Текст книги "Дочь палача и ведьмак"

Автор книги: Оливер Пётч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Без всякого на то намерения Магдалена взошла на холм и теперь стояла на широкой монастырской площади, прямо перед церковью. Вблизи повреждения после удара молнии были еще хорошо заметны. Крыша колокольни почти полностью сгорела, и в потолке бокового нефа зияла громадная дыра. Всюду сновали каменщики в запачканных известью фартуках, коренастые плотники и батраки: они таскали камни, возводили новые стены или штукатурили уже выстроенные. На самом краю площадки Магдалена увидела Бальтазара Гемерле, плотника из Альтенштадта, который о чем-то беседовал с патрицием Якобом Шреефоглем. Заметив Магдалену, советник из Шонгау поманил ее к себе.

– У вас бледный вид, – сказал он с беспокойством. – Вам нездоровится?

– Благодарю, – резко ответила Магдалена. – У меня есть уже в няньках муж и родственник. Этого хватит.

Она кивнула на церковь, башня которой еще стояла обставленная лесами, и, покачав головой, сказала:

– Даже не верится, что молния способна на такое… Судя по всему, колокольня вряд ли будет готова к празднику.

– Времени и вправду в обрез, – проворчал Бальтазар Гемерле. – Всего семь дней. Едва успеем починить самые скверные места. – Он кивнул на советника. – И все же господин Шреефогль уверил нас, что уже завтра нам доставят новые кирпичи из его гончарни в Шонгау.

Магдалена взглянула на молодого патриция.

– Тогда по крайней мере вам молния принесла прибыль. Не так ли, господин Шреефогль?

– На этот счет не беспокойтесь. Я продаю их по заниженной цене, – успокоил ее Якоб. – В Аугсбурге или Ландсберге я выручил бы в разы больше. Вот кто действительно хорошо поживился, так это наш славный господин бургомистр… – Он заговорщицки подмигнул и понизил голос. – Он продал в монастырскую таверну тридцать бочек больцанского вина, кроме того, воск для свечей, соленую рыбу с Норвежского моря и отпечатанные за бесценок просительные письма, которые всучит паломникам. Праздник трех причастий для Земера лучше всякой ярмарки.

Магдалена присвистнула сквозь зубы.

– Вот так новость… А я еще удивлялась, чего это старый толстосум в паломничество собрался. И чтоб непременно прошлой же ночью, в непогоду, добраться до Святой горы…

– Потому что боялся, как бы его не опередили торговцы из Мюнхена и Аугсбурга. – Шреефогль усмехнулся. – Теперь благочестивый паломник торгуется с келарем в монастырском трактире. И кто-то из Виттельсбахов тоже заинтересовался товарами Земера. Хотя я не понимаю, что княжеская семья нашла во всем этом хламе.

Магдалена задумчиво кивнула, упоминание о вчерашней ночи пробудило в ней воспоминания об увиденном в разрушенной колокольне свете. Она прикрыла глаза от солнца и посмотрела наверх.

– А там уже работает кто-нибудь? – спросила она с любопытством.

– В колокольне? – Плотник Бальтазар покачал головой. – Леса хоть и поставили уже, но мы туда пока не добрались. Предстоит куча работы. Молния прямо в верхушку ударила, там теперь лишь обломки и горелые доски. Удивительно, как до сих пор колокола не рухнули.

Магдалена вспомнила вдруг, как изменилось поведение брата Йоханнеса прошлой ночью, когда она спросила, мог ли кто-нибудь подняться на колокольню с факелом. Что ответил тогда монах? Что там делать кому бы то ни было в такое время? Видом любоваться?

Магдалена снова устремила взор на башню. Она с детства не терпела, если кто-то пытался от нее что-нибудь скрыть. И теперь что-то подсказывало ей, что брат Йоханнес что-то недоговаривал. У нее вдруг снова закружилась голова, и она оперлась на плечо советника.

– Вам бы и вправду прилечь немного, – предостерег ее Шреефогль. – У моей супруги, да сохранит Господь ее душу, под конец были такие же круги под глазами, как у вас.

– Проклятие, есть тут хоть кто-нибудь, кто не считает меня покойником? – Магдалена в ярости отвернулась. – Счастливо оставаться! И если встретите моего муженька, цирюльника бестолкового, передайте ему, пусть сам свои лекарства пьет. А я помолюсь пойду!

Магдалена оставила озадаченных мужчин и зашагала к монастырской церкви. Она хоть и не отличалась такой беззаветной верой, как многие другие жители Шонгау, но в Андекс отправилась с твердым намерением поблагодарить Господа за благополучно прожитые годы. Так почему бы прямо сейчас не начать молитвы? Тем более при нынешнем ее самочувствии… Быть может, опасения Симона были не так уж и беспочвенны.

Она прошла вдоль южной церковной стены, больше всего пострадавшей от пожара. Каменная стена обрушилась и покрылась копотью, дыру в крыше на скорую руку затянули полотном, и в церковь тонкими лучами пробивался солнечный свет. Магдалена глубоко вдохнула и вошла в старинное готическое здание, где монахи уже навели относительный порядок. После утренней службы людей внутри осталось очень мало. Справа возвышался главный алтарь с двумя золотыми статуями Девы Марии. Вдоль центрального нефа стояли еще четыре алтаря, и тесные проходы вели в темные, освещенные лишь тусклым пламенем свечей часовни. Вдоль стены на некотором возвышении тянулась галерея, на которой несколько лепщиков очищали фрески от грязи и сажи или обновляли обгоревшие витражи. Никто из ремесленников Магдалену пока не заметил, она села на дальнюю скамью, закрыла глаза и начала молиться. Но в скором времени поняла, что не может толком сосредоточиться. Мысли ее непрестанно возвращались к пропавшему Симону, Михаэлю Грецу, вчерашней непогоде и свету на колокольне.

К свету – настойчивей всего.

Магдалена открыла глаза и, оглядевшись, заметила витую лестницу, которая вела на галерею, а затем дальше наверх.

Быть может, в башню?

«Всего пару минут, – подумала она. – Если через пару минут я не найду вход в башню, то вернусь и продолжу молитву. Обещаю, добрый Отец наш».

Магдалена встала со скамьи и на цыпочках поднялась на галерею. Там действительно нашелся низкий проход, за которым вели наверх недавно сколоченные подмостки. Старая лестница почти полностью сгорела, местами еще виднелись остатки старых ступеней, но стоптанные доски в большинстве своем лишь черными обломками нависали над пустотой. Магдалена перекрестилась и шагнула на скрипучие подмостки.

Поднявшись всего на несколько шагов, Магдалена осталась в полном одиночестве. Снизу до нее доносились еще крики и стук, но чем выше она забиралась, тем приглушеннее становились звуки. В покрытых копотью оконных проемах, через равные промежутки проделанных в башне, взору открывалась долина, буковые леса вокруг монастыря и строительная площадка далеко внизу. Рабочие походили на муравьев, что суетились на площади и толкали перед собой крошечные камешки.

Сколоченная временно лестница скрипела и шаталась; никаких перил, чтобы удержаться, не было, и Магдалена почувствовала, как у нее снова начала кружиться голова. Пот заливал глаза, и она про себя прокляла собственную затею влезть на обгоревшую и разрушенную башню. Она решила уже развернуться, как заметила прямо над головой квадратный лаз в потолке. Магдалена забралась в него и оказалась наконец на чердаке. Сквозь почернелые оконные проемы задувал прохладный ветер.

Вид был потрясающий.

Магдалена не раз уже забиралась на вершину Хоэнпайсенберга недалеко от Шонгау, но здесь она ощутила себя на шаг ближе к небу. Далеко на горизонте тянулась покрытая снегами цепочка гор, а перед ней раскинулись леса, болота и озера баварских предгорий. На восточном берегу Аммерзее высилась колокольня монастыря Дисен, слева возвышался Хоэнпайсенберг и загораживал вид на родной город. Отсюда все казалось таким близким друг к другу, что их двухдневное путешествие выглядело как приятная прогулка.

Внезапный порыв ветра разметал волосы Магдалены, и она крепко схватилась за доски, чтобы не слететь вниз. Оправившись немного, женщина смогла наконец осмотреть изнутри разрушенную молнией башню.

Стены покрылись копотью и местами оплавились от жара, в оконных проемах переливалось синее небо. Посреди звонницы на усиленной железом деревянной раме висели три колокола, которые выдержали пламя. Пол во многих местах прогорел, и Магдалена видела между балками зияющую пустоту. Со звонницы свисала новая веревка.

Магдалена вспомнила вдруг, что утром уже слышала колокольный звон. Значит, это просто звонарь поднимался сюда ночью? Магдалена нахмурилась. Что, черт возьми, звонарю делать здесь посреди ночи?

Магдалена решила пройти к колоколам по бревну; оттуда лучше всего можно было оглядеться. При этом она по возможности старалась не смотреть вниз. Переставляя одну ногу за другой, она смотрела прямо перед собой и таким образом чувствовала себя более-менее уверенно.

Наконец Магдалена добралась до громадных бронзовых колоколов. Она обхватила самый малый из них, почувствовала прохладный металл под ладонями и вздохнула с облегчением. Головокружение полностью прекратилось. Казалось, напряжение пробудило в ней новые силы и излечило ее. Она осторожно выпрямилась, чтобы взглянуть на другую сторону комнаты за колоколами, и сразу заметила нечто странное.

У противоположной стены стояло, поставленное на ребро, некое подобие носилок с металлическими скобами по краям. На полу лежали несколько полированных железных прутьев. Что-то поскрипывало. Подняв голову, Магдалена увидела, что прямо над носилками, точно петля на виселице, покачивалась на ветру толстая проволока.

Но не успела Магдалена приблизиться к странной конструкции, как справа до нее донесся шум.

На нее ринулась черная тень. Она походила на обращенную в человека летучую мышь, которая дремала до сих пор под потолком и теперь бросилась на нарушителя спокойствия. Нападавший закутан был в черный плащ с капюшоном, и Магдалена не смогла разглядеть его лица.

В следующее мгновение он налетел на нее.

Магдалена качнулась, руки ее соскользнули с гладкого металла, и под ногами вдруг возникла пустота. Она провалилась в щель между досками, при этом что-то острое оцарапало ей бедро. В последний момент она вытянула руки и схватилась за бревно. Запястья едва не вырвало из суставов, но Магдалена изо всех сил вцепилась в балку. Раскачиваясь во все стороны, она с замиранием сердца уставилась в бездну, и в глазах у нее потемнело. Затем до нее донеслись шаги с лестницы: закутанный в черное человек бежал вниз по подмосткам, и казалось, что он плыл по воздуху. В следующий миг незнакомец скрылся в церкви.

Словно тонкая ветка на ветру, Магдалена раскачивалась на бревне. Она понимала, что сил ее надолго не хватит. По лицу от злости и отчаяния потекли слезы. Она подтянулась из последних сил, как вдруг всего в полутора метрах от себя заметила веревку со звонницы.

Может, удастся добраться до нее?

Сантиметр за сантиметром Магдалена начала продвигаться к цели. Один раз рука ее соскользнула, и она едва смогла удержаться. Но в конце концов женщина добралась достаточно близко. Она с хрипом рванулась к спасительной веревке и крепко схватилась за нее. Судорожно вцепившись в трос, проехала метр или два вниз, затем последовал рывок, и ее качнуло в сторону.

Колокола неистово затрезвонили.

У Магдалены заложило уши; звон стоял такой, точно она раскачивалась внутри громадного колокола, и с каждым ударом ее подбрасывало высоко вверх. Она медленно заскользила по веревке к подножию башни, где уже стояли несколько рабочих и с разинутыми ртами глядели вверх. Среди них были и Шреефогль с плотником Бальтазаром.

Магдалена видела, как они что-то кричали ей, но все, что она слышала, это грохочущий бой колоколов. Неумолчный, оглушительный рокот, дребезг и гром.

Грохотало так, словно ангелы созывали на Страшный суд.

* * *

Колокольный звон донесся до главного здания монастыря и на краткий миг прервал речь настоятеля Мауруса Рамбека. Но повод был слишком серьезным, чтобы молчать подолгу.

– Так, значит, убийство?

Настоятель вскинул правую бровь и посмотрел в окно, будто таким образом мог разгадать причину звона. Симон дал бы Рамбеку лет пятьдесят, но гладко обритая голова и черная ряса заметно его старили. Спустя целую вечность настоятель снова повернулся к своему посетителю.

– И как вы пришли к такому ужасному заключению?

– Я… я, хм, обнаружил синяки на ключицах и груди послушника, ваше преподобие, – пробормотал Симон. – И шишку на затылке. Можете сами осмотреть труп.

– Осмотрю. Уж в этом не сомневайтесь.

Симон опустил взгляд и украдкой покосился на множество книжных полок вокруг. Они с братом Йоханнесом застали Мауруса Рамбека в так называемой читальне – комнате на втором этаже, доступной только для настоятеля. Глава монастыря сидел за столом и корпел над потрепанной книгой, на страницах которой Симон разглядел необычные символы, смутно ему знакомые.

– Если ваша теория окажется верной, – продолжил Маурус Рамбек, – то это дело земельного судьи Вайльхайма. И я с удовольствием избавил бы всех нас от этой процедуры. Есть у вас какие-нибудь предположения, кто мог бы совершить это убийство?

– К сожалению, нет, – вздохнул Симон. – Но, быть может, следовало бы осмотреть тот пруд, если вы позволите мне совет…

– Может, и вправду следует осмотреть.

Настоятель провел языком по мясистым губам. Маурус Рамбек был человеком тучным, с обвислыми, как у старой болонки, щеками. Вся наружность его излучала уютное благополучие, и лишь глаза выказывали, что за ним кроется неутомимый дух. По пути брат Йоханнес рассказал Симону, что настоятель получил свою должность всего несколько месяцев назад и что он считался одним из умнейших людей Баварии. Рамбек бегло говорил на восьми языках, а читал на шестнадцати. Как и многие другие образованные люди его времени, он изучал в Бенедиктинском университете Зальцбурга не только теологию, но также философию, математику и экспериментальную физику. После того как он в юные годы прослужил в монастыре простым монахом, его позднее снова отправили в университет Зальцбурга уже в качестве преподавателя. И назначение его обратно в Андекс вызвало в совете монастыря настоящий переполох.

– Мне все это видится лишь игрой воображения, – вмешался брат Йоханнес впервые за все время. – Поверьте мне, ваше преподобие, я уже много трупов повидать успел, и…

– Я знаю, что ты успел повидать много трупов, дорогой брат, – перебил его настоятель. – По мне, так слишком много… – добавил он многозначительно. – Не говоря уже о том, как множатся в последнее время предосудительные происшествия вокруг твоей персоны, брат Йоханнес. Слухи о молнии, твое чревоугодие во время поста, да и вечные твои споры с братом Виргилиусом… Сегодня, как я слышал, между вами тоже произошел раздор?

– Откуда вы… – вспыхнул было брат Йоханнес, но потом плечи его поникли, и он продолжил в смущении: – Ну да, это правда. Мы поспорили, но это был спор… скажем… научный. Скорее, дискуссия, ничего серьезного.

– Научный? – Настоятель усмехнулся. – Не превозноси себя, брат. Помни о том, что ты наш аптекарь, и не более. Заботься о больных и следи, чтобы никто из окружающих тебя не умер прежде времени. Это все, о чем я тебя прошу. А науку предоставь ученым.

Он повернулся к Симону.

– Что касается вас, цирюльник. Похоже, вы и вправду кое-что смыслите в человеческой анатомии. Быть может, даже больше, чем аптекарь… Так почему нет? – Маурус Рамбек склонил голову, словно раздумывал над решением, и наконец кивнул. – Буду рад, если вы составите небольшой отчет о данном происшествии. Скажем, до завтра? Причину смерти, раны и так далее, что-нибудь для актов, если нам действительно придется обратиться к земельному судье… Разумеется, за вознаграждение.

Он подмигнул – взгляд его Симону показался насмешливым – и продолжил:

– Можете и к этому таинственному пруду сходить, или что там еще… Вам предоставлена свобода действий. После я решу, как нам быть дальше. А теперь прошу простить меня.

Маурус Рамбек показал на потрепанную книгу перед собой:

– Этот иудейский труд о целебных травах древних египтян ужасно захватывает. Мне сегодня же хотелось бы закончить ее перевод. И желательно в тишине.

Он со вздохом посмотрел в окно, откуда по-прежнему доносился беспорядочный колокольный звон.

– А тебя, любезный брат Йоханнес, я прошу выяснить, к чему весь этот трезвон. По звуку можно решить, будто шведы снова собрались под нашими стенами.

– Как пожелаете, ваше преподобие, – пробормотал аптекарь. – Я сейчас же выясню, в чем дело.

На прощание он поклонился перед настоятелем и при этом злобно покосился на лекаря.

Симон сглотнул. Пресловутое любопытство, судя по всему, снова создало ему кучу проблем.

3

Воскресенье 13 июня 1666 года от Рождества Христова, полдень, на Кожевенной улице Шонгау

Куизль снова застал их возле складов на берегу Леха.

Их собралось около дюжины молодчиков; все без исключения прыщавые, широкоплечие, полные сил и заносчивости. Палач узнал двоих или троих подмастерьев из Альтенштадта и, конечно же, троицу братьев Бертхольдов. Старший из них был, как всегда, зачинщиком.

– Вы только посмотрите, палач выгуливает мелюзгу, – прорычал Ганс Бертхольд.

Он встал перед Куизлем и показал на малышей, которых палач нес на могучих руках. Дети задумчиво сосали пальцы и внимательно смотрели на озлобленных молодчиков, словно ждали от них каких-нибудь сладостей или красивых игрушек.

– Мои внуки тут ни при чем, – ответил Куизль и огляделся украдкой в поисках возможного пути отхода. Но молодчики уже выстроились вокруг него кольцом.

Палач решил провести утро с внуками у реки, чтобы вырезать несколько корабликов и новый черенок для лопаты. Обогнув склад по узкой тропинке, он сразу заметил, что один из грузовых люков снова открыт. Несколько человек сидели на мешках с краденой пшеницей и хитро ухмылялись, другие по сколоченной наскоро лестнице как раз выбирались из люка; спереди и сзади приближались еще по двое караульных. Глаза у всех сверкали и напоминали Куизлю взгляды голодных волков. Последняя его угроза, вероятно, ни к чему не привела. Бертхольды и прочие из его шайки снова пробрались на склад, чтобы наворовать пшеницы.

– Проваливайте, и я вас не видел, – проворчал палач. – У меня сегодня хороший день, и в этот раз я вас отпущу.

Но, взглянув на Ганса Бертхольда, он понял, что это ему не поможет. Молодой пекарь держал руку со сломанными пальцами на перевязи, губы его дрожали от злости и возбуждения.

– Боюсь, отпустить тебя просто так не выйдет, – прошипел он. – И чего тебе вздумалось появляться здесь именно сейчас? Кто теперь даст нам гарантию, что ты не выдашь нас совету?

– Даю вам слово.

– Слово палача? Дерьма оно не стоит.

Раздался смех, и Бертхольд самоуверенно оглянулся на сообщников.

– Ну что, Куизль? Может, возьмешь один мешок для сорванцов? – язвительно продолжил молодой нахал и кивнул на внуков палача. – Чтобы и они выросли жирными и паршивыми палачами, как их дед?

– Чтобы когда-нибудь они смогли накинуть петлю на шею вору и проходимцу вроде тебя и вздернуть на висельном холме, – ответил палач невозмутимо. – Это уже второй раз, когда я ловлю тебя за кражей, Бертхольд. За это петля полагается. Возвращайтесь домой, пока до беды не дошло. Если Лехнер узнает, он с вами церемониться не будет.

Ганс Бертхольд прикусил губу. Такого ответа он не ожидал; этот старый упрямец оказался слишком уж дерзким.

– А кто свидетель? – прошипел он. – Может, ты, палач?

Пекарь засмеялся, и смех его походил на блеяние козы.

– Чтобы неприкасаемый, и говорил перед советом! Ты и вправду думаешь, что секретарь станет слушать тебя? Или, может, два мальца тоже что-нибудь налепечут?

Он снова заблеял, и в этот раз некоторые из сообщников его поддержали.

– И вообще, где их вшивая мать? – продолжил он надломленным голосом. – Она и этот цирюльник! Разве не они должны следить за своими недоносками, чтобы с ними ничего не случилось? Ну, где они?

– Ты и сам знаешь где, – пробормотал Куизль. – А теперь дай пройти, и…

– Весь город был против того, чтобы всякий сброд отправлялся в паломничество! – прокаркал теперь средний из Бертхольдов. В свои девятнадцать он был выше многих других. Дрожащая от злости голова его вытянулась вперед, как у змеи. – Чтобы дочь палача отправлялась к Святой горе с порядочными горожанами, ни разу еще такого не было! Ни разу! И посмотри теперь, что послал нам Господь в назидание. Дождь и град опустошают поля, мыши пожрали посевное зерно!

– Это еще не дает вам права пробираться на хранилище и воровать пшеницу.

– Пшеницу этих богатых торгашей из Аугсбурга? Да чтоб их всех дьявол забрал! Господь свидетель, мы берем только то, что нам полагается.

Куизль тихо вздохнул. В плане набожности Йозеф Бертхольд явно пошел по стопам покойного отца. Но в последнее время непогода и впрямь часто обрушивалась на Шонгау, а мыши превратились в сущее бедствие. Некоторые поля стояли едва ли не в полном запустении. Палач отговаривал Магдалену от затеи отправляться в паломничество вместе с другими горожанами, так как понимал, что это приведет к сплетням. Но она, как это часто бывало, не пожелала его слушать. Теперь Куизль стоял с внуками на берегу, окруженный разгневанной чернью, которая искала лишь повода для драки.

– А где же твой меч, Куизль? – выкрикнул один из молодчиков. – Дома небось позабыл? Или решил новый вырезать?

Вокруг снова язвительно засмеялись. Толпа с ропотом двинулась на палача, и он встал спиной к складу.

– Не думал, что ты свяжешься с этим сбродом, Бертхольд, – проворчал Куизль. – Отец твой в гробу, наверное, перевернулся бы.

– Заткнись, палач! – рявкнул на него пекарь. – Будь мой отец жив, он бы давно всю вашу семейку из города плетьми выгнал.

– Если кто и гонит людей из города, Бертхольд, так это я. Не забывай об этом.

Палач пренебрежительно оглядел группу парней, что загораживали ему путь. В свои пятьдесят четыре года Якоб был уже далеко не молод, но люди по-прежнему страшились его гнева и силы. Они видели, как он переломал кости главарю разбойников, как он точным ударом срубал головы убийцам. Кровавая слава Куизля простиралась далеко за пределы города, и все же он чувствовал, что авторитет его начинал понемногу рушиться. Сегодня крепкого слова или хорошей затрещины будет явно недостаточно, чтобы разогнать толпу. Тем более с двумя лопочущими и сосущими пальцы сорванцами на руках…

– Вот что, Куизль! – прошипел Ганс Бертхольд, и губы его растянулись в злорадной улыбке. – Ты сейчас склонишь голову и смиренно попросишь прощения за свою никчемную стерву-дочь. И тогда мы, может, вас отпустим.

По толпе пронесся злорадный хохот. Маленький Петер заплакал; не прошло и пяти секунд, как младший брат его тоже разрыдался. Куизль закрыл глаза и попытался успокоиться. Они пытались разозлить его, но ему нельзя было подвергать внуков опасности. Что ему оставалось делать? Затевать драку он не хотел из-за малышей. Позвать на помощь? До города было слишком далеко, а река заглушила бы любой крик. Так, значит, подчиниться требованию Бертхольда?

Куизль покорно опустил голову.

– Я прошу… – начал он тихо.

Ганс Бертхольд ухмыльнулся, глаза его сверкнули холодным блеском.

– Смиренно! – прошипел он. – Ты просишь смиренно!

– Я смиренно прошу, – поправился палач.

Он помолчал немного, а затем продолжил:

– Я смиренно прошу Господа дать мне силы, чтобы проучить эту шайку тупых и безмозглых недоносков и не разбить им головы. А теперь, ради святой Богородицы, дайте пройти, пока я первому из вас нос не сломал.

Воцарилось молчание. Молодые подмастерья словно поверить не могли в то, что сейчас услышали. Ганс Бертхольд наконец опомнился.

– Ты… ты об этом пожалеешь, – сказал он тихим голосом. – Нас тут больше десятка, а ты – старик с двумя детьми на руках. Сейчас мелкие ублюдки увидят, как их деда отделают…

Он не договорил и с криком схватился за лоб, из-под ладони потекла кровь. Потом завыли и остальные, они попрятались за повозками и бочками, а на них градом сыпались камни. Палач огляделся и заметил наконец на крыше склада толпу детей и подростков, которые забрасывали шайку камнями и кусками твердой глины.

Впереди всех стоял тринадцатилетний сын Куизля Георг с пращой в руке.

Палач ужаснулся. А этот сопляк что здесь забыл? Разве не должен он чистить повозку в сарае? Разве не достаточно того, что оба его внука в опасности?

Куизль собрался уже разразиться бранью, но понял вдруг, что сын, возможно, только что спас ему жизнь. Он снова посмотрел на крышу. Георг Куизль выглядел гораздо старше своих тринадцати лет, он словно высечен был из твердой скалы. На губах его появился первый пушок, а рубашка и штаны казались маленькими для его неотесанного тела.

«Как я прежде, – подумал Куизль. – В его годы я и отправился на войну. Господи, а теперь собственный отпрыск должен меня из петли вызволять… Якоб, ты стареешь…»

– Отец, беги! – крикнул Георг. – Сейчас же!

Куизль разогнал дурные мысли, прижал к себе ревущих внуков и побежал прочь. Вокруг по-прежнему сыпались камни. Кто-то бросился ему наперерез; палач выбросил ногу вперед и со всей силы врезал нападавшему, одному из подмастерьев, в промежность. Парень со стоном повалился на пол, а на Куизля ринулся уже следующий. Малыши орали теперь как резаные; палач пригнулся и врезался нападавшему головой в живот, быстро выпрямился и понесся дальше, Ганс Бертхольд позади него громко взвыл, когда в него попал очередной камень.

– Ты поплатишься за это, Куизль! – вопил Бертхольд, как одержимый. – Ты и вся твоя семья! Только скажи что-нибудь в совете, и я возьмусь за твоих сопляков!

Всего через несколько минут пристани остались далеко позади, и Куизль добрался до моста через Лех. Там стояли два ничего не подозревающих стражника с алебардами. Оба изумленно обернулись на палача: драку за складом никто из них, похоже, не услышал.

– Господи, Куизль! – крикнул один из них. – Ты бежишь, будто за тобой сам дьявол гонится.

– Не дьявол, всего лишь Бертхольды, – прохрипел палач. – Лучше бы вам поскорее проверить склад, пока аугсбургцы не начали про свою пшеницу спрашивать.

Еще стоя на мосту, Якоб решил больше ни на секунду не спускать глаз с внуков.

* * *

Симон вышел из монастыря и только тут вспомнил о травах для Магдалены. Травы для Магдалены! Он ощупал плотно набитый мешок на поясе, в который сложил растения, и со всех ног бросился в деревню. Про себя лекарь надеялся, что жена не заметила его долгого отсутствия. Иначе можно было бы и схлопотать.

Однако, добравшись до дома живодера, лекарь с удивлением обнаружил, что там никого не было. Перед хижиной паслись несколько коз, и дверь стояла открытой настежь, но ни Михаэля Греца с помощником, ни Магдалены в доме не оказалось.

– А ведь я раза три ей сказал не вставать с постели, – растерянно пробормотал Симон. – Упрямая баба…

Внутренне он уже настроился на хороший выговор.

Поразмыслив немного, лекарь решил вернуться к монастырю. Быть может, Магдалена отыщется где-нибудь в церкви или у строительной площадки. К монастырским стенам подступила очередная группа паломников, и один из монахов приветствовал их благословением. С громкими песнопениями и молитвами паломники выставили перед собой свечи и медленно поднимались к монастырю, намереваясь, видимо, сразу же отправиться в церковь. Хотя до праздника была целая неделя, народу собралось уже немало, и люди теснились в узком переулке.

Чтобы миновать толчею, Симон прошел вдоль стены и недалеко от лесной опушки отыскал еще одну открытую калитку. Здесь также стояли в ряд сараи, мычали коровы, где-то хрюкала свинья, и в воздухе стоял запах навоза и солода. Слева от утоптанной тропинки примостился нарядный каменный домик; оштукатуренные стены и сад с маками и маргаритками резко выделяли его среди грязных амбаров. Позади него поднималась крутая лестница к монастырю.

Не успел Симон подняться и на пару ступеней, как позади него что-то громко хлопнуло. Пока лекарь соображал, откуда именно донесся звук, в одном из окон каменного домика он увидел густые клубы дыма. Должно быть, что-то взорвалось внутри!

Не раздумывая, лекарь развернулся, бросился к дому и вышиб дверь. Его окутал черный, пахнущий серой дым и не позволил ничего разглядеть.

– Всё… у вас всё в порядке? – крикнул он неуверенно.

Кто-то закашлялся, затем хриплый голос проговорил:

– Нет повода для беспокойства. Видимо, слишком много пороха. Но, насколько я могу судить, все в порядке.

Дым потянулся в открытую дверь, и взору Симона предстала самая удивительная комната, какую он когда-либо видел. Вдоль стен стояли грубо сколоченные столы, на которых расставлены были всевозможные приспособления необычайного вида. По левую руку Симон увидел серебряную коробку, внутри которой вращалось множество шестеренок. Рядом лежала кукольная рука из белого фарфора; голова куклы прокатилась по столу и остановилась, лишь стукнувшись о маятниковые часы с крошечными серебряными нимфами. С кривой усмешкой голова уставилась на Симона, затем веки ее опустились, и кукла, казалось, заснула. Далее на столах поблескивали десятки металлических деталей, о значении которых Симон мог только догадываться. Вся комната пахла серой и жженым металлом; закрытые ставни, несмотря на ясный полдень, едва пропускали солнечный свет. Бо́льшая часть комнаты по-прежнему скрывалась в мутной дымке.

– Подойдите ближе, – снова раздался голос в дыму. – Вам нечего здесь бояться. Даже набитого аллигатора под потолком. Между прочим, настоящий раритет из страны пирамид.

Лекарь поднял взгляд к потолку и увидел бескрылого зеленого дракона с длинным хвостом. Он медленно кружился на веревке, и стеклянные глаза его безучастно взирали на Симона.

– Господи, – пробормотал Симон. – Куда я попал? В преддверие ада?

Кто-то засмеялся.

– Скорее, в рай. Наука открывает тем, кто перед ней не отрекается, небывалые просторы. Подойдите же немного ближе, чтобы я мог разглядеть, с кем имею честь разговаривать.

Симон сделал несколько шагов в полумраке и справа увидел высокий силуэт. Обрадованный, что отыскал наконец странного обитателя дома, он повернулся к нему и протянул руку.

– Должен признаться, нагнали вы на меня… – начал было Симон, но потом вдруг замолчал, и сердце у него заколотилось.

Силуэт перед ним оказался женщиной, одетой в красное бальное платье; волосы ее были собраны в пучок на затылке по придворной моде прошлых десятилетий. Алые губы ее улыбались лекарю, но лицо было бледным, как у покойника: казалось, в нем не было ни капли жизни. Рот ее вдруг распахнулся, и где-то внутри тела зазвучала тихая жестяная мелодия.

Потребовалось некоторое время, пока Симон не различил в ней звон колокольчиков. Невидимые молоточки со звоном выстукивали мелодию к старинной любовной песне.

– Это… это же… – пробормотал он.

– Автомат,[5]5
  В данном случае имеется определенное понятие, распространенное в Европе в то время: автомат (греч. automatos, самодвигающийся) – фигура, изображающая живое существо, с механическим устройством внутри, подражающая всем его движениям и голосу.


[Закрыть] я знаю. Жаль, я не могу позволить себе общество живой женщины. Но зато Аврора никогда не превратится в сварливую старуху. Она всегда будет молодой и красивой.