Текст книги "Жажда любви"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Она направилась к двери, но Жюльен снова загородил ей дорогу.

– Нет, нет, раз уж вы пришли, я не отпущу вас так скоро!

Он смеялся и не выпускал ее руку.

– Несомненно, все это какое-то чертовское недоразумение, новые штучки моего старого хрыча-папаши! Но почему бы нам не воспользоваться приятной минутой, которую дарит нам случай? Вы чертовски хорошо сделали, что приехали ко мне.

Самодовольный, наглый смех не прекращался.

Саре хотелось кричать, хотелось каким-нибудь способом освободиться от ощущения оскорбительной неловкости.

Она пришла сюда – после всего того, что было, после целого года страданий – в надежде встретить человека, ради которого она вынесла все эти страдания и мысль о котором только и поддерживала в ней бодрость духа, и вот перед ней кто-то совершенно чужой, с другим выражением лица и изменившимся голосом.

Она бессильно опустилась на шелковые подушки дивана. Жюльен придвинулся к ней ближе, обнял ее и поцеловал в маленькую нежную ямочку на шее под отворотами тяжелого манто.

Его голова склонилась к ней на грудь, как много раз склонялась в далеком прошлом.

– Нас нет, мы умерли, – беззвучно прошептала Сара, – все это сон, Жюльен.

Он повернул к ней свое возбужденное покрасневшее лицо.

– Нет, – запротестовал он, – не похоже на сон, дорогая! И я живой, и вы живая! Разве вы не чувствуете моей близости?

Он прижался к ней еще крепче.

– Я не знаю, зачем вы здесь, но вы здесь, и с меня этого довольно. Было время, когда я проклинал тот час, когда встретился с вами. Теперь я его больше не проклинаю, – он хрипло засмеялся, – хотя многое и изменилось с тех пор. Я оказался не тем, за кого вы меня считали, вы – не такой, какой я представлял вас себе. Значит, мы квиты. Когда я увидел вас в первый раз, у меня были очень превратные представления о женщинах; с тех пор я многому научился, особенно здесь, в экзотической атмосфере Африки, где так легко разобраться в женщинах тому, кто им нравится.

Он прижался щекой к ее щеке; от него сильно пахло вином.

– Красавица, – прошептал он, – я не встречал подобной вам...

Сара отпрянула назад, как от удара; его низкое поведение давало ей силы уйти; она высвободилась из его объятий и стояла теперь перед ним оскорбленная, с разбитым сердцем, но в полном самообладании.

Жюльен повалился на кушетку; его глаза были полузакрыты, глупая и вместе с тем злая улыбка застыла на его губах.

– Я не встречал подобной вам женщины... – снова забормотал он, и при звуке этого голоса, дрожавшего от чувственного возбуждения, Сару охватил прилив такого бешенства, на которое редко бывают способны люди ее характера.

– А я никогда не встречала мужчины, который пал бы так низко, как вы, – прошептала она, – никогда, слышите? И только подумать, что из-за вас погиб Шарль Кэртон, а я год высидела в тюрьме, из-за вас, из-за такого человека...

Она беззвучно засмеялась, страдая от этого смеха и смеясь только для того, чтобы не разрыдаться.

Спешить на это свидание, после всего того, что было, после всех мучений и горя, спешить в объятия своего возлюбленного – и найти его в таком состоянии!

Она чувствовала себя оскорбленной до глубины души.

Как жаждала она прикосновения этих властных сильных рук, опора которых казалась ей спасением от всех бед, верной защитой от превратностей судьбы...

И вот теперь он держал ее в своих объятиях, и она не испытывала ничего, кроме гнева, недоверия и отчаяния.

Эти губы, которые некогда прижимались к ее губам, которые шептали ей дивные слова любви, которым она разрешала прикасаться к своей шее в том интимном поцелуе, который освещается только, только истинной любовью, возвышающей даже страсть, эти губы только что нанесли ей своим поцелуем неизгладимое оскорбление. Она машинально поднесла руку к шее, словно хотела стереть следы этого поцелуя.

Жюльен следил за ней с недовольным видом.

Он не успел напиться как следует к моменту прихода Сары; потрясение, которое вызвало в его душе ее появление, временно отрезвило его, но теперь, находясь под гипнозом ее красоты, он внезапно перешел от игривого к опасному чувственному возбуждению.

Они померились взглядами, как враги: она – неподвижно застыв на своем месте, он – полулежа на мягких подушках, она – с чувством горечи и унижения, он – с хладнокровной решительностью дикаря, который не желает выпускать из рук добычи.

Как только она направилась к выходу, он вскочил на ноги и с легкостью, которую трудно был ожидать от такого отяжелевшего человека, преградил ей дорогу.

– Вы пришли ко мне, потому что вам этого захотелось, – хрипло сказал он, – теперь останетесь, потому что этого хочется мне.

Сара посмотрела на него и не узнала его; его глаза дико блуждали, он нелепо размахивал руками, а на губах была все та же отвратительная, злая усмешка.

Сарой снова овладело бешенство, от которого она чуть не задохнулась.

– Что вы за человек, во что вы превратились? – крикнула она ему в лицо. – Вы позволяете себе так обращаться со мной, вы...

Жюльен изумлено взглянул на нее, высоко подняв свои темные брови, которые казались еще темнее по сравнению с его белокурыми волосами, и пожал плечами с видом человека, который ничего не понимает.

– Разве я обращаюсь с вами не так, как вы бы этого хотели? Неужели? – сказал он небрежно. – Вы сами разыскали меня, – я не искал ничего, кроме свободы, – вы явились! Так почему же мне не... как вы думаете... почему бы мне не...

Он грубо схватил ее за руку.

– Зачем вы дурачите меня, Сюзетт, зачем мы понапрасну тратили время на сантименты? Очевидно, я вам нравлюсь, иначе вы бы не пришли, а когда я думаю о прошлом, то говорю себе, что вы дивно умели играть в любовь и со мной и с Кэртоном. Кэртон сошел с дороги. Если вам не приелись старые мотивы, то свобода здешних нравов будет нам благоприятствовать в этом отношении. Что вы об этом думаете?

Он снова засмеялся.

– Да, черт возьми, вы, вероятно, заметили Лулу? Не беспокойтесь, я вышвырну ее в одну минуту, если только...

Саре удалось, наконец, вырвать свою руку, и она с ужасом смотрела на Жюльена.

Что он – пьян, или сошел с ума, или просто испорчен до мозга костей? Может быть, он всегда был таким и умышленно вводил ее в заблуждение раньше?

Он бросился перед ней на колени и обхватил руками ее талию. Его хриплый, заикающийся голос казался пародией прежнего.

– Красавица моя, красавица, что бы там ни было... я опять с вами... не надо этой холодности, этого официального тона... вы ревнуете... я тоже ревновал к Кэртону... ревность до добра не доводит.

Она опять вырвалась из его объятий и толкнула его так сильно, что он на мгновение потерял равновесие; при его новой попытке приблизиться она стремительно отскочила в сторону; глаза ее наполнились слезами, она чувствовала по отношению к нему только ненависть и презрение.

– Не смейте прикасаться ко мне, – прошептала она одними губами, но так отчетливо, что каждый звук ее голоса долетал до Жюльена, оставляя в нем неизгладимое впечатление.

– Ради вас я столько выстрадала! Ради вас я сидела в тюрьме, и только моя любовь к вам спасла меня от смерти. Ради вас, ради такого низкого человека – вот в чем ужас и унижение! Я жалею теперь, что Шарль Кэртон не был моим любовником; этот, по крайней мере, любил меня по-настоящему, а не так подло и низменно, как вы. Я готова полюбить кого угодно, только бы заглушить в себе мою любовь к вам. Я пришла к вам, чтобы снова скрепить узы любви, расторгнутые, как я думала, только временем. Я верила, что время бессильно убить любовь, ее убивает только подлость. Любовь выше всех испытаний, кроме этого последнего ужасного испытания – обнаружения душевной низости в любимом человеке. Я ухожу! И молю Бога, чтобы мы никогда больше не встретились, чтобы я никогда не слышала вашего имени, чтобы вы раз навсегда были изъяты из моей жизни и из моего сердца!

Она исчезла за тяжелой портьерой, и звуки ее шагов замерли в отдалении.

ГЛАВА XXVI

Живя, чувствуешь, что одновременно и живешь и умираешь.

Стендаль

Существует такой предел страданий, когда человек как бы раздваивается: отчаяние, которое разрывает на части сердце, не проявляется никаким внешним образом.

Франсуа не заметил перемены ни в выражении лица, ни в звуках голоса Сары.

Гак, которая, вопреки приказанию, все-таки дождалась возвращения своей госпожи, констатировала только утомление последней, что ее нисколько не удивило; Сара казалась спокойной, и только, очевидно, была не в настроении рассказывать о результатах своего визита.

Но как только Гак вышла из комнаты, она заперла дверь на ключ, подошла к окошку и подняла жалюзи.

Конец!

Конец всему!

Она стиснула рукой край подоконника, даже не замечая, что ей больно; физические страдания не имели над ней власти.

То, что она пережила, имело для нее слишком большое значение, – от этого зависела вся ее дальнейшая судьба.

Какой ужасный кошмар, как все нелепо и жестоко, это – вторая роковая ошибка в ее жизни!

Верить тому, кому не следует верить, давать там, где твои дары не ценятся! Какое безумие!

Неужели возможны подобные вещи? Неужели мужчины грубо набрасываются на женщин и оскорбляют их не только в романах, но и в действительной жизни?

Да, это так, с ней случилось нечто подобное!

Как трудно предвидеть, что влияет на поступки человека! Жюльен проникся убеждением, что она любила Шарля Кэртона, и это опрометчивое убеждение, которое опровергалось и ее любовью к нему, и тем доверием, которое всегда существовало между ними, и страданиями, которые претерпела ради него Сара, он легкомысленно бросил на весы рядом с годом ее одиночного заключения и нашел, что оно все-таки перетягивает.

Ужасные месяцы тоски и надежды, так мало походившей на надежду, ужасные месяцы терпения и отчаяния! – они так глубоко врезались в ее сердце, что только одна любовь могла бы залечить эти раны!

Сара дрожала от холода, потому что поднялся очень сильный ветер, но ей это было скорее приятно; физическое страдание несколько облегчало ее душевную муку.

Как много ждала она от этой ночи, ночи их встречи после разлуки!

Первая ночь!

Она целый год готовилась к этой минуте, изнемогая от предвкушения счастья, – а теперь...

Когда она услышала голос Жюльена, все ее существо потянулось к нему, несмотря на то, что он сказал: «Алло!» Венец тривиальности, пародия на встречу возлюбленных.

– Алло!

Какой злой иронией звучало это слово!

Но она охотно простила бы ему даже это «Алло», если бы он оказался прежним, любящим Жюльеном! В сущности, он очень мало изменился, разве немного пополнел, но так незначительно, что это могли заметить только внимательные глаза любящей женщины. Зато голос очень изменился, стал грубее и утратил благородные интонации прежних лет.

Мысли бешеным вихрем кружились у нее в голове. Внезапно ей вспомнилось начало какого-то стихотворения:

«Занавесь свои окна, занавесь свои окна...»

Какая-то другая женщина тоже хотела скрыть свое горе!

Сара нерешительно потянула ставень, он захлопнулся с глухим шумом; в комнате мгновенно воцарилась темнота – символ ее беспросветного горя.

ГЛАВА XXVII

Мы всегда теряем то, что любим.

Б.В. Ит

– Итак, мы возвращаемся, – сказала Гак, – это факт.

– Возвращаемся? – с грустным недоумением переспросил Франсуа.

– Вот именно, все мы, и французы, и англичане, – подтвердила Гак с иронией. – Что касается меня, то я жду не дождусь минуты, когда мы выберемся из этого вонючего басурманского края! От ее светлости осталась одна тень. И то ли еще будет! Это мое твердое убеждение, Франсуа! Она уверяет, что не страдает бессонницей, но взгляните на ее глаза! И если все у них благополучно, то почему его не видно? Он не приходит, не пишет, даже не телефонирует! Это не похоже на любовь! Тут что-то неладно, даже очень неладно, вы и сами понимаете это, Франсуа! И, по-моему, самое правильное – вернуться домой.

Франсуа стоял на коленях и усердно тер фонари; такое положение вполне соответствовало тем чувствам, которые он питал к Гак в эту минуту.

Его расстроенное, огорченное лицо тронуло ее до глубины души.

– Не принимайте это так близко к сердцу, – сказала она, – иначе я не выдержу. Вместо того чтобы уложить ее в постель и послать за доктором, я должна делать вид, что ни о чем не догадываюсь и что все в порядке, а если еще и вы будете горевать, то я не выдержу! Вильям непременно заразится чесоткой от здешних паршивых собак, и это будет последней каплей! Я положительно не знаю, за какие грехи мы так жестоко расплачиваемся. Целый год мучений и страха, в продолжение которого я не имела ни одной спокойной ночи, думая о том, на чем спит миледи, в продолжение которого я не проглотила ни одного лакомого кусочка, не укорив себя в этом и не вспомнив о том, как питается миледи... а теперь стряслось это! Все мужчины свиньи, Франсуа, и совершенно необъяснимо, почему женщину, которая может жить самостоятельно и беззаботно, все-таки тянет к ним!

– Чтобы сделать их лучше, – мягко возразил Франсуа, – такова воля провидения!

– Почему же это провидение не делает их лучше с самого начала? – с возмущением отрезала Гак.

Франсуа взял ее за руку.

– Я в полном отчаянии, Франсуа, – сказала она жалобно. – Знаю, что и вы тоже. Она проиграла и все-таки не перестает надеяться. Чем только все это кончится? Только взгляните на нее. Она все время разыгрывает роль, и это самое ужасное! Требует газет, а читает только объявления, даже не объявления, а то объявление, которое первое попадется ей на глаза, исключительно для того, чтобы ввести меня в заблуждение. Она делает вид, что интересуется модными журналами и туалетами, но это только вид! Почему Жюльен Гиз не умер в раннем детстве! Я уверена, что он сыграл обратно из-за процесса и всего остального.

– Я опасался этого и раньше, – признался Франсуа.

– Но ждали, чтобы я первая высказала ваши опасения? – не удержалась Гак, чтобы не уколоть его.

Она постаралась придать своему лицу веселое выражение и отправилась к Саре.

– Не желаете ли проехаться, миледи? Франсуа говорит, что мотор в порядке. Прощальный визит здешним местам? Не правда ли?

– Пожалуй, – согласилась Сара. – Вы тоже поезжайте с нами, Гак!

Сара была рада вырваться из угнетающей атмосферы отеля.

Франсуа надел белые чехлы на сиденья мотора, и они приятно холодили тело.

Сара откинулась на подушки и лениво смотрела на мелькавшие перед ее глазами улицы.

Какое разнообразие красок, какая интенсивная жизнь, какой шум, какая жара и какая вонь!

Гак демонстративно держала платок у носа; Вильям дремал около Сары и, кажется, наслаждался прогулкой; яркий свет то и дело сменялся тенью, когда они проезжали под крытыми галереями, перекинутыми от одного дома к другому.

В темных лавчонках виднелись выразительные, увенчанные тюрбанами, головы с черными волосами и крючковатыми носами – живые иллюстрации к библии.

– Ну и одеваются! – воскликнула Гак, – точно в купальных костюмах! – и дешево, и отвратительно! Посмотрите только на эту девчонку, Франсуа! Удивляюсь, о чем только думают законы? Немудрено, что их не выпускают из гаремов. Там им только и место!

Однообразное движение и солнечный свет благоприятно подействовали на Сару; она на некоторое время забыла о своем горе.

Автомобиль сделал крутой поворот, промчался через туннель и въехал в преддверие необозримой Сахары. Дорога стала хуже, пришлось ехать медленнее, но панорама была поистине волшебная: безграничная, отливающая золотом пустыня, с редкими пальмами, которые вздымали свои стволы к ярко-синему небесному своду, расстилалась перед ними.

– Карфаген, миледи, – неожиданно провозгласил Франсуа, указывая рукой направо.

И Сара увидела вдали стройные колонны, из которых некоторые гордо возносились к небу, а другие, полуразрушенные, точно пригибались к земле. Их неправильные очертания были необыкновенно эффектны.

Карфаген! Молва о роскоши, которая гремела некогда по целому свету! Теперь на его месте паслись кони, тучами вздымался песок, жалкие кактусы росли среди развалин.

Императоры разъезжали здесь в своих колесницах, кровь солдат лилась рекой, люди рождались, умирали и любили... песок засыпал теперь и побежденных, и победителей, и славу, и любовь!

Было что-то безнадежное в этой картине, над которой распростерся лазурный небесный свод и над которой ветер крутил желтые, как янтарь, крупинки песка, отливавшие золотом в лучах жгучего солнца.

Животворное сияние дня и интенсивность окружающей жизни еще усиливали безотрадность этого зрелища. У Сары сжалось сердце.

Она закрыла окна и приказала Франсуа ехать домой. Ничто не интересовало Сару, они ни на чем не могла сосредоточиться, все казалось ей ненужным и бессмысленным.

О, если бы Жюльен умер, и она имела бы право оплакивать его!

Умерший возлюбленный навеки принадлежит той, которая его любила!

Какое умиротворяющее сознание!

Женщины, возлюбленные которых умерли, до конца оставаясь им верными, самые счастливые на свете; память о незапятнанном прошлом помогает им жить.

Саре казалось теперь, что только одно в жизни имеет значение: это сознание, что ничто не имеет значения и что все суета!

Даже если вы искупите свою вину, даже если вам улыбнется счастье, всегда найдется кто-нибудь, кто вам его испортит, как бы самоотверженны и верны вы ни были. Эгоистам живется гораздо легче: они без угрызений совести пользуются тем, что им предоставляет случай, и никогда не желают того, что трудно достижимо.

На обратном пути из Марселя в Париж Сара решила остановиться проездом в Дезанже.

Согласно посмертной воле Коти, она имела право жить в замке определенное число месяцев в году, пока Роберт не женится. В материальном отношении она совершенно от него не зависела.

Гак сообщила ей, что Роберт отпустил на покой всех старых слуг; Франсуа объяснил новому дворецкому, чего желает Сара, и ее требования были немедленно приведены в исполнение.

Она медленно переступила порог замка.

Ничего не изменилось; все было на старом месте; слезы выступили у нее на глазах, но она не разрыдалась.

Она не решилась войти в гостиную и велела подать чай на террасе.

Вскоре пришел Роберт.

Он не знал о ее приезде и изменился в лице, увидев ее на террасе.

Сара устало улыбнулась ему. Он старался избегать ее взгляда.

– Что это вам вздумалось, Сюзетт? – спросил он ее, неожиданно для самого себя называя ее сокращенным именем и доказывая этим Саре, что прошлое еще не совсем умерло в его душе.

– Глупая сентиментальность с моей стороны, – непринужденно ответила Сара, стараясь подавить волнение, вызванное встречей с Робертом.

Он переминался с ноги на ногу.

– Я знал, что вы уже на свободе. Лукан сообщил мне также, что вы уехали в горы, а потом в Тунис. Вы виделись с Гизом?

– Между прочим.

– Он погибший человек, не правда ли? Мне рассказывал о нем приятель, который служит под его началом. Не блестящий конец блестящей карьеры, впрочем... ну, да вы сами знаете...

Наступила пауза...

– Все-таки он безумно любил вас! Это и есть всему причина... – добавил Роберт.

Она грустно усмехнулась.

– Смейтесь не смейтесь, но я говорю правду.

До чего он был юн и вместе с тем разочарован в жизни, несчастен, груб, одинок и самонадеян! Сара нежно провела рукой по его черным волосам.

– Бедный старик Роберт, – сказала она ласково.

Он отскочил в сторону, голос его звучал глухо и неуверенно:

– Прошлое не забывается, – в этом все горе! Но если я могу быть вам чем-нибудь полезен... Какие у вас планы?

– Я предполагаю уехать в Англию и поселиться в Клаверинге. Моя мать в Лондоне?

Он снова покраснел.

– Сколько она выстрадала! Она позволяла мне утешать ее. Да, в данный момент она в Лондоне, на месяц.

– Вы утешали ее? О, счастливый Роберт!

Он отклонился, подчеркивая этим, что старые раны не зажили и что примирение невозможно.

Подали чай; знакомый сервиз, знакомые десертные ножики с янтарными ручками!

Почему бы ей, в самом деле, не перезимовать в Англии?

Ее путало мнение «света», несмотря на то, что английские газеты единодушно выражали ей сочувствие.

Почему до сих пор она не боялась общественного мнения?

Она сразу поняла – почему.

Ведь она не представляла себе будущего без Жюльена, а он сумел бы защитить ее от каких угодно мнений!

Только теперь, сидя на освещенной солнцем террасе замка, среди мертвой тишины знойного полудня, в знакомой старой обстановке, она вдруг поняла, что утрата Жюльена была для нее не только сердечным горем, а несчастьем, которое могло разбить всю ее жизнь.

Она сожалела теперь о том, что заехала в Дезанж, повинуясь какому-то непреодолимому стремлению самобичевания. Жюльен обнимал ее в аллеях этого парка, они переживали здесь минуты истинной любви.

– Мы помним, мы помним, – шептали деревья, шелестя своими ветвями, – мы видели ваши поцелуи...

Сара разрыдалась в первый раз после разрыва с Жюльеном.

ГЛАВА XXVIII

Многие женщины чувствуют симпатию к тем,

Кто вносит развлечение в их жизнь.

Мередит

Поезда приходят и отходят вовремя, пароходы снимаются с якорей в назначенный час, приходится заниматься туалетом, денежными делами, и даже тот, у кого сердце разрывается на части, моется и причесывается каждое утро.

«Разбитое сердце, в сущности, последнее, на что обращают внимание, – с иронией думала Сара. – Это единственная вещь, обладанье которой не вызывает зависти!»

Она приехала в Лондон в субботу, после полудня, когда все лавки были уже закрыты, и город казался вымершим.

Франсуа должен был приехать из Фолькстона на автомобиле, и Гак сгорала от нетерпения.

Сара не телеграфировала матери, не рассчитывая на горячую встречу, хотя была совершенно уверена, что леди Диана пожелает возобновить с ней отношения, – она даже догадывалась, почему именно.

Ничто не переменилось в Лондоне, та же разнообразная архитектура домов и те же пыльные улицы, которые никто и не думал подметать.

Дом леди Дианы был с монументальным входом, на котором нелепо торчал молоток, совсем другого стиля, и который был сплошь покрыт инструкциями, как стучать и как звонить.

Сара осведомилась о леди Диане и предоставила Гак объясняться с дворецким насчет помещения и багажа.

Леди Диана дремала, с томиком Мопассана в руках, в своей маленькой гостиной, уставленной широкими, мягкими креслами, затененной спущенными гардинами и напоенной возбуждающим ароматом дамасских роз.

Она открыла глаза, когда Сара вошла в комнату.

Наступила пауза, во время которой мозг леди Дианы лихорадочно работал. Сара была богата; богатству многое прощается; пресса относилась к ней сочувственно, она была молода, красива, и, конечно, выйдет замуж, если уже не сделала этого. Порвать с ней было бы непростительной глупостью с экономической точки зрения.

– Дорогая Сара, – воскликнула леди Диана, грациозно подымаясь навстречу дочери.

– Милая мама, – ответила Сара.

Они поцеловались.

– Не хотите ли чаю?

– Пожалуйста. И приюта на сегодняшнюю ночь. Я не люблю отелей.

Леди Диана приподняла свои великолепно «сделанные» брови в знак полного единодушия.

– Я приехала, собственно, для того, чтобы узнать, сдан ли Клаверинг. Если нет, то я воспользуюсь им на некоторое время.

– Он еще не сдан. Как удачно это вышло. Но агенты сдерут с вас шкуру. Вы знаете, на что способна эта публика, когда нарушаются договоры.

– Значит, так. Я намереваюсь выехать завтра.

Подали чай. Леди Диана наполнила чашки.

– Не будем говорить о прошлом. Люди гораздо снисходительнее, чем о них говорят... Разве вам нельзя было остаться в Париже?

– Право, не знаю, я была там только проездом.

– Может быть, оно и благоразумнее.

Разговор не клеился, и Сара охотно удалилась в отведенную для нее комнату.

– Ваша прежняя комната, моя дорогая!

При виде этой комнаты сердце Сары сжалось от жалости к самой себе, что часто бывает, когда мы попадаем на старые места.

Гак успела распаковаться и расставить по местам все необходимые вещи... на камине стояли те же китайские подсвечники, узкая кровать была покрыта тем же белым покрывалом... Сара упала на колени перед этой кроватью и только в эту минуту ясно поняла, что она ездила в Дезанж, приехала сюда, в Лондон, и отправится завтра в Клаверинг только для того, чтобы рассеять тоску одиночества и уверить самое себя, что она к чему-то еще стремится и имеет еще какие-то цели в жизни.

Места, где она жила прежде, связывали ее хотя бы с прошлым.

В тюрьме ей казалось, что ничто не может быть ужаснее абсолютного одиночества; теперь она узнала, что быть одинокой в толпе еще ужаснее, в толпе, где не видно одного определенного лица, где не слышно одного определенного голоса, где к тебе протягиваются не те руки.

В атмосфере этой комнаты, где она спала совсем маленькой девочкой, была какая-то святость, которая изгоняла из ее сердца гнетущую тоску и даровала ей временное облегчение.

За обедом («я думаю, что нам не стоит обедать в ресторане и обращать на себя внимание?») леди Диана осведомилась о Жюльене Гизе.

– Я видела его всего один раз и то мельком.

– Вы что-нибудь решили?

– Нет. Говорят, что он делает блестящую карьеру.

– Кажется, слишком блестящую в некоторой области. Впрочем, так всегда бывает с сорвавшимися с цепи пуританами: они ни в чем не знают меры.

После обеда леди Диана стала играть на рояле, а Сара слушала, следя глазами за листвой деревьев, которая то появлялась в окне, окрашиваясь в золотистый цвет, когда на нее падал свет лампы, то снова исчезала во мраке.

Жизнь пойдет своим чередом; будут сменяться дни и ночи, зимы, осени и весны-весны, время, когда так тоскливо замирает сердце, переполненное туманными мечтами.

Впрочем, это состояние присуще людям не только весной, – она знала это по опыту. Вот и сейчас ее охватило то тревожное стремление к счастью, которое никогда не умирает в душе человека.

Высшее счастье в жизни – это любовь, взаимная любовь, с уверенностью, что любимый постоянно стремится к тебе, ждет не дождется вечера, который соединит тебя с ним, и для которого только ты в мире имеешь значение.

Леди Диана играла то Шопена, то Шуберта, Дебюсси и Шаминада, а через окно проникал в комнату неясный, но несмолкаемый шум города.

Музыка внезапно смолкла, и леди Диана повернулась к Саре, перебирая пальцами нитку жемчуга, украшавшую ее грудь; на губах ее играла неуверенная и вместе с тем вопрошающая улыбка.

Она начала с некоторою торжественностью:

– Вы сами прекрасно понимаете, что нельзя похоронить себя в Клаверинге в ваши годы... – потом замолчала, сосредоточенно перебирая жемчуг.

Сара предвидела, что должно за этим последовать, хотела избежать объяснений и, вместе с тем, знала, что ей не отделаться от леди Дианы, не удовлетворив хотя бы отчасти ее любопытства.

– Так, значит... ведь вы были...

– С этим покончено, – прервала ее Сара, – покончено раз навсегда.

Леди Диане очень хотелось знать больше, но что-то удержало ее от прямого вопроса.

– Как все это грустно! Жюльен был так мил в своем роде!

Сара поднялась с места; разговору конца не предвиделось.

– Мне хочется спать, мама.

– Но ведь еще ужасно рано; я тогда куда-нибудь поеду. Сегодня как раз журфикс у Торнтонов.

Они помолчали, стоя одна перед другой.

– Вы очень похудели, милочка, или это так кажется, потому что вы в черном. У кого вы шили это платье? У Кайо? Воображаю, что это за разбойник! А я терпеть не могу черного цвета. Как вы находите, я очень изменилась?

Она вызывающе взглянула на Сару.

– Вы прекрасны, как всегда, – любезно ответила Сара.

– Очень мило с вашей стороны, что вы говорите это, даже если не думаете того, что говорите. Покойной ночи, дорогая!

Они поцеловались на прощанье и даже не заметили, что поцеловались, как это часто бывает с женщинами.

Затем Сара услышала, как леди Диана приказала дворецкому распорядиться насчет автомобиля. Голос ее звучал равнодушно, почти весело, и эта спешка на званый вечер показалась Саре доказательством жестокосердия, хотя для леди Дианы это было такой же повседневной привычкой, как обед или разговор по телефону.

Но это все-таки еще более отдалило Сару от матери.

Здесь тоже было мало святости настроения, хотя это и был родительский кров.

Сара быстро разделась и, не зажигая огня, присела к окну, вглядываясь в огни Пиккадили, как вглядывалась в них в прежние годы, когда мир казался ей исполненным чудес, любовь – волшебным сном, который должен в свое время присниться каждому, а Лондон – таинственным местом, куда было небезопасно, а поэтому особенно заманчиво проникнуть.

Теперь она знала, что чудес не бывает, что любовь – не сон, а печальная действительность, и что, несмотря на скудное уличное освещение, ни одна из патетических тайн Лондона не остается тайной.

Она зажгла электричество и попробовала читать, но мысли ее перебегали с предмета на предмет, как это часто бывает, когда человек настолько несчастен, что не может сосредоточить своего внимания ни на чем, кроме своего горя.

Завтра она уже будет в Клаверинге. Может быть, там она найдет себе дело – уход за цветами, прогулка на соседние фермы...

Но старые места будут наводить ее на грустные мысли, а уход за цветами – слабое утешение для такой одинокой и обездоленной женщины, как она!

ГЛАВА XXIX

Должник сильней заимодавца.

Бальзак

Колен почувствовал облегчение с тех пор, как письма от Жюльена Гиза и его отца стали приходить реже.

Его жизнь в продолжение многих месяцев зависела от этих случайных сообщений, и ему давно надоело разыгрывать роль герольда, да еще в деле, в котором он принимал довольно некрасивое участие.

Он считал, что старый Гиз «обошел» его, и это обстоятельство не способствовало теплоте отношений к Гизу.

Он был поставлен в отвратительное положение, из которого мешало ему выпутаться отсутствие мужества. Мы охотно обвиняем других, когда они причиняют нам затруднения, и никогда не обвиняем самих себя за то, что не умеем выйти из этих затруднений.

Колен прямо возненавидел Гиза, и даже когда все пришло в порядок и он оказался в полной безопасности, это чувство ненависти не ослабло. Старый Гиз знал, знание – оружие, которое мы неохотно видим в руках другого.

Нельзя утверждать, что Колен желал смерти «старому черту», но, во всяком случае, известие об его кончине не повергло бы его в отчаяние и даже не нарушило бы его аппетита.

Когда он получил командировку в Тунис, по служебным делам, подведомственным Жюльену, его больше всего раздражала перспектива встречи лицом к лицу со старым Гизом.

Но, и это лишнее доказательство сложности людских переживаний, он все-таки не обрадовался, как следовало ожидать, столкнувшись с Гизом в клубе, а, напротив, даже позеленел от ненависти.

Он протянул старику два пальца, избегая смотреть ему в глаза.

– Вы вернулись? Это для меня новость!

– Я только что из Туниса, – ответил Гиз.

Он очень поседел и постарел за это время.