Текст книги "Ксеноцид"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– А третье условие?

– Ты никому не выдашь ни единого слова из того, что я тебе скажу.

На лице Вань-му появилось гневное выражение.

– Тайная наперсница никогда не болтает. В наших мыслях возводят специальные барьеры.

– Эти барьеры лишь напоминают о том, чтобы не болтать. Но, если тебе по-настоящему хочется, их можно обойти. А есть и такие, которые попытаются тебя убедить в том, чтобы ты предала.

Цинь-цзяо подумала о карьере отца, обо всех тайнах Конгресса, которые он хранил в памяти. Он не выдавал их никому; у него не было никого, с кем он мог бы поговорить… за исключением – иногда – Цинь-цзяо. Если Вань-му окажется достойной доверия, у Цинь-цзяо такой человек появится. Она уже не будет столь одинокой, как ее отец.

– Ты меня понимаешь? – задала она вопрос. – Остальные подумают, что я принимаю тебя на службу как тайную наперсницу. А мы обе будем знать, что на самом деле, ты приходишь в мой дом в качестве ученицы, и что ты должна быть моей подругой.

Изумленная Вань-му глядела на нее.

– Неужели ты сделаешь это, раз боги выдали тебе, что я подкупила надзирателя, чтобы он направил меня в твою группу и не помешал нам поговорить?

Понятное дело, что ничего подобного боги и не говорили. Но Цинь-цзяо лишь усмехнулась.

– А почему тебе не пришло в голову то, что боги, возможно, сами желают того, чтобы мы подружились?

Опешив, Вань-му сцепила пальцы и нервно рассмеялась. Цинь-цзяо взяла ее за руки и убедилась в том, что они дрожат. Девочка не была такой уж нахальной, как ей хотелось казаться.

Вань-му поглядела на собственные ладони, а Цинь-цзяо тоже глянула на них. Руки были покрыты грязью, уже подсохшей, поскольку девушки долго стояли выпрямившись и не погружали рук в воду.

– Мы ужасные грязнули, – захихикала Вань-му.

Цинь-цзяо давно уже научилась не обращать внимание на грязь праведного труда. Эта грязь не нуждалась в покаянии.

– Мои руки бывали гораздо грязнее, чем сейчас, – ответила она. – Когда ты закончишь праведно трудиться, пойдешь со мной. Я скажу отцу о нашем плане, а он уже решит, сможешь ли ты сделаться моей тайной наперсницей.

Вань-му скривилась. Цинь-цзяо с удовольствием отметила, что у девочки очень выразительное лицо.

– Что случилось? – спросила она.

– Отцы всегда обо всем решают.

Цинь-цзяо кивнула, удивившись тому, что Вань-му заявляет нечто столь очевидное.

– Это начало мудрости, – заявила она. – А кроме того, моя мать уже умерла.

* * *

Праведный труд заканчивался рано пополудни. Официально потому, чтобы живущие далеко люди имели время на то, чтобы вернуться домой. В действительности же причиной была традиционная пирушка, которая устраивалась по выполнению праведного труда. Люди работали во время пополуденной дремоты, потому чувствовали себя сонными, как будто не спали всю ночь. Остальные были мрачными и ленивыми. И то, и другое становилось причиной того, чтобы выпить и закусить с приятелями, а потом завалиться в постель гораздо раньше обычного, как бы вознаграждая утраченную сиесту и отдыхая после тяжкой работы.

Цинь-цзяо была из тех, кто чувствовал себя неуютно; Вань-му, явно, точно так же. А может все это было потому, что Цинь-цзяо мучалась проблемой Лузитанского Флота, в то время как Вань-му сделалась тайной наперсницей богослышащей. Цинь-цзяо провела девочку через все этапы приема на работу в доме Хань: ванная, отпечатки пальцев, контроль служб безопасности… пока, наконец, не поняла, что ни мгновения больше не сможет выдержать болтовни Вань-му. И она ушла.

– Неужели я рассердила свою госпожу? – услыхала Цинь-цзяо встревоженный голосок Вань-му, когда поднималась по лестнице в свою комнату.

– Богослышащие отвечают совсем другим голосам, а не твоему, малышка, ответил Ю Кунь-мей, охранник дома Хань.

Он ответил мягко. Цинь-цзяо часто удивлялась деликатности и мудрости тех людей, которых принимал на работу отец. Она подумала, а смогла бы она сама сделать настолько удачный выбор.

Лишь только она подумала об этом, то сразу же поняла, что поступила недостойно, приняв решение столь быстро и не посоветовавшись с отцом. Вань-му наверняка окажется неподходящей, и отец накажет ее саму за недостаток серьезности. Девушка представила его укоры, и одного этого было достаточно, чтобы боги тут же разгневались. Цинь-цзяо сразу же почувствовала себя нечистой. Она побежала в свою комнату и закрыла за собой двери. Горькой иронией было то, что она сама могла бесконечно рассуждать о том, сколь ненавистны ей ритуалы, которых требуют боги, сколь пусты богослужения… но достаточно было одной только мысли о нелояльности к отцу или Конгрессу, и тут же следовало выполнять обряд покаяния.

Обычно ей удавалось сопротивляться полчаса, час, иногда даже больше – сопротивляясь призыву богов, оставаясь нечистой. Но сегодня девушка не могла дождаться очищения. В какой-то мере ритуал имел смысл, структуру, начало, конец и установленные правила. Совершенно не так, как проблема Лузитанского Флота.

Уже стоя на коленях, она сознательно выбрала самый узенький, самый незаметный слой на самой светлой половице. Нынешнее покаяние должно было стать тяжелым; и может после него боги посчитают ее чистой и укажут ей путь разрешения поставленного ей отцом задания. Дорога через всю комнату заняла у Цинь-цзяо полчаса, поскольку линия все время терялась с глаз, и приходилось начинать заново.

В конце концов, измученная, с высохшими от прослеживания древесного слоя глазами, она хотела только одного – заснуть. Но вместо этого она уселась на полу перед терминалом и вызвала резюме всей своей предшествующей работы. После изучения и исключения всех бесполезных и абсурдных выводов, которые накопились за время ее работы, остались только три общие категории объяснений. Первая: что причиной исчезновения флота была естественная причина, которую – в связи с ограниченностью скорости света – астрономы пока что еще не увидали. Вторая: что прекращение связи произошло в результате либо саботажа, либо решения, принятого командованием флота. И третья: что причиной был заговор на одной из планет.

Первую категорию, в связи с характером перемещения в пространстве, можно было практически исключить. Дело в том, что космолеты летели слишком далеко друг от друга, чтобы какой-то естественный феномен уничтожил всех их одновременно. Перед отлетом эскадры корабли даже не встречались – это было бы только напрасной потерей времени, совершенно излишней, благодаря существованию анзиблей. Корабли отправились в строну Лузитании из тех мест, где они находились в момент включения их в экспедицию. Даже теперь, когда до цели оставалось, самое большее, год пути, расстояния между ними были слишком огромны, чтобы какое-либо вообразимое природное явление могло одновременно их всех достать.

Вторая категория причин тоже казалась практически столь же невозможной. Прежде всего, потому что исчез весь флот, без каких-либо исключений. Разве могли бы люди реализовать собственные планы с такой эффективностью? Причем, не оставив каких-либо следов в базах данных, профилях личности и реестрах сеансов связи, хранимых в планетарных компьютерах. Не было доказательств и того, чтобы кто-то изменял или стирал данные, или же скрывал какие-то сообщения. Если даже план родился внутри флота, этому не было никаких доказательств.

То же самое отсутствие следов говорило, что теория заговора на планетах еще менее реальна. И все три возможности оказывались совершенно неправдоподобными, если принять во внимание одновременность явления. Насколько можно было утверждать, корабли прервали связь через анзибли практически в один и тот же миг. Разница по времени составляла несколько секунд, ну, может, минут… но наверняка не больше, чем пять, никогда на столь долго, чтобы на одном корабле хоть кто-то обнаружил исчезновение другого.

Резюме было весьма элегантным в собственной простоте. Оно принимало во внимание абсолютно все возможности, все аспекты, все накопленные доказательства. И все указывало на то, что никакое объяснение вообще невозможно.

Так зачем же отец поступил со мной так, подумала Цинь-цзяо уже не в первый раз.

И мгновенно – как и всегда – почувствовала себя недостойной, раз вообще задала подобного рода вопрос, усомнившись в абсолютной правоте всех отцовских решений. Ей нужно было умыться – немного, лишь бы избавиться от нечистоты своих мыслей.

Но этого она не сделала, позволив, чтобы глас богов набухал в ней, чтобы божественный приказ сделался более суровым. Но на сей раз она сопротивлялась не ради тренировки выдержки. Девушка совершенно сознательно пыталась обратить внимание богов к собственной персоне. Только уже когда потребность в очищении стало мешать ей дышать, когда любое прикосновение к собственному телу поднимало волну отвращения, только лишь тогда высказала она собственный вопрос.

– Ведь это же сделали вы, правда? – обратилась Цинь-цзяо к богам. – То, чего не мог сделать ни один человек, совершили вы. Это вы протянули свою десницу и отсекли Лузитанский Флот от всего мира.

Ответ пришел, только выраженный не словами, но нарастающим желанием очиститься.

– Но ведь Конгресс и адмиралтейство не идут Путем. Они не могут представить себе Золотых Врат в Городе Нефритовой Горы на Западе. Если отец скажет им: «Боги спрятали ваш флот, дабы покарать вас за недостойность», они только станут его презирать. А презрение к нему, самому величайшему из всех живущих политиков, распространится и на всех нас. Когда же из-за отца вся планета Дао будет унижена, это его убьет. Так не ради ли этого вы так все устроили?

Цинь-цзяо расплакалась.

– Не позволю вам уничтожить отца. Найду какой-нибудь иной способ. Найду какой-нибудь другой ответ, который их удовлетворит. Сама же буду против вас.

Но как только она это промолвила, боги покарали девушку наиболее подавляющим чувством отвратительной нечистоты, который она когда-либо испытывала. Чувство это было настолько сильным, что Цинь-цзяо даже не могла дышать. Она упала, в последний момент ухватившись за терминал. Она пыталась что-то сказать, молить о прощении, но только лишь успевала сглатывать слюну, чтобы не ее не вырвало. Ей казалось, что ее собственные руки измазывают липкой грязью все, к чему только не прикасаются. Когда же она с огромным трудом поднялась на ноги, платье прилипло к телу, как будто все ее тело было покрыто густой черной мазью.

Но Цинь-цзяо не побежала мыться. Но и не пала на колени, чтобы прослеживать слои в дереве. Спотыкаясь, она добралась до двери, чтобы спуститься в комнату отца. Вот только двери перехватили ее. Не в физическом смысле – они открылись как всегда легко. Тем не менее, Цинь-цзяо не могла переступить через порог. Она слыхала, что боги могут пленять своих непослушных слуг, но с ней ничего подобного никогда не случалось. Ей никак не удавалось понять, что ее держит. Тело могло двигаться совершенно свободно. Никаких барьеров не существовало. Но только от одной мысли о преодолении порога Цинь-цзяо испытывала столь обессиливающее впечатление, что ни за что не могла решиться сделать хотя бы шажок. Боги требовали какого-то иного покаяния, какого-то иного искупления вины. В противном случае, они никогда ее не выпустят. Ни прослеживание за древесными прожилками, ни яростное оттирание рук… Чего же они хотели?

И вдруг до нее дошло, почему боги не позволяют ей выйти. Это клятва, которую потребовал от Цинь-цзяо отец, присяга именем матери. Присяга, что она станет служить богам, что бы ни случилось. Сейчас же она очутилась на самой грани бунта. Прости меня, мамочка! Я не буду противостоять богам. Но мне нужно пойти к отцу, объяснить ему, в каком страшном положении нас поставили. Мамочка, помоги мне пройти через эту дверь!

И как бы в ответ на ее мольбы, в голову пришло осознание того, что теперь ей можно выйти. Нужно всего лишь уставиться в точку сразу же за правым крайним углом двери и, не спуская с нее глаз, перенести за порог правую ногу, затем левую руку, повернуться в левую сторону, перенося назад левую ногу, а потом – правую руку вперед. Все это было ужасно запутанно, сложно, будто в танце. Цинь-цзяо шевельнулась – медленно и осторожно – но в конце концов ей все удалось.

Двери выпустили ее. И хотя Цинь-цзяо все еще испытывала, как давит ее вина, ей стало чуточку легче. Она уже могла выдерживать это состояние. Могла дышать, глубоко не вдыхая, могла говорить без того, чтобы у нее не перехватывало горло.

Она сбежала по лестнице и потянула шнурок маленького колокольчика, висевшего у двери отцовских комнат.

– Не моя ли это дочка, моя Блистающая Светом? – спросил отец.

– Да, благородный.

– Я готов принять тебя.

Цинь-цзяо открыла двери и прошла в комнату – на сей раз не потребовалось никакого ритуала. Девушка сразу же направилась к тому месту, где на стуле перед терминалом сидел Хань Фей-цзу. Подойдя к нему, она опустилась на колени.

– Я проэкзаменовал Си Вань-му, – сообщил отец дочери. – И считаю, что твой первый выбор был правильным.

В первый момент Цинь-цзяо не поняла, что отец имеет в виду. Си Вань-му? Почему он вспомнил о древней богине? Она удивленно подняла голову и проследила взглядом за взглядом отца: на служанку в чистой серенькой одежде, покорно на коленях с покорно свешенной головой. В этот момент она никак не могла вспомнить девочки с рисового поля, вспомнить о том, что та должна была стать ее тайной наперсницей. Но как же могла она об этом забыть? Ведь они расстались буквально пару часов назад. Тем не менее, за это время она вступила в битву с богами, и если даже не победила в ней, то, по крайней мере, и не проиграла. Чем, по сравнению со сражением с богами, был прием служанки в дом?

– Вань-му девушка дерзкая и амбициозная, – сообщил отец. – Но вместе с тем, она откровенна и намного умнее, чем я мог ожидать. Из этого я сделал вывод, что вы обе планируете сделать ее твоей ученицей, а не только тайной наперсницей. Вань-му тихонько ойкнула. Цинь-цзяо отметила, как девочка перепугана. Ну да… она боится того, что я подумаю, будто она выдала отцу наши планы.

– Не беспокойся, Вань-му, – успокоила ее Цинь-цзяо. – Отец почти всегда разгадывает тайны. Я знаю, что ты ни о чем ему не сказала.

– Хотелось бы мне, чтобы все тайны были столь же легкими, как ваша, – вздохнул отец. – Дочь моя, я должен похвалить тебя за твое великодушие. Боги станут уважать тебя за это, как делаю это я.

Слова признания были словно лечебная мазь на щемящую рану. Может потому бунт не уничтожил Цинь-цзяо, что какая-то из богинь сжалилась над нею и указала, как ей можно выйти из собственной комнаты. И все из-за того, что она умно и великодушно отнеслась к Вань-му, прощая ей дерзость, и в связи с этим Цинь-цзяо хоть в какой-то мере простили ее невыносимое чванство?

«Вань-му не жалеет о собственных амбициях», – думала Цинь-цзяо. – «И я не стану жалеть о собственном решении. Не допущу, чтобы отца уничтожили лишь потому, что сама не способна найти – или хотя бы придумать – причины исчезновения Лузитанского Флота, не связанной с божественным вмешательством. И все же… как могу я противостоять божественному промыслу? Это они, боги, уничтожили или спрятали флот. Божьи поступки должны распознаваться их послушными слугами, хотя их и надлежит скрывать от неверных из других миров».

– Отче, – заговорила Цинь-цзяо. – Мне нужно поговорить с тобой о моем задании.

Отец неправильно понял ее сомнения.

– Мы спокойно можем говорить и при Вань-му. Она была принята в дом в качестве твоей тайной наперсницы. Оплата за нее ее отцу уже отослана, а в мозг уже введены первые блокады. Мы можем довериться ей. Она нас выслушает и никому ничего не расскажет.

– Хорошо, отец. – Цинь-цзяо уже забыла, что Вань-му находится в комнате. – Отче, я знаю, кто спрятал Лузитанский Флот. Но ты должен мне пообещать, что никогда не откроешь этого Звездному Конгрессу.

Обычно спокойный, отец взволновался.

– Я не могу обещать этого, – ответил он. – Было бы недостойно, если бы я повел себя столь нелояльно.

Что же сделать ей в подобной ситуации? Можно ли ей говорить? И в то же время, как можно ей не говорить?

– Кто же владычествует над тобою? – заплакала Цинь-цзяо. – Конгресс или боги?

– В первую очередь боги. У них всегда первенство.

– В таком случае, я тебе скажу: мне удалось открыть, что именно боги и укрыли флот от нас. Но если ты сообщишь об этом Конгрессу, они тебя высмеют, и слава твоя ляжет в развалинах. – И тут Цинь-цзяо в голову пришло нечто совершенно иное. – Но, отче, если это боги остановили флот, выходит, он был выслан вопреки их воле. А раз Звездный Конгресс послал флот вопреки воле…

Отец остановил ее жестом руки. Цинь-цзяо тут же замолчала и склонила голову в ожидании.

– Ну конечно же, это боги, – заявил Хань Фей-цзу.

Его слова принесли Цинь-цзяо как облегчение, так и унижение. «Ну конечно же», – сказал он. Неужели же он знал об этом с самого начала?

– Боги делают все, что происходит во вселенной. Но нельзя утверждать, будто бы ты знаешь, зачем они это делают. Ты сказала, что они флот задержали потому, что воспротивились его заданию. Но я отвечаю, что Конгресс не смог бы выслать эту эскадру, если бы того же не хотели боги. Посему, не остановили ли ее, ибо ей следовало исполнить задание столь огромное и благородное, что человечество оказалось недостойным его? А если они укрыли флот, чтобы как можно лучше испытать тебя? Одно остается неоспоримым: боги позволили, чтобы Конгресс управлял практически всем человечеством. И пока он управляет по воле небес, мы, живущие на Дао, без малейшего сопротивления станем исполнять их распоряжения.

– Я и не хотела противиться… – Цинь-цзяо никак не могла закончить это предложение, столь очевидным образом лживое.

Но отец, естественно, прекрасно ее понял.

– Я слышу, как умолкает твой голос, как стихают твои слова. И все потому, что ты понимаешь, что эти слова неправдивы. Тем не менее, ты хотела не подчиниться Звездному Конгрессу. – Его голос сделался более мягче. – Ты хотела это сделать ради меня.

– Ты ведь мой предок. И мои обязанности по отношению к тебе гораздо большие, чем по отношению к ним.

– Я твой отец. Предком стану только лишь после собственной смерти.

– Тогда по отношению к матери. Если когда-либо я утрачу доверие небес, я сделаюсь их самым страшным противником, поскольку буду служить богам.

Только Цинь-цзяо знала, что слова эти – опасная полуправда. Еще мгновение назад, еще до того, как двери пленили ее, она хотела воспротивиться воле богов ради добра собственного отца. Я самая недостойная, самая гадкая дочь на свете.

– А теперь я скажу тебе, моя Блистающая Светом дочь, что сопротивление воле богов не может принести мне добра. И тебе тоже. Но я прощаю тебе эту твою чрезмерную любовь. Это самый малый, самый мягкий из всех грехов.

Он улыбнулся. И эта улыбка успокоила Цинь-цзяо, хотя она и знала, что никак не заслужила отцовского одобрения. Теперь ей вновь разрешалось мыслить, вернуться к загадке.

– Ты знал, что все это устроили боги, но, тем не менее, приказал мне искать ответ.

– Но правильно ли ты поставила вопрос? – ответил на это отец. – Тот вопрос, ответ на который мы ищем, звучит так: каким образом сделали это боги?

– Ну откуда же могу я это знать? – удивилась Цинь-цзяо. – Они могли уничтожить флот, спрятать его или же перенести в какое-нибудь укромное местечко на Западе…

– Цинь-цзяо! Глянь на меня. Выслушай меня внимательно.

Девушка поглядела. Суровый голос отца помог ей собраться и успокоиться.

– Это как раз то, чему всю жизнь я пытался тебя научить. Но сейчас, Цинь-цзяо, ты сама обязана понять это. Боги являются причиной всего происходящего. Но они никогда не действуют открыто, непосредственно. Всегда под маской. Ты меня слышишь?

Цинь-цзяо кивнула. Сотни раз слыхала она эти слова.

– Ты слышишь, но, тем не менее, меня не понимаешь, даже сейчас. Боги избрали народ Дао. Только мы удостоены привилегии слушать их голос. Только нам позволено знать и видеть, что боги являются причиной того, что есть и что будет. Для всех остальных людей их деяния всегда скрыты. Твоим же заданием является не поиски причин исчезновения Лузитанского Флота. Вся наша планета сразу же поняла бы, что истинная причина в том, что это боги пожелали сделать именно так. Твоим же заданием остается выяснить, какой маской воспользовались боги при этом.

Цинь-цзяо чувствовала, что в голове у нее все запуталось. Еще недавно она была абсолютно уверена, что нашла ответ, что исполнила задание. Теперь же оказывалось, что ничего сделано не было. Ответ оставался истинным, вот только задание было совершенно иным.

– В этот момент, поскольку мы не способны открыть естественного объяснения, боги встали открытыми пред всем человечеством, пред верующими и неверующими. Боги остаются нагими, мы же обязаны укрыть их наготу. Мы обязаны представить ряд естественных событий, которые вызвали боги, чтобы объяснить исчезновение флота, дабы сделать их естественными для неверующих. Я считал, что ты это понимаешь. Мы служим Звездному Конгрессу, но исключительно затем, что таким образом служим и богам. Боги желают, чтобы мы обманули Конгресс, а Конгресс и сам желает быть обманутым.

Цинь-цзяо кивнула с разочарованием того, что задание не было выполнено.

– Неужели я произвожу впечатление бессердечного человека? – задал вопрос отец. – Неужели я бесчестен? Жесток к неверующим?

– Разве дочь осуждает собственного отца? – прошептала Цинь-цзяо.

– Конечно же, осуждает. Каждый день мы осуждаем друг друга. Вся проблема в том, справедливо ли мы осуждаем.

– Тогда осуждаю, что не является грехом говорить с неверующими языком их неверия, – призналась Цинь-цзяо.

Неужели улыбка появилась в уголках отцовских губ?

– Ты поняла, – сказал Хань Фей-цзу. – Если когда-нибудь случится, что Конгресс прибудет к нам в покорном желании истины, тогда мы укажем им Путь, и они станут частицей Дао. До тех же пор мы служим богам, помогая недоверкам обманывать самих себя и верить, что у всех вещей имеются свои естественные причины.

Цинь-цзяо кланялась все ниже, чуть ли не касаясь лбом досок пола.

– Много раз ты пытался научить меня этому, хотя до этого времени я не получала задания, к которому бы относился этот принцип. Прости глупость своей недостойной дочери.

– Нет у меня недостойной дочери, – не согласился отец. – У меня имеется лишь одна, и это Блистающая Светом. Принцип, который ты сегодня узнала, мало кто с Дао воспримет во всей его полноте. Потому-то мало кто из нас способен непосредственно контактировать с людьми из иных миров, не вызывая при этом их замешательства. Сегодня ты меня удивила, дочь. Не потому, что не понимала данного принципа, но потому, что поняла его в столь юном возрасте. Мне было почти на десять лет больше, чем тебе, когда я открыл этот принцип.

– Как же могу я познать что-либо раньше тебя, отче? – Да разве можно подумать о том, чтобы ей удалось превысить любое из его свершений.

– Поскольку у тебя имеюсь я, чтобы тебя учить, – объяснил отец. – В то время, как я должен был открывать это самостоятельно. Но я вижу, как испугала тебя мысль о том, что, возможно, ты узнала что-то раньше меня. Неужели ты считаешь, что для меня будет оскорблением, что моя дочь в чем-то меня превысила? Совсем наоборот: нет большей гордости для родителя, чем иметь ребенка, который превысил его.

– Я не могу превысить тебя, отче.

– В каком-то смысле, это так, Цинь-цзяо. Ты мое дитя, поэтому все твои свершения являются и моими, они остаются подмножеством моих свершений, как и то, что все мы всегда являемся подмножеством наших предков. Но в тебе столь огромный потенциал величия… Я верю, что придет время, когда меня причислят к великим в большей мере из-за твоих, а не моих достижений. Если народ Дао признает меня когда-нибудь достойным какой-то особой чести, по сути своей это будет результатом как твоих, так и моих свершений.

И говоря это, отец поклонился ей. Это не был обыденный, вежливый поклон прощания. Нет, это был глубокий поклон, наполненный крайним уважением. Отец чуть ли не касался лбом пола. Не совсем, поскольку это могло бы стать оскорблением, чуть ли не издевкой, если бы он и вправду склонился столь низко, чтобы отдать честь собственной дочери. Но отец сделал абсолютно все, что позволяло его достоинство.

Это удивило и перепугало Цинь-цзяо… Но тут же она поняла. Когда отец намекал на то, что шанс его выбора в боги Дао зависит от ее величия, он не говорил о каком-то неопределенном событии в будущем. Нет, он говорил о ее нынешней задаче. Если она откроет маску богов, если обнаружит естественную причину исчезновения Лузитанского Флота, тогда выбор в боги Дао будет для него гарантирован. Вот насколько он доверял ей. Вот какой важности было поверенное ей задание. Так чем же было ее дозревание по сравнению с божественностью отца? Ей нужно работать гораздо больше, мыслить более действенней и обрести успех там, где понесли поражение все организации военных и Конгресса. Не для нее лично, но ради матери, ради богов и ради шанса того, чтобы отец стал одним из них.

Цинь-цзяо покинула покои Хань Фей-цзу. Переступив порог, она оглянулась и глянула на Вань-му. Одного взгляда богослышащей было достаточно, чтобы девочка пошла за ней.

Цинь-цзяо еще не дошла до своей комнаты, но уже дрожала от еле сдерживаемого желания очиститься. Все, что сегодня совершила она плохого: непокорство, проявленное по отношению к богам, отказ от предшествующего покаяния, глупость, выразившаяся в неспособности понять задание отца… все это вернулось к ней. Она не чувствовала себя грязной: ей не хотелось принять ванную, и она даже не испытывала отвращения к себе. Ведь ее недостойное поведение было смягчено похвалой отца; а богиня показала ей, как выйти из двери, а еще был удачный выбор Вань-му. Через все эти испытания Цинь-цзяо прошла с честью. Но она сама желала очищения. Ей хотелось, чтобы сами боги были рядом с нею, когда она будет служить им.

Вот только ни один из всех известных ей видов покаяния не будет достаточен для успокоения ее неудержимого желания.

И вдруг до нее дошло: она обязана проследить по одному слою на каждой из половиц.

Девушка мгновенно избрала начальную точку, в юго-восточном углу комнаты. Каждый раз она будет начинать у восточной стены, чтобы ритуал вел ее к западу, в сторону богов. А на конце ее ожидала самая короткая половица, в северо-западном углу – меньше метра. Это награда: последнее прослеживание будет недолгим и легким.

Цинь-цзяо слыхала, как Вань-му тихонечко входит за ней в комнату, но сейчас у нее не было времени на простых смертных. Боги ждали. Она опустилась на колени в углу и обследовала слои в поисках того, который нужно будет проследить по воле богов. Обычно она решала сама и при этом выбирала самый сложный, чтобы не заслужить божеского презрения. НО сегодня Цинь-цзяо испытывала абсолютную уверенность в том, что боги сами сделают выбор за нее. Первая линия была широкая, волнистая, но очень выразительная: боги с самого начала были милостивы к ней. Сегодняшний ритуал будет чуть ли не беседой между Цинь-цзяо и богами. Сегодня она переломила невидимый барьер, приблизилась к чистому пониманию собственного отца. Возможно, что когда-нибудь боги обратятся к ней столь открыто, как – по мнению обычных людей – обращались они ко всем богослышащим.

– Святейшая, – заговорила Вань-му.

Цинь-цзяо неожиданно почувствовала себя так, будто радость ее была отлита из стекла, а Вань-му специально расколотила ее. Неужели ей не известно, что прерванный ритуал нужно начинать с самого начала?

Девушка поднялась на ноги и гневно посмотрела на служанку.

Вань-му должна была заметить бешенство на лице своей хозяйки. Только вот его причины она не понимала.

– Извини меня, – быстро сказала она и грохнулась на колени, склонив голову до самого пола. – Я совершенно забыла, что не должна называть тебя «святейшей». Но мне только хотелось спросить, чего ты ищешь, чтобы помочь тебе.

Цинь-цзяо чуть ли не расхохоталась от этой ошибки. Ну конечно, Вань-му никак не могла знать, что боги обращаются к Цинь-цзяо. Сейчас, когда злость испарилась, она даже устыдилась, что так перепугала девочку. Тайная наперсница не должна касаться лбом пола. Цинь-цзяо не любила глядеть, чтобы кто-либо другой столь унижался.

Каким же образом я так перепугала ее? Я так радовалась, что боги обратились ко мне столь явно и выразительно. Но радость эта была самолюбивой, и когда девочка невинно заговорила со мною, сама я обратила к ней лицо, переполненное ненавистью. Разве так обязана я отвечать богам? Они проявляют ко мне свою любовь, я же перевожу ее в ненависть, причем, к тем людям, которые от меня зависят? Вновь боги указали на мое недостойное поведение.

– Вань-му, ты не должна мешать мне, когда увидишь, что я склонилась над половицами.

После чего Цинь-цзяо рассказала про ритуал очищения, которого требуют боги.

– А я тоже обязана так делать? – спросила Вань-му.

– Нет, разве что сами боги потребуют этого от тебя.

– А откуда я об этом узнаю?

– Если такого не случилось до нынешнего дня, то, скорее всего, никогда уже и не случится. Но если же произойдет, ты сама все поймешь, поскольку не найдешь в себе силы сопротивляться гласу богов в собственных мыслях.

Вань-му очень серьезно кивнула.

– А как я могу тебе помочь… Цинь-цзяо? – Имя своей госпожи девочка произнесла очень осторожно и уважительно. Впервые в жизни до Цинь-цзяо дошло, что это имя, столь сладкое и нежное в отцовских устах, может прозвучать так возвышенно, когда его произносят с таким восхищением. Но это же приносило ей чуть ли не страдание, когда ее называли Блистающей Светом в тот самый момент, когда она так явно поняла свои недостатки. Только она не станет запрещать Вань-му произносить это имя. Ведь должна же девочка как-то обращаться к ней, а переполненный уважением тон станет постоянным, ироническим напоминанием того, как мало она этого уважения заслуживает.

– Ты сможешь мне помочь, если не будешь мешать, – ответила Цинь-цзяо.

– Может мне выйти?

Цинь-цзяо уже хотела было согласиться, как вдруг поняла, что, по какой-то причине, боги пожелали, чтобы Вань-му стала элементом ее покаяния. Откуда ей стало известно об этом? Дело в том, что сама мысль об уходе девочки была столь же невыносимой, как и память о неоконченном слое.

– Останься, прошу тебя. Можешь ли ты ожидать молча… и смотреть на меня?

– Да… Цинь-цзяо.

– Ты можешь выйти, если это продлится так долго, что тебе не удастся выдержать. Но лишь тогда, когда я сама буду передвигаться с западной стороны в восточную. Это будет означать, что один слой я закончила, и твой уход не помешает мне следить последующие.. Только ты не должна заговаривать со мной.