Текст книги "Жажда любви"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Влюбленным в нее мужчинам она представлялась трагической, глубоко страдающей натурой (полузакрытые длинными ресницами, увлажненные слезами очи, судорожно искривленные, нежные губки); поклонники верили и соболезновали ей до тех пор, пока сами не впадали в немилость и не начинали подозревать, что их предшественник, всегда «такой жестокий и грубо эгоистичный», во всяком случае, с лихвой получил по заслугам (или даже не по заслугам).

Но леди Диана была активной натурой; она не тратила время на сожаление о прошлом и считала упреки самым бесполезным занятием.

Изречение «смелостью города берутся» звучало для нее в вольном переводе: смелостью мужчины берутся, и она не пренебрегала для достижения этой цели никакими средствами; одним из этих средств была месть, другим – быстрая капитуляция, третьим – использование своих маленьких чар, и в результате она всегда имела успех.

Глубина ее эгоизма была поистине достойна изумления, но она позировала на бескорыстие, щедро делясь с другими, когда у нее случайно заводились деньги, особенно если эта щедрость могла вызвать восхищение окружающих.

Ей казалось, что «давать» – синоним бескорыстия, даже если дар ей ничего не стоил или даже приносил выгоду.

Красивая внешность очень содействовала на первых порах ее успехам (что касается развязок, она всегда брала на себя инициативу), и так как мужчины, в большинстве случаев, были лояльнее по отношению к ней, чем она этого заслуживала, она редко сполна расплачивалась по своим обязательствам.

Теперь она страдала единственно потому, что Сара и Жюльен полюбили друг друга и их ждало счастье.

Но с другой точки зрения это обстоятельство развязывало руки Шарлю, а леди Диана видела, что этот добродушный человек утратил за последнее время свой душевный покой.

Известие требует тайны... но Шарль?..

Ей казалось, что ей станет легче, если она, в свою очередь, сделает кому-нибудь неприятность.

– Пройдемся, – кивнула она Шарлю.

Он покорно извлек японский зонтик из связки, стоявшей около стены, и последовал за нею по серым каменным ступенькам, в направлении оранжереи.

Громадное фиговое дерево росло около белого здания с красной крышей и овальными отдушинами, в которых, подобно янтарным бусам, сверкали золотистые апельсины.

Леди Диана присела на ветхую каменную скамейку.

– Шарль, отгадывайте!

– Вы расплатились с вашими долгами?

– Чудес больше не бывает. Будьте оригинальнее и менее оптимистичны.

Он лукаво посмотрел на нее.

– Вы влюбились по-настоящему? Впрочем, и это было бы чудом, не правда ли? Или, может быть, какой-нибудь несчастный безумец возвращается в свою клетку: один из давно утраченных и оплаканных поклонников снова повергает к вашим стопам свою покорность и обожание?

– Ваши шутки не забавны, а неприятны, Шарль!

Он задел ее самолюбие своими язвительными замечаниями, и она радовалась, что в ее власти причинить ему огорчение.

– Сдаетесь?

– Безусловно!

– Прекрасно, но вы все-таки оказались пророком. Возвращается «она» для вас. Сара. Между прочим, она выходит замуж за Жюльена Гиза.

Она взглянула на него с жадным любопытством, подстерегая ожидаемую награду.

Но, к ее разочарованию, он продолжал упорно смотреть в сторону, точно не замечая ее присутствия.

Она слегка ударила его зонтиком.

– Очнитесь, соня!

Но он молчал, и леди Диана стала беспокоиться.

– Не валяйте дурака, Шарль, – воскликнула она с раздражением, – вам не к лицу разыгрывать передо мной роль несчастного любовника. Я слишком часто слышала о вашем разбитом сердце. Повторение ослабляет силу впечатления.

Он опять ничего не ответил и, не глядя на нее, встал с места. Его белый силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темно-синего неба.

– Это и есть ваша новость, да? – сказал он наконец глухо.

– Я знала, что вам будет приятнее узнать об этом первому. Но это секрет, слышите?

Шарль усмехнулся, и его отрывистый негромкий смех резанул по нервам леди Диану. Отношение Шарля к этому решенному вопросу, вспышка страсти, когда все было сказано, казались ей верхом идиотства, и она даже сомневалась, не представляется ли он просто, чтобы позлить ее, хотя для такого оптимистичного предположения не было никаких данных.

Она тоже встала и, взяв его под руку, заглянула ему в лицо; выражение этого лица и испугало, и рассердило ее.

Он буквально задыхался, глаза его налились кровью, губы были прикушены.

Внезапным движением он высвободил свою руку и пошел прочь.

– Шарль, – позвала она.

Он даже не обернулся.

Ее охватила дикая злоба.

Дурак, влюбленный дурак...

Опять его поведение не оправдало ее ожиданий!

Скотина...

Шарль отдал себе ясный отчет в глубине своего чувства к Саре только после того, как они расстались. Ему до смешного недоставало ее, все в мире утратило для него свою ценность.

Однако он сдерживал свое нетерпение и сознательно обрекал себя на тоску по ней, потому что именно теперь он мог надеяться. Она была свободна.

Некогда она тоже любила его.

И он прибегал к шаблонным афоризмам о любви, что со стороны такого чуткого человека являлось несомненным доказательством степени его влюбленности.

«Истинная любовь никогда не умирает».

«Тот, кто говорит о прошлом: «я любил», никогда не любил в истинном значении этого слова». (При этом само собой подразумевалось, что Сара любила его в истинном значении этого слова. Женщины всегда скрывают свои чувства.)

Чистая женщина никогда не откроет своей души, пока она не уверена в возможности брака.

Но Шарль имел твердое намерение жениться на Саре. В течение последних недель он думал о ней не иначе, как о своей жене, он только и мечтал об этом. «Новость» леди Дианы сначала ошеломила его, потом пробудила в нем жгучую ревность, ту мучительную ревность, которая свойственна чувственной любви.

В порыве дикого бешенства он чуть не набросился на леди Диану, чуть не переломал ее нежные члены.

Сара – жена другого, этого натянутого дурака Гиза, с его двусмысленным чувством чести и нравственной ценности... Мысль о Саре и Жюльене, стремящихся друг к другу со всей силой молодой, горячей любви, делала его убийцей.

– Боже мой! – шептали его губы.

Он остановился в конце аллеи; сам того не замечая, он шел очень быстро и только теперь заметил, что обливается потом.

Внезапно он схватился рукой за сердце и упал на колени, до крови кусая себе губы.

Его лицо помертвело, он едва успел вытащить из кармана лекарство, которое всегда имел при себе, и в последнюю минуту проглотил содержимое маленькой капсулы.

Это было как раз вовремя.

Боль утихла.

Теперь он лежал на земле, закрыв лицо руками, и рыдал.

ГЛАВА XVI

Подобно бабочкам, оставившим коконы,

Исчезли счастье, радость и любовь,

И только слышатся воспоминаний стоны,

Не забывай того, чего не будет вновь.

Мэри Кольридж

После глубоких потрясений часто наступает «перелом», который даже страдающему субъекту дает иллюзию мнимого покоя.

Страданья прекратились, для них нет больше сил, человек как бы освобождается от самого себя.

После двух суток безумия, во время которых Шарлю казалось, что он действительно лишается рассудка, для него наступил этот период обманчивого спокойствия.

Он смог думать о свадьбе Сары, смог думать о Жюльене, не испытывая болезненного сжимания сердца, которого так боялся, потому что оно всегда предвещало сердечный припадок.

Он уверял самого себя, что «выпутался» из этой истории, и испытывал нечто подобное тому, что испытывает выздоравливающий после долгой болезни.

В день приезда Сары он переселился в маленькую гостиницу, милях в пяти от замка.

Он не хотел вводить себя в искушение свиданием с ней – по крайней мере, верил, что не хочет этого, но, как и надо было ожидать, явился к ней на следующий же день. Быть в стороне казалось ему не по силам.

– Как вы плохо выглядите, – воскликнула Сара при его появлении.

– У меня был припадок, – ответил он, усаживаясь с ней рядом и даже улыбаясь. – Я все-таки остался, хотя вы и советовали мне уехать. Я помогал вашей матушке.

– Это было очень любезно с вашей стороны.

– Но теперь я уеду. Кстати, все ваши друзья разъезжаются! Я слышал, что Гиз получил назначение в Тунис.

Она заметно покраснела.

– Да. Не правда ли, это очень лестное назначение?

– Еще бы. Впрочем, надо отдать справедливость: Гиз – способный малый.

Он все время не спускал с нее испытующего взора.

Ощущение «пойманности» снова охватило его, пробуждая в его душе дремавшее там бешенство.

Гиз имеет право целовать эти губы, слышать биение этого сердца; Гиз будет обладать Сарой!..

Словно издалека донесся до него собственный голос, когда он спросил Сару о сроке отъезда Жюльена.

– Кажется, на следующей неделе, – неуверенно сказала она, вглядываясь в глубину парка.

Ей кажется! За какого же дурака она его считает, слепого, безмозглого, доверчивого дурака!

– И надолго? – снова спросил тот же чужой голос.

Сара предполагает, что он пробудет в Тунисе около года. Роберт поедет к нему на каникулах.

– Один? – совсем тихо спросил Шарль, – или и вы поедете?

– Нет, – возразила Сара, – впрочем, не знаю...

Впрочем... не знаю.

Очевидно, она поедет к нему, и они будут наслаждаться любовью под тропическим небом Африки, в волшебной экзотической обстановке, точно нарочно созданной для любви.

Он рано откланялся и вернулся к себе в гостиницу.

В его душе бушевала буря, и он предавался мрачным размышлениям в тиши наступавшего вечера; он думал о всех тех вечерах, которые ожидают Сару и Жюльена, об интимности, которая устанавливается между влюбленными, о той «полноте отдавания себя», на которую способны такие цельные и страстные натуры, как Сара.

Он в исступлении колотил руками по стволу дерева, к которому прислонился, пока руки его не покрылись кровью; небо и земля колебались над ним и под его ногами.

Все лето она осторожно флиртовала с ним и завлекала его в свои сети, а в то же время любила этого высокомерного дурака, которому было бы очень полезно узнать, с кем она целовалась в эти майские ночи и раньше, в далеком прошлом.

Что бы там ни было, он все-таки не первый!

Не он научил ее любить!

Шарль до самого утра пролежал на мокрой траве, под деревом. Он пришел в себя только на рассвете.

Культурная привычка «соблюдения внешних форм» и «приличного поведения» снова возымела на него влияние.

Какой ад таится в душе человека!

Но ему все-таки удалось взять себя в руки.

Ничто не вечно, и даже ревность – и та притупляется.

Он кое-как добрался до своей комнаты, не раздеваясь повалился на кровать и забылся тревожным сном.

Его разбудил приход слуги, принесшего кофе.

– Мсье болен? – спросил он, взглянув на Шарля, – не послать ли за доктором?

Шарль горько усмехнулся.

– Тут не поможет никакой доктор, – сказал он сам себе по-английски.

Весь этот день он чувствовал себя подавленным, но не испытывал острых приступов отчаяния.

Это настроение длилось до тех пор, пока он не отдохнул физически, а тогда душевный покой снова покинул его.

Почему бы ему не съездить к Саре?

Он не позволит себя распускаться.

Он заказал мотор, украсил гвоздикой свою петлицу и вышел из дому, изящный и нарядный, как всегда; только глаза блестели лихорадочным блеском.

Около самого замка он заметил автомобиль, укрытый в тени деревьев.

Привычка вежливости побудила его остановиться и предложить свои услуги. Оказалось, что это знакомые: Доминик Гиз и Колен.

Гиз приветствовал его очень сдержанно, Колен – с большой экспансивностью.

– Здорово, дружище! И вы хотите пожелать счастья отъезжающему?

– Он сегодня уезжает? – спросил Шарль.

– Мы поджидаем его с минуты на минуту... он должен выйти из парка через эту калитку.

Из парка... конечно, ведь Жюльен имеет свободный доступ в дом Сары... Он с нею в это мгновенье...

– У вас неважный вид, дружище, – сказал Колен.

– Влияние деревенского воздуха, – усмехнулся в ответ Шарль.

Колен пришел в восторг от его остроты и стал развивать ее перед Гизом, который, выпрямившись во весь рост, казалось, не замечал ни самого Колена, ни Шарля, ни окружающих предметов.

– Только взгляните на него, черт возьми, – прошептал Колен, отводя Шарля в сторону, чтобы поболтать с ним на свободе, – он расстается сегодня со своим сокровищем, – в этом все дело, как видите! Редкая любовь со стороны отца к сыну.

– Нечто подобное тому, что испытывает сын по отношению к кому-то третьему? – по возможности равнодушно сказал Шарль.

Старый Гиз услыхал эту фразу, и на лице его отразилось выражение глубокого негодования, причем Шарль так и не понял, относится ли это негодование к его нескромному замечанию или к самому факту любви между Жюльеном и Сарой; во всяком случае, в нем чувствовались и враждебность, и горечь, и непреклонность. Шарль смотрел на старого Гиза и осторожно выпытывал от болтающего без умолку Колена сведения по поводу «этого милого Жюльена».

Было невыносимо жарко даже в тени развесистых вязов; залитая солнцем дорога убегала вдаль, извиваясь, как черная змея.

Глаза Шарля покраснели, утомленные этим ярким светом; им опять овладело отвратительное состояние прошлой ночи, когда небо обрушивалось на него и когда он казался самому себе жалким атомом, вращающимся без точки опоры и влекомым все ускоряющимся движением в бездну хаоса.

Между тем Колен продолжал трещать, с упоением рассказывая клубные анекдоты.

Вид его багрового лица с растянутым в припадке грубого смеха ртом вернул Шарля к действительности. Он опять взглянул на старого Гиза, чопорный силуэт которого вырисовывался на фоне раскидистой листвы.

«Точно статуя, олицетворяющая тип старого джентльмена!» – невольно пришло на ум Шарлю.

Что могло быть общего между этими столь различными субъектами?

Время бежало.

– Наш милый Жюльен заставляет себя ждать, – заметил небрежно Колен. – Но мы и так не опоздаем. Пароход отходит ночью, а при быстром ходе мы мигом очутимся в Париже.

– Прощальный обед? – осведомился Шарль, чтобы замаскировать свое равнодушие.

– Втроем. Ведь все провожающие уже разъехались, как вам известно. Банкет в честь Жюльена уже был, в министерстве иностранных дел уже чествовали его. Удивительно, до чего он популярен! Но он рискует своей популярностью. Вам-то уж, конечно, известно, в чем дело, дружище?

Колен лукаво прищурил свои крошечные глазки.

– Конечно.

– Я не имею счастья знать эту леди. В чем ее притягательная сила?

Шарль промолчал, не отрывая взгляда от полированной поверхности рулевого колеса, в котором отражались ослепительные лучи солнца.

– Говорят, что климат Туниса очень полезен для здоровья, – сказал он наконец.

Приветливое выражение Колена сменилось презрительным.

Так вот откуда дует ветер! Так и есть. Как смешон этот чопорный джентльмен!

И ревнив при этом до чертиков!

Колен знал приметы ревности и понял многое из того, что прежде было ему неясно.

Он только подозревал о помолвке Жюльена и Сары; поведение Шарля открыло ему глаза.

Ну что же! Графиня богата, а брак ее с Коти покрыл ее прошлое, и никому не придет в голову бросать в нее камни по поводу старой истории с Кэртоном, даже если кто-нибудь о ней и помнит.

Высокомерное обращение Шарля бесило его не на шутку, и он воспользовался возможностью сделать ему неприятное.

– Длительное прощание, однако, – сказал он, – это наводит на размышления, не правда ли? Ну что ж! Молодость! Ни у кого не хватит духа обвинять ее за поспешность. Ведь Коти умер для нее уже много лет тому назад. Это тоже надо принять во внимание!

Послышалось звяканье железа о камень, и показался Жюльен с дорожным несессером в руках. Он не заметил Шарля и прямо подошел к отцу.

– Простите, что заставил вас ждать, – сказал он. Он был бледен и расстроен, но глаза его так и сияли. – Хорошо, что вы проехали здесь; другая дорога прямо невозможна, ее как раз чинят. Я переломал там все шины моего мотора вчера. Может быть, вы пошлете за ним и почините его в вашем гараже?

В эту минуту его окликнул Колен, и он заметил, наконец, Шарля.

– Как дела, Кэртон? – любезно осведомился он.

Шарль раскланялся в свою очередь.

– На отлете, как я слышал?

– Да, сегодня вечером.

Жюльен опустил несессер на землю и стал натягивать перчатки.

– Я завидую вам, – продолжал Кэртон. – Кстати, вас можно поздравить?

Их взгляды на мгновение встретились; глаза Жюльена выражали легкое недоумение, глаза Кэртона смотрели вызывающе и вместе с тем трусливо.

– Благодарю вас, – сдержанно сказал Жюльен.

– Надеюсь, это не секрет?

– Что секрет?

Шарль криво усмехнулся.

– Я не хочу быть нескромным!

Он сел в мотор и привел его в движение.

– Там чинят дорогу, – предупредительно крикнул ему вдогонку Колен.

Шарль только засмеялся в ответ. Жюльен посмотрел ему вслед, потом, в свою очередь, повернул колесо машины.

Даже если Кэртон явится в замок, Сара его не примет. Жюльен был в этом уверен.

Перед ним, как живое, стояло ее залитое слезами лицо, и он еще чувствовал следы поцелуев, которые только что сорвал с ее пунцовых губок.

Он приехал вчера, как раз в это время... а сегодня...

Последние недели летели, как стрела, и, хотя они часто говорили о разлуке, им все-таки казалось невозможным, чтобы она наступила. Но роковой час пробил как-то неожиданно, во всем ужасном значении утраты любовных радостей; и уже накануне, обнимаясь во мраке ночи и обливаясь слезами, они поняли глубину своего горя.

Жюльен вздохнул; сознание, что он уезжает, терзало его сердце.

– А где ваш портфель с бумагами? – недовольно спросил его Колен и расхохотался при виде той поспешности, с которой Жюльен повернул машину обратно; даже Гиз и тот криво усмехнулся.

– Я опять пройду парком, – крикнул им Жюльен, застопорив под тем самым вязом, где они ждали полчаса тому назад. Его шаги скоро замерли в отдалении.

– Перейдем в тень, – предложил Колен.

Гиз рассеянно повиновался. Он буквально валился с ног от усталости; последние недели были сплошным нервным напряжением, упорной борьбой против течения, а этот прощальный день казался ему ужасным кошмаром.

Она так-таки и не призналась ни в чем Жюльену; и конечно, не сделает этого теперь, в последнюю минуту.

Гиз нервно прогуливался взад и вперед около железной калитки. Дом был совсем близко; крытая терраса виднелась как на ладони, и на нее выходили открытые окна какой-то комнаты. Клумбы ярко окрашенных бегоний арками и полумесяцами пестрели среди подстриженного газона; тенистая площадка пряталась в тени гигантских каштанов.

Всюду царила мертвая тишина; никого не было видно; сад дремал под палящими лучами солнца.

Колен тоже расхаживал взад и вперед, заглядывая повсюду и разговаривая сам с собой, по своему обыкновению.

Гиза раздражало его любопытство: любопытные люди всегда казались ему существами низшей породы.

ГЛАВА XVII

Я всегда забываю закрывать окна, когда остаюсь один дома.

Рабиндранат Тагор

Мир страстей исполнен трагедий.

Стендаль

Шарля никто не встретил; он оставил свой мотор в аллее, проник в замок через зимний сад и остановился на пороге прохладной, пропитанной запахом духов гостиной.

Сара лежала на кушетке; она и не спала, и не рыдала вслух, как другие женщины, но слезы градом струились по ее лицу и падали на ее руки.

Шарль был потрясен красотой этого горя, беспомощностью и красотой самой Сары.

Но именно эта беспомощность возбудила его чувственную страсть, потому что женская слабость всегда действует на низменные инстинкты мужчины.

Он на цыпочках подкрался к кушетке и, прежде чем Сара успела опомниться, схватил ее в свои объятия, приник к ее лицу своим искаженным страстью лицом.

– Вы воображаете, что отделаетесь так дешево? – шептал он прерывающимся голосом. – Что можно брать, ничего не давая взамен? Я имел полное право рассказать обо всем Гизу, но я пожалел вас. А вы совсем не жалеете меня! Я так мало заслужил ваше доверие, что вы даже не сочли нужным сообщить мне о вашей помолвке! Как вы жестоко обманули меня! Боже мой!

Он трясся, как в лихорадке, хватая ее за плечи и злобно усмехаясь. Сара побледнела от ненависти и отвращения, но она была бессильна вырваться из его стальных объятий.

– Сара, Сара, – шептал он, – я хочу вас, вы моя! Моя страсть делает вас моею! Вспомните наши ласки... в течение стольких месяцев вы позволяли мне надеяться, завлекали меня и вели свою хитрую игру... Я не хочу слышать о дружбе, спокойной, чистой дружбе... Дружба между нами после таких поцелуев! Дайте мне опять ваши губы, Сара, поцелуйте меня еще раз.

– Нет, – прошептала Сара, – лучше умереть!

– Вы думаете о его поцелуях! Что, если я расскажу ему о наших?

– Подлец!

– Подлец? Я не был им, пока вы любили меня. У вас плохая память, Сюзетт! Поцелуйте меня в последний раз в память нашей прошлой любви, и я уйду с вашей дороги.

– Я предпочитаю смерть вашим поцелуям, слышите! О, если бы я могла вырваться из ваших объятий...

– Умерьте ваш пыл, я и так слышу. Вы хотите, чтобы я вас возненавидел? Что ж, попробую! Может быть, в такой любви, как моя, всегда есть доля ненависти! Мужчине не пристало быть «мокрой тряпкой», как этого хочется подобным вам женщинам! Во всяком случае, я не таков! В моих жилах течет такая же горячая кровь, как и в жилах вашего жениха, и я хочу вас со всем жаром этой крови. Вас не пугает моя ненависть? Нет? Ну, так вам придется испытать на себе последствия вашего поведения, которое пробудило во мне эту ненависть, не загасив моей любви к вам, которое довело меня до безумия, так что я боюсь и одиночества, и своих мыслей и не смею взглянуть на небо! Вот вы увидите, сейчас увидите...

Он осторожно приподнял ее голову и прильнул поцелуем к ее губам.

В это мгновенье Жюльен показался в открытом окне. Ему сразу стало все ясно, и его сердце, только что трепетавшее от счастья, разом остановилось, потом заколотилось с удвоенной силой; голос пресекся в его груди, он не издал ни звука.

Он стоял и ждал конца поцелуя, невольно отмечая и узкие подошвы Шарля, стоявшего на коленях перед кушеткой, и резкий контраст между белокурыми волосами Сары и черной прилизанной шевелюрой своего соперника.

Он знал, что, как только поцелуй кончится, он попытается убить Кэртона, и с нетерпением ждал этой минуты.

Его пальцы сжимались точно вокруг чьей-то шеи. Из его уст вырвалось сдавленное восклицание, при звуке которого Шарль выпустил Сару из своих объятий, она ничего не слышала и продолжала лежать неподвижно, с закрытыми глазами. Шарль выпрямился, бледный как смерть, с угрожающим видом. При виде Жюльена он отрывисто засмеялся, и этот смех подействовал на Жюльена, как пощечина.

Последний, как безумный, набросился на Шарля.

Его движение заставило Сару открыть глаза.

Перед ней мелькнуло искаженное, неузнаваемое лицо Жюльена. Она бросилась вперед, чтобы разъединить борющихся, и отчаянно закричала, умоляя их остановиться.

До нее долетело их прерывистое, озверелое дыхание, затем послышался глухой, но отчетливый голос Шарля:

– Все это лето вы были в дураках... берите ее теперь... – крикнул он, задыхаясь от злобы.

В глазах у Сары покраснело, потом потемнело, яркие полосы света метались перед ней, то исчезая, то снова появляясь, чтобы осветить оскаленное страшной улыбкой, мертвенно бледное лицо Жюльена.

Потом глухой звук удара, потом протяжный стон, и Жюльен зашатался на месте, поскользнулся и упал прямо головой на мраморный пьедестал статуи, обагряя ее своей кровью. Это была изящная колонна, с высоты которой смотрел улыбающийся Эрос. Сара увидела, как непорочная белизна мрамора окрасилась кровью.

Она робко подошла к Жюльену, опустилась перед ним на пол и заглянула в его неподвижное лицо; потом положила к себе на колени его голову, ту самую белокурую голову, которая еще так недавно покоилась на груди... волосы так густо росли на затылке... она любила трепать их и дразнить ими Жюльена... «Точно бобрик», – говорила она.

Неясные мысли вихрем кружились у нее в голове... надо воды, чтобы смыть кровь с пьедестала, надо бинтов...

– Жюльен, – шептала она не переставая, – Жюльен...

Чья-то тень легла на фигуру Жюльена; она испуганно оглянулась; пестрые флаги снова замелькали перед глазами, а когда она их открыла, перед ней стоял Доминик Гиз.

Он выглядел совершенно убитым; казалось, что ужасный удар превратил его в камень.

Не обращая внимания на Жюльена, он прямо направился к Кэртону и заглянул ему в лицо. Потом вернулся к Саре.

– Кэртон мертв, – прошептал он одними губами, не спуская с нее угрожающего взора. Потом бросился к двери и запер ее на замок, подбежал к окнам, задвинул засовы и до половины спустил жалюзи. В комнате стало темно.

Он оттолкнул Сару от Жюльена; сквозь шелковый шарф, которым она обмотала его голову, сочилась кровь.

Гиз обмакнул свой платок в воду из-под цветов и до тех пор тер им мрамор, пока не осталось и следа крови.

Только тогда он снова обернулся к Саре.

– Его карьера и жизнь разбиты... из-за вас... – прошептал он.

Она в отчаянии хваталась за него своими дрожащими руками, но он оттолкнул ее от себя так грубо, что она чуть не упала. Его голос донесся до нее, словно через густой туман.

– Вот до чего вы его довели... это расплата за ваше тщеславие... но платить пришлось им... ему...

Он подошел к ней еще ближе и поднял руку, словно собирался ее ударить.

– Что вы собираетесь говорить?

Она с ужасом глядела на него, подавленная обвинением и чувствуя, что поддается его непреклонной воле; он словно гипнотизировал ее.

– Неужели Жюльен будет за вас расплачиваться?

– Нет, – воскликнула Сара, – я расплачусь сама, во имя моей любви.

Тогда он начал быстро шептать:

– Время не терпит! Колен поблизости. Я сейчас позову его, и мы вынесем Жюльена. Никто не подозревает, что он вернулся, кроме вас.

Где-то пробили часы; далеко, далеко, на проселочной дороге раздался стук телеги, нарушая полуденную тишину.

– Понимаю, – ответила Сара.

Гиз в последний раз взглянул на нее, потом осторожно пролез в окно и исчез. Она осталась одна с Жюльеном и Шарлем. И Шарль был мертв.

Он любил ее, и она тоже когда-то любила его, по крайней мере, он утверждал это. А Гиз только что сказал, что она играла с ним тщеславия ради.

Неужели он жертва ее тщеславия? И убил его Жюльен; Жюльен – убийца...

Нет, никогда! Тот самый Жюльен, который целовал землю, по которой она ступала?.. Это было вчера в сосновой роще... он стоял перед ней на коленях...

Гиз опять появился тем же таинственным путем, в сопровождении высокого человека, который, при виде тела Шарля, совсем растерялся.

– Графиня имела столкновение с Кэртоном, – сказал Гиз, – в результате Кэртон умер. Жюльен покинул замок час тому назад, вы слышите? – повернулся он в сторону Колена.

– Да, да, – пробормотал Колен, – я слышу.

Он смотрел на Сару с отвращением.

– Вы подтверждаете сказанное? – обратился Гиз к Саре повелительным тоном. – Ну, а теперь...

Он нагнулся к Жюльену и приподнял его; Жюльен застонал. Сара слабо вскрикнула.

– Боже мой, – шептал Колен, – Гиз...

Но Гиз решительно направился к окошку, изнемогая под тяжестью своей ноши, и ударом ноги распахнул его; они оба перелезли на террасу, спустились в парк и скрылись в тенистой аллее; потом хлопнула калитка, затрещал мотор, потом все стихло.

Сара стояла около колонны; как чист был мрамор, ни единого пятнышка! Ее взгляд упал на Шарля. Она бросилась к звонку и так неистово зазвонила, что пестрый шнурок остался у нее в руках.

Прибежавшие слуги нашли дверь замкнутой; они стучали в нее кулаками, а Сара смеялась: игра в прятки, и им ни за что не отыскать ее!

Но вот брякнуло оконное стекло, с треском взвились жалюзи, весь дом сбежался на террасу.

– Входите, входите же, – крикнула им Сара.

– Он умер, – прошептала она, протягивая руку по направлению к лежавшей на полу фигуре, – я его убила.

ГЛАВА XVIII

Злоба жестокие раны

Часто наносит любви,

И подтверждают те раны

Злую жестокость судьбы.

Лоренс Хусмэн

Общество мгновенно распалось на два лагеря, и только незначительная группа оказалась на стороне Сары; но эта группа готова была отстаивать ее до конца, какое бы преступление она ни совершила. Позади этих лагерей были приливы и отливы сочувствия широкой публики и прессы; некоторые газеты сделали своей рекламой настойчивую защиту женщины, единственное преступление которой заключалось в охранении своей чести от насилия.

Колен ухватился за это, как за якорь спасения.

– Да, да, – твердил он в лихорадочном волнении, – мы будем придерживаться этой линии.

Он был совершенно разбит как нравственно, так и физически и даже похудел за это время. Его терзали сомнения: тысячу раз он был готов во всем сознаться, но свидетельство против Жюльена было бы свидетельством и против него самого, и это его останавливало. Он не переставая проклинал образ действий старого Гиза, но был сам слишком запутан в этой истории. Ведь он не только помог вынести Жюльена из замка, он раздобыл яхту, на которой Гизу удалось увезти сына из Франции. Так как решительно никто не подозревал о помолвке, о Жюльене даже не вспомнили. Он был в безопасности.

– В полной безопасности, – не без горечи сказал Колен Саре.

Впрочем, эта безопасность далась не дешево, потому что Лукан сразу заподозрил что-то неладное.

– Почему вы меня не вызвали? – настойчиво допрашивал он Сару. – Почему? Так просто было протелефонировать мне, что у него сердечный припадок. Так оно и было на самом деле, и я не допустил бы огласки! Кэртон был конченый человек, малейшее волнение должно было доконать его, я могу в этом поклясться.

Он пытался оказать давление на местного доктора, напыщенного толстого человека, который кичился своим званием и отстаивал свою правоту даже перед Луканом, этой парижской знаменитостью.

– Сердечный припадок не оставляет следов на шее, мосье Лукан. Даже мы, провинциальная мелкота, достаточно осведомлены в медицине, чтобы констатировать это. Следователь безусловно согласился со мной. Я не могу идти против своей совести, даже если дело касается такой прелестной леди! Но я не отрицаю, что у него к тому же было плохое сердце! И непременно упомяну об этом на суде.

Лукану так и не удалось сбить с позиции этого самодовольного дурака, который решил до конца отстаивать свое мнение. Показания слуг тоже были не в пользу Сары. Лукан проклинал свою судьбу.

Он сразу понял, что Колен может быть очень полезен. Он не чувствовал особой симпатии к этому человеку, но со свойственной ему проницательностью ценил его как хорошего юриста.

Они совместно разработали план защиты: законное негодование оскорбленной женщины, плохое сердце Кэртона, использование сочувствия, которое всегда вызывает «любовная драма», и, наконец, в крайнем случае, призыв к признанию «неписаных законов», которые руководят человеческими деяниями.

Защищать Сару должен был Дэволь, начинающий адвокат, соперник Жюльена на этом поприще. Это был красивый, ловкий молодой человек, обязанный только самому себе своей блестящей карьерой.