Текст книги "День на Каллисто (антология)"

Автор книги: Онджей Нефф

Соавторы: Йозеф Несвадба,Вацлав Кайдош,Душан Кужел,Ян Ленчо,Иван Изакович,Иржи Чигарж,Людвик Соучек,Любомир Махачек,Ярослав Зика,Збышек (Збинек) Черник
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Мы отвергаем обвинение в противозаконных действиях, оно безосновательно. Твоя оценка изменений, происходящих в здешних существах, сильно преувеличена. Мы проверяли: эти изменения незначительны, существа функционируют вполне нормально. О регрессе не может быть и речи, ибо большая часть человечества (пользуемся твоей терминологией) не проявляет никакого интереса к картинам.

Твое поведение мы объясняли перенапряжением, что, впрочем, наблюдается и у некоторых других членов экспедиции в определенные периоды. Но твой отказ выполнить задание, к сожалению, убедил нас: дело не в усталости, а в изменениях, происшедших в твоем организме. Ты воспринял жизненные принципы и интересы существ, населяющих здешнюю планету, ты стал гибридом. Ты сам отторг себя от нашего общества, ибо в таком измененном виде ты уже никогда не сможешь стать его полноценным членом.

Оставайся там, где ты есть, доживай свой век, питаясь собственной энергией. Мы не в состоянии разделить твою участь, даже если бы и захотели: тогда нам пришлось бы оставить здесь и остальных членов экипажа, никоим образом не заслуживших изгнания. К тому же их еще можно использовать в дальнейших экспедициях. На данной негостеприимной планете нет более интересующих нас объектов исследований.

Твои действия способствовали тому, чтобы наше задание было завершено в ускоренном темпе. Полученных образцов, по всей вероятности, достаточно, чтобы сделать определенные выводы, хотя нам пока не удалось выявить функциональное значение собранных объектов. Мы, естественно, против того, чтобы вызвать всеобщую панику, и тебе, нам кажется, не стоило поднимать этот вопрос: разумеется, и нам известно, какие последствия могут повлечь на здешней планете подобные поступки. По возвращении мы сообщим твоим друзьям о судьбе, которую ты сам себе уготовил.

***

– В чем дело, Сандрочка, почему мы грустим? Или мы скучаем без краж?

Взглянув на Ироудека, Сандра даже не улыбнулась Он подошел к ней, дружески положил руку на плечо. Что она может ответить? Как должна вести себя? Ведь это в конце концов неприлично – все время ходить с заплаканной физиономией. Разве Ироудек в чем-то виноват?

– Что с вами? Вы ведь теперь знаменитость! Вот уже две недели о вас трубят во всех газетах – и у нас, и за рубежом, интервью в журналах: САНДРА СПАСАЕТ КАРТИНУ «ЗЕЛЕНЫЕ ХЛЕБА». Вас это не радует? Или вы расстались со своим приятелем?

Сандра отвернулась.

– Ах вот в чем дело. Ну, ничего, переживете, такое с каждым может случиться. Пройдет неделя-другая, и вы об этом и не вспомните.

Расстались с приятелем? Если бы.

«Меня покинуло поле, мое поле, вот уже две недели оно не дает о себе знать. А почему, собственно, оно должно давать знать о себе? Ведь кражи прекратились… Мне помогло поле, всем нам помогло поле. Я должна быть счастлива».

Но Сандра не испытывает счастья. Она тоскует, как если бы ее покинул человек, который постоянно находился рядом с ней, вернее в ней самой, и вдруг исчез, не попрощавшись, даже адреса не оставив.

«Поле, – шептала Сандра каждый вечер, – отзовись, мое поле. Многое я хотела бы узнать. Откуда ты, из какого мира?»

Она долго прислушивалась к пустоте… «Ты так долго молчишь. Ты еще со мной?» «Да, я с тобой», – раздалось внезапно, и она вздрогнула.

Поле!

«Сандра, – прозвучало тихо внутри ее, – эксперимент завершен, я исполнил свой долг. Кончилось и мое вмешательство. Не жди от меня никакой помощи, разве что одни неприятности. Наши законы не позволяют изменять живые существа, а я изменяю тебя, ты становишься непохожей на своих соплеменников. Мы больше не можем быть вместе. Чтобы сберечь картины, я обращался за твоей помощью и превысил свои права. Ибо я понял, вернее, ты помогла мне понять, чтд для вас имеет ценность. Ты должна снова обрести прежнее свое состояние, стать сама собой, а не каким-то раздвоенным существом. Вот почему я и не даю о себе знать. К тому же беседы с тобой резко сокращают запас моей энергии, впрочем, это не главное. Видишь, я искренен и откровенен. Мне хорошо. Ты понимаешь, меня, Сандра?» Вместо ответа она заплакала.

«Поле мое, объясни, что значат слова: эксперимент завершен? Чей эксперимент? Ведь я ничего не знаю. А ты? Куда направишься ты, когда покинешь меня?»

«Не беспокойся обо мне, Сандра, я существую по законам нашей планеты и по тем же законам умру. Как в свое время и ты, Сандра. Законы природы неумолимы, и мы должны считаться с ними».

Ее обдало легким ветерком; она подняла руку – ветер прошел сквозь пальцы.

«Я знаю, мое поле, мне будет тоскливо без тебя».

«Если ты хочешь, на какое-то время я останусь с тобой и сделаю это с великой радостью. Если ты вдруг надумаешь сделать мне приятное, позволь полюбоваться картинами, которые я могу обозревать только твоими глазами и восторгаться только благодаря твоему восприятию. Ничего подобного в жизни я еще не испытал. Ты выполнишь мою просьбу? Хотя бы иногда посещай музеи, прошу тебя. Прости, Сандра, что я не понял раньше…»

Ветерок затих, колосья застыли в неподвижности.

«Поле, – думала Сандра, – сколько времени ты еще сможешь побыть со мной?»

Она не торопила его с ответом.

«Разговор со мной лишает тебя сил, а я не хочу твоей смерти. Но останься подольше со мной, мы вместе походим по музеям. Я научу тебя смотреть картины – тому, чему я так мечтала научить Индржиха…»

Утром Сандра никак не могла решить, стоит ли ей идти на прием к психиатру? На всякий случай она положила талончик в сумку: идти – не идти?

Ноги заплетались; она тащилась в поликлинику вместо того, чтобы бодро шагать на службу. Но ей уже знакомо было такое состояние. «Поле, мое поле, ты хочешь, чтобы я шла к врачу? Почему?»

И все-таки она пересилила себя и пошла на работу. День прошел беспокойно, снова ошибка в расчетах. К счастью, Ироудек не из тех, кто устраивает скандалы. Что же ей делать? Вечерами ее мучает головная боль, которая не прекращается ни на минуту. «Ладно, завтра пойду к врачу, если ты этого хочешь. Но почему? Или это не твоя воля? Ты уже не со мной?»

Тихо, пусто до грусти. Тоска…

«Ты уже не будешь со мной, поле? Врач должен приглушить мою боль? Ладно, послушаюсь тебя. Но если ты так думаешь, то зря. Я всегда буду вспоминать о тебе с благодарностью, мое доброе поле. Никогда не забуду тебя…»

Та же приемная, молчаливые пациенты, та же медсестра.

– Прошу вас, девушка. – Бодрый голос, профессиональная улыбка.

– Я назначена на сегодня, пан доктор. – Она кладет талончик на стол.

– Так, так. Значит, вы – та самая знаменитая Сандра, что спасла картину Ван Гога и все остальные.

Сандра молчит, выжидая. «Зачем ты послало меня сюда, поле? По-твоему, я должна поддерживать пустую беседу?»

А психиатр продолжал:

– Интересный случай, в самом деле, чрезвычайно интересный. Когда вы были здесь в прошлый раз, все выглядело гораздо проще. Помните?

Она кивнула.

– Тогда я не сказала вам всего, пан доктор.

Он понимающе улыбнулся.

– Никто никогда и не выкладывает врачу все во время первого визита. – Он показал ей на кресло, она села. – Но раз уж я вами занялся, расскажите-ка мне обо всем подробнее.

Он вытащил из ящика стола номер журнала «Кветы», где было помещено интервью с Сандрой.

Сандра молчала.

Врач раскрыл журнал.

– Вы можете описать свои ощущения? Чем была вызвана ваша уверенность? Каким образом вы получили информацию?

– Мне нечего добавить, пан доктор. Все было именно так, как здесь написано. Просто однажды я узнала, что предстоит похищение картины Ван Гога.

– Вам сообщил об этом тот самый голос, о котором вы упоминали в прошлый раз?

– Не знаю. Собственно, это даже не голос.

Она колебалась, но сигнала открыть тайну от поля не поступило. «Бедняжка поле, оно хочет, чтобы врач дал мне что-нибудь успокаивающее». Волна нежности мелькнула у нее в глазах, и врач насторожился.

– Знаете что? Давайте-ка испробуем гипноз. Ложитесь сюда.

Она послушно легла на кушетку. «Если поле не захочет, чтобы я говорила, оно даст мне знать». Сандра уставилась на блестящий шар, висящий у нее над головой, и стала вслушиваться в слова врача: отдохните, ни о чем не думайте, представьте себе то место, где вам хотелось бы быть. Вы спокойны, вас ничто не волнует. Шар то тускнел, то вновь становился блестящим, словно его окутывала серая пелена, веки тяжелели, слова, доносившиеся откуда-то издалека, становились все приглушеннее. Сандра вновь очутилась на поле, на мягкой теплой земле среди хрупких колосьев; ощущение счастья, почва под ногами дышит одновременно с ней и пульсирует в том же ритме, что и ее сердце…

Но вот солнце превратилось в лампу, а земля – в простыню. Врач внимательно и спокойно смотрел на нее. А Сандре хорошо: она до сих пор ощущает это двойное слаженное пульсирование. Она улыбнулась.

– Благодарю вас, пан доктор.

И она охотно рассказала о своих ощущениях: поле, похожее на то, что на картине в галерее, но в то же время совсем другое, чем «Зеленые хлеба».

– Вы хотели бы иметь эту картину?

Взгляд девушки выражает удивление.

– Зачем? Она у меня есть. Ведь ее не украли.

Доктор прикрыл глаза. «У вас есть эта картина, точно так же как у меня, как у любого другого посетителя галереи».

– Я имею в виду, хотели бы вы иметь ее у себя дома?

Сандра не понимала.

– Но ведь… Она всегда в моем распоряжении…

– Ага, зрительная память. Воображение. Беспокойство о судьбе произведения искусства, которым вы особенно дорожите. Не так ли? Между прочим, охранники тоже испытывали чувство беспокойства: страх, что произойдут кражи, обуял всех, весь мир был в тревоге. А вы – такая чувствительная, такая эмоциональная натура…

Говоря эти успокаивающие слова, врач не испытывал удовлетворения. Что, собственно, ему удалось выяснить?

– Голова болит? Чувствуете себя хорошо? – продолжал он задавать привычные вопросы.

– Вполне нормально.

И все же врач выписал рецепт.

– Вы и на сей раз не рассказали мне откровенно обо всем. Ну, как-нибудь загляните еще, – прощаясь, сказал он.

Сандра поблагодарила и поспешила уйти. «Ты со мной, поле, ты еще со мной, и мне этого достаточно. Для чего мне лекарства? Сразу же после работы мы пойдем с тобой на выставку современного искусства, хочешь? А в воскресенье поедем в Збраслав, я постараюсь научить тебя разбираться в скульптуре. Вечером мы вместе будем читать стихи».

 ЭПИЛОГ

Изгнание.

Отовсюду изгнан. Один.

По распоряжению руководства все участники эксперимента своевременно покинули своих испытуемых, лишь я остаюсь. Если бы я не взбунтовался, я бы тоже сейчас возвращался вместе с ними… Мне предстояла еще долгая жизнь, интересная, плодотворная, полезная.

Но что осталось бы после меня?

После акции, которая могла бы изменить жизнь планеты, теперь уже моей планеты, которую они назвали негостеприимной, я бы испытывал постоянные угрызения совести, чувствовал бы себя виноватым. Разве я мог смириться с тем, что моя собственная жизнь интересная? Плодотворная? Полезная?

Обладай я большими запасами энергии, я бы остался здесь и ждал. Ждал того момента, когда смогу вернуться к себе на родину вместе с человеком. Хотя путешествие со скоростью, которая не вредна человеку, для нас слишком незначительно – оно продолжалось бы столетия, – все-таки я бы дождался. А сейчас я обречен на гибель: мне неоткуда пополнить свои запасы энергии.

Я должен погибнуть: вступив в контакт с представителями здешней интеллигенции, я израсходовал слишком много энергии. Но я об этом не жалею. Я сделал это ради человечества.

Я бы с удовольствием остался с тобой, Сандра, еще на некоторое время; я бы смог еще просуществовать за счет твоей энергии, утечку которой ты бы даже и не почувствовала – ведь ты постоянно рождаешь новую энергию. Но это всего лишь вторичная энергия, не та, которая дает мне возможность чувствовать себя самостоятельным существом. Я бы только воспринимал тебя, выслушивал, не в состоянии ответить взаимностью. Разве это жизнь? Это равноценно смерти.

И все-таки я бы остался, ты мне веришь? Но я не стану этого делать, ибо мое присутствие изменяет тебя. Ты относишься ко мне так, как могут относиться друг к другу только представители одного рода, вы нуждаетесь в постоянном общении, я должен говорить с тобой. А мои силы на исходе. Я постараюсь вернуть тебя в твое первоначальное состояние. Чтобы 'ты могла жить, как раньше. Вот почему я заставил тебя пойти к врачу, а его – дать тебе сеанс гипноза. Остатки своей энергии я израсходую, сообщив тебе мою последнюю волю: ЗАБУДЬ МЕНЯ. Если ты забудешь меня, не оставишь в своей памяти, я умру дважды. Но ты будешь жить, счастливо жить. Ты научила меня называть это совестью. Я не знаю, какая разница существует между понятиями «совесть» и «ответственность»; наш закон предполагает руководствоваться в своих действиях чувством ответственности. Я, не согрешу, выполнил его. Я вычеркну себя из твоей памяти, уничтожу все следы о себе в твоих воспоминаниях. И ты забудешь меня. Ты вернешься к тому человеку, которого покинула ради меня.

Я совсем близко, Сандра, и я чувствую свою обновленную гармонию. Освободившись от меня, ты, верно, улыбаешься в ожидании новой встречи. Мне не хватает твоих чувств, Сандра, я бы хотел видеть, слышать… Но я забуду, что означают эти слва. И сами слова забуду, энергия убывает, прощай, Сандра, твое поле погибает. Но оно не жалеет об этом, оно ни о чем не жалеет. Я познал, понял и пережил то, что мало кому из нас суждено. Пока будет теплиться во мне моя угасающая жизнь, я буду благодарен тебе: ты научила меня жить так, как живете вы, люди. Трудно. Несовершенно. Но как прекрасно это несовершенство! Перед челвечеством открыты безграничные возможности, жаль только, что я уже не увижу, как оно их реализует…

Збинек Черник{*}

[Закрыть].
Самое запутанное дело комиссара{27}
(перевод А. Першина)

Домик комиссара стоял в стороне от других домов на окраине города. Уличное освещение в эту глушь еще не провели, всюду было темно, светилось только одно окошко на втором этаже – видимо, там комиссар работал. Улица была пуста. Шенсберг вышел из машины, закрыл ее на ключ и направился к двери, нащупывая кнопку звонка. Ага, вот и она. Он позвонил. Из глубины дома раздался голос хозяина:

– Входи, Гарри, дверь открыта.

Комиссар – один из умнейших полицейских страны, гроза всех жуликов, бродяг и воров (ни одному из них не удавалось от него уйти) – был старым холостяком. Любитель одиночества, он не имел привычки приглашать подчиненных к себе домой, даже в силу служебной необходимости. Но сегодня он сделал исключение, позвонил Шенсбергу и попросил приехать к нему, да не откладывая. Случилось, мол, нечто чрезвычайно важное.

Шенсберг по деревянным ступеням поднялся на второй этаж в кабинет комиссара. Тот его уже ждал.

– Присаживайся, Гарри, – сказал комиссар. – Сожалею, что был вынужден вытянуть тебя из дома, но боюсь, что дело, о котором хочу тебе рассказать, не терпит отлагательств. Ты ведь знаешь, я служу в полиции три десятка лет, собственно говоря, именно сегодня исполнилось ровно тридцать лет, как я вступил в полицию – день в день. За это время никому и никогда не удавалось застать меня врасплох, не удастся и сейчас. (Это была своеобразная присказка, неизменно одна и та же, постоянно повторяемая. Комиссар начинал ею каждое дело, чем, откровенно говоря, несколько раздражал своих в общем-то верных и преданных сотрудников.) Но легкой работенки ждать нечего, это точно. Итак, к делу. Ты когда-нибудь слышал об опытах профессора Холма из Генетического института? Вряд ли, я так и думал. О них не принято открыто говорить, а тем более писать. И я бы ничего не знал, если бы… Вот именно, если бы. Сам-то я в этом деле не специалист, от биологии всегда держался подальше, поэтому прошу извинить за неточность. Ну, так вот. Этот самый Холм и его ассистент нашли способ воздействия на гены человека, благодаря чему сущность индивида может полностью измениться. Результаты опытов, как утверждают, поистине ошеломительные: речь идет о создании человека, скорее сверхчеловека, который способен делать все, о чем мы, простые смертные, можем лишь мечтать. Только представь себе: развитие этого мутанта – так сами ученые его называют – от младенческого возраста до возмужания происходит всего за каких-нибудь два года. Через два года он уже полностью сформировавшаяся личность, способная жить до двухсот лет! Но это еще не все. Ты только послушай, на что он способен. Я тут записал кое-что для памяти.

Комиссар открыл записную книжку и начал читать монотонным голосом, сопровождая текст комментариями:

– При ходьбе пешком мутант способен развивать скорость до пятидесяти километров в час (вроде как в сапогах-скороходах), потребность в сне у него минимальная, час-другой в сутки, он превосходно переносит огонь, обладает способностью к регенерации (отрежешь ему ногу, а она снова вырастет!); раны, смертельные для простого смертного, у него моментально заживают, он может питаться любой пищей, даже человеком. И наконец, самое главное: мутант наделен способностью влиять на сознание других людей. Он может кого угодно убедить, например, в самом абсурдном и невероятном, а потом использовать это в своих целях. Причем, заметь, не имеет значения, общается ли он непосредственно с тем или иным человеком или делает это телепатически; расстояние значения не имеет. Ему ничего не стоит убедить убогую старушку-пенсионерку, что неделю назад она заняла у него полмиллиона, а старую деву – что он ее первенец; пешехода, которого чуть не сшиб грузовик, что никакого грузовика не было, и все в таком роде.

Комиссар с минуту помолчал, прокашлялся и продолжал:

– Сам понимаешь, с такими свойствами мутант – не только чудо века, но по целому ряду причин и огромная опасность для окружающих. Парочки таких «сверхлюдей» достаточно, чтобы переделать человечество, если, конечно, они этого захотят. Поэтому все опыты в Генетическом институте пока приостановлены. Но один мутант, единственный представитель своей суперрасы, успел появиться на свет божий. Несколько лет его держали в строгой изоляции, в эдакой тюрьме со всеми удобствами, но, несмотря на все строгости, ему удалось скрыться. И не далее как сегодня.

Шенсберг неподвижно сидел на стуле, внимательно слушал шефа и молчал.

– По мнению профессора Холма, и это понятно, мутант будет вести себя с людьми агрессивно, – продолжал комиссар. – Дьявол сорвался с цепи, но тот хоть дневного света боялся. Мутант не боится ничего. К сожалению.

У комиссара был необычно обеспокоенный, даже расстроенный вид.

– В любом случае дело надо держать в секрете, – сказал он. – Писаки не должны ничего разнюхать, не то среди населения начнется паника. А мы обязаны принять все меры и задержать потенциального возмутителя спокойствия, пока он ничего не натворил. Дело это нелегкое, мутант – не обычный злодей или убийца, а человек по своему умственному развитию на ступень выше нас. Я хотел перед началом розыска посоветоваться именно с тобой. Знаешь, я тебе верю, считаю своей правой рукой…

Шенсберг, который, не меняя позы, слушал комиссара не перебивая, сейчас как бы мимоходом заметил:

– По твоим словам, мутант обладает способностью влиять на сознание других людей. Тогда ответь, пожалуйста, на один вопрос. Что бы ты сделал, если бы этим мутантом оказался я?

Комиссар нетерпеливо от него отмахнулся:

– Брось ты эти шуточки, нашел момент!

– Шутки? – повторил Шенсберг. – Я спрашиваю, что бы ты делал, если бы удравший мутант, этот, как ты выразился, единственный представитель своей суперрасы на Земле, внушил тебе посредством телепатии, чтобы ты набрал такой-то номер телефона и пригласил его к себе домой? Ты полагаешь, что разговариваешь сейчас со своим старым сотрудником Гарри Шенсбергом, а на самом деле это не он. Мутант предпринял это для устрашения тех, кто собирался плести вокруг него интриги.

Слушая своего подчиненного, комиссар потерял дар речи. Впервые за тридцать лет безупречной полицейской карьеры, тридцать лет тяжелой, опасной работы, тридцать лет распутывания невероятно сложных дел, из которых он неизменно выходил победителем, хртя враги не раз пытались пристрелить его как зверюшку-вредителя, зажарить как кролика, утопить как котенка. Впервые за эти тридцать лет ему показалось, что он недооценивал своего собеседника. На лице Шенсберга он увидел усмешку победителя. Неужели перед ним и в самом деле сидит удивительный и опасный мутант? Чушь! Ведь Шенсберга он знает столько лет! Знает ли?

Все это за долю секунды промелькнуло в голове комиссара. Так или иначе, позволить себе рисковать он не имеет права. Пистолет лежал в ящике письменного стола, стоявшего в углу комнаты. Скорее туда и как можно незаметнее! Внешне сохраняя спокойствие, комиссар сделал несколько шагов по направлению к столу.

– Сейчас ты идешь за пистолетом, – сказал Шенсберг, – но позволь тебе напомнить, что мутант обладает способностью к регенерации (помнишь: отрежешь ему ногу, а она тут же снова вырастет) и что смертельные для простого смертного раны у него сразу заживают. Тебе придется согласиться, что на такого жалко пули.

– Ну, вот что, пора кончать игру. Начнем рассуждать здраво, – сказал комиссар, хотя отлично понимал, что ни о какой игре речь и не идет. Его сомнения сменились страшной уверенностью. Мозг напряженно работал. Нельзя терять ни минуты, преступно дать этому супермену возможность напасть первому, надо немедленно что-то предпринять!

Он рванулся к двери в соседнюю комнату и быстро повернул за собой ключ. Все произошло в одно мгновение.

– Спасен! – с облегчением выдохнул комиссар, но тут же понял, что ненадолго. Он оказался в глупейшей ситуации. Телефона в комнате нет, а единственная дверь ведет туда, откуда он только что счастливо сбежал. Помощи ждать неоткуда. Остается одна возможность: окно. Правда, в его возрасте это тяжеловато: стена совершенно гладкая высотой в несколько метров, ухватиться не за что. Кроме того, кругом темень и вообще, что и говорить, прекрасная картина – комиссар полиции покидает собственный дом путем, который обычно избирают преступники! Но делать нечего, выбора у него нет. Вперед!

– Ты, конечно, хочешь выбраться через окно и удрать, – отозвался из соседней комнаты Шенсберг, – но позволь тебе напомнить, что мутант ходит со скоростью пятьдесят километров в час (вроде сапог-скороходов), так что ты и шага не сделаешь, как я тебя схвачу. Напрасные хлопоты, признайся.

Хочешь не хочешь, а комиссар не мог не согласиться со столь веским аргументом. «А есть ли у меня вообще какие-либо перспективы выбраться отсюда?» Сейчас шеф полиции очутился в труднейшей ситуации. Он был как зверь в клетке. Впервые за тридцать лет своей карьеры комиссар не мог найти выход.

– Мутант обладает целым рядом и других исключительных свойств, – вновь раздался голос за дверью. – Так, например, потребность в сне у него минимальная – час-другой в сутки, он превосходно переносит огонь и… самое лучшее на десерт – мутант может питаться любой пищей, даже человеком.

Тут последовал звук, словно голодный великан прокусывает деревянную дверь. Мир завертелся перед глазами комиссара.

Когда он пришел в себя, перед ним стоял инспектор Гарри Шенсберг, а рядом инспекторы Борн и Фитусси. На их лицах была ухмылка, а Шенсберг тихонько хихикал.

– Ну и дрянь, – сказал он, с отвращением выплевывая щепки, – пришлось и в самом деле грызть дерево, чтобы выглядело правдоподобно.

– Перемена пищи еще никому не вредила, – загоготал Борн и обратился к комиссару: – Ты уже очухался?

Комиссар долго не мог произнести ни слова. Наконец он выдавил из себя:

– Что все это означает?

– Это означает, – весело ответил Борн, – что мы пришли поздравить тебя с тридцатилетием службы в полиции. Что же касается того, что здесь произошло, так это всего лишь… шуточка, розыгрыш. Мы сказали себе: если за тридцать лет его никто не застал врасплох, почему бы не попробовать нам? И видишь, получилось.

– Но как же так? – спросил комиссар, все еще ничего не понимая. – Мутант ведь действительно существует. Заявление поступило от самого профессора Холма.

– Конечно, существует, но чудовище и не покидало своего убежища, сладко спит себе в теплой постельке в Генетическом институте. А профессор Холм приходится Гарри дядюшкой, вот мы его и взяли в компанию.

В этот момент в комнату вошел седовласый мужчина в очках.

– Холм, – представился он и подал комиссару руку. – Думаю, вы не сердитесь, комиссар. Что мне оставалось, когда ваши ребята ко мне пришли с довольно забавным предложением. Я пообещал, что поеду вместе с ними в вашей полицейской карете.

– Чертовы дети, – сказал комиссар, добрея. Тем временем Борн вытаскивал бутылку шампанского, которым всегда отмечают все торжества.

– Какая-нибудь посуда в доме есть, шеф?

В кабинете зазвонил телефон. Комиссар вышел из комнаты и несколько минут с кем-то разговаривал, потом позвал Холма:

– Профессор, это вас.

Когда Холм вернулся, у него был обеспокоенный, даже подавленный вид.

– Удрал, – сказал он. – Мутант удрал. Теперь уже на самом деле.

Комиссар откровенно забавлялся.