Текст книги "Всемирная история. Том 1. Древний мир"

Автор книги: Оскар Егер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 50 страниц)

Софокл. Античная статуя

Автор сам наблюдал за постановкой своей пьесы, хорами заведовали богатые, именитые граждане, которые принимали на себя почетную обязанность хорегов (руководителей хора), роли в драмах исполнялись хотя и не дилетантами, но тогда еще и не профессиональными актерами, и сцена, и места для зрителей тогда еще были устроены очень просто, и мало способствовали иллюзии, предоставляя воображению зрителей дополнять действие, и публика была не та, что теперь посещает театр, не вся знать и чернь, и не все энтузиасты, любители или люди, не знающие, чем себя развлечь… Публику составлял действительно весь народ, который, однако, обладал в самом широком смысле весьма тонким и естественным аристократизмом. И денежный вопрос, вопрос гонорара, был обойден чрезвычайно деликатно, он сводился к довольно значительному, почетному вознаграждению в виде жалования, которое государство от имени народа выплачивало победителю. Все отлично сознавали, что драматические произведения должны оказывать сильное влияние на дух народа; вот почему, например, на Фриниха был наложен штраф в 1 тысячу драхм за то, что он позволил себе избрать сюжетом трагедии, предназначенной для народа, такое горестное и возмутительное событие, как взятие Милета персами в 494 г. По замечанию одного из тончайших умов этого столь богатого талантами времени, «писатели для взрослых то же, что учителя для юношей»; и если Гомер и Гесиод создали для греков образы божеств, придали форму и определенность их еще грубым религиозным представлениям, то об Эсхиле и Софокле можно сказать, что они этому гомеровско-гесиодовскому миру богов и тем народным представлениям, которые были с ними связаны, придали более глубокое нравственно-религиозное содержание или извлекли из них и развили их нравственную сущность. Эсхил и Софокл и все современные им творческие умы, работавшие в других областях искусства и науки, несомненно имеют то достоинство, что еще несколько задержали развитие критики у этого народа, одаренного необычайно ясным разумением и склонного к скептицизму, и дали ему в период его полной зрелости полезный и целительный противовес в своих произведениях.

Историческое повествование. Геродот

Они разделяли это достоинство с человеком, который был первым творцом первого исторического труда в Греции. То был Геродот Галикарнасский.

Геродот. Античный бюст.

Родившись персидским подданным, но эллин по духу и плоти, Геродот умел трезво и серьезно усвоить резкую противоположность эллинства и варварства, и борьбу между эллинами и варварами положил в основу большого исторического сочинения, в котором собрал результаты целой жизни, проведенной в путешествиях и пытливых исследованиях. Он уже вполне ясно сознавал разницу между вымыслом и историей, и поэтому доискивался истины, действительности; что религия персов, в противоположность греческой, придавала важное значение правдивости, было ему известно и произвело на него глубокое впечатление. Он уже пользовался критикой для твердой установки факта и проявил замечательную справедливость в своих заключениях о людях и вещах. Можно сказать, что, в понимании чуждых национальностей (египтян, персов и многих других) он остался единичным явлением и ни один из последующих греческих историков его не только не превзошел, но и не сравнялся с ним в этом отношении. Он нашел себе отечество в Афинах, если только подобный ему исследователь может иметь отечество; умер он в Фуриях (в южной Италии), в младшей из афинских колоний, несколько лет спустя после начала злосчастной Пелопоннесской войны.

Философия

И философские исследования, впервые начавшиеся в Ионии, не прекращались в это полное независимости время; по самому своему существу, раз зародившись, этого рода исследования уже не могут быть остановлены. Наиболее замечательным из философов в этом веке был Анаксагор Клазоменский. Продолжая работу предшествовавших исследователей и доискиваясь «начала вещей» – вне чувственных ощущений, вне «обманов зрения и слуха» – стараясь определить сущность истинного бытия, он набрел на новое понятие о всеобъемлющем духе, создавшем вселенную – понятие, которое дало ему возможность вступить на новый путь исследования. Насколько смело шли этим путем исследователи того времени, проникая до последних границ человеческого сознания, доказывается не только множеством великих мужей, прославившихся в период 560–430 гг. до н. э. (Пифагор, Зенон, Демокрит, Эмпедокл, Парменид, Гераклит), но еще и тем, что тотчас по окончании этого периода и даже еще в конце его явилось весьма оригинальное философское движение – софистика, учение радикальное, отвергающее все религиозные традиции и гипотезы. Первые представители этого учения – Горгий Леонтинский и Продик Кеосский – еще принадлежали веку Перикла.

Речь Перикла

Все эти столь разнообразные стремления отражались в Афинах как в общем фокусе. Анаксагор был учителем, Фидий другом Перикла, и Геродот, читавший в Афинах в 445 г. до н. э. свой исторический труд или, скорее, некоторые его части и подготовительные работы, тоже принадлежал к числу горячих поклонников знаменитого государственного мужа. Одновременно с ними были живы и находились во цвете сил Эсхил и Софокл, и множество выдающихся людей, второстепенных и третьестепенных, во всех областях искусства и знания; а среди подрастающего поколения было опять-таки немало высокоталантливых людей. Афины того времени действительно были умственным центром Греции, а все красоты города, все художественные сооружения, великолепие театральных и музыкальных представлений, праздничных шествий и процессий – все служило могущественным средством к объединению эллинского народа, для которого Афины должны были стать столицей. Его политические мысли дошли в виде той речи, которую он держал несколько лет спустя, после начала решительной борьбы со Спартой, давно ожидавшейся Периклом. Своей речью он почтил первенцев между павшими в этой войне. Но его речь стоит в таком полном соответствии с политическим сознанием современных Периклу Афин, так полно выражает сущность всего, приобретенного человечеством до этого периода, что здесь нужно привести важнейшие места из нее.

Оратор, обращаясь в своей речи к согражданам и родственникам павших, утешает их напоминанием, «за какой город» эти мужи пошли на смерть. «Начну с предков, – так говорит Перикл, – и справедливо, и вполне пристойно в данном случае воздать им честь признательного воспоминания. Предки наши, в непрестанном чередовании друг за другом следующих поколений, жили в этой стране и мужеством, и храбростью своей сумели доныне сохранить нам страну независимой. Итак, они достойны похвалы – и еще более ее достойны наши отцы. Они, ко всему, что от предков получили, приобрели еще то выдающееся политическое положение, которым мы пользуемся, приобрели не без труда, и передали его ныне живущим. …Дальнейшее, – так продолжал он с понятной гордостью, – к их приобретению добавили мы сами, мы, стоящие в расцвете жизни, и эту жизнь во всех отношениях так устроили, что она и в войне, и в мире одинаково находит себе полное удовлетворение. …Город наш не нуждается в подражании другим в своих законах; он сам может служить образцом для всех других. Демократия наша, имеющая в виду не малое количество людей, а всех граждан, каждому дает одинаковые права, в каком бы он ни был положении; свободно живем мы в нашем государстве, как равноправные члены одного целого, и среди ежедневных наших занятий мы не сетуем на того, кто живет для своего удовольствия или устраивает жизнь по своему желанию. Добродушно относясь друг к другу в наших частных отношениях, мы однако же тщательно храним в себе истинную стыдливость, побуждающую избегать всего беззаконного в общественных делах». И далее: «Мы создали весьма много средств для развлечения ума; весь год наш проходит среди празднеств, жертвоприношений и прекрасных, благородных препровождении времени; и город наш велик, к нему притекает отовсюду все, и мы можем одинаково пользоваться всем, что здесь произрастает, и всем, что к нам приводится, как своим собственным».

Затем оратор хвалит свой город за его отношение к чужеземцам, порицает в этом смысле Спарту за ее исключительность и добавляет: «Наш город открыт для всех». И военное дело, по указанию Перикла, ведется в Афинах иначе, нежели в Спарте: «Ничто не делается у нас тайно, и при воспитании юношества не требуется никакого тягостного воздержания: мы сами любим жить и даем жить другим, и, несмотря на это, мы не теряемся в опасности и умеем встретиться с нею лицом к лицу». Весьма подробно распространяется он о военных средствах своего города, его особенности как большой морской державы, и находит, что Афины заслуживают еще удивления и во многих других отношениях: «Ибо мы любим прекрасное, не стараясь блистать им, мы занимаемся и науками, не впадая в изнеженность. Богатство мы затрачиваем там, где оно необходимо на деле, а не ради хвастовства; мы не говорим, что бедность позорит человека – позорит человека только нежелание избавиться от бедности трудом». Иные смелы потому, что не знакомы с делом, что бродят в потемках, а они, афиняне, смелы потому, что постоянно действуют с полным сознанием. «И я, сводя все воедино, скажу так: весь этот город есть школа для Эллады. …Смеем сказать, что потомство будет нами дивиться, и мы не нуждаемся в Гомере, чтобы нас воспевать. Наша смелость открыла нам доступ во все моря и во все земли, и всюду мы оставили другим по себе вековечные памятники».

Так мог обращаться этот гражданин-монарх к своему царственному городу. Он только облекал в слова то, что каждый афинянин про себя думал, что думали даже подчиненные им союзники. «Они не имеют права сказать, – говорит Перикл, – что подчиняются недостойным».

Терракотовая голова Пана

ГЛАВА ВТОРАЯ
Распад эллинской нации. Пелопоннесская война

Города-государства

Приступая к изложению ближайшего периода, необходимо упомянуть о борьбе двух важнейших государств эллинского мира – Спарты и Афин за политическое преобладание. По этому поводу следует заметить, что, называя Спарту и Афины государствами, нужно сознавать, в какой степени это слово оказывается неудобным для передачи той идеи, которую хотелось бы выразить. Тот политический организм, весьма сложный и мудреный и весьма разнообразно устроенный, который в настоящее время называется государством, вовсе не соответствует простому и несложному понятию греков об их небольших, тесно сплоченных и цельно сложившихся политических организмах. Не было в то раннее время понятия о государстве, о державе как политической единице, не было и слова для несуществующего понятия. Поскольку все греческие государства развивались из того или другого политического центра, из города (полис по-гречески), то и сложившаяся в одно целое страна, которая тяготела к этому городу и почитала его центром, тоже носила название полиса, но уже не в смысле города, а именно в смысле маленького государственного организма. Вследствие этого всюду, под именами Афины, Спарта, Фивы и т. д. разумеется, в большей части случаев, вся совокупность граждан города и внегородского населения, которая этим городом олицетворялась, составляя с ним одно целое.

Греция в V–IV вв. до н. э.

1. Афинский морской союз.

2. Спарта и ее союзники.

Основные военные действия.

Афинский союз.

3. 431–421 гг.

4. 415–404 гг.

Спарта и ее союзники.

5. 431–421 гг.

6. 415–404 гг.

7. Места и годы крупных сражений.

8. Гражданская война на о. Керкире и восстание в г. Митилене.

9. Осада городов и других населенных пунктов.

10. Битва при Херонее. 338 г. до н. э.

11. Коринфский конгресс. 338/337 г. до н. э.

Только уяснив себе понятие об этих маленьких городах-государствах, только вполне отстранившись от современного понятия о европейских государствах, можно постичь истинное значение той общественной жизни, которая развилась в важнейших центрах греческой цивилизации в блестящий и высший период ее развития (V в. до н. э.). И только тогда, когда внимательно вглядишься в жизнь этих маленьких городов-государств, когда вполне проникнешься сознанием ее тесных рамок, вникнешь в относительное ничтожество материальных средств, находившихся в распоряжении этих политических общин, только тогда, с одной стороны, будешь в состоянии понять истинное значение той интеллектуальной жизни, которая способна была в них развиться, а с другой стороны – постигнешь истинный смысл той борьбы партий, которая в состоянии была вызвать во всех концах эллинского мира беспримерное брожение и волнение, выразившееся в так называемой Пелопоннесской войне. Вместе с тем вся длинная и сложная эпопея этой Пелопоннесской войны представится в настоящем своем свете только тогда, когда поймешь, что эта война происходила между двумя важнейшими государствами Эллады – Спартой и Афинами – на пространстве, которое по протяжению не превышало одну из небольших по размерам областей России и в то же время ожесточенно велась в отдельных маленьких центрах, где при полном преобладании личного элемента в общеэллинской городской жизни поочередно брала верх то та, то другая политическая партия, попеременно обращавшаяся за помощью то к Спарте, то к Афинам, для подкрепления и поддержки своих слабых, частных попыток и усилий. Какого необычайного напряжения сил должна была стоить эта борьба, проникавшая сверху и донизу во все слои населения, колебавшая все основы не только общественных, но и частных, и личных, и семейных отношений. Это видно по результатам Пелопоннесской войны, по тому страшному материальному и нравственному истощению, к которому она привела, по тому оскудению идеалов и стремлений, которое выразилось в гегемонии Спарты, опиравшейся на грубую силу, и привело к упадку выработанной веками и так пышно расцветшей эллинской цивилизации.

435–338 гг.

Сто лет спустя после Перикла никто не посмел бы произнести гордую речь, которая приведена выше. Дивный цветок, расцветший на дереве человечества, на краткий срок собранный в одно место для проявления неподражаемой деятельности, был слишком прекрасен, а потому не мог быть долговечным. В основу речи Перикла несомненно положена мысль, что его родной город и в политическом отношении должен быть столицей всех эллинов. Эта мысль была осуществима только при необычайном стечении счастливых случайностей. Уже со смертью Перикла эта мысль оказалась неосуществимой: историк Фукидид очень тонко замечает, что Афины при Перикле только по имени были демократией, в сущности же были государством, в котором первый афинский гражданин правил как монарх; отсюда и слабость этой державы, и неисполнимость идеалов, высказанных Периклом. Человек, подобный Периклу, в демократии еще менее заменим, чем Александр Великий в своей монархии.

История греческого народа в период 435–338 гг. до н. э. или, если принять во внимание конечный пункт его автономного существования, 322 г. до н. э., сама собой делится на три периода, из которых первый захватывает время великой внутренней борьбы эллинского мира и падение Афинского государства; второй заключает в себе последствия этого падения и тот период времени, которому Ксенофонт придает название «безрассудного»; а третий излагает окончательную судьбу греческого народа, т. е. уничтожение их городских автономий и автаркии. Если смотреть на этот ряд событий как на историю народа, и притом с чисто эллинской точки зрения, т. е. с точки зрения так называемой политической свободы, то эта история окажется очень печальной. Утешительней смотреть на этот период с всемирно-исторической точки зрения, потому что тут видно, как прогресс все же продолжает развиваться, и за эллинскими художественными идеалами открываются еще обширные и громадные горизонты, и поступательное движение прогресса выражается в том, что бедные землепашцы в верхнемакедонских городах и угнетенные, униженные народности вырождающегося Персидского царства достигают наконец возможности сколь-нибудь сносно устроить свое существование.

Рисунки на щитах греческих, городов-государств (слева направо):

Спарта (Лакедемон); Сикион; Мантинея в Аркадии (Ахейский союз); Мессена; Фивы и их союзники (с 362 г. до н. э.); государственная эмблема Лариссы Креметы в Фессалии; бычья голова, эмблема Фокиды; Медуза Горгона, венок и чаша – популярные сюжеты на афинских щитах; звезды, эмблема на щитах в Македонии.

Повод к пелопоннесской войне.

Самоубийственная борьба, в течение 30 лет (с небольшими перерывами) раздиравшая весь эллинский мир, которой с афинской точки зрения было дано не совсем верное название Пелопоннесской войны, началась с одной из тех ничтожных городских усобиц, которые всюду в Греции так легко вызывались в населении горячностью темперамента и страстной борьбой партий. Город Эпидамн на Адриатическом море – колония коринфской колонии Керкиры – обратился к своему родному городу с просьбой о помощи в своих внутренних усобицах. Когда же город Керкира отказал, не желая вступаться в это дело, Эпидамн обратился с той же просьбой к Коринфу. Из-за этого завязалась ожесточенная борьба между Коринфом и Керкирой, которая давно уже не ладила со своей метрополией. Коринфяне, в качестве членов Пелопоннесского союза, вовлекли в эту междоусобицу и спартанцев, и вскоре эта усобица разгорелась на всю Грецию. У берегов Эпира, близ группы островов Сибота, дело дошло до ожесточенной битвы между флотом керкирян и коринфян (433 г. до н. э.). Коринфяне победили и готовились уже воспользоваться своей победой, когда афинская эскадра в 20 кораблей под вечер появилась на месте битвы. Оказалось, что керкиряне на случай крайней нужды заручились союзом с афинянами. Коринфяне не дерзнули на другой день возобновить нападения на керкирян, но сочли вмешательство афинян прямым нарушением перемирия, уже 12 лет длившегося между Пелопоннесским и Афинским союзами, и принесли жалобу в Спарту, требуя созыва всех членов союза на конгресс. Положение оказалось еще более запутанным вследствие того, что около этого времени коринфская колония Потидея (на полуострове Халкидика), принадлежавшая к Афинскому союзу, отпала от Афин.

Начало войны

На собрании конгресса в Спарте выказалось то страшное озлобление, которое пелопоннесцы питали к Афинам. Весьма сомнительно, чтобы в этой ненависти главную роль играло племенное различие между дорийцами и ионийцами; да и сама противоположность аристократических стремлений Спарты и демократических стремлений афинян, по крайней мере в первое время борьбы, не имела большого значения. Главным образом здесь действовала непримиримая зависть к городу, который в короткий период, протекший со времени окончания Персидских войн, успел так быстро опередить остальные города во всех отношениях, и, видимо, еще не был у конечной своей цели… «Афины – тиран над всеми городами нашими!» – злобно восклицали пелопоннесцы, и их ненависть с первой же минуты была тем сильнее, что к ней примешивалась значительная доля опасения, да притом еще афинян никак нельзя было обвинить ни в каком действительном правонарушении. Речь Перикла дышала спокойным сознанием полного превосходства афинян над всеми остальными греками, и это именно сознание, в одинаковой степени разделяемое всеми согражданами Перикла, и приводило каждого неафинянина в ярость. И чем более афиняне были правы в своем сознании собственного достоинства, тем невыносимее казалось оно другим. Кажется, что и афинский посол, случайно присутствовавший на этом конгрессе (он был в Спарте по другому делу) и получивший разрешение говорить, высказался в том же горделивом духе, в каком говорил сам Перикл. И вот на этом первом собрании конгресса было положено, что перемирие 445 г. до н. э. афинянами нарушено; на втором – война в принципе была решена (432 г. до н. э.).

В Афинах уже ожидали этого решения. Из уст в уста передавались слова, сорвавшиеся у «Олимпийца» (как они называли Перикла): «Вижу, как катится на нас волной война от Пелопоннеса». И сам Перикл, и многие вместе с ним давно уже поняли, что прежде чем осуществится великий план слияния всей Эллады под главенством Афин, как общеэллинской столицы, борьба с Пелопоннесом непременно должна быть выдержана. Никто не заблуждался насчет того, что эта борьба будет очень трудной – не на жизнь, а на смерть, и замечательно, что все точно как будто только и ожидали этой случайности, и весь эллинский мир, как по сигналу, разом разделился на два лагеря. Даже в местах, отдаленных от места действия Пелопоннесской войны, например, в италийском городе Фуриях, появились две партии – спартанская и афинская, и граждане боролись из-за вопроса, кого им следует признать своей метрополией, кого считать основателем города? Наконец обратились к Дельфийскому оракулу, и там им было дано прекрасное решение вопроса: «никого иного, кроме богов, не признавайте основателями вашего города». И ответ оракула примирил бушующие страсти силой единой веры. В самой же Элладе уже давно перестали слушаться ее укрощающего голоса. Сражающиеся, взаимно терзая друг друга, взывали к одним и тем же богам.

Гегемония Афин и Спарты

К войне с обеих сторон, и особенно со стороны руководящих городов, приступали с тяжким раздумьем. Спартанцы начали дипломатический поход, обычно предшествующий всякой кампании, с требованием, чтобы афиняне изгнали из города «килоновское проклятие», т. е. устранили бы систему Алкмеонида Перикла. И действительно, положение Перикла на мгновение было потрясено: партия, во главе которой некогда стоял Кимон, требовавший, «чтобы колесницу Эллады обязательно везли два коня», проявилась вновь в силе. Ближайшие к Периклу лица – скульптор Фидий, философ Анаксагор, даже его подруга Аспазия – вдруг подверглись озлобленным нападкам; но Перикл еще раз одолел своих противников. Он напомнил народу, что спартанцы говорят с ними как повелители. Он перечислил им те средства, которыми они обладали; указал на их изумительно разросшиеся морские силы, на их громадный военный фонд (6 тысяч талантов), хранившийся в Парфеноне на Акрополе; напомнил им о 3 тысячах триерах, которые господствуют над морями; сухопутное войско он исчислил в 29 тысячах гоплитов, из которых 13 тысяч готовы были к наступлению во всякое время. Он взвесил и силы противников. Против большой, но широко разбросанной до крайнего запада силы афинян (около 300 больших и малых городов) выступала плотная масса Пелопоннесского союза, который весь был в сборе на полуострове, представлявшем неприступную с суши и малоприступную с моря природную крепость. Этот союз в войске спартиатов обладал твердой основой своих воинских сил, и это войско во всей Греции славилось своей непобедимостью. Было вычислено, что Пелопоннесский союз мог выставить в поле 60 тысяч тяжеловооруженных воинов. Это превосходство сил у противников вынуждало афинян избрать чисто оборонительный план войны, который мало согласовывался с характером этого народа, однако Перикл умел убедить народное собрание в необходимости этого плана.

Условия борьбы складывались для Афин невыгодно. Ничто не могло быть легче, как истолковать преобладающее положение Афин среди их морского союза в смысле тирании (чем это и было в сущности). Вечный, обязательный союз заключает в себе нечто принудительное, и особенно с двух сторон это принудительное отношение было для союзников невыносимо. Одной неприятной для союзников стороной было то, что всюду в Греции более всего ценили в городах автономию, а потому и вступали в союзы лишь на время, ради определенной цели, а не на век; другой стороной, весьма неудобной в этом союзе, являлось то, что система представительства была почему-то совершенно чужда тогдашнему греческому миру. Большинству союзников, принимавших участие в Афинском союзе, не было предоставлено никакой деятельной роли, и потому они в союзных отношениях видели только стеснения – обязательную дань, обязательную поставку войска – а все преимущества, доставляемые союзом, союзники упускали из виду потому, что они уже были слишком для всех ясны и очевидны. Персов уже все перестали опасаться, а Спарта для островитян представлялась очень удобной в качестве преобладающей державы, да к тому же во всей Греции было очень много людей, которым казалось, что в Афинах и во всей области их влияния демократический элемент уж чересчур развился и приобрел слишком выдающееся значение. Таким образом, уже с самого начала борьбы на стороне Спарты видно нечто вроде политической программы, на основании которой спартанцы являлись как бы освободителями Эллады от афинского гнета.

План войны Перикла

В противоположность афинянам, Спарте приходилось вести наступательную войну и непосредственно действовать против Афин; если бы она не повела дела именно так, то нельзя было бы рассчитывать на отпадение союзников от Ионического союза. План Перикла заключался в спокойной и неколебимой обороне, рассчитанной на то, чтобы очень быстро истощить силы противника, у которого войска было много, а денег, рабов и кораблей мало. Вторжение пелопоннесского войска в Аттику не имело бы никакого значения, если бы все наиболее ценное имущество жителей удалось свезти в Афины. Город и гавани афинян были неприступны, пока афинский флот господствовал над морями и держал союзников в узде. Ясно, что бедствия войны должны были вскоре гораздо тягостнее отозваться на Пелопоннесе. Перикл говорил: «Боюсь не мощи противников, а собственных моих ошибок…» И более всего он боялся той чисто демократической ошибки, что, пожалуй, у афинян не хватит терпения ждать, и они во время оборонительной войны задумают делать завоевания.

Воины времен Пелопоннесской войны

Фракийский пехотинец (слева). Фракийские наемники широко привлекались афинянами для военных действий против спартанцев. Они отличались подвижностью, выносливостью, безумной храбростью в атаке и страстью к грабежам. В искусстве метания дротиков им не было равных. Вооружение их состояло из плетеного щита-пельты, дротиков, меча или кинжала. Традиционным для фракийцев оставались кожаный фригийский колпак и высокие сапоги. Греческий легковооруженный пехотинец (справа). Вооружение в основном аналогично фракийскому, но имеет медный шлем и как вспомогательное оружие пращу с сумкой для камней на правом боку.

Война началась прежде объявления с очень кровавого эпизода. Фиванцы – естественные, ревностные и горячие союзники пелопоннесцев в борьбе против Афин, вошли в тайное соглашение с олигархами городка Платеи, который уже издавна принадлежал к Афинскому союзу. В темную дождливую ночь передовой фиванский отряд вступил в город с тем расчетом, что главные фиванские силы подоспеют ему на помощь прежде, нежели граждане успеют заметить малочисленность вступавших.

Но этот расчет не удался: разлив реки задержал наступавшее войско, а платейцы заметили малочисленность передового отряда и вступили с ним в битву. В узких, немощенных улицах городка фиванцы легко были осилены, и 180 человек из их числа живыми достались платейцам в плен. В слепом озлоблении платейцы всех перебили, вместо того чтобы сохранить их как ценных заложников на случай превратностей войны.

Некрополь Платей.

432–421 гг. Чума в Афинах

Спартанский глашатай, посланный царем Архидамом, уже не был впущен в Афины и тотчас препровожден обратно через границу Аттики. Первый период этой продолжительной войны длился до 421 г. до н. э. и закончился кратким и ненадежным перемирием. В 431 г. до н. э. пелопоннесское войско вступило в Аттику, но т. к. все население сбежалось в город, то враги могли вымещать свою злобу только над опустевшей страной. Они могли бы еще несколько раз повторить то же вторжение, но каждый раз эти вторжения были бы для них более и более убыточными, т. к. им все менее и менее оставалось материала для разорения. Как на беду для афинян, пелопоннесцы нашли себе союзника, на которого менее всего могли рассчитывать: страшная эпидемия, занесенная на торговых кораблях с Востока, разразилась в Афинах, переполненных массой народа, и произвела большие опустошения и в городе, и в афинском флоте. Ионийцы, по своему характеру чрезвычайно энергичные там, где приходилось принимать быстрые и смелые решения и бороться с явными, осязательными опасностями, оказались совершенно неподготовленными к борьбе со страшной болезнью, против которой тогдашние медицинские средства были совершенно бессильны. Болезнь разлагающим образом действовала и на нравственное настроение афинян; это настроение отозвалось и на Перикле, которыйна некоторое время впал в немилость у народа. Впрочем, от его политики никто и не думал отклоняться. О попытках к примирению никаких сведений нет.

Смерть Перикла

Великим несчастьем для афинян была смерть Перикла в 429 г. до н. э., на третий год войны. Незаменимых людей на свете не бывает и, все сообразив, нельзя даже сказать, чтобы война в последующие годы с афинской стороны велась дурно. Афиняне, однако, не слишком строго держались метода Перикла в ведении войны, да и вообще сомнительно, чтобы в войне можно было слишком долго держаться одного плана, т. к. каждый план войны необходимо изменять на основании случайных событий и действий противника.

Митилена; Платеи; Керкира

Подробное изложение обоюдных случайностей этой борьбы, раздробившейся на столько разных театров войны, может быть любопытно только для людей, специально изучающих греческую историю. Чрезвычайно характерно то, что около 428–427 гг. до н. э. борьба сосредоточилась вокруг двух городов – Митилены на Лесбосе и Платей в Беотии. Митилена, вероятно, вследствие временного перевеса аристократической или, лучше сказать, сепаратисткой партии, отпала от Афин. Однако спартанская помощь, на которую эта партия рассчитывала, не являлась, и вот город, осажденный афинским отрядом сухопутного войска и афинской эскадрой, угрожаемый внутри местным демосом, которому само правительство в крайности выдало вооружение гоплитов, должен был сдаться на полную волю осаждающих, и люди, правившие городом, должны были предоставить и судьбу города, и свою собственную на произвол афинского народного собрания. Собрание, побуждаемое одним из самых задорных вожаков народа, Клеоном, сыном Клеенета,[22]22
  Он не принадлежал к знатным классам, до этого времени умевшим удержать за собой влиятельную роль в управлении.


[Закрыть] решило всех пленных мужского пола казнить: пусть, мол, союзники всюду узнают, что значит отпасть от союза с Афинами. Корабль отплыл с этим кровавым повелением к начальнику эллинского войска, и едва только он успел прочесть присланный ему приказ, как прибыл другой корабль с другим приказом, который был результатом более спокойных рассуждений в народном собрании. В этом последнем приказе смертная казнь применялась лишь к более виновным, но и тех все же набралось более тысячи человек, как свидетельствует донесение. Приказ этот был беспощадно приведен в исполнение. Спартанцам вскоре предоставился случай отомстить за эту суровую кару, т. к. после долгой осады остатки гарнизона, засевшего в Платеях (только 220 воинов из него успели пробраться через неприятельские линии, воспользовавшись бурной декабрьской ночью 428 г. до н. э.), были вынуждены сдаться. Ненависть фиванцев к платейцам на суде взяла верх; были забыты клятвы времен Саламина и славной Платейской битвы! Времена изменились. Был учрежден особый военный суд из пяти спартиатов и несчастным был предложен насмешливый вопрос: «Удалось ли платейцам с самого начала войны хоть раз оказать спартанцам или их союзникам какое-нибудь добро?» В самом этом вопросе уже заключался смертный приговор, и вот 200 платейцев и 25 афинян были казнены, а город разрушен.