Текст книги "Жажда любви"

Автор книги: Оливия Уэдсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

«Настоящее пугало!» – подумал Колен.

– Жюльен здоров? – спросил он вслух.

– Благодарю вас.

Колен дрожащими руками зажег сигару.

– Когда же свадьба?

Гиз тонко улыбнулся.

– Я что-то не слышал об этом!

– Но ведь она в Тунисе? – Какое-то тайное подозрение заставило Колена высказаться откровенно, а свойственная ему осторожность удержала его от произнесения имени Сары. – Я знаю это от Роберта.

Гиз промолчал, и Колен внезапно ощутил тот острый прилив ненависти, который мы испытываем, когда чувствуем, что наш собеседник знает больше, чем показывает.

Он так задымил сигарой, что старик закашлялся.

– Однако, мне некогда; я уезжаю сегодня ночью в Тунис по служебным делам. Нет ли у вас поручений к Жюльену?

Он был удивлен и обрадован, увидев, какое впечатление произвели его слова на старого Гиза, который вздрогнул и изменился в лице.

Колен наблюдал за ним с высоты своего величия.

– Итак, до свидания, – повторил он, не дождавшись ответа.

Но не успел он сделать и нескольких шагов, как Гиз окликнул его.

Колен даже не обернулся.

– Пусть поволнуется, старый скрытник! Так ему и надо!

Он поспешно уселся в автомобиль и получил еще лишнее удовлетворение, заметив, что Гиз появился на пороге.

– Опоздал! – констатировал он злорадно.

Но в вагоне экспресса, который мчал его по направлению к югу, он невольно задумался над тем, что могло до такой степени взволновать Гиза.

Гиз не внушал ему доверия с прошлого лета.

Безжалостный, окаменелый старый дьявол!

Колен проклинал тот день и час, когда он ввел Гиза в дом графини.

Это был опрометчивый шаг с его стороны, но разве он мог предвидеть, что Дезанж умрет так скоро? В жизни все или бесполезно, или несвоевременно!

Старый Гиз не захотел забыть прошлого. А ему следовало умерить свою неприязнь к Саре, когда она овдовела; она была завидной невестой для кого угодно.

«Воображаю, какую он еще выкинул там штуку, если так перепугался», – не без проницательности подумал Колен.

Ведь ненависть Гиза к этой женщине доходила до безумия.

Что касается Колена, то он-то уж, во всяком случае, не ненавидел Сару. Он чувствовал, что Сара обладает тем очарованием, которое сводит мужчин с ума и двигает их на пути подвигов и самоотверженных решений. Он не мог бы объяснить, в чем сущность этого очарования, и только знал, что мужчинам приходится дорого за него расплачиваться.

В данном случае расплатилась и сама женщина, и он не мог думать об этой расплате без содрогания и стыда.

Идеализм был чужд его натуре в такой же мере, в какой людоедство чуждо англичанам, но героизм Сары и ее самоотверженное молчание, не говоря уже о ее физических прелестях, пробудило в его душе еще никогда не испытанное чувство благородного умиления.

Он страдал за нее, и хотя страдания его были бесплодны, они все-таки имели благотворное влияние на его эгоистическую натуру и очистили его сердце.

Если бы, ради освобождения Сары, ему предстояло пострадать только материально, он пошел бы на это, несмотря на то, что очень любил деньги.

Он как-нибудь вывернулся бы потом, сократив свои расходы; он спасовал исключительно перед общественным мнением.

Но он был преисполнен по отношению к Саре самого нежного, самого глубокого уважения – редкое чувство для людей его типа, особенно когда дело касается женщины.

Теперь, размышляя обо всем этом, он в первый раз, после рокового утра в замке Дезанж, почувствовал душевную радость и покой; ведь он скоро будет наслаждаться зрелищем счастья двух единственных существ, которых он любил на этом свете.

Ему было приятно заранее представлять себе это счастье.

Наконец он уснул, измученный духотой и угольным дымом, предварительно попеняв на французское правительство за его скупость.

За утренним завтраком он опять вспомнил о Гизе, и в его душе опять шевельнулось какое-то смутное подозрение.

Этот старый дурак сказал ему, что Жюльен и не думает жениться. Странно, если только это соответствует истине. Но соответствует ли? – вот в чем вопрос. Но лгал Гиз или не лгал (что за отвратительное масло!), его испуг при известии об отъезде Колена в Тунис, во всяком случае, наводил на размышления.

Колен обсуждал этот вопрос со всех сторон, и это помогло ему примириться с плохим завтраком.

В Марселе ему удалось прилично пообедать, а буфет трансатлантического парохода оправдал все его ожидания.

После краткого отдыха в стенах «Сплендида» он облекся в легкий белый костюм (Колен не был щеголем, но все-таки заботился о своей наружности), приказал подать себе мотор и поехал к Жюльену.

Он не отдавал себе ясного отчета в том, что его ожидает, но смутно мечтал о встрече с Жюльеном и Сарой, о том, как Жюльен будет благодарить его, а Сара вспоминать его заботы и внимание.

Может быть, ему даже удастся поцеловать ее на правах папаши, роль которого заранее предопределена ему в этом союзе трех.

Потом он будет гулять и беседовать с Сарой.

Он понимал, что от него потребуется много исключительного такта в этих исключительных обстоятельствах, и был уверен, что окажется на высоте положения.

Он с удовольствием осматривался, не пропуская ни одной женщины, с покрывалом или без покрывала, и наслаждался видом снующей по улицам толпы, которая была так живописна в этой знойной и благоухающей атмосфере Востока, которая для европейцев типа Колена является синонимом распущенности и тайного, привлекательного порока.

Он без доклада проник к Жюльену и громко окликнул его по имени.

На улице было еще светло, но в вестибюле уже горело электричество.

Дом, в котором жил Жюльен, – большое здание в мавританском стиле, которое вполне отвечало вкусам и нуждам своего хозяина.

Колену понравились строгие, может быть, даже слишком строгие, линии его архитектуры. Он прошел через анфиладу комнат и остановился перед парчовой портьерой, которая тяжелыми, точно окаменелыми складками висела от потолка до пола.

Колен откинул ее движением рук и попятился.

Жюльен полулежал на диване, окруженный подушками, а у его ног, с бокалом вина в руках, стояла бледнолицая, чернокудрая красавица с накрашенными губами и глазами.

– Прелестно! – воскликнул Колен, забывая обо всем на свете. – Алло, Жюльен! Как я вижу, вы не лишены комфорта!

Жюльен вскочил с места и расхохотался.

– Алло! Присаживайтесь.

Он уселся рядом с Коленом и отдал какое-то приказание по-арабски: девушка скрылась, сверкнув своими белыми зубками.

– Ну и ну!.. – мог только сказать Колен, наслаждаясь этой гаремной обстановкой.

– Что ну? – небрежно переспросил его Жюльен.

Колен только теперь рассмотрел Жюльена.

– У вас неважный вид, мой мальчик! Слишком много шербета, шампанского и любви, не правда ли?

Жюльен иронически улыбнулся.

– Я только что получил телеграмму из министерства, – сказал он, передавая Колену и телеграмму и ключ для разбора шифра.

– Вы здорово поработали здесь, – сказал Колен, ознакомившись с содержанием бумаги, – пора и домой. Вас вызывают по делу Вантреза, и министерство как будто ничего не имеет против этого.

– Мне это безразлично. Я все равно никуда не поеду.

– Как не поедете! Что вы хотите этим сказать? Ведь ваша миссия кончена и...

– Я решил обосноваться здесь окончательно.

Колен расхохотался.

– Забавная идея, дружище!

– Это мое твердое решение.

Красавица снова появилась с кофе и ликерами и на коленях предложила их Колену; созерцая ее прелести, Колен на мгновение забыл затруднительность текущей проблемы.

– Надо думать, что она не попадется на глаза графине, – подмигнул он Жюльену, когда девушка вышла из комнаты.

Мысль о Саре заставила его более критическим взором взглянуть на поведение Жюльена.

– Все это прекрасно, мой милый, пока человек свободен; я первый стою за это, но в вашем положении, после всего того, что вынесла из-за вас эта молодая женщина, и принимая во внимание ее исключительную преданность...

Он умолк, подавленный потоком собственного красноречия и не вполне уверенный, что избрал верный путь для образумления Жюльена.

Жюльен вздрогнул, и только в эту минуту Колен заметил, как плохо он выглядит: его бледное, осунувшееся лицо казалось возбужденным, полузакрытые глаза сверкали лихорадочным блеском.

– Вы переутомились, – сказал Колен, – ваш последний рапорт – чудо искусства. Ради Бога, объясните мне, как у вас хватает сил и энергии работать после всего того, что было? Я был уверен, что вы выбудете из строя, и очень боялся, что, узнав обо всем, вы немедленно вернетесь в Париж. Уверяю вас, это было самое ужасное время в моей жизни.

– О чем вы толкуете? Я что-то не улавливаю, – с беспечным любопытством сказал Жюльен.

– Я говорю о вашей карьере и о тюремном заключении графини, больше ни о чем, – ядовито ответил Колен.

Он чувствовал себя обиженным холодным приемом Жюльена.

Разве от людей можно ждать благодарности!

Жюльен спустил ноги на пол и взглянул на Колена.

– Вам не кажется, что тема устарела? – презрительно заметил он. – Вам, вероятно, неизвестно, что графиня приезжала сюда месяц тому назад?

– Нет, известно. Когда же свадьба?

– Свадьба? – Жюльен расхохотался.

Колен внезапно почувствовал, что он очень устал, как от путешествия, так и от этого неприятного, двусмысленного свидания; он решил объясниться начистоту.

– Я вас спрашиваю, когда вы женитесь на графине? Именно об этом, – сказал он резко и торжественно. – Вам можно позавидовать. И красавица, и молодая, и так любит вас, что не побоялась года тюрьмы ради вашего спасения. Я начинаю сомневаться в вашей добропорядочности, Жюльен, поскольку вы можете еще колебаться в этом вопросе. А где остановилась графиня? В моем отеле ее нет.

Жюльен приблизился к Колену с угрожающим видом.

– В последний раз прошу объяснить мне, что вы подразумеваете под вашими словами? Графиня сидела в тюрьме из-за меня? Я – счастливейший человек в мире? Один из нас, очевидно, лишился рассудка! Графиня убила Шарля Кэртона и очень легко отделалась. Вы всячески содействовали ей, я это знаю от отца, и благо вам будет, но если при этом вы влюбились в графиню, при чем тут все-таки я?

Колен всплеснул руками и вскочил с места, его лицо стало багровым; тем не менее он заговорил сравнительно спокойно:

– Вы спрашиваете, кто из нас сошел с ума? Конечно, вы! Вы осмеливаетесь говорить мне, что графиня убила Кэртона! Вы морочите меня, меня, который столько выстрадал и так долго молчал, который выволок вас из той комнаты, раздобыл для вас яхту и замел ваши следы во Франции, пока ваш отец расчищал вам дорогу за границей. Что же касается ваших намеков насчет меня и графини, то берегите свою жизнь! Он осмеливается важничать передо мной, издеваться над графиней! Беспринципный ренегат, выезжающий на любви женщины!

Колен умолк, испуганный злобными раскатами своего голоса. Он взглянул на Жюльена, который, в свою очередь, не спускал с него испытующего, лихорадочного взора, и сжал кулаки, готовясь к защите.

– Сядьте на свое место, Колен, – раздался спокойный, повелительный голос Жюльена.

Колен повиновался, словно загипнотизированный.

– Ну, а теперь объяснитесь, – сказал Жюльен, садясь с ним рядом.

– В моих письмах были исчерпывающие объяснения, – мрачно возразил Колен.

– Какие письма? Писанные где и когда?

– В конце прошлого и начале этого года.

Жюльен ничего не ответил, и Колен заговорил опять.

– Я все время писал вам о графине, передавал ее поручения. Иносказательно, конечно, но вы все-таки могли понять, в чем дело. Когда она заболела, я опять писал вам. Я узнал об ее болезни от Лукана и никак не мог понять... – Он не докончил своей фразы.

– Мне нечего больше сообщить вам, – добавил он сухо. – А вы что скажете?

– Я получил от вас только одно письмо с упоминанием о Саре, о графине Дезанж, – поправился Жюльен, – правда, очень длинное и подробное – ответ на мое, написанное к вам еще на яхте.

– Письмо от вас, с яхты? – воскликнул озадаченный Колен. – Я его и в глаза не видел! Вы что-то лукавите и, кажется, хотите свалить всю вину на меня! – добавил он брезгливо и недоверчиво. – Каких вам надо еще новостей, когда вы сами только что признались, что виделись с графиней? Впрочем, может быть, теперь вы и это уже будете отрицать?

Жюльен покачал головой. Он был совершенно подавлен, даже глаза у него точно провалились.

– Насколько я схватываю, – сказал он прерывающимся голосом, – это я убил Кэртона, а Сара взяла на себя мою вину... Но почему, каким образом?

– Почему, каким образом? Не притворяйтесь, Жюльен! Вы знаете! Не может быть, чтобы вы не знали о том, как ваш отец случайно оказался поблизости, услышал шум и нашел вас на полу, в бессознательном состоянии, с раной на голове, а Кэртона – мертвым! Он моментально обмозговал план действий, и графиня согласилась на все, чтобы спасти вашу карьеру. Я ждал вас в автомобиле у ворот парка; он позвал меня на помощь, и мы вынесли вас оттуда. Это было как раз в полдень, и никто нас не заметил. Мне удалось раздобыть яхту, она снялась с якоря в Бордо, а потом, в продолжение нескольких недель, кружилась по морю. Министерство иностранных дел официально подтвердило, что у вас лихорадка. Вскоре начался процесс; я делал, что мог, графиня отделалась сравнительно легко. Факт убийства был налицо, но приняли во внимание плохое сердце Кэртона, которое не могло выдержать ни малейшего потрясения. Графиня...

– Вы говорите, что Сара сидела в тюрьме из-за меня?.. Я ничего не понимаю, Колен!

– Зато я прекрасно все понимаю! – мрачно ответил Колен, – и первым долгом то, что ваш отец – гнусная личность! Он все время плел вам разные небылицы и перехватывал и подделывал мои письма. Прекрасное занятие для семидесятилетнего юноши! Наверное, пришлось поломать голову! Он... но что с вами?..

Жюльен резким движением схватил Колена за руку.

– Говорите яснее! – кричал он, задыхаясь. – Ведь я выгнал ее, она... она!..

Он тряс Колена за плечи; пот градом струился по его лицу.

– Жюльен!.. Жюльен!.. – твердил Колен, опасаясь за его рассудок.

– Вы знали все и не спасли меня от позора? Благодаря вам я довел до тюрьмы любимую женщину, не сделал ни одной попытки извлечь ее оттуда – и в конце концов оскорбил и выгнал ее – благодаря вам и моему отцу!

Он оттолкнул Колена с такой силой, что тот потерял равновесие, попытался удержаться за подушки и покатился вместе с ними на пол.

– Ради Бога, Жюльен! – бормотал он. – Жюльен, послушайте!

– Мне слушать вас? Нет, теперь слушайте вы и смотрите, до чего вы меня довели! Ваше счастье, что я не убил вас, как собаку, вас, который предал меня ради своей безопасности и который еще смеет говорить о своих страданиях. Я поверил, что она любила Кэртона, и, чтобы забыться, опустился до этого... сделал это вполне сознательно, с открытыми глазами, питая отвращение к разврату и вместе с тем ища в нем забвение. Все это дело ваших рук – вас и моего отца!

Он умолк. В комнате воцарилась мертвая тишина, прерываемая только тяжелым дыханием Колена.

– И вы думаете, что я так это оставлю, что я буду молчать, зная, что женщина покрывает мою честь своею?

Колен в ужасе вскочил на ноги; его голос стал крикливым от страха.

– Нет, вы этого не сделаете! Это не имеет смысла теперь! Да графиня опровергнет ваши показания.

– Вы в этом так уверены? – нервно расхохотался Жюльен. – Может быть, ваша уверенность поколеблется, когда я скажу вам, что оскорбил ее...

– Не делайте этого, не делайте! – задыхался Колен в состоянии, близком к удару.

Он попробовал остановить Жюльена, и даже застонал, когда шаги последнего замерли в отдалении; раздался звонкий топот копыт по мощеному двору, потом более глухие звуки, когда Жюльен выехал на ровную дорогу.

ГЛАВА XXX

Всяк, кто проник за тот скорбный порог,

Равно от жизни и смерти далек.

Чувствую лишь ледяное дыханье

Быстрых годов, что влекут к увяданью;

Голод порой мое тело томит,

Мысль одинокая душу сверлит.

В будущем пусто, и только одно

Прошлое смотрит печально в окно.

Вас потеряв, я лишился души,

В ней ведь царили лишь вы.

Вас потеряв, я навеки забыл

Высший смысл жизни и жизненных сил,

Самое слово «любовь» я забыл,

Вас лишь одну я на свете любил.

Есть люди, которые тупеют от горя; для других страдания, наоборот, являются источником просветления.

Жюльен принадлежал ко второму типу; обрушившееся на него несчастье скосило все сорные травы его души и дало простор доброкачественным побегам. Черствость и недоверие к людям, которые стали преобладающими чертами его характера за последний год, перестали властвовать в его сердце.

Он стал нравственно чище после перенесенного удара и стыдился своего прошлого.

Жест, которым Сара попыталась, рискуя своею жизнью, спасти Кэртона, был вызван страхом за него, Жюльена, а не за того человека, которому он угрожал; она защищала Кэртона только потому, что боялась за Жюльена.

После того как неизбежное свершилось, она без колебаний принесла себя в жертву любимому человеку.

А он так легко поверил, что она смеялась над ним и обманывала его с Кэртоном, поверил сразу в самое плохое, в то время как она отдавала ему самое ценное, что у нее было.

Он никого больше не обвинял; негодование против отца и Колена улеглось по дороге в Тунис; человеконенавистничество первого и себялюбивая трусость второго были ничто по сравнению с его собственной виной.

Они употребляли низкие средства для достижения низких целей, – он проявил низость по отношению к святыне, он осквернил храм, – он, а не они.

Упорная и жестокая ненависть его отца к Саре казалось ему немногим хуже его оскорбительной ревности, а последнее свидание с Сарой стало источником ужасных угрызений совести, в сущности, было им с самого начала, хотя он и не признавался себе в этом, пока не узнал всей правды.

Что скажет он Саре в свое оправдание? Что он оскорбил ее и надругался над ее любовью, потому что был уверен, что она изменяла ему с Кэртоном?

Не надеясь на прощение, он все-таки сел на пароход с твердым намерением повидаться с ней и исполнить свой долг.

А потом... Ему вспомнились первые дни их любви, их первая встреча... и последнее свидание...

Что могло быть ужаснее этой пытки?

Он мысленно перебирал все мелкие подробности этого рокового вечера, сгорая от стыда. С каким тревожным и вместе с тем нежным выражением лица переступила она порог его комнаты, и как мгновенно это выражение сменилось холодным и враждебным, когда она увидела, куда попала.

Он содрогался, последовательно вспоминая и свои поцелуи, и ее отпор, сначала жалобный, а потом непреклонный, и тот жест, с которым она вырвалась из его объятий.

Из его объятий, которые должны были быть для нее опорой...

Женщины этого не забывают!

Он посмотрел на темную воду: таким, как он, только и остается...

Многие мужчины изменяют женщинам, но едва ли есть один мужчина, который проявил бы при этом столько подлости... после всего того, что было!

Его единственное оправдание – в неведении: отец воспользовался его полубессознательным состоянием и направил его ум в желаемом направлении.

Процесс был кончен, когда он услышал о нем впервые, и даже тогда он плохо разобрался в нем, потому что знойное солнце Африки расслабляло его больные мозги, и вся его энергия уходила только на то, чтобы заставить себя работать.

Первые недели пребывания в Тунисе были напряженной работой или тяжелым сном; он ни о чем не думал...

Потом на него нахлынули воспоминания о прошлом, и он стал бороться с ними. Ему смутно вспоминалось какое-то объяснение с отцом по поводу смерти Кэртона, свое упорство сначала, а потом безвольное принятие версии, выставленной последним: Кэртон толкнул его, Жюльена, он упал и разбил себе голову.

Еще позднее до него дошли слухи о процессе и все подробности следствия, и он почувствовал, что осквернено святая святых его души и что вся его жизнь разбита.

Теперь, часами не спуская глаз с темных морских вод, которые пароход бороздил белой пеной, он изумлялся своему ослеплению и легковерию.

Беспросветное, холодное отчаяние, которое порождают в нас запоздалые угрызения совести, все глубже и глубже проникали в его душу.

Как она любила его! В тумане воспоминаний встал образ Сары и первое время их любви. Все кончено: он только тень самого себя!

Самое ужасное одиночество – это одиночество человека, который любит и лишен права на эту любовь.

ГЛАВА XXXI

Переход от жизни к смерти

Безболезненен и тих,

Ни стенаний, ни рыданий

Он не вызовет моих.

Страшно жить... ужасны страсти

Человеческой толпы,

Мое сердце коченеет

Под напором их волны.

Жюльен прибыл в Париж около полудня; он ни на что не смотрел, ничем не интересовался.

Очутившись у себя на квартире, он машинально отметил, что все вещи стоят на старых местах, – и это было все.

– Я еду к ней, – хладнокровно заявил он отцу. – От нее, и только от нее, будет зависеть мое дальнейшее поведение и тот способ, каким будет восстановлена истина.

На этом они расстались. Гиз из окна проводил глазами удаляющуюся фигуру сына. Потом снова опустился в кресло и протер очки.

Ну, что же, если все обнаружится, эта нахальная выскочка Колен тоже полетит... все-таки это было некоторым утешением...

Но Сара не допустит этого! Впрочем, даже если и так, общественное мнение оценит его поведение так же, как он оценивал его сам... самоотверженная отцовская любовь, которая ни перед чем не останавливается...

Ни перед чем...

Самодовольный эгоизм Гиза был неуязвим как для чувства любви, так и для голоса здравого рассудка, и, как щит, оборонял его душевное равновесие.

Угрызения совести и раскаяние были одинаково чужды его натуре; он давно утратил способность жертвовать собою, и если и сожалел об утрате этой способности, то только потому, что ничего не дающий ничего и не получает.

За последнее время ненависть к Саре и стремление причинить ей возможно больший вред окончательно подавили в нем даже слабые проблески более гуманных переживаний.

Он не замечал своих собственных потерь, забывал о своем одиночестве, наслаждаясь победой. Он утратил Жюльена – Сара тоже утратила его. Его жизнь разбита, но и виновный понес достойную кару.

И он не уставал подсчитывать свои трофеи, не чувствуя собственных ран при мысли о тех, которые он нанес своему врагу.

Он считал себя невинной жертвой, принесенной на алтарь отцовской любви. Сколько правды в изречениях о неблагодарности и эгоизме детей! Гиз положительно считал себя мучеником.

Пусть будет что будет! Он, конечно, не в силах воспрепятствовать их идиотским решениям, но его роль – самая благородная, и, что бы ни случилось, его совесть совершенно спокойна.

Отец, беззаветно преданный неблагодарному сыну...

ГЛАВА XXXII

Ночи тени окутали землю,

Не воркуют четы голубей,

Неподвижны морские глубины,

Это час, когда любишь сильней.

Это час упоительной страсти,

Твои губы прижались к моим,

Ты трепещешь, сияя красой,

Эту ночь мы ни с чем не сравним.

Клаверинг, родовое поместье Сары, показался ей тихим приютом, к которому так стремилась ее душа.

Она увидела его, после семилетнего отсутствия, под вечер, когда мягкие длинные тени ложились на траву, навевая дремоту на старый дом с его остроконечной крышей, высокими, узкими трубами и старинными башенными часами.

Над главным входом, массивная, обитая гвоздями дверь которого запиралась на ночь тяжелым железным болтом, висел герб Тенисонов с полустертым дождями и ветром девизом: «Я держу и удерживаю».

Сара грустно улыбнулась, вглядываясь в эти каменные знаки. Она никогда не умела «удерживать»; и теперь окончательно перешла в армию женщин, которые, вследствие отсутствия настойчивости или привлекательности, не смогли сохранить то, что им принадлежало. В армию отверженных и обездоленных...

Она спустилась в сад; он был очень запущен, так как леди Диана не любила «сорить» деньгами, но именно эта запущенность делала его особенно привлекательным.

Питомник роз был залит лучами заходящего солнца, и красные, белые и чайные розы качали своими головками под дуновением легкого вечернего ветерка.

От питомника начинался так называемый «лабиринт», где буксусы переплетали свои ветви в непроходимую чащу и откуда исходил острый, влажный и знойный аромат. Старый парк обступал со всех сторон и питомник и лабиринт и пробивался даже в фруктовый сад, отделенный от него полуразвалившейся стеной, желтые плиты которой исчезали под ветвями разросшегося жасмина и малины.

Под аркой из роз виднелась круглая каменная скамейка. Сара присела на нее.

Какая невозмутимая тишина! Какой глубокий покой! Это было как раз то, чего жаждала ее измученная душа; здесь можно было отдохнуть от мирской суеты.

Сара смутно надеялась, что Клаверинг восстановит ее душевное равновесие, и теперь, наслаждаясь мирным покоем, веющим от всей этой старины, она чувствовала, что ее надежды оправдываются: смятение, царившее в ее душе, понемногу улеглось.

Но ничто не властно окончательно усыпить смятение женщины, которая любит и страдает, ничто, кроме любви, и, пока тихий вечер незаметно сменялся ночью, в ее сердце незаметно, но настойчиво проникала прежняя тоска.

Она поднялась в свою прежнюю детскую и еще долго после того, как Гак убрала ее волосы и приготовила ей постель, просидела в глубокой оконной нише, любуясь садом, залитым таинственными лучами месяца.

Как часто в прежние времена и здесь, и в Латрезе она обретала душевный покой, приобщаясь к мирному покою спящей природы!

Она искала этого покоя и теперь, прислушиваясь к шелесту деревьев, этому любовному разговору листьев, и к шуршанью сонных трав, колеблемых ветром, но на этот раз очарование благоухающей ночи только усиливало ее смятение; ночь иногда ранит так же больно, как и беспощадное жгучее солнце.

Как она одинока! Все в прошлом... Будущее безотрадно...

Так много пишут и говорят о новых увлечениях, о неизбежности и желательности этого факта.

Разве это уж так неизбежно?

И во всяком случае, разве это желательно?

Заря – и миражи зари!

А если заря не перейдет в лучезарный день, а потухнет под напором злой непогоды – тогда что?

Пусть тогда останется навеки отблеск этого сияния, с горьким сознанием, что то, что могло бы быть, безвозвратно погибло!

– Как терзает меня красота этой ночи, – прошептала Сара, – как она меня терзает!

На следующее утро она проснулась в более спокойном настроении и даже стала проводить в жизнь свои хозяйственные планы; старые слуги были в восторге.

В самый разгар совещания к ней приехала с визитом одна из самых влиятельных помещиц округа, старый друг ее отца. Сара знала ее как властную, требовательную, но вместе с тем добрую женщину и скоро убедилась, что та нисколько не изменилась.

– Итак, вы решили обосноваться на старом пепелище? Хорошее дело! Но потребуются расходы. Впрочем, по словам вашей матери, Дезанж оставил вам крупное состояние? Пусть Клаверинг попользуется на его счет. Десятого у меня будет маленькое собрание. Я рассчитываю на вашу помощь. Вы встретите у меня всех здешних старожилов.

– Благодарю вас, – сказала Сара.

– Это по случаю дня рождения Гоноры; она уже совсем взрослая девица, хотя еще не утратила детской косолапости и наивного выражения лица. Пожалуй, и свадьба не за горами! Мне лично хотелось бы серьезного, интеллигентного зятя, кого-нибудь из местных помещиков. Но в наше время приходится считаться с фантазиями дочерей и примиряться с тем, кто им нравится. До свидания, дорогая, и помните, что я вас жду.

Она обняла Сару на прощанье и долго махала белой перчаткой.

Сара бурно приласкала Вильяма, который оказался под рукой. На мгновение она снова почувствовала себя молодой.

Нет женщины, которая бы не страдала от положения «парии», что бы она ни говорила по этому поводу и как бы ни клялась в своем презрении к общественному мнению.

Она только томит себя этими уверениями, и ее горячность подтверждает как раз обратное.

Сара страдала и в Париже, и в Лондоне.

Откровенная поддержка леди Мензис уврачевала рану, которая не заживала в ее сердце со времени процесса.

Что ж!.. Может быть, в жизни есть и еще что-нибудь, кроме любви...

Она долго ходила взад и вперед по зале, останавливаясь по временам перед громадным камином, а после обеда велела подать себе кофе под старым кедром, который ласково сыпал на нее свои мягкие, шелковистые иглы. Те, которые застревали у нее в волосах, казалось, были довольны своим пленом, по крайней мере, Саре никак не удавалось извлечь их оттуда.

Она отставила чашку и более энергично принялась за дело.

В эту минуту раздались чьи-то шаги.

– Сара, – донесся до нее голос Жюльена.

Она вскочила и прижала руку к сердцу.

Они молча глядели друг на друга, неподвижные в лучах заходящего солнца. Старый кедр невозмутимо осенял их своими ветвями.

– Я приехал, – сказал, наконец, Жюльен дрожащим голосом, – я приехал...

– Вы больны, – беззвучно прошептала Сара, – вы выглядите совсем больным...

Жюльен сделал нетерпеливое движение, в котором выражалось его глубочайшее презрение к такой мелочи, как состояние здоровья. Потом сделал еще шаг по направлению к Саре; теперь они были совсем близко друг от друга.

– Сядьте, – слабо попросил он.

Сара повиновалась.

Его появление в Клаверинге, – она была уверена, что он в Африке, – наполнило ее душу смятением. Сердце безумно билось в ее груди. И хотя она и не смотрела на Жюльена, от нее не ускользало ни одно из его движений.

– Зачем вы приехали? – спросила она наконец тоскливо.

Он подошел к ней еще ближе.

– Зачем? – И тишина мирного летнего вечера вздрогнула при звуках этого вопроса. – Зачем? Вы не догадываетесь? Вы готовы приписать мне все самое худшее? Я знаю, что заслужил это своим поведением во время нашей последней встречи... вы не можете думать обо мне иначе... Я молю вас только об одном: выслушайте с доверием мою исповедь... Я знаю, что вам трудно будет поверить... все это так невероятно... В дороге я все время искал убедительных слов... их нет для такой невероятной, фантастической вещи... И все-таки то, что я вам скажу, – святая правда...

Он умолк на мгновение.

– Святая правда... – повторил он с безнадежным отчаянием.

Он упал перед Сарой на колени и поднял на нее безумно блуждающие глаза. Голос его стал прерывистым.

– Вы поверите мне? Вы окажете мне эту последнюю милость?

– Я постараюсь...

– Сара, я ничего, решительно ничего не знал!

Он глядел на нее умоляюще.

– От меня все скрыли. Сначала я был болен, как вам известно, долго был без сознания, а потом – под влиянием наркотиков. Я поверил той версии, которую мне предложили, а именно, что Кэртон ранил меня, а отец увез в автомобиле. О процессе я в первый раз услышал, когда все было кончено, и не видел ни одной газетной статьи по этому поводу. Только недавно я узнал правду от Колена и немедленно поехал к вам... Я убил Кэртона, и вы отбыли наказание за мое преступление... Я немедленно еду в Париж... Сара, я знаю, что мне никогда не расплатиться с вами, но перед Богом я отчасти расплатился в эти последние дни. Ведь я потерял свою честь, уважение к самому себе, право на жизнь и даже на смерть! Ваша жертва громадна, но, поверьте, я тоже был жертвой. Мое низкое поведение в тот вечер было вызвано отсутствием веры в вас или, если хотите, уверенностью в вашей измене... Я жестоко наказан теперь... вы сами видите... Неужели мои страданья не искупят в ваших глазах мой проступок?