Текст книги "Магистр ее сердца (СИ)"
Автор книги: Оливия Штерн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Лекарский корпус находился в самом дальнем углу двора резиденции, низкое, крепкое одноэтажное здание с маленькими окнами. Перед входом дежурило два стража, они не преминули низко поклониться магистру. Мариус шагнул через порог – в нос шибануло спиртными парами, запахами травяных настоев. Он почувствовал слабые отголоски целительской магии.
Пройдя по широкому коридору на звуки голосов, Мариус заглянул в ближайшую палату, удовлетворенно хмыкнул. Вроде бы, все шло гладко и без осложнений: мужчины, уже вымытые, бритые, в чистых холстяных рубахах, сидели в ряд на длинной скамье. Одним в данный момент занимался лекарь, заставляя сгибать и разгибать пальцы, которые, скорее всего до этого момента были перебиты. Когда Мариус вошел, головы повернулись в его сторону – а ему сделалось не по себе от совершенно пустых, потухших взглядов. Даже передернуло. И хорошо бы сбежать, но Мариус не позволил себе такой роскоши. Ишь ты, тяжело на них смотреть. А ведь смотрел, когда они были крагхами? И сам головы рубил, чего уж там. Не получилось быть беленьким и чистеньким, так что терпи теперь, и сделай все, что в твоих силах.
– Как они? – спросил он у ближайшего лекаря.
Он хорошо знал этого тщедушного мужчину, поскольку сам неоднократно бывал в лекарском корпусе. Кажется, именно этот тогда накладывал ему швы на шее, отчего получится знатный шрам.
Лекарь пожал плечами.
– Неплохо, магистр Эльдор. Поначалу, конечно, состояние было отвратительным. Но мы работаем, все будет хорошо.
Мариус снова посмотрел на тех, кто раньше был крагхами. Все они молча смотрели на него, а в глазах была жуткая пустота, что затягивала в воронку сумасшествия.
– Как вы себя чувствуете, – выдавил он из себя.
Надо же было хоть что-то сказать.
Ему никто не ответил, и в который раз Мариус подумал, что бывший магистр их всех убил бы – и не было бы никаких проблем. А он, Мариус Эльдор, похоже, делает сейчас большую ошибку, отпуская на волю озлобленных и, возможно, даже утративших рассудок людей. Стало совсем паршиво. Он обернулся к лекарю.
– А где женщина с девочкой?
– Дверь напротив. Ну, вы ж понимаете, мы не можем осматривать их всех вместе.
…Туда Мариус даже постучался, и только затем вошел. Комнатка была маленькой, женщина с девочкой сидели на койке. Помытые, одетые в те же длинные рубахи. Мариус отметил про себя, что женщине остригли волосы, очень коротко. Девочка тоже лишилась своей шевелюры. Едва завидев Мариуса, они прижались друг к другу, девочка спрятала лицо в подоле материнской рубахи. А Мариус отметил, что босая ступня и щиколотка женщины покрыты сетью свежих шрамов.
– Магистр, – лекарь чуть заметно поклонился, – что прикажете?
Мариус пожал плечами. Он не знал, что делать и что говорить, потому что здесь любые слова были лишними.
– Что с ними? – все же спросил тихо, кивнув в сторону бывших крагхов.
Лекарь дернул щекой.
– Что с ними? Крайнее истощение, побои, у женщины нога была размолота, я поправил. Даже хромать не будет. Девочка… лучше. Просто истощение, грудная лихорадка. Тоже убрал. В смысле, лихорадку. Жить будет.
Пока говорили, Мариус рассматривал двух несчастных. Коротко и неровно остриженные волосы оказались дивного медного цвета. Обе – и мать, и дочь – были черноглазыми.
– Выйди, я хочу с ними поговорить, – приказал Мариус.
И в самом деле хотел, сам до конца не понимая, зачем. Они взирали на него со страхом, но хотя бы взгляд был живым, особенно у ребенка.
Дождавшись, когда дверь хлопнет за лекарем, Мариус порылся в кармане, добыл оттуда маленький леденец и шагнул к замершим матери и дочери. Те вздрогнули и окончательно прилипли друг другу, почти сливаясь в один трясущийся ком. Девочка снова прятала лицо на груди у матери, а та еще вжала ее в себя, словно пытаясь закрыть худенькое тельце ладонями.
– Так. – Он остановился в шаге от них, – я ничего вам плохого не сделаю. Думаю, никто больше ничего плохого не сделает. Посмотри на меня, ну?
Это он обращался к женщине.
Она, вжимая голову в плечи, подняла глаза, полные животного ужаса. Тощая, щеки запали, на скулах кожа натянулась, обтягивая кости черепа. Под глазами были черные круги – от недосыпа, от голода, от пережитого. И губы синевой отливают.
– Уже хорошо. Как тебя зовут?
Она долго не могла ответить. Открывала и закрывала рот, давилась воздухом, словно что-то сдавливало ей горло. Потом кое-как выдавила:
– Телора.
"Говори. Говори, не останавливайся".
– А дочку как зовут? Как тебя зовут, малышка?
Он всего лишь протянул руку, хотел тронуть девчушку за плечо, погладить по голове – но мать и дочь дернулись в едином порыве и снова приобрели вид трясущегося кома.
– Все, все, – он демонстративно поднял руки ладонями вверх, – никого не трогаю. Только разговариваем. Маленькая, как тебя зовут?
Выразительный взгляд угольно-черных глаз.
А потом мать просипела:
– Она… не говорит.
– Почему?
– Не говорит… с тех пор, как…
И умолкла, уронив голову на грудь. На белом лбу просвечивала жалкая синяя жилка.
– Ну, ладно, не говорит так не говорит, я не буду настаивать, – пробормотал он, беспомощно сжимая пальцами конфету, – тогда ты мне скажи, раз говоришь, как ее зовут.
– Зачем вам это? – просипела женщина, – вы же… один из них.
– Более того, я тот – кто над ними, – Мариус усмехнулся, – и ты не первая, кто задает мне этот вопрос.
Первой была Алайна, его любимая девочка. Зачем вам это, ниат Эльдор? Зачем мы вам?
Затем, что не успел, видимо, стать полной скотиной. Затем, видимо, что совесть смог сохранить, и находил в себе силы не прятать голову в песок, встречая последствия своих – или прежнего магистра – деяний.
– Лива, – прошептала женщина, – ее зовут Лива.
– Хорошо.
Он протянул ей конфету.
– Возьми и дай ребенку.
– Нам не нужно… – черные глазищи полыхнули гневом.
Понятное дело, конфета – слишком жалкая компенсация за все причиненное зло.
– Возьми и отдай ребенку, – повторил Мариус, – будет лучше, если послушаешься.
И, когда тощие пальцы сгребли с ладони леденец в хрустящей обертке, отвернулся к окну. У него пока не случилось собственных детей, но точно знал – сладость за щекой возвращает мелких к жизни лучше, чем все эти разговоры.
Когда снова обернулся, встретил изумленный взгляд девчушки. Щека у нее смешно оттопырилась, значит, леденец уже был на месте. Лицо Телоры разгладилось, она недоверчиво рассматривала Мариуса, все еще ладонями закрывая ребенка. А потом тихо спросила:
– Чего вы хотите от нас?
– Мне от вас ничего не нужно, – он пожал плечами, – но интересно, как ты попала туда… в подвал… с ребенком. Насколько мне известно, ваших никогда не ловили за Пеленой. Только тех, кто забредал в земли Порядка. Что вам здесь было нужно, Телора? Зачем потащила дочку с собой?
Женщина опустила взгляд, снова вжала голову в плечи, как будто постоянно боялась, что ее будут бить.
– Вы же… знаете, откуда у крагхов берутся дети, – хрипло прошелестела она, – ну и вот. У меня был… мужчина, отец Ливы. Я… у нас все было хорошо, но он тосковал по родине. И я его отпустила. А потом, когда Лива подросла, то просила меня хоть раз повидать отца, и мы…
– Сделали редкую глупость, – холодно заключил Мариус, – все ясно. Ты хотя бы знала, где искать отца дочери?
Лицо Телоры сморщилось, глаза моментально покраснели, налились слезами.
– Мы же… нашли его. Нашли. Только вот… ваши его убили. А нас схватили. И Лива… она просто не говорит с тех пор. Ваши убили Тарвея, убили на наших глазах…
Она изо всех сил сжимала губы, чтобы не разрыдаться, и Лива вдруг высвободила из материнской хватки тощие ручки, обхватила ладонями лицо женщины, принялась гладить ее по щекам, размазывая слезы. Мариусу хотелось бежать из этой комнаты, прочь, ничего не видеть и не слышать. Что-то грубое, страшное рвало в клочья сердце, гнуло к земле, стискивало горло… Он понял, что задыхается – от всей этой безысходности, от чужого детского горя.
"Ну, теперь ты еще поплачь за компанию", – цинично заметил он про себя.
Чтоб не видеть этих двоих, снова отвернулся к окну. Пусть разговаривают с его спиной, так будет легче всем.
– Ты хочешь вернуться в земли за Пеленой? – спросил он.
– Я не знаю. Там меня тоже никто не ждет.
– Что-нибудь умеешь делать?
Тихий всхлип. Не оборачивайся, Мариус, не оборачивайся. Не то тебя самого сейчас развезет, как чувствительную барышню.
– Я… так все умею.
– Если хочешь, я могу тебя взять прислугой, – тихо сказал он, – мы с женой недавно переехали в Эрифрею, дом большой и пустой.
По-прежнему не хотелось оборачиваться.
Но – заставил себя.
Телора взирала на него настороженно, но без ненависти. Заинтересовал, значит, предложением.
– Я бы… согласилась, – пробормотала она, – но, боюсь, ваша жена будет против Ливы. Хотя она тихая девочка, мешать точно не будет.
– Моя жена не будет против, – заверил Мариус.
А сам подумал о том, что история повторяется. Да что ж у него за судьба такая, тащить к себе в дом тех, кого жизнь как следует попинала ногами. Но иначе пока не получалось, к добру ли, к худу ли – он не знал.
– А вы? Вам-то ребенок на что? Лишние ведь хлопоты. Я не верю, что вы не можете нанять служанок. Вы ведь… вон какой, – в голосе Телоры звякнула подозрительность.
– Мне твой ребенок не в тягость, – задумчиво проговорил Мариус, – ну и что дурного или подозрительного в том, что я хочу тебе помочь? Будет кров, пища. Жалованье, наконец. Как накопишь приличную сумму, сможешь отправиться куда пожелаешь.
– Помо-очь? – протянула она.
Потом окинула Мариуса подозрительным взглядом, щурясь, механически гладя по голове девочку. Лива тоже смотрела на Мариуса широко распахнутыми глазенками и гоняла за щекой конфету. Смотрела с интересом, худенькое личико смягчилось.
– Хорошо, – сказала Телора, – я с удовольствием возьму на себя заботу о вашем доме, ниат…
– Эльдор, – подсказал он.
– Ниат Эльдор. Я обещаю, что буду стараться, насколько хватит сил. В самом деле, это настолько прекрасное предложение, что я даже рассчитывать не могла на что-то подобное. Мы обе будем преданы вам и благодарны.
– Вот и замечательно, – Мариус развел руками, – я отдам приказ, чтоб вас накормили, чтоб привезли одежду, а потом перевезли ко мне домой. Там вас встретит моя жена. Она прекрасный, очень чуткий человек. От вас же жду соответствующего поведения.
Он уже направился к выходу, когда сзади кто-то сдавленно пискнул, а затем и дернул его за руку. Девочка, оказывается, соскочила на пол, догнала его, вцепилась в ладонь маленькими пальчиками, заглядывая в лицо.
– Что тебе, маленькая? – он рассеянно взъерошил легкие, как пух, рыжие волосы.
Девочка серьезно посмотрела снизу вверх, а потом приникла губами к тыльной стороне ладони.
Еще никогда Мариусу не было так стыдно, как в это мгновение.
Ребенок, целующий ему руку. Кошмар. После этого остается только удавиться от стыда – за себя, за своего предшественника, за весь этот Надзор…
– Ты что? – он выдернул руку, – ты что? Не надо. Правда, не надо, маленькая, никогда больше так не делай. Нет ровным счетом ничего в том, что я хочу помочь… Телора, забери ее, будь так любезна.
И сбежал. В конце концов, он теперь был Магистром, а у Магистра всегда очень много дел. Ноги сами понесли к Авельрону. Еще одна проблема, к которой не знаешь, как подступиться.
* * *
Под магическим куполом было душновато и почему-то остро пахло травами. Серебристой полынью, нагретой солнцем, пижмой, шалфеем. Запах забивал ноздри, тонкими невесомыми усиками щекотал сознание, показывая разморенную южную степь и как будто призывая уснуть. Сиделка, что из лекарского корпуса, девица в светло-серой робе, та и поддалась неслышному шепоту трав – сидела на стуле, запрокинув голову. Рот приоткрыт, а дыхание хриплое, тяжелое, как будто что-то душит. Авельрон все так же лежал на животе, подложив руки под жиденькую подушку и, казалось, спал. На бинтах вдоль позвоночника проступили бурые пятна.
И – в который раз – Мариус чрезвычайно ясно ощутил чужое присутствие. Оно легонько коснулось его, словно играючи, как будто самыми кончиками пальцев кто-то тронул тонкое стекло, и тут же убралось прочь. А Мариус передернулся. Было во всем этом что-то совершенно мерзкое, грязное, отчего к горлу моментально подкатила тошнота.
"Спииии", – нашептывала нагретая полуденным солнцем южная степь.
И веки сами собой закрываются, и так не хочется больше думать. Просто лечь, растянуться на полу, позволить дреме стянуть себя в невесомую колыбель…
Мариус встряхнулся, потер руками лицо и выругался про себя. Может быть, все дело в магическом куполе? Да нет же. Поначалу ничего такого не было, когда Авельрон лежал без сознания. Это позже чудеса начались. Вот и попробуй, отпусти такого на волю, а потом думай – что все это значило и чего ждать дальше.
Он шагнул к стулу, где похрапывала сиделка, и довольно грубо тряхнул ее. Девица захрипела, дернулась и уставилась на Мариуса совершенно мутными перепуганными глазами.
– Магистр, – тут же вскочила, но пошатнулась, и Мариусу пришлось поддержать ее за плечо, чтоб не упала.
– Ох… Простите, Хранителя ради, голова закружилась.
Деваха виновато хлопала длинными ресницами, прятала руки под передник.
– Ты уснула, – Мариус окинул ее сердитым взглядом.
А про себя решил, что надо отрядить к Авельрону вторую сиделку. Чтоб сменяли друг друга и чтоб будили.
– Уснула? – кажется, она так и не поняла, что жаркий запах разнотравья ее убаюкал, – но…
– Вот и я хочу знать, почему, – процедил Мариус, – а теперь иди, приведи себя в порядок. Вернешься через полчаса.
Не глядя больше на растрепанную и перепуганную девку, шагнул к Авельрону. Брат Алайны вяло зашевелился на своем ложе, пытаясь повернуться на бок и сесть.
– Лежи, – Мариус подвинул себе пустой стул и расположился на нем, закинув ногу на ногу, – как себя чувствуешь?
Авельрон все же повернулся набок, и Мариус беспрепятственно мог рассматривать его лицо.
Ох, как же он был похож на Алечку, этот отчаянный парень, который не побоялся подставить себя под тяжелую руку предыдущего Магистра. Ради того, чтоб дать Мариусу те самые несколько минут, которые в итоге решили все, ради того, чтоб у Алайны был шанс освободить их всех.
Те же графитово-серые глаза. Тот же овал лица, только не так изящно очерченный. Черты грубее, тяжелее. Мужское лицо, лицо воина. И длинные темные волосы расплескались по подушке, вымытые, расчесанные – заслуга сиделки.
– Сносно, – голос Авельрона звучал сипло, вымучено.
– Но могло быть и лучше, – тихо добавил он и выразительно посмотрел на Мариуса, – как там… Алайна?
– Ложись обратно, я хочу осмотреть твою спину. – И, пока Авельрон, шипя и постанывая, занимал прежнее положение, рассказывал: – у нее все хорошо. Только вот нам пришлось приказом его величества переехать сюда, в Эрифрею, в новый дом. Мне это не особенно нравится, но, полагаю, Алайне будет интересно пожить в столице. Все же Эрифрея – не Роутон. Магазины, галереи, королевский дворец… Она всего этого не видела, думаю, ей понравится. Я же, в свою очередь, постараюсь скрасить ее пребывание здесь.
– Хорошо бы, – пробормотал Авельрон, – ты ее не обижай… Я, когда увидел ее, подумал – какая хрупкая…
– Хрупкая-то хрупкая, а часть артефакта Магистра расколотила в прах, – усмехнулся Мариус, – я видел, что от него осталось. Детальки металличесие погнуты, дерево разбито. От слюды вообще пыль осталась.
Он аккуратно отцепил артефакты-липучки, которыми крепилась повязка, отогнул ее и умолк, хмуро разглядывая вновь открывшуюся рану.
"Я ж его лечил, – мелькнула мысль, – и лекарь, хороший лекарь здесь был. Что ж такое?"
Хвала Пастырю, кости были целы. Но мясо никак не желало срастаться, и теперь там, где у крагхов вырастали крылья, у Авельрона вдоль позвоночника пролегли две глубокие, словно рубленые раны.
Это было неправильно. Вообще неправильно. Такого не должно было быть.
– Что там? – тихо спросил Авельрон.
Мариус не стал скрывать.
– Почему-то открывается снова и снова. Я не могу понять, почему.
– Я тоже, – вздохнул. – разве что магистр повредил что-то такое, до чего не дотягивается твоя магия.
– Это вряд ли. Я все прощупывал. Оно уже давно должно было срастись. Но почему-то не срастается… Впрочем… Давай подождем еще несколько дней.
– Ты говоришь так, словно у меня есть выбор, – прошептал Авельрон.
– Ты чувствуешь, как здесь пахнет?
– Кровью?
– Нет, – Мариус покачал головой, – совсем не кровью. Мне интересно, почему. Эффект магического купола?
Авельрон промолчал, да и не знал он, что ответить. А Мариус аккуратно закрепил повязку, снова сел на стул. Происходящее нравилось все меньше и меньше.
– Авельрон, – позвал он, – ты можешь мне рассказать, что ты чувствуешь? Только честно и ничего не скрывая. Все. Начиная от телесных ощущений и заканчивая тем, что творится у тебя в голове. Мы никогда не говорили об этом, но, возможно, после падения Пелены что-то изменилось в тебе самом, и теперь у тебя есть магический резерв? Возможно, именно твоя магия вступает в конфликт и с куполом, и с моим лечением?
– Хорошо, – тихо ответил Авельрон и умолк, раздумывая.
Мариус терпеливо ждал. Со своего места он мог наблюдать за лицом раненого, и от Мариуса не укрылась скользнувшая вдруг гримаса ненависти. Но уже в следующий миг лицо Авельрона разгладилось, он вымученно и кротко улыбнулся – так, что Мариус ощутил прилив жгучего стыда. Оттого, что вынужден держать брата Алайны в этой душной комнате, в башне Магистра, оттого, что не может – просто не может себе позволить – отпустить Авельрона к отцу.
– Раны почти не болят, – наконец произнес Авельрон, – я бы и не почувствовал, что там что-то не так. Но иногда… Знаешь, мне кажется, что по ночам… Ведь здесь нет окон, поэтому я не могу сказать точно. Иногда делается очень больно, словно кто-то железные крючья загоняет под ребра. И именно тогда… Да, именно тогда мне кажется, что я не один здесь. Нет, я не имею в виду сиделку. Это что-то другое. Это не-я…
– Ты под куполом, ничто не может проникнуть извне.
– Да, наверное… – глаза Авельрона подернулись дымкой. Всего на миг. Но Мариус очень внимательно наблюдал за своим подопечным, чтобы в который раз утвердиться во мнении о том, что сидеть Авельрону в башне еще долго. Ровно до тех пор, пока не станет ясно, что ж с ним творится.
– А еще, очень часто, я закрываю глаза и вижу светящиеся точки в пустоте, – сказал Авельрон, – я не знаю, что это такое. Но я как будто чувствую их, их всех. Это как светлячки в траве. Они постоянно передвигаются, но…
– Говорят с тобой?
– Нет. – усмехнулся горько, – молчат. А мне бы хотелось услышать и понять, что это такое.
Он судорожно выдохнул и обмяк на постели, как будто разговор вытянул последние силы.
– Уходи, – сказал глухо, – я очень устал. Передай привет сестренке. Мне бы… очень хотелось с ней повидаться, я ведь даже не знаю, сколько мне осталось.
Мариус молча поднялся, еще раз окинул взглядом спину Авельрона.
Нужно будет распорядиться, чтобы поменяли повязку. Наложили заживляющую мазь на раны. И, наконец, что-то нужно решать. Что-то сказать Сантору о здоровье его сына.
Авельрон лежал на животе, повернув голову, так что Мариус прекрасно видел его лицо. Он очень быстро уснул, Авельрон, и во сне его лицо постоянно менялось. Словно тени облаков на земле, сменяли друг друга эмоции. Полное умиротворение во мгновение ока переливалось в испуг, страдание – и точно также, очень быстро – в ненависть, до оскала зубов, до сдавленного рычания.
Мариус вздохнул. Что ж с тобой творится, Авельрон? Осторожно, стараясь не разбудить, потянулся к нему собственным магическим восприятием, все равно что вьюнок выбросил мягкие усики. Ближе, еще ближе… Красивое лицо Авельрона снова исказилось, из груди вырвался хриплый стон боли – а Мариуса приложило так, что перед глазами полыхнуло раскаленно-белым. Он вдруг обнаружил себя привалившимся боком к стене, трясущимися руками цеплялся за дверной косяк, чтоб не упасть. Все внутри жгло, болело так, что хоть вой, перед глазами замельтешили цветные мошки.
Так. Он заставил себя глубоко вздохнуть. Дыши, Мариус Эльдор. По крайней мере, за свою целостность ты можешь не опасаться.
Энергетические контуры постепенно выпрямлялись, хотя их и здорово скрутило. Но основную свою задачу они выполнили, отразив нанесенный удар. Кто его нанес – непонятно. Ну не Авельрон же, в самом деле. Но кто-то очень не хотел, чтобы Мариус узнал, что на самом деле творится с бывшим крагхом.
Отдышавшись, Мариус выпрямился, посмотрел на Авельрона. Тот не проснулся. Лежал и блаженно улыбался во сне, словно видел что-то очень приятное.
* * *
К тому времени, как часы на эрифрейской башне пробили два часа дня, Мариус чувствовал себя выжатым, перемолотым и раздавленным. Освобожденные пленники отбыли в сопровождении нескольких стражей к границе. Телору и Ливу отправили в карете Надзора в его нынешний дом. Сам же Мариус вспомнил о том, что только середина дня, что ему еще придется решить кучу дел Надзора, и что живот прилип к спине. Хотел попросить обед к себе в кабинет, но потом огляделся – взгляд снова и снова цеплялся за багровые узоры на коврах – и решил, что пообедает где-нибудь в городе. Он оставил распоряжения для секретаря, обозначил место, где его искать, ежели что, и уже порталом перешел за пределы резиденции Надзора.
Конечно, можно было бы пообедать и в кабинете. Но не хотелось. Казалось, что там слишком душно, слишком натоплено – всего "слишком". То ли дело зимняя Эрифрея – прохладный, но не холодный ветер, редкий снежок и высокое южное небо.
Сегодня небо было затянуто слоистыми облаками, светло-серыми, с розоватым жемчужным отливом. А вот со снегом не повезло: тот, что выпал, весь истаял. Мариус запахнул плотнее сюртук и зашагал по мостовой прочь от стен Надзора, туда, в город.
Как нарочно, он шел по улочке, где когда-то купил своей птичке конфет. Поймав себя на том, что улыбается, Мариус и сейчас завернул в тот магазинчик, а вышел уже с маленьким сундучком из толстого картона в кармане. В сундучке, словно сокровища, лежали кругленькие конфеты-шарики, с фундуком внутри. Мариус даже позволил себе немножко помечтать о том, как скормит эти конфеты Алайне, а потом потребует, чтоб она его тоже кормила, а сам будет коварно целовать каждый сладкий пальчик. Он шел – и улыбался. Совершенно счастливый, почти свободный. Вечером. Надо просто дождаться вечера…
Обедать решил в ресторане "Бык и мясник". Это было в меру дорогое, но приличное заведение. С добротной деревянной мебелью, шелковыми обоями на стенах и тяжелыми бархатными шторами на окнах – орехово-коричневыми, прямо как те конфеты, что дожидались своего часа в кармане. В "Быке и мяснике" приятно пахло жареным мясом, душистым перцем, смесью трав. Официант оказался расторопным малым, а, поскольку посетителей в этот час было не много, очень скоро Мариус получил свою отбивную с картофелем, жареном дольками, нежный спаржевый суп-пюре и чай с лимонным пирогом.
Спаржевый суп был великолепен и таял во рту, оставляя приятное сливочное послевкусие. Отбивная тоже не подвела, и примерно к ее середине Мариус понял, что все-таки достойно завершит свой первый день бытия магистром и не свалится в голодный обморок. Стоило, однако, потянуться к чашке с чаем, как его отвлекли – причем самым наглым образом. На стол тяжело легла пухлая дамская сумка, и знакомый бархатистый голос произнес:
– А, вот вы где. А я вас ищу.
На него сверху вниз сердито взирала ниата Дампи. В темном строгом платье, в теплом рединготе с меховым воротником и отворотами рукавов. Мариус вздохнул. Ему хотелось побыть одному и думать об Алайне. И совершенно не хотелось развлекать разговорами эту приближенную к королю особу.
– Чем обязан? – сухо поинтересовался он.
Энола Дампи окинула его внимательным взглядом.
"Как кошка, – внезапно решил Мариус, – или нет, как рысь".
Женщина и в самом деле смотрела на него пристально, с прищуром – и это был неприятный взгляд заправской хищницы.
– Мне нужно с вами поговорить без лишних ушей, – негромко сказала она.
Затем отодвинула стул и села, убрав, наконец, сумочку со стола. Мариус обреченно поднял руку, подзывая официанта.
– Что будете, ниата Дампи?
– Кофе, если вы не против. Без сахара.
– Десерт? – он выжидающе уставился на женщину, но та лишь отмахнулась:
– Никаких десертов. В моем возрасте они только во вред.
Официант принес кофе, Энола принялась помешивать ложечкой пышную пену с узором из корицы. Она молчала, собираясь с мыслями. Мариус тоже молчал, потому что не хотел начинать первым.
Наконец ниата Дампи подняла на него свои рысьи глаза и спросила:
– Что думаете о Фаэре, магистр Эльдор?
Мариус пожал плечами. Отпил чаю.
– Вы искали меня за этим, ниата Дампи? Я ничего пока о нем не думаю. У меня, как вы понимаете, есть другие дела, дела Надзора, которыми я и занимаюсь с самого утра.
– Понятно, – она улыбнулась каким-то своим мыслям, – а вы верите в то, что это бывшие крагхи напали на людей?
Мариус уже сообразил, куда она клонит.
– А вам, простите, что за дело до всего этого? Я так понимаю, вам куда больше интересны артефакты, чем люди. Разве не так?
Энола Дампи отставила белую чашечку с кофе, все так же внимательно, испытывающе глядя на Мариуса.
– Вы мне нравитесь, магистр Эльдор, – просто сказала она, – и, чтоб расставить точки над "и", скажу сразу, что лично мне от вас ничего не нужно. Ну вот бывает же так, что просто испытываешь к человеку симпатию, верно? Вы мне кажетесь… стоящим. Куда более чистым и порядочным, чем половина двора его величества, а уж поверьте, я много кого знаю.
Мариус приподнял бровь. Кается, ниата Дампи начала волноваться. По крайней мере, на бледных щеках появился легкий румянец.
– Я вас искала, – негромко сказала она, чуть наклонившись вперед, – чтобы предупредить. Фаэр пытается убедить его величество, что надо бы как-то запугать тех, что жили за Пеленой. Предлагает изыскать ценных заложников. И – уж не знаю, откуда это всплыло, но Фаэр выкопал, что невеста ваша, простите, раньше была двуликой и даже носила печать.
Мариусу показалось, что в груди все медленно и неотвратимо замерзает. Он не заметил, как судорожно стиснул салфетку.
– Я его убью, – вылетело помимо воли, – если только…
– О, не стоит. Вернее, тогда придется и его величество убить, – Энола Дампи мягко улыбнулась, но взгляд по-прежнему оставался цепким, пронизывающим. Совершенно не женский взгляд.
– Так это вы от короля уже узнали?
– Допустим, – она помолчала, отпила кофе, – не нужно вам сейчас избавляться от Фаэра. Во-первых, его хорошо охраняют, и далеко не самые плохие маги. Могут выйти на след, а вам оно нужно? Нет-нет, я допускаю, что вы – самый сильный из всех ныне живущих магов, но хотите ли вы убивать всех, кого Фаэр оставил защищать свою шкуру? Думаю, нет. Во-вторых, повторюсь, Фаэр уже напел королю, мол, невеста нашего магистра была двуликой. Не могу сказать, что король слишком уж этим заинтересовался, но память у него хорошая, вряд ли забудет…
Мариус откинулся на спинку стула и побарабанил пальцами по столу. Сказал негромко:
– Вы ведь не просто так меня искали. Думаю, что и решение вопроса у вас уже есть, м?
– Конечно, нет, – Энола усмехнулась, – я просто хотела предупредить. И еще могу сказать вот что: удивите его величество. Предложите ему… Прямо сегодня, магистр Эльдор, предложите ему нечто такое, что заставит его забыть о вашей невесте. Даже не знаю, что это может быть. Но у вас есть время, чтобы подумать.
– Зато я знаю, – пробормотал Мариус.
На душе стало так гадко, что великолепный обед едва не запросился обратно.
"Но ты ведь понимаешь, что до этого могло дойти? Понимаешь? Да и вообще, ты ведь не знаешь, что задумал Сантор. Одна жизнь может спасти многие. К тому же, ты все равно не собирался отпускать несчастного принца".
Он-то понимал.
А вот Алайна вряд ли поймет. И от этого стало так горько, что хоть волком вой, хоть на стену лезь.
Может быть, даже говорить ей не стоит?
Но рано или поздно правда всплывет…
Нет, будет лучше объясниться сразу, и будь что будет. Она ведь… такая умница, она должна понять. Должна, наконец, ему верить – если и правда собирается стать женой.
Мариус достал бумажник, положил на стол купюру, затем поклонился Эноле.
– Я вас понял. Спасибо, что предупредили… И – у меня есть, чем удивить короля.
* * *
Он распрощался с Энолой и поспешил во дворец. От происходящего было тошно. Снова ощущение собственного бессилия что-то изменить, как будто едет по глубокой колее, все дальше и дальше. Любопытно, почему Фаэр сперва хотел войны, а теперь решил заложниками выкручивать крагхам руки. Знать бы, что творится в голове этого мутного субъекта. Какие цели преследует. А Энола Дампи? Что ей-то нужно? Мариус, шагая по улице и не замечая вокруг себя ничего, безуспешно пытался понять – кто здесь какую игру ведет. Фаэр, Дампи, его величество Флодрет. И они с Алечкой среди этого болота, кишащего змеями. Увы, не получалось у них пока что спокойной жизни.
…К королю его пропустили без пререканий, проводили к оранжерее, где "его величество работает после обеда". Королевская оранжерея оказалась довольно большим старым зданием на территории дворцового комплекса, из старинного бордового кирпича, витражными сводами крыши. Внутри было тепло и влажно, пахло зеленью, омытой дождем – и неудивительно. В королевской оранжерее росли самые настоящие джунгли, которые лично Мариус только и видел на картинках. Сам же на южных островах никогда не бывал.
– Идите вперед, по этой дорожке, – напутствовал его смотритель оранжереи, – сегодня его величество с ижунгарскими орхидеями.
Мариус кивнул и молча пошел вперед, поражаясь тому, как бурно здесь все растет.
Орвил Дей Флодрет нашелся скоро: в брюках и белой рубашке с подкатанными рукавами он стоял на четвереньках рядом с бревном, сплошь увитым ядовито-зелеными вьюнками, и аккуратно, одну за одной, снимал с погибшего дерева те самые ижунгарские орхидеи, осторожно помещал их корни в тонкостенные стеклянные сосуды, и тут же присыпал грунтом.
– Ваше величество, – Мариус поклонился.
Флодрет быстро обернулся, а затем совершенно невозмутимо вернулся к пересадке очередной экзотической красавицы. Они только-только начинали цвести, раскрывали нежно-лиловые, крупные цветки.
– А, магистр Эльдор. Хорошо, что вы решили меня навестить.
И снова пауза.
Флодрет смахнул светлые волосы, упавшие на глаза, снова посмотрел на Мариуса, затем на пересаженные уже орхидеи.
– Они прекрасны, не правда ли?
Мариус согласно кивнул. Одно он знал точно: он никогда и ничего не понимал в цветах. Ромашка, лютик и тюльпан были для него сущностями примерно одинаковыми.
– Когда я работаю в оранжерее, я достигаю спокойствия и умиротворения, – неспешно пояснил монарх, – но, на самом деле, я хотел вас видеть, магистр. Очень полезно посовещаться, прежде чем принимать решения.
