дорога, проложенная наукой.
И вот он оказался лицом к лицу с этой наукой. Он просиживал в библиотеке и читал книгу за книгой. И не только читал, но и конспектировал по давней студенческой привычке. По ночам он перечитывал свои конспекты, как бы вновь и вновь проверял себя – неужели вся техническая мудрость мира оказалась бессильной перед самым обычным силикатным кирпичом? Почему?
И хоть Хинт просиживал в лаборатории политехнического института в Таллине с утра до позднего вечера, но ответа на это «почему» так и не находил. В то время он даже не знал, где искать этот ответ: в книгах, или в лаборатории, или на заводе? Ему показалось, что он пошел по тупиковой дороге и теперь, когда перед ним возникла непреодолимая стена, надо вернуться, все начинать с первых шагов, но уже по новому пути. Какому? Он вспомнил надпись: «Какое главное условие достижения цели? Существование препятствий». В том и беда, что препятствий было много, а цель все удалялась и удалялась.
В этот трудный период Хинту предложили перейти на кирпичный завод. Ему показалось, что судьба посылает ему спасательный круг, и он ухватился за него. На заводе Хинт создал более разумную технологию, но ничего нового не открыл. Его все же назначили главным инженером завода, отдали должное его технической культуре. Но разве похвалы эти или высокие посты имелись в виду в тот вечер, когда Хинт пришел к профессору Нууту?
Вскоре в Таллине возник новый научный центр – Институт строительства и архитектуры. Хинту предложили скромную должность – младшего научного сотрудника.
– Может быть, вы рассчитываете на что-то большее? – спросили у него.
– Нет, – с готовностью ответил Хинт, – я согласен.
Его поддержали и братья – Ааду и Константин. Теперь все они – братья с семьями и сестра – жили в одном маленьком доме на тихой улице Таллина. Вновь, как и на острове Саарема, их связывали дела и заботы друг о друге, прошлое, настоящее и будущее большой семьи Хинтов. В доме поддерживалась атмосфера суровой сдержанности – беды переносились без вздохов и радости без восторгов. Как и во многих эстонских семьях, все понимали друг друга с полуслова, взгляд, улыбка или жест выражали порой больше, чем длинные тирады. У каждого из них была своя жизнь, свой внутренний мир, свои надежды и разочарования. Но далеко не всегда они становились общими, еще реже – обсуждались. И все же в связи с поворотом в судьбе Иоханнеса между братьями возник шутливый разговор. Его начал Константин.
– Все правильно, – сказал он, – так у нас уже завелось. Лесовод едет изучать лес в Голую степь, агроном со своей пшеницей отправляется в город, а ты с кирпичной проблемой идешь в институт.
– Куда же мне идти? – спросил Иоханнес.
– Не знаю, может быть, в лабораторию завода. – Константин уже пожалел о своей шутке – брат принял его слова всерьез.
– Я буду совмещать институт и завод, – сказал Иоханнес.
– А ты выдержишь? – спросил Ааду.
– Ну, предположим, что мне надо вновь пройти тот путь – от лагеря до деревни Вилья.
– Тогда тебя подстегивала опасность, да и бежал ты всего четыре дня. А теперь нужны годы. Я не ошибаюсь? – спросил Ааду.
– Нет, ты не ошибаешься, – ответил Иоханнес. – Но, надеюсь, что воду и хлеб я всегда найду.
Братья усмехнулись, и каждый из них по-своему выразил готовность помочь.
– Ну, хлеб мы всегда добудем, – сказал Ааду.
– А я гарантирую воду, – отозвался Константин и вышел в свою комнату.
Он вернулся с бутылкой вина.
– Видите, – сказал он, – я знал, что мы примем какое-то важное решение. Есть смысл отметить.
– Не слишком ли рано? – улыбнулся Ааду.
– Нет, не рано, – ответил Константин и разлил вино в бокалы. – Если у Иоханнеса ничего не выйдет, мы снова разопьем бутылку вина. Это будет означать, что и в беде мы его не забываем.
– Ну, будем считать, – Иоханнес поднял бокал, – что игра, под названием «Что ты сделал для людей?», все еще продолжается.
– Боюсь, что это уже давно не игра, – ответил Ааду, и, как было принято между братьями, его слово было решающим.
– Действуй, Иоханнес, – сказал он.
Иоханнес поднялся на второй этаж в свою комнату. Жена его Хелью Александровна протянула ему газету:
– Ты помнишь своего капо, надзирателя Янеса?
– Конечно, – ответил Иоханнес.
– Его нашли и судили – десять лет тюрьмы.
Хинт дважды перечитал заметку в газете, представил себе злобные, бездушные глаза Янеса, тихо сказал:
– Я всегда думал – на что он рассчитывает?
В фашистском лагере смерти, где Янес прослыл зловещей фигурой, Хинт мечтал о той минуте, когда всех капо и их хозяев настигнет возмездие. Но теперь он уже спокойно воспринял известие о суде над Янесом. Хинт даже с удивлением отметил, что по-человечески он даже чуть-чуть жалеет Янеса. Или просто презирает его и уже не хочет думать о нем. В сущности, все это уже прошлое, а он, Хинт, поглощен будущим.
Так началась новая пора поисков и исследований, – младший научный сотрудник, инженер-строитель и начальник лаборатории завода силикатного кирпича «Кварц» трудились в добром согласии и, как сказал Константин, с утроенной энергией.
Глава тринадцатая
Представьте себе маленькую комнатушку, в которой едва вмещались четыре человека – Хинт и три лаборантки. Сюда забегал мастер или начальник цеха – им срочно нужны были анализы песков или только что доставленной извести. Обычный производственный конвейер требовал постоянного внимания, систематических анализов, точных наблюдений химиков. И в атмосфере этой напряженной и бесконечной суеты Хинт продолжал вести свои исследования.
Он много читал, продолжал изучать все новые и новые труды, связанные с силикатным кирпичом. Он обратил внимание, что почти все ученые, стремившиеся к улучшению силикатного кирпича, приходили к выводу о чудесных свойствах мелких песков.
Мелкие пески – это своеобразный спасительный якорь, к которому бросались все ученые, отправлявшиеся в беспокойное путешествие в неизведанный мир песчинок. Хинт находил ссылки на мелкий песок и у русских ученых, и у немецких, и у английских. Какая же тайна скрыта в этом «мелком песке»?
Хинт побывал в песчаных карьерах, привез оттуда в лабораторию пробы различных песков, пропустил их через металлическое сито. Ему вспомнились ловкие и точные движения своей матери, когда она просевала муку на острове Саарема и перебрасывала сито с руки на руку. Думал ли он, что воспользуется этой материнской сноровкой, когда станет инженером? И не ради вкусных пирогов, а для технического опыта с песком? Детские воспоминания привели его на старенькую ветряную мельницу, куда он привозил пшеницу для помола. После каждой такой поездки в доме появлялся свежий хлеб, – волнующий аромат этот он пронес через всю жизнь. Вспомнил о нем Хинт и теперь, когда просевал песок.
Далекие картины детства как бы переплетались у него с инженерными размышлениями. «Хорошо бы и этот песок отвезти на ветряную мельницу», – подумал Хинт. В этой мысли не было ничего нового и оригинального – многие исследователи пользовались для своих опытов не только мелким, но и молотым песком. Конечно, ветряных мельниц уже не было, да и не годились они для песка. Не было лабораторных мельниц и на заводе, и в Институте строительства и архитектуры. Хинт вспомнил, что видел шаровую мельницу в лаборатории Политехнического института.
Он наполнил песком большой бумажный мешок, взвалил его на плечи и понес к трамвайной остановке.
В трамвае он встретил мастера с завода.
– Что ты везешь? – спросил он.
– Песок, – ответил Хинт.
– Сахарный песок? Целый мешок?
– Нет, самый обычный песок.
– Может быть, ты открыл в песке золотую жилу? – продолжал подшучивать над ним мастер.
– Кто его знает – может быть, – ответил Хинт.
– В общем, какая-то загадка, – вмешался приятель мастера.
– Вот именно – загадка, – ответил Хинт.
Он поднял тяжелый мешок и пошел к выходу.
В институтской лаборатории Хинт молол песок в маленькой шаровой мельнице до позднего вечера. Потом он с тяжелым мешком вернулся на завод, где мастер ночной смены начал формовку опытной партии кирпича. Хинт ушел домой в третьем часу ночи, когда убедился, что все сделано именно так, как он хотел.
Он проснулся очень поздно – в десять часов утра.
– Проспал! – крикнул он.
– Нет, все идет хорошо, – ответила Хелью Александровна. – Я звонила на завод – мне сказали, что «хлеб в печи».
Хинту понравилось, что жена сравнила кирпич с хлебом. Он встал, позавтракал и пошел на завод.
Дул холодный осенний ветер, на море не стихал шторм. Наклейщик афиш никак не мог справиться со своим рулоном, и Хинт подошел к нему, помог, прочитал: «Премьера „Коварство и любовь“». Хинт усмехнулся: впервые он встретился с Луизой и Фердинандом еще в студенческие годы. Проходят десятилетия, войны уносят миллионы человеческих жизней, рождаются новые поколения и новые социалистические государства, но великие потрясения и великие перевороты как будто ничего не меняют ни в коварстве, ни в любви. Он вспомнил слова Хелыо Александровны о «хлебе в печи» и мысленно поблагодарил ее.
Хинт загадал: если опыт будет удачным, то они пойдут в театр на Луизу и Фердинанда. Он даже не торопился на завод – ему хотелось, чтобы к его приходу были проведены все анализы и испытания.
На заводе директор встретил его с поздравлениями.
– Это ваша большая победа, – сказал он. – Молотый песок увеличивает прочность кирпича на сорок процентов… Вы только подумайте – на сорок процентов!
– Это не моя победа, – ответил Хинт.
– А чья же?
– Эта победа лежала в технической библиотеке – ее только надо было найти, – сказал Хинт.
– Но нашла-то ее наша лаборатория, – настаивал директор.
– Сорок процентов – это тот барьер, к которому подошли все исследователи силикатного кирпича. Я думал, что мне удастся переступить этот барьер. Только ради этого я и затеял этот опыт. Что ж, придется отменить Луизу и Фердинанда.
– Кого? – не понял директор.
– Я собирался с женой в театр, но теперь из этой затеи ничего не выйдет.
– Вы должны помнить, Иоханнес Александрович, что мы с вами трудимся на заводе, а не в академии. – Директор говорил с явным раздражением. – Для нас увеличение прочности кирпича и на сорок процентов – это великая штука.
Хинт помолчал и тихо ответил:
– Моим наставником в институте был профессор Нуут. Вы слышали о нем?
– Конечно, кто о нем не слышал – известный математик.
– Так вот, он учил: никогда не забывать простую арифметику. Без нее нет ни высшей математики, ни высшей политики. Допустим, что шаровые мельницы будут использованы в промышленном масштабе. К ним надо будет пристроить транспортеры, а к транспортерам – бункера. Чуть ли не второй завод. Я подсчитал, что эти сорок процентов обойдутся нам очень дорого.
– Что же делать?
– Искать, – ответил Хинт.
– И вы уверены, что найдете?
– Нет, не уверен, – ответил Хинт.
– Я буду рад, если хоть чем-нибудь смогу вам помочь, – ответил директор и пожал руку Хинту.
Хинт ушел в лабораторию и долго сидел над листком испытаний кирпича. Что же дальше? Он вспомнил разговор в трамвае – «тут какая-то загадка». Лаборантка Мари Рит, проводившая испытания кирпича, посоветовала:
– В таких случаях все надо начинать сначала.
– Вот именно – с чистого листа, – сказал Хинт.
До сих пор его опытами интересовались только лаборантки – они были его слушательницами, советчицами, помощницами. Теперь он хотел расширить этот круг. Разве тот мастер, которого он встретил в трамвае, не должен был знать о предстоящем опыте? Разве его рассказ не заинтересует и механика, и оператора, и формовщика? К тому же Хинт хотел подвергнуть испытанию, еще раз проверить самого себя – может быть, нет никакой тайны и все над ним только посмеиваются.
И он собрал маленький семинар. Они сидели вечерами – Хинт, мастер, химик-практикант, механик, лаборантки.
Хинт начал свою «исповедь» с истории строительного искусства мира.
– В сущности, – говорил Хинт, – люди строят уже давно, с тех пор, как они вышли из пещер.
– Это очень глубокая мысль, – иронически бросил ему мастер.
– Конечно, проектировщиков за чертежной доской десять тысяч лет назад, может быть, и не было, но строители были, – продолжал Хинт, не обращая внимания на улыбки своих слушателей. – Согласитесь, что люди во все времена должны были иметь крышу над головой. Но, для того чтобы была крыша, надо было сооружать стены. Не так ли?
– Если вы думаете, что я жертвую кружкой пива только для того, чтобы выслушивать все эти истории, то вы заблуждаетесь, – усмехнулся механик.
– Потерпите. Я пытаюсь все начать сначала, пройти весь путь, чтобы разобраться во всей этой проклятой истории.
Хинт помолчал и тем же тоном лектора, открывающего истины, продолжал:
– В далекие времена люди укладывали природные камни различной величины, скрепляли их между собой смесью извести и песка. Так было тысячи лет назад. Еще при сооружении египетских пирамид применялся этот раствор, смесь извести и песка. Примерно такой же смесью пользуемся и мы с вами на заводе «Кварц» в наше время… Но вот какая беда… – Хинт встал, подошел к столу, где лежали кирпичи, с искренним огорчением склонился над ними, – вот какая беда. Известковый раствор в древних сооружениях крепок, как гранит, а наш силикатный кирпич слаб, непрочен. Почему? В чем тут загадка? Еще до войны возникала эта мысль, я думал об этом и во время войны, правда, в не очень удобном месте и в не очень удобное время.
Хинт не любил рассказывать о своем побеге из фашистского лагеря. Никто на заводе и не знал о нем. Но сам он в этот момент вспомнил и ночь в часовне, и те дни и ночи, которые они с Юрием провели в сарае, за кирпичными штабелями. Он помолчал. Молчали и его слушатели. Хинт заинтриговал их, они ждали чего-то необычайного, а начальник лаборатории почему-то отправился в далекую историю.
Хинт же был в нерешительности – надо ли им говорить о побеге из лагеря, не покажется ли он слишком назойливым? Они еще могут подумать, что именно для этого экскурса в прошлое он и собрал их в красном уголке, маленькой комнате в цехе, где стол был накрыт кумачом, а на кумаче лежали комплекты газет. «Нет, не нужно», – решил Хинт и тихо продолжал:
– Так вот – о загадке. Чем объяснить такую разницу в прочности камней – древних и наших? Теперь-то мы уже знаем, что над известковыми растворами в сооружениях тысячелетней давности лихо потрудился великий маг и волшебник – время. Да, да, в песок и известь постепенно попадал углекислый газ, который имеется в воздухе, и превращал ее в крепчайший камень. Стало быть, прочность зависит от времени. Если бы мы могли, скажем, в этом году изготовить сто миллионов силикатных кирпичей и положить их на сто лет, то эти кирпичи стали бы самыми прочными искусственными камнями в мире. Но такой возможности у нас нет. Люди привыкли только лес сажать и выращивать для будущих поколений. А «сажать» камни они не хотят и разумно поступают. Не лучше ли научиться делать за одну ночь то, что природа творит за сто лет? У нас с вами нет времени, именно теперь, после войны, нужны миллионы новых квартир. Что нам скажут люди, если мы придем к ним и скажем: подождите лет сто или даже пятьдесят?..
– Можно себе представить, что они нам скажут, – усмехнулся мастер Янсонс.
– Вот именно, – продолжал Хинт, – можно себе представить.
На него уже не смотрели с иронической улыбкой. Они тоже понимали, что если можно будет за одну ночь делать со строительным камнем то, что время делает за столетие, то не только завод, выпускающий силикатный кирпич, но и весь город и все наше государство будут в большом выигрыше. Но как сжать сто лет в одну ночь?
– Два открытия в девятнадцатом веке помогли людям приблизиться к разгадке этой тайны. В начале века был создан порошок, который склеивал, скреплял песок и щебень или гравий, превращал их в прочный монолитный камень. Клей этот был назван цементом (от латинского слова «цементум» – битый камень, щебень).
Но цемент очень дорог. И не всюду он может быть изготовлен. Нужны сложные и дорогие заводы, специальные породы камня, уникальные обжигательные печи. И все это только для того, чтобы создать клей, скрепляющий искусственный строительный камень.
Другое открытие было более простым, но менее удачливым. В конце минувшего века немецкий ученый, профессор Михаэлис, поместил в автоклав смесь песка и извести и через восемь часов обнаружил, что сырая и мягкая смесь эта превратилась в камень. Весь строительный мир был поражен опытом Михаэлиса. Впервые был получен искусственный камень непосредственно из извести и песка, без цемента. И понадобились для этого не годы, как в старину, а часы.
Но жестокая схватка между этим камнем и цементом, успевшим уже стать фаворитом строительной технологии, вынудила Михаэлиса отступить. Ученый не сумел изготовить в автоклаве более прочных и более крупных искусственных камней, чем тот прямоугольник, который принято называть кирпичом.
Эта неудача еще больше прославила цемент – его победное шествие по миру продолжалось с возрастающей силой. Михаэлис примирился с крупицами своего открытия – он только предложил делать кирпичи из песка и извести с помощью простой и чудесной печи – автоклава. Иначе говоря, возник серьезный конкурент красного кирпича, более дорогого и трудоемкого.
Но тогда вступили в битву фабриканты красного кирпича. Они обвинили ученого во всех смертных технических грехах.
И все же силикатный кирпич, как его назвали, пробил себе дорогу. Песок и известь можно найти всюду, соорудить автоклав легче, чем сложные печи для обжига красного кирпича, которые дошли до нас из глубины веков. Так, в сущности, возник и завод «Кварц», на котором мы с вами делаем силикатный кирпич. Вы меня понимаете?
– И с тех пор ничего не изменилось? – спросил старик механик Усс.
– В том-то и дело, что поиски продолжаются в самых различных направлениях. Идет матч исследователей. Он начался, этот матч, в начале двадцатого века и продолжается до сих пор.
– И даже первый тайм еще не закончен? – заинтересовался молодой формовщик.
– Первый тайм завершился ничейным счетом, – ответил Иоханнес. – Как видите – кирпич все еще дрянной, да и пора отказаться от этого прямоугольника весом в четыре килограмма. И вес его, и размер были рассчитаны на самую распространенную подъемную силу древних – человеческую руку. Теперь у нас уже есть мощные подъемные краны – они могут поднять готовые стены дома.
– Все это делают из железобетона, – пожал плечами Янсонс.
– С помощью цемента! – крикнул Иоханнес.
– Конечно, – ответил Янсонс.
– Если мы добьемся всего этого без цемента, – сказал Иоханнес, – произойдет технический переворот в строительном деле.
– Если даже не будет переворота – не огорчайтесь. В любых случаях мы с вами, – успокоил Хинта старик механик. – Но неужели до вас никто этим не занимался?
Хинт протянул стопку тетрадей.
– Это все рефераты прочитанных книг, – сказал он. – Байков, Дементьев, Курдюмов и Чаев в России, Мерер и Борман в Германии, Дербих в Англии – все они бились над одной и той же проблемой: как ускорить процесс твердения силикатного кирпича. Правда, фабриканты красного кирпича вели отчаянную борьбу с этими исследователями. Но мы-то теперь находимся вне этой борьбы. Никто нам как будто не мешает? Так?
Все закивали головой: да, никто.
– Американский институт Меллона предложил включить в смесь извести и песка тростниковый сахар, в среднем четыре грамма на каждый кирпич, – продолжал Хинт. – Оказывается, этой маленькой добавки мельчайших зерен тростникового сахара было достаточно, чтобы повысить прочность кирпича на десять процентов. Кто бы мог подумать, что сахар таит в себе такие чудодейственные свойства.
Конечно, десять процентов – это не бог весть что, и он, Хинт, отправился в путь не ради этой мелкой подачки природы. Он надеялся вырвать у нее более сокровенные тайны.
Крупные советские ученые также много лет трудились над изучением мелких песков, и Хинт рассказал об исследованиях профессора Некрасова.
– Возникли новые идеи, – сказал Хинт, – добавлять в смесь извести и песка соду, трепел, мельчайший силикатный порошок. В этом был какой-то логический смысл, к тому же он подтверждался серьезными опытами и не менее серьезными результатами. Но это были все те же «крохотные подачки».
Во всяком случае, ни один из найденных рецептов не стал путеводной звездой какого-то нового технологического процесса.
Как видите, многие, очень многие исследователи начинали опыты с мелкими песками, жар-птица удачи как будто была у них в руках, но проходили годы, и она ускользала от них.
Хинт снова помолчал, склонил голову над своими записями и каким-то изменившимся, как показалось слушателям, печальным голосом повторил:
– Ничего я не могу понять, что происходит с этой самой песчинкой, какая тайна в ней скрыта. Что с ней сделать? Добавлять сахар или соду? Это же невозможно. Верно?
– Конечно, это глупо, – ответил мастер.
– Дело не в том, что это глупо, – продолжал Хинт, – это дорого.
– А более дешевого способа нет? – спросил механик.
– Не знаю, – ответил Хинт, – может быть, и есть. В том-то и дело, что я не могу его найти.
Снова наступило неловкое молчание. Вот почему Хинт пригласил их – он ждал помощи. Но чем они могут ему помочь? Мастер с надеждой смотрел на механика, а механик с растерянностью – на Хинта. Почему он молчит?
Хинт же видел недоумение своих слушателей, понимал их крайнее разочарование. Конечно, они надеялись все-таки услышать о каком-то открытии, изобретении, техническом новшестве. А он, Хинт, вместо хлеба предложил им камень. Тот самый камень, все свойства которого они знают не хуже этого молодого инженера-строителя, почему-то ставшего начальником лаборатории.
От всего этого Хинт еще больше мрачнел, волновался, то вскакивал, то вновь садился. Ему казалось, что весь мир был против него, против его замысла.
Впрочем, о каком замысле могла идти речь? Разве у него были какие-нибудь стройные технические идеи или ясные представления, дававшие ему уверенность, что где-то, может быть, очень далеко, но все же лежит истина, та самая тайна, к которой он стремится вот уже не первый год?
У каждого изобретателя или исследователя бывают состояния, которые порой граничат с отчаянием. Были они и у Хинта. Казалось, что все против него, хоть люди, окружавшие его, всячески готовы были ему помочь. Он понимал, что они бессильны что-либо сделать для него, как, впрочем, и он сам ничем не мог себе помочь. Только его лаборантка опять сказала своим смешливым голосом:
– Что ж, начнем все сначала.
Все сначала?
…Хинт нашел в лабораториях Таллина самые различные виды мельниц. Тихоходные и быстроходные. Ударные и вращающиеся. Вальцевые и цилиндрические. Действующие ударом и истиранием, раскалыванием и срезом. Была составлена своеобразная графическая карта, в которой указывалось, где находится та или иная мельница, когда к ней надо доставить мешок с песком, результаты испытаний. Если все начинать сначала, то действовать надо с точностью, осмотрительностью, последовательностью и неутомимостью, которые необходимы при научном опыте. С мешком за плечами, будто странник из далеких времен, Хинт выходил из ворот завода «Кварц» и отправлялся в ту или иную лабораторию, молол там песок, привозил его формовщикам, с нетерпением ждал твердения опытных кирпичей в автоклаве, потом изучал, испытывал их. Так день за днем, неделю за неделей. Но ни одна мельница не приносила ему успеха. Вернее, пески, пропущенные через все эти различные мельницы, увеличивали прочность кирпича на те же сорок процентов. Иногда на процент больше или на процент меньше.
Снова тупик, и снова отчаяние.
И в порыве отчаяния Хинт привез мешок с песком в лабораторию, где был установлен маленький дисмембратор. Это, в сущности, тоже мельница, но действует она ударами, которые наносит металлическими пластинами, укрепленными на вращающемся колесе. Обычно такая мельница применяется для измельчения угля или соли, но не песка. И Хинт не надеялся на какой-то успех и в этом, последнем опыте.
– Вряд ли эта штука может мельчить песок, – сказал он лаборантам.
Действительно, когда сравнили песок, пропущенный через колесо дисмембратора с песком, только что добытым в карьере, то не обнаружили никакой разницы. Не хотели даже тратить время и формовать очередную опытную партию кирпичей. Но Хинт настоял: опыт, даже самый неудачный, должен быть доведен до конца. И как после первого опыта в шаровой мельнице, Хинт не торопился на завод, оттягивал встречу с картой испытаний и анализов или «минуту разочарований».
И вот он пришел в лабораторию завода, взглянул на карту и замер, словно его поразил ток или внезапный удар.
– Вы не ошиблись? Все верно? Если это шутка, то очень жестокая, – сказал Хинт.
– Это сущая правда, – ответила Мари.
Прочность кирпича впервые увеличилась больше, чем при всех предыдущих опытах. Что же стало с песчинками? Ведь они как будто совсем не изменились?
Хинт повторил опыт – тот же результат. «Фантастика», – сказал он.
Потом он увеличил количество пластинок и скорость колеса, пропустил через дисмембратор новую партию песка – прочность камня еще больше увеличилась. Наконец-то он переступил через полувековой барьер – сорок процентов. Но почему? На какую тайную силу он набрел? Какую неведомую завесу природы приоткрыл?
Потянулись дни и недели, непрестанно велись опыты и наблюдения. Хинт не уходил из лаборатории ни днем, ни ночью. Он шел по пятам какой-то тайны, а она все ускользала от него.
Все дело, может быть, в ударе? Песчинку надо не молоть, а разбивать?
С того вечера, когда Хинт проводил семинар, его уже встречали на заводе не равнодушными взглядами или ироническими улыбками, а с живым, искренним интересом. Любая просьба, или поручение, или опыт выполнялись быстро и точно. Тянулись горестные месяцы неудач, но Хинта подбадривали на заводе – разве технические тайны открываются так быстро?
И вот теперь он мог уже кое-что сообщить своим давним слушателям семинара. Пусть и они порадуются его маленькому успеху или первой серьезной догадке.
– Может быть, песок надо не молоть, а разбивать? – сказал им Хинт.
– Разбивать песок? – удивился механик. – Каким образом? Чем? Эта мысль недалеко ушла от идеи сахара и соды.
– Вы думаете, что это так трудно? – спросил у него Хинт.
– Я думаю, что это невозможно. Ведь речь идет не об одной песчинке, а о миллиардах и миллиардах.
– Надо попытаться, – настаивал Хинт.
– Видите ли, Иоханнес Александрович, вы, кажется, не технолог, а строитель. Представьте себе, что сказали бы технологи, если бы мы им предложили не молоть, а разбивать песчинку.
