Текст книги "Ксеноцид"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Грего перешел на португальский, вместо того, чтобы говорить на старке – языке науки и дипломатии. Это был знак, что дискуссия выходит из под контроля.

– Разве это так важно? – спросил Эндер.

– Важно! – подтвердила Квара.

Эла обеспокоено поглядела на Эндера.

– имеется в виду разница между излечением угрожающей болезни и уничтожением целой разумной расы. Мне кажется, что это важно.

– Нет, я спрашивал, – терпеливо объяснял Эндер, – важно ли то, что они разговаривают.

– Нет, – ответила ему Квара. – Скорее всего, мы никогда не поймем и язык, только это вовсе не меняет того, что они разумны. Впрочем, о чем бы могли разговаривать вирусы с людьми?

– Может мы попросили бы: «Перестаньте нас убивать»? – предложил Грего. – Если бы тебе удалось догадаться, как сказать это на языке вирусов, такая штука нам бы пригодилась.

– Один только вопрос, Грего, – ответила ему Квара с притворной миленькой улыбкой. – Кто с кем разговаривает, мы с ними, или они с нами?

– Сейчас мы не можем решать об этом, – решительно сказал Эндер. – Какое-то время мы еще можем подождать.

– Откуда ты знаешь? – запротестовал Грего. – Откуда тебе знать, а вдруг завтра у нас все начнет чесаться, болеть, сами мы будем блевать, у нас поднимется температура, и в конце концов мы все не умрем, потому что за ночь вирусы десколады найдут способ, как раз и навсегда стереть нас с лица планеты? Тут такое дело – мы или они.

– Мне кажется, что как раз сейчас Грего нам и объяснил, почему нам следует обождать, – ответил на это Эндер. – Вы слыхали, как он говорил про десколаду? «Найдут способ», чтобы нас уничтожить. Даже он считает, что вирусы обладают волей и принимают решения.

– Ну, я просто сказал так.

– Мы все так говорим. И думаем. Поскольку мы все чувствуем, что находимся с десколадой в состоянии войны. А это уже нечто большее, чем борьба с болезнью. Все это так, будто перед нами разумный, способный противник, противодействующий всем нашим начинаниям. За всю историю медицинских исследований еще не боролись с болезнью, у которой имеется столько способов преодоления используемых против нее стратегий.

– Только лишь потому, что еще никто не боролся с микробом, имеющую настолько разросшуюся и сложную генетическую молекулу, – не сдавался Грего.

– Именно, – согласился Эндер. – Этот вирус – единственный в своем роде. Вполне возможно, что он может обладать такими способностями, которых мы не можем себе представить ни у какого менее сложного по структуре вида, чем у позвоночных.

Слова Эндера на мгновение повисли в воздухе. В этот момент Эндер представлял, что, возможно, в этой дискуссии он исполнил положительную роль, потому что, как обычный Говорящий, смог добиться хоть какого-то понимания.

Но Грего тут же вывел его из заблуждения.

– Если даже Квара и права, если угадала, что все вирусы десколады без исключения имеют научные степени по философии и публикуют статьи на тему, как бороться с людьми, пока те не издохнут, так что с того? Нам что, валиться на спину и лапки кверху, только лишь потому, что желающий прикончить нас вирус такой чертовски шустрый?

– Квара должна продолжать свои исследования и дальше, – спокойно ответила Новинья. – Мы должны выделить ей побольше средств. А Эла должна вести свои.

На сей раз запротестовала Квара.

– А зачем мне мучаться над тем, как их понять, если вы все хотите их уничтожить?

– Разумный вопрос, – согласилась Новинья. – А с другой стороны, зачем тебе мучаться, стараясь и понять, если они вдруг откроют способ пробиться через наши химические барьеры, чтобы убить всех нас?

– Мы или они, – повторил Грего.

Эндер знал, что Новинья выбрала правильное решение: вести исследования в обои направлениях, а впоследствии, когда узнают побольше, выбрать наиболее перспективное. Только ни Квара, ни Грего не заметили самого главного. Оба предполагали, что все зависит только лишь от того, обладает ли десколада разумом.

– Даже если вирусы и разумны, – продолжил Эндер, – это вовсе не означает, что они неприкасаемы. Вся штука в том, кем они окажутся – раменами или варельсе. Если раменами… если нам удастся их понять, а они сумеют понять нас достаточно хорошо, чтобы мы смогли жить рядом… тогда все в порядке. Мы будем в безопасности, и они тоже.

– Великий политик собирается подписывать договор с молекулой? – спросил Грего.

Эндер проигнорировал его издевательский тон.

– С другой стороны, если они пытаются нас уничтожить, если мы не сможем с ними договориться, тогда они варельсе: разумные чужие, но абсолютно враждебные и опасные. Варельсе – это чужие, с которыми мы не сможем сосуществовать. Варельсе – это чужие, с которыми мы самым естественным образом ведем постоянную войну. И тогда у нас нет никакого иного выбора: нашей моральной обязанностью будет делать все, чтобы победить.

– Вот это правильно, – согласился Грего. Несмотря на триумфальный тон в голосе брата, Квара внимательно слушала Эндера, взвешивая каждое слово. В конце концов она кивнула.

– При условии, что мы заранее не станем предполагать, что они варельсе.

– И даже тогда имеется шанс, что имеется третий выход, – заметил Эндер. – А вдруг Эле удастся преобразовать все вирусы десколады, не разрушая их системы языка и памяти.

– Нет! Нет! – бурно запротестовала Квара. – Вы не можете… даже права не имеете оставлять им воспоминания, отбирая при том способность к адаптации. Ведь это так же, как будто бы они провели над всеми нами лоботомию. Война так война. Убейте их, но не оставляйте памяти, забирая одновременно волю.

– Это уже не имеет значения, – вмешалась Эла. – Я и так поставила перед собой невыполнимую задачу. Десколаду трудно оперировать. Как я могу усыпить молекулу, чтобы та не покалечилась, когда будет наполовину ампутированой? Возможно десколада и слабо разбирается в физике, но намного лучше, чем я в молекулярной хирургии.

– Как и раньше, – буркнул Эндер.

– Как и раньше, мы ничего не знаем, – заявил Грего. – Разве, что десколада старается убить нас все. А мы все еще рассуждаем – нужно ли нам сражаться. Какое-то время я еще смогу спокойно сидеть и ждать. До времени.

– А как же со свинксами? – спросила Квара. – По-видимому, они ведь имеют право голоса относительно трансформации молекулы, которая не только позволяет им размножаться, но и, скорее всего, сделала из них разумную расу?

– Этот вирус пытается нас убить, – не согласился Эндер. – Если Эле удастся ликвидировать десколаду, не нарушая репродукционного цикла pequeninos, то, я считаю, они не имеют права протестовать.

– А вдруг они считают по-другому.

– В таком случае, они, по-видимому, не должны знать, что мы делаем, – заметил Грего.

– Нам нельзя говорить никому, ни людям, ни свинксам о проводимых здесь исследования, – сурово заявила Новинья. – Это могло бы вызвать страшные недоразумения, ведущие к насилию и смерти.

– Выходит так, что мы, люди, являемся судьями для всех остальных существ, – рыкнула Квара.

– Нет, Квара. Мы, ученые, собираем информацию, – сказала на это Новинья. – И пока мы ее не соберем достаточно много, никто ни о чем решать не может. Потому-то все здесь присутствующие обязаны хранить тайну. Это касается и Квары с Грего. Вы не расскажете никому, пока я вам этого не позволю, а я не позволю, пока мы сами не узнаем чего-нибудь побольше.

– Пока не разрешишь ты? – с вызовом спросил Грего. – Или пока не разрешит Голос Тех, Кого Нет?

– Это я здесь главный ксенобиолог, – холодно объявила Новинья. – И только мне решать, достаточно ли много нам известно. Это вам понятно?

Она подождала, пока все не подтвердили.

Новинья поднялась с места. Встреча подошла к концу. Квара и Грего вышли практически сразу; Новинья поцеловала Эндера в щеку, после чего выпихнула и его, и Элу из кабинета.

Эндер задержался в лаборатории, чтобы поговорить с Элой.

– Существует ли способ распространить твой вирус-заменитель по всей популяции коренных видов Лузитании?

– Не знаю, – призналась та. – Это легче, чем вводить его во все клетки отдельных организмов настолько быстро, чтобы десколада не успела приспособиться или же сбежать. Мне придется создать что-то вроде носителя для вируса и, по-видимому, основать его строение на модели самой десколады. Это единственный известный мне паразит, который атакует носителя так быстро и настолько всесторонне, как должен делать мой носитель. Это смешно… я пытаюсь заменить десколаду, применяя методы, применяемые ее же вирусами.

– Это совершенно не смешно, – заартачился Эндер. – Именно так и функционирует мир. Кто-то мне сказал, что единственный стоящий твоего внимания учитель – это твой враг.

– Тогда Квара и Грего должны вручить друг другу докторские степени.

– Они ведут друг с другом здоровую дискуссию, – согласился Эндер. – Они заставляют нас взвешивать каждый аспект наших начинаний.

– Она перестанет быть здоровой, как только хоть один из них переведет дискуссию за рамки семьи, – заявила Эла.

– Эта семья никогда не разговаривает о своих проблемах с чужими, – напомнил ей Эндер. – Я знаю про это лучше всех.

– Совсем наоборот, Эндер. Ты должен лучше всех знать и то, как сильно мы желаем поговорить с кем-то чужим… когда посчитаем, что наши потребности это обосновывают.

Эндер должен был согласиться с тем, что Эла права. Когда он сам прилетел на Лузитанию, очень трудно было склонить Квару, Грего, Миро, Квимо и Ольхадо, чтобы те доверились ему и начали с ним разговаривать. Зато Эла стала общаться с ним с самого начала, в конце концов к ней присоединились и все остальные дети Новиньи. А потом и сама Новинья. В этой семье все были исключительно верны друг другу, но каждый имел такие же исключительно сильные убеждения и собственные мнения; и свой собственный взгляд на вещи считал более правильным. Грего или Квара могли посчитать, что уведомление кого-либо, не входящего в семью, совпадает с интересами Лузитании, человечества или же науки, и тогда тайне конец. Именно таким вот образом был нарушен принцип невмешательства в общество свинксов еще до того, как Эндер появился на планете.

Как это мило, подумал он. Еще одна возможная причина катастрофы, над которой я совершенно не властен.

Выходя из лаборатории, Эндер – как это случалось уже множество раз – пожелал, чтобы рядом с ним очутилась Валентина. Вот она прекрасно умела распутывать моральные дилеммы. Вскоре она здесь появится… вот только, не будет ли уже поздно? Эндер понимал, и в большинстве случаев соглашался как с точкой зрения Грего, так и Квары. Более же всего для него была болезненной необходимость сохранения тайны. Он не мог поговорить с pequeninos, даже с одним только Человеком, о том решении, которое повлияет на жизнь свинксов в той же степени, что и на жизнь колонистов с Земли. И все же – Новинья была права. Публичное рассмотрение этого вопроса – сейчас, когда неизвестно даже, а имеется ли у этого вопроса решение – в наилучшем случае вызовет беспокойство, а в наихудшем – анархию и кровопролитие. Пока что свинксы жили мирно, но в их истории было множество кровавых войн.

Эндер вышел через калитку и направился к экспериментальному полю. Там он увидал Квару с палками в руках, погруженную в беседе с отцовским деревом человека. По стволу она не стучала, иначе Эндер наверняка бы это услыхал. Выходит, она хотела поговорить с Человеком наедине. Прекрасно. Он пойдет по дальней дороге, обойдет, чтобы не слишком приближаться и не подслушивать.

Но когда Квара заметила, что Эндер глядит в ее сторону, она тут же закончила разговор и быстрым шагом направилась по тропинке к воротам. Естественно, при этом она столкнулась с ним нос к носу.

– Какие-то секреты? – спросил он.

Это должно было прозвучать как шутка. Но, когда слова были уже сказаны, а у Квары на лице появилось таинственное выражение, Эндеру вдруг стало ясно, о каком секрете могла она беседовать. И ее ответ подтвердил все его подозрения.

– Понятие честности у мамы не всегда совпадает с моим, – заявила она. – У тебя, кстати, тоже.

Эндер догадывался, что девушка сделать подобное, но ему и в голову не могло придти, что она сделает это так скоро, после того как обещала молчать.

– А разве честность – это самое главное? – спросил он.

– Для меня – да.

Квара попыталась обойти Эндера и пройти к воротам, но тот схватил ее за руку.

– Отпусти меня.

– Рассказать Человеку – это дело одно, – сказал Эндер. – Человек весьма умен. Но ничего не рассказывай другим. Некоторые свинксы, особенно самцы, могут повести себя очень агрессивно, если посчитают, что имеют к этому причину.

– Это не самцы, – ответила ему Квара. – Сами себя они называют братьями, а мы, скорее всего, обязаны называть их мужчинами. – Она победно усмехнулась. – Ты даже наполовину не лишен всех предубеждений, как сам хочешь в это верить.

После чего оттолкнула Эндера и побежала через ворота в Милагре.

Эндер подошел к отцовскому дереву.

– Что она говорила тебе, Человек? – спросил он. – Неужто сказала, что, скорее умрет, чем позволит уничтожить десколаду, если при том пришлось бы в чем-то ущемить тебя и твой народ?

Понятное дело, что Человек не отвечал, поскольку Эндер и не собирался бить говорящими палками, используемыми для разговора на языке отцов, по стволу. Если бы он это сделал, самцы свинксов услыхали бы и тут же примчались. Доверительного разговора между свинксами и отцовскими деревьями просто не могло существовать. Если бы отцовское дерево пожелало конфиденциальности, оно всегда могло беззвучно поговорить с другими деревьями – они общались разумами, как королева улья с жукерами, служившими ей глазами, ушами, руками и ногами. Вот если бы я смог сделаться элементом этой коммуникативной сети, вздохнул Эндер. Мгновенный контакт, чистейшая мысль, пересылаемая в любую точку вселенной…

И все же, ему нужно было поговорить, измене Квары следовало что-то предпринять.

– Человек, мы делаем все, что в наши силах, чтобы спасти и людей, и pequeninos. Если будет возможным, мы постараемся сохранить даже вирус десколады. Эла с Новиньей очень орошие специалисты в своем деле. Точно так же, как и Грего с Кварой. Но пока что, пожалуйста, доверься нам и никому этого не повторяй. Прошу тебя. Если люди и свинксы узнают, какая опасность им всем грозит, пока нам не удастся с нею справиться, последствия могут быть страшными.

Ничего больше сказать Эндер не мог. Он направился к экспериментальному полю. Еще до заката он с Садовником закончил обследования, после чего очистили все поле и сожгли растения. В деструктивном поле никакие крупные молекулы не могли выжить. Поэтому Эндер с Садовником сделали все, чтобы удостовериться в том, что десколада забыла обо всем, чему могла научиться на этой территории.

Единственное, чего они не могли сделать, это избавиться от вирусов в клетках собственны организмов. А вдруг Квара была права? Если десколада внутри барьера уже успела «рассказать» вирусам, переносимым в телах Эндера и Садовника, о том, что успела узнать из нового сорта картофеля? О тех блокадах, которые пытались ввести Эла с Новиньей? О способах борьбы с десколадой?

Если вирус и вправду разумен, если у него имеется язык для распространения информации и передачи образчиков поведения… то как же Эндер или кто-либо иной могут питать надежды на коечную победу? Ведь в таком случае, вирусы могут оказаться самым эластичным видом, лучше всего приспособленным к завоеванию новых миров и к исключению более сильных, чем люди, свинксы, жукеры или какие-либо иные проживающие на планета создания, соперников. С этой мыслью Эндер ложился спать; эта мысль терзала его даже тогда, когда он занимался с Новиньей любовью. Она пыталась утешить его, как будто это он – не она – несла на себе бремя забот этого мира. Эндер пытался оправдывать сам себя, но быстро понял, что это напрасное занятие. Зачем же к заботам жены прибавлять еще и свои собственные?

* * *

Человек выслушал слова Эндера, вот только выполнить его просьбу он не мог. Молчать? Не тогда, когда люди создают новые вирусы, грозящие изменением жизненного цикла pequeninos. Понятное дело, Человек ничего не расскажет незрелым братьям и женам. Но может – и он сделает так – рассказать всем отцовским деревьям на Лузитании. Они имеют право знать, что происходит, чтобы совместно подумать, что делать, если вообще что-то делать.

Еще до заката каждое отцовское дерево уже знало, как и Человек, о планах людей и о том, насколько – по его мнению – им можно доверять. Большинство с ним согласилось: пока что разрешим людям продолжить исследования. Но следует внимательно следить за всем и приготовиться к тому моменту, который случиться может – хотя и будем надеяться, что он никогда не наступит – когда люди и pequeninos начнут войну друг против друга. В этой войне шансов у нас никаких, но, прежде чем люди нас перебьют, может найдется какая-нибудь лазейка, чтобы хоть некоторые сбежали.

Еще до рассвета они составили планы и связались с королевой улья, единственным внечеловеческим источником развитой техники на планете. И не успел этот день подойти к концу, как строительство звездолета, способного покинуть Лузитанию, уже началось.

Глава 7
ТАЙНАЯ НАПЕРСНИЦА

Правда ли это, что в давние дни, когда вы запускали космолеты, чтобы заселять новые миры, то всегда могли разговаривать друг с другом, как будто бы стояли в одном и том же лесу?

Мы предполагаем, что то же самое будет и с вами. Когда вырастут новые отцовские деревья, они всегда будут с вами. Расстояния не имеют никакого влияния на филотические соединения.

Вот только, будем ли мы соединены? Мы же не вышлем в полет деревьев. Только братьев, несколько жен и сотню малых матерей, чтобы они родили новые поколения. Путешествие продлится десятки лет. Как только они доберутся на место, лучшие из братьев будут переведены в третью жизнь, но пройдет, самое малое, год, пока первое из отцовских деревьев вырастет настолько, чтобы дать поросль молоди. Как же этот первый отец в новом мире узнает, как с нами связаться, как с нами заговорить? Как мы приветствуем его, еще не зная, где он находится?

Пот стекал по лицу Цинь-цзяо. Она наклонялась, а капли стекали по щекам, к глазам, по носу. А уже оттуда пот капал в мутную воду, заливавшую рисовые чеки, или же на проклюнувшиеся над поверхностью воды ростки.

– Почему ты не вытрешь лица, праведная?

Цинь-цзяо подняла голову, чтобы узнать, кто же это очутился достаточно близко, чтобы заговорить с нею. Обыкновенные люди, занятые праведным трудом, обычно держались от нее подальше. Присутствие богослышащей заставляла их чувствовать себя не в своей тарелке.

Это была девчонка, моложе Цинь-цзяо – лет, возможно, четырнадцать. У нее была мальчишеская фигурка и очень коротко подстриженные волосы. В ней была какая-то открытость, полнейшее отсутствие робости, что показалось Цинь-цзяо весьма странным и не совсем приятным. Поначалу ей захотелось просто-напросто проигнорировать девчонку.

Только это было бы проявлением спесивости. Это было так, как будто бы она сказала: поскольку я богослышащая, то могу и не отвечать, когда со мной заговаривают. Никто и не догадается, что не отвечает она, поскольку размышления о чем-либо другом, кроме невозможном для выполнения задании, поверенном ей великим Хань Фей-цы, доставляет ей чуть ли не физическую боль.

Поэтому она ответила… но вопросом.

– А почему я обязана вытереть лицо?

– А разве тебе не щекотно? Ну, от пота, что стекает у тебя по лицу? Разве он не заливает тебе глаз, и они потом не жгут?

Цинь-цзяо опустила голову и на какой-то миг вернулась к работе. На сей раз она уже обращала внимание на собственные чувства. И правда, было щекотно, а глаза жгло от попадавшего в них пота. Весьма неприятное и раздражающее чувство. Цинь-цзяо медленно выпрямилась… и заметила, как это больно, как протестует позвоночник, когда меняешь позу.

– Да, – сказала она, – и жжет, и щекочет.

– Так вытри его, – посоветовала девочка. – Рукавом.

Цинь-цзяо глянула на рукав. Он и так уже пропитался ее потом.

– А разве вытирание помогает? – спросила она.

И вот тут девчонка открыла нечто, что ранее никогда не приходило ей в голову. Она размышляла некоторое время, а потом вытерла лоб рукавом.

Потом усмехнулась.

– Нет, праведная. Нисколечки не помогает.

Цинь-цзяо мрачно кивнула и вернулась к работе. Но щекотание стекающего пота, жжение в глазах и боль в спине мешали теперь намного сильнее. Неудобства позволили забыть о надоедливых мыслях… хотя, должно ведь быть наоборот. Девочка только усилила ее страдания, обратив на них внимание… И все же, как это ни странно, дав понять Цинь-цзяо о страданиях ее тела, она освободила ее от осаждавших ее разум вопросов.

Цинь-цзяо рассмеялась.

– Это ты надо мной смеешься, праведная? – спросила девочка.

– Нет, это я по-своему тебя благодарю, объяснила ей Цинь-цзяо – Пускай всего на мгновение, но ты сняла с моей души огромное бремя.

– Ты смеешься надо мной за то, что я посоветовала тебе вытереть пот, хотя это никак не помогает.

– Я же сказала, что смеюсь вовсе не потому, – повторила Цинь-цзяо. Она выпрямилась и поглядела девочке прямо в глаза. – Я не лгу.

Девочка, казалось, опешила, но вовсе не так, как следовало бы. Когда богослышащий говорит именно таким тоном, как только что высказалась Цинь-цзяо, все тут же начинали кланяться и проявлять свое уважение к ним. Но эта малышка всего лишь обдумала слова Цинь-цзяо и кивнула.

Цинь-цзяо могла сделать только один вывод.

– Ты тоже из богослышащих? – спросила она. Девочка широко раскрыла глаза.

– Я? – удивилась она. – Мои родители из низкого сословия. Отец разбрасывает навоз на полях, а мать моет посуду в ресторане.

Понятно, что это еще ничего не доказывало. Конечно, чаще всего боги отбирали детей богослышащих, но иногда обращались и к таким, родные которых никогда божественного голоса не слыхали. Но все считали, что боги никогда не интересовались детьми низких сословий. И правда, они редко обращались к тем, родители которых не были всесторонне образованными.

– Как тебя зовут? – спросила Цинь-цзяо.

– Си Вань-му, – ответила девочка.

Цинь-цзяо сделала глубокий вдох и стиснула губы, чтобы не рассмеяться. Но Вань-му не рассердилась – она лишь скривилась, как бы с нетерпением.

– Извини, – сказала Цинь-цзяо, как только лишь к ней вернулась способность нормально говорить. – Но ведь это же имя…

– Царственной Матери Запада, – закончила Вань-му. – Что я могу сделать, если такое мне выбрали родители?

– Это очень благородное имя. Моя прародительница-сердце была великой женщиной, но всего лишь смертной поэтессой. А твоя принадлежит к самым древним среди богов.

– И что мне с того? Родители согрешили гордыней, назвав меня именем столь исключительной богини. Потому-то боги никогда ко мне и не обратятся.

Горечь слов Вань-му опечалила Цинь-цзяо. Если бы только девочка знала, с какой охотой поменялась она сама поменялась бы с ней местами. Освободиться от голоса богов! Никогда уже больше не наклоняться над полом и не прослеживать линии слоев в древесине, никогда не мыть рук, разве что те просто запачкаются…

И все же, Цинь-цзяо не могла объяснить этого девочке. Та просто бы не поняла. Для Вань-му богослышащие были привилегированной, бесконечно мудрой и недоступной элитой. Если бы Цинь-цзяо стала убеждать, что бремя, несомое богослышащими, намного больше, чем все вознаграждения за него, это прозвучало бы как ложь. Разве что, для Вань-му богослышащие не были такими уж недоступными – она ведь заговорила первой. Поэтому Цинь-цзяо и решила признаться, что лежит у нее на сердце.

– Си Вань-му, я бы с охотой прожила остаток собственной жизни в слепоте, лишь бы только могла освободиться от голоса богов.

Вань-му была настолько шокирована, что даже раскрыла рот.

Цинь-цзяо тут же пожалела о собственных словах.

– Я пошутила, – объяснила она.

– Нет, – запротестовала Вань-му. – Вот теперь ты обманываешь. А перед тем говорила правду. – Она подошла поближе, волоча ноги по воде и топча рисовые побеги. – Всю свою жизнь я видала богослышащих в чудесных шелках, которых в носилках несут в храмы. Все им кланялись, все компьютеры были открыты для них. Когда они говорят, их слова будто музыка. Так кто бы не захотел стать одним из них?

Цинь-цзяо не могла ответить откровенно, не могла признаться: каждый день боги унижают меня, приказывая выполнять глупые, бессмысленные действия, которые должны меня очистить… и на следующий день все начинается сначала.

– Ты не поверишь мне, Вань-му, но уж лучше жить здесь, на полях.

– Нет! – крикнула Вань-му. – Тебя всему научили! Ты знаешь все, что можно знать! Ты умеешь говорить на многих языках, ты можешь прочесть все слова, твои мысли превышают мои настолько, насколько мои превышают мысли какого-нибудь червяка.

– У тебя ясная и выразительная речь, – заметила Цинь-цзяо. – Ты должна была ходить в школу.

– В школу! – скорчила презрительную мину Вань-му. – Да какое им дело до школ, предназначенных для таких как я детей? Нас учили читать, но лишь настолько, чтобы читать молитвы и уличные вывески. Нас учили считать, но лишь для того, чтобы мы умели делать покупки. Мы заучивали на память мудрые мысли, но только такие, которые поучают радоваться своему месту в жизни и слушаться более мудрых.

Цинь-цзяо не имела представления о том, что школы могут быть именно такими. Она верила, что детей в школах учат тому же самому, что и она узнавала от своих преподавателей. Но она сразу же поняла, что Вань-му говорит правду: один учитель никоим образом не способен передать трем десяткам учеников всего того, что Цинь-цзяо узнала как единственная ученица у множества преподавателей.

– Мои родители бедны, – заявила Вань-му. – Так зачем же им терять время, обучая меня больше, чем нужно служанке? Ведь это моя самая большая надежда: сделаться служанкой в доме какого-нибудь богача. Они бы уже проследили, чтобы я умела хорошо мыть полы.

– Кое-что про полы я знаю.

– Кое-что ты знаешь обо всем. Так что не говори мне о том, как тяжело быть богослышащей. Боги никогда не подумали обо мне. И, уверяю тебя, это гораздо хуже.

– А почему ты не побоялась заговорить со мной?

– Я решила ничего не бояться. Ну что ты сможешь сделать такого, чтобы еще сильнее ухудшить мою жизнь?

Я могу приказать тебе каждый день мыть руки, пока те не начнут кровоточить.

Но в этот момент в мыслях Цинь-цзяо что-то перещелкнуло, и до нее дошло, что девочка не обязательно воспримет это как ухудшение судьбы. Возможно, что она бы с радостью скребла бы свои руки, пока не остался бы клочок кожи у запястий, лишь бы только иметь доступ к знаниям. Цинь-цзяо мучило задание, поверенное ей отцом, но задание это – выполнит она его или нет – изменит историю. Вань-му никогда не получит задания, которого она не сможет выполнить и на следующий день; она всегда будет выполнять лишь такую работу, которая будет отмечена и оценена лишь в том случае, если будет выполнена плохо. Работа служанки была столь же бессмысленна, как и ритуалы очищения.

– Жизнь служанки должна быть тяжкой, – отметила Цинь-цзяо. – Я рада, что тебя еще никто не нанял.

– Мои родители ждут, надеясь, что я сделаюсь красивой женщиной. Тогда, если меня примут на службу, они получат больше денег. Может статься, что управляющий какого-нибудь богатея захочет взять меня в услужение к жене своего хозяина… и, может, богатая дама выберет меня своей тайной наперсницей…

– Ты уже и сейчас красива, – заметила Цинь-цзяо.

Вань-му пожала плечами.

– Мою подружку, Фан-лю, уже взяли на службу. Она говорит, что уродины работают больше, но мужчины к ним не цепляются. Некрасивые служанки могут думать все, что им угодно. Им не приходится говорить своим хозяйкам приятных вещей.

Цинь-цзяо подумала о слугах в собственном доме. Она знала, что ее отец никогда не пристает к горничным. И никто никого не заставлял, чтобы ей говорили только приятное.

– В моем доме все иначе, – сказала она.

– Но ведь я не служу в твоем доме, – парировала Вань-му.

И вдруг все сделалось ясным. Это не импульс склонил Вань-му начать эту беседу. Она заговорила, тая в душе надежду, что получит работу в доме богослышащей. Наверняка ведь все местечко сплетничает о том, что у молодой богослышащей дамы, Хань Цинь-цзяо, которая уже закончила учебу и получила первое взрослое задание, до сих пор нет еще ни мужа, ни тайной наперсницы. И Вань-му наверняка приложила старания, чтобы попасть в ту же самую группу праведного труда, что и Цинь-цзяо, чтобы завести этот разговор.

На какое-то мгновение Цинь-цзяо даже рассердилась. Но тут же и подумала: а почему бы Вань-му и не сделать того, что она сделала? Самое худшее, что могло произойти, это если бы я разгадала ее намерения, рассердилась и не приняла девушку на работу. Так что ее жизнь никак не будет хуже, чем до того. А если бы я не разгадала ее, то полюбила и взяла ее на службу, и она сделалась бы тайной наперсницей богослышащей. Разве на ее месте я не поступила бы точно также?

– Неужели тебе кажется, будто ты способна меня обмануть? – спросила она. – Будто я не пойму, как ты все распланировала, чтобы я взяла тебя к себе?

Вань-му, казалось, смутилась, на глазах у нее показались слезы, она явно перепугалась. Но при всем при этом она благоразумно молчала.

– Почему ты не разозлишься? – спросила Цинь-цзяо. – Почему не отрицаешь, что заговорила со мной не только лишь за этим?

– Потому что это правда, – призналась Вань-му. – А теперь я уже уйду.

Именно это и хотелось услыхать Цинь-цзяо: честный ответ. Она вовсе не собиралась позволить девушке уйти.

– Сколько из того, что ты рассказывала, правды? О том, будто ты хочешь учиться? Что желаешь в жизни чего-то большего, чем просто попасть на службу? – Все. – В голосе Вань-му прозвучала страстность. – Только, разве имеет это какое-нибудь значение? Ведь ты же несешь ужасающее бремя голоса богов.

Последние слова Вань-му произнесла с таким презрительным сарказмом, что Цинь-цзяо чуть не расхохоталась. Но ей удалось сдержаться. Ей не хотелось, чтобы Вань-му злилась еще сильнее.

– Си Вань-му, дочь-сердца Царственной Матери Запада, я приму тебя на службу в качестве собственной тайной наперсницы, но лишь в том случае, если ты согласишься со следующими условиями. Во-первых, я буду твоей учительницей, а ты будешь со всем тщанием учить все, что тебе задам. Во-вторых, ты будешь обращаться ко мне как к равной, не будешь бить поклонов и называть меня «святейшей». И в-третьих…

– Как же я могу это сделать? – удивилась Вань-му. – Если я не буду обращаться к тебе с надлежащим уважением, другие скажут, что я недостойна, и накажут, когда ты не будешь видеть. Это опозорит нас обеих.

– Понятное дело, что тебе придется проявлять ко мне уважение, когда нас будут видеть другие. Но когда мы останемся одни, ты и я, будем относиться друг к дружке, как равные. В противном случае я отошлю тебя домой.