Текст книги "Светоносец. Трилогия"

Автор книги: Оливер Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 96 страниц) [доступный отрывок для чтения: 34 страниц]

Полунощная Чудь

Дейву Моррису – другу, советчику, вдохновителю

Путешествие в Скрытое Королевство
Поиск начинается

Отблеск надежды

Великий город Тралл пал под натиском Тьмы. Под светом умирающего солнца поля, которые когда-то приносили богатые урожаи, перестали плодоносить. Человечество разделилось на два враждующих лагеря: поклоняющиеся Богу Света и слуг Вечной Ночи. С каждым днем убывает сила солнца. Но и в темноте сверкает луч надежды, пророчество исполняется – появилась Светоносица.

Аланда потрясла головой. – Нет, если мы действительно в Северных Землях, как ты предполагал: Мазариан принес с севера все, что мы знаем, включая язык, на котором мы говорим. А народ девочки оставался здесь все столетия, которые прошли с момента ухода Маризиана.

– А ты внешне очень похожа на нее.

– Так и должно быть, – сказала Аланда, поглядев на ребенка. – Я же говорила тебе, жрец, что мой народ тоже пришел из этой земли, из места, которое называется Астрагал. Я думаю, это не слишком далеко отсюда.

– Хорошо бы узнать поточнее, где мы находимся, – заметил он.

– Тогда не подходи ближе – она боится тебя до смерти.

– Скажи ей, что мое лицо – только маска.

– Она еще ребенок. Как она может не бояться? – Тем не менее, услышав человеческую речь, выходившую из-под маски, девочка немного успокоилась. В то время, пока они разговаривали, она глядела то на одного, то на другого.

– Дитя, ты понимаешь меня?

Девочка кивнула.

– Скажи мне, как тебя зовут.

Ребенок еле слышно что-то пробормотал, но Аланда все-таки услышала. – Ее зовут Имуни.

– Где ты живешь? – ласково спросила Аланда. Девочка опять пробормотала что-то, чего оба мужчины не расслышали, и слегка кивнула в сторону входа в пещеру, как уже делала раньше.

Аланда повернулась к Уртреду и Джайалу. – Это место называется Года. До него совсем близко, надо только немного спуститься вниз. Она – дочка старосты.

– Почему она пришла сюда в темноте и одна?

Аланада опять спросила, девочка опять что-то прошептала в ответ. – Она пришла сюда, чтобы принесли подношение в святилище, – сказала Аланда, указывая на мешочек на полу. – Но когда она вошла, то обнаружила, что стражи пробудились.

– Она думает, что мы стражи?

Аланда утвердительно кивнула. – Она говорит, что на нижней полке стояли три каменные статуи, напоминавшие нас. – Теперь оба мужчины уставились на нижнюю полку. Яркий свет солнца лился из входа, и на нижней полке стали видны три отполированных круга. Камень вокруг них был изъеден сочащейся сверху водой, а они были чистыми и нетронутыми, как если бы на этих местах что-то стояло. Каждый из них вспомнил, что, когда они очутились здесь, то стояли в точности на тех самых местах на нижней полке.

Рука Уртреда коснулась плаща, как если бы он ожидал, что он сделан из камня, а не из шерсти. Однако материя была мягкой. Камень стал плотью.

– Тогда, если мы стражи, кому посвящено святилище?

Глаза Аланды не отрывались от их лиц. – Светоносице.

Все повернулись и посмотрели на верхнюю полку, на которой лежала Таласса, чье лицо в свете солнца казалось мертвенно-белым.

– Неужели кто-то знал, что Светоносица придет, что ее ум перейдет в эту статую, даст ей жизнь? – недоверчиво спросил Джайал.

Аланда кивнула. – Маризиан: он написал много книг пророчеств. Он предвидел этот день.

Уртред все еще смотрел в лицо Талассы. – Быть может он и предвидел этот день, но предвидел ли он то, что случилось с Талассой, то, что ее укусит Живой Мертвец?

– Должно быть лекарство, – сказала Аланда.

ПЕРВАЯ ГЛАВА. Свет над Равнинами

Ночь. Кровопролитие почти закончилось. Битва при Тралле была проиграна. Барон Иллгилл стоял на том самом холме, на котором утром разбил свой шатер, и склоны которого сейчас были покрыты мертвыми и умирающими, зачастую лежавшими друг на друге. Только немногие из его людей остались с ним, окруженные со всех сторон неисчислимыми рядами черных воинов врага, Жнецов Скорби. Жнецы стояли на нижних склонах холма, звук их костяных рогов разносился над всем болотом. На каждом был шлем, на лицо надета маска-череп. И каждый глядел жадным взглядом на маленький круг последних людей барона. Они собирались атаковать.

Барон приготовился к концу. Он бросил на землю щит. Свинцовый сундук с Теневым Жезлом стоял у его ног. Он открыл его и ослепительный голубовато-белый свет ударил в воздух. Он увидел, как ряды врагов качнулись назад, подальше от неожиданного света. Он осторожно вынул светящийся Жезл и завернул его во флаг легиона. Но даже накрытый Жезл сиял через красно-оранжевое полотно как волшебный фонарь, освещая трупы, лежавшие на склонах, похожие на скошенные снопы пшеницы. Он поднял Жезл левой рукой, в правой он держал меч.

Эта война началась только из-за того, что он завладел Жезлом, и теперь, когда враги заметили его, вся армия Фарана увидела свою настоящую цель. Волна Жнецов Скорби, одетых в бронзовые доспехи, хлынула вперед, их костяные рога заревели голосом смерти. Они поднимались по склонам, их ноги скользили по трупам, задние ряды толкали передних. Мечи сверкнули и ударились друг о друга. Но натиск Жнецов остановить было невозможно. На барона навалилась масса тел, и, уступая их натиску, он пятился назад, пока не потерял равновесие и не упал на стенку шатра.

Оттолкнувшись спиной, он опять встал на ноги. Враг в маске-черепе тут же бросился на него. Барон ударил слева направо и увидел, как его меч отлетел в сторону, ударившись о шейную броню Жнеца Скорби. Жнец ударил в ответ, барон сумел отбить удар, а потом оттолкнул противника со страшной силой, которую дали ему долгие годы тренировки. Но еще больше Жнецов напали на него слева; он отступил, парируя Жезлом. Удар бронзовой булавой разорвал ткань и выбил ослепительную вспышку света из зачарованного металла. Какое-то время он мог видеть только пламя вспышки, и больше ничего. Вокруг него толкались тела, он не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Его потащило влево и вниз, к склону. Он покачнулся и упал, перевернулся через голову, потом еще и еще. Тем не менее он держал Жезл, мертвой хваткой. Едва он опять поднялся на ноги, как новый толчок направил его вниз, в глубину болот, подальше от ворот Тралла. Он опять попытался встать на ноги, но бесполезно, поток тел нес его вниз. На этот раз даже его ноги не касались земли. Давление тел было настолько велико, что он почувствовал, как теряет сознание.

Как только давление ослабло, его зрение прояснилось. Каким-то чудом он был свободен. Он взглянул вверх, на холм, но тот оказался очень далеко от него – слабый силуэт едва освещенный огнем погребальных костров.

Сердце стало биться медленнее, голова прояснилась. Сейчас он в безопасности. И вместе с этой мыслью пришла вина. Почему мечи врагов не коснулись его, когда его люди падали как были на бойне? Быть может свет Жезла ослепил их? А может быть они испугались, увидев в этом призрачном свете человека, который потерял все и не боялся смерти, как не боялся и убить нескольких из них? Или было что-то божественное на лице правителя города, и это парализовало руку, которая должна была его убить?

Правителя? Нет, он потерял все: город и королевство, которым управлял. Теперь он самый обыкновенный смертный: пища для стервятников, как и его люди. Ему помогла судьба, оттолкнув его от убийц, оставив невредимым, когда все остальные умерли. Судьба, которая приказала ему жить, жить и видеть то, к чему привели его решения. Разве он не послал своего сына Джайала на поиск меча этой самой ночью, поиск, который должен привести Червя к концу, несмотря на то, что битва проиграна?

Однако случилось то, что случилось, он жив. Теперь он должен хорошо обдумать свое бегство. Медленно и осторожно он пошел по болоту, темный торф засасывал его ноги. В почти полной темноте он ощущал, что множество людей бредут рядом с ним, но он не знал, были ли это друзья или враги. На востоке неясно вырисовывались огромные стены Тралла, а за ними возносилась в ночь пирамида гробницы Маризиана.

Гробница Маризиана: да, вот из-за кого все началось. Маризиан, вот настоящий творец всего этого ужаса, всего кровопролития. Барон знал: именно то, что он нашел бросило его в круг боли; никогда, до самой смерти, ему не удасться вырваться из него. Он спросил себя, а его друг, Верховный Жрец Манихей, удалось ли убежать ему; но тут он вспомнил слова Старца – Манихей заранее знал, что умрет. По меньшей мере в этой битве он нашел покой.

Жезл тяготил его, оттягивал вниз левую руку. Даже через флаг легиона барон чувствовал его силу, а его жар начинал жечь руку и левую часть лица даже через забрало шлема. Свет Жезла окрасил окружающий туман в голубовато-белый цвет. Пока барон устало шел через болото, другие беженцы появлялись в круге света и исчезали из него – еле волочащие ноги фигуры, на мгновение превращавшиеся в резкие силуэты. Он замечал их лица: его собственные люди, изнеможенные, покрытые кровью, глядящие куда-то вперед, за тысячи миль перед собой, не обращающие внимание на то, куда они идут, или сколько раз упали. Жалкие остатки разбитой армии.

Его черно-красные доспехи были отчетливо видны в свете Жезла. Даже если люди узнавали его, они не спешили помочь своему командиру. Барон вспомнил старую мудрость, которую любил повторять его отец: у победоносного генерала много друзей, потерпевший поражение всегда один. Он и был один в круге света, рев яростной битвы мало-помалу затихал в ушах, и его место занимало глубокое отчаяние. Он шел через ночь, наедине с собой. Он вспоминал прошлое и чем темнее становилась ночь, тем больше он думал о сыне.

Восемнадцать лет он выковывал характер мальчика, восемнадцать лет он ругал его, ободрял, учил, иногда бил; и готовил жить в жестоком мире. Так как барон знал, что проклятие свершится, знал, что случится с городом, который он унаследовал от многих поколений Иллгиллов и который как раз сейчас грабили, а жителей убивали и насиловали.

Были и другие, которые тоже знали это. Ясновидящая, Аланда, говорила с нем несколько месяцев назад, еще до того, как он начал раскопки могилы Маризиана, и предупредила о том, что произойдет: об этой ночи убийств и о тяжелом проклятии, которое падет на него из-за того, что он осмелится использовать магию для возвращения сына из лап смерти. И тем не менее этим утром он повел свою армию в бой, обрек тысячи на верную смерть. Почему? Рок, путь судьбы, человек не в состоянии свернуть с него, он должен пройти его весь, даже если в конце только гибель и разрушение.

Но, волей Ре, его сын проскакал через ряды врагов, добрался до Пяти Гор, вскарабкался на перевал, и теперь перед ним открыта дорога на юг. Куда он пойдет? Суррения, Астардинское Море, пустыни Юга. Он повернулся, чтобы посмотреть назад, но ночь уже скрыла и дорогу и горы. Где-то там была надежда на будущее. Надежда на то, что где-то далеко в Орморике сын найдет меч, Зуб Дракона, оружие, которое может изменить судьбу, как это мог бы сделать Жезл, если бы Манихей использовал его раньше; Жезл мог бы вернуть смерти ее права и отправить в поля мертвых этих сходящих с ума по крови живых мертвецов, таких же смертельных, как и вампиры Фарана. Он должен спасти Жезл. Придет день, и он найдет человека, который сможет владеть им, такого же искусного пироманта, каким был Манихей.

Ноги понесли его по широкой дуге вокруг северных стен города. Утопая по щиколотку на каждом шагу, барон упрямо брел по чавкающему болоту, и через нескольких часов чудесным образом обнаружил, что идет по твердой земле. Древняя дорога на север – ее широкие плиты, погруженные в болото, казались гигантскими кусками тверди, проглоченными черной жижей. Своим внутренним взором он увидел ее как стрелу, летящую на север. Теперь, когда была дорога, по которой можно идти, барон ощутил в себе новые силы. Где-то впереди, примерно милях в пятидесяти, начинаются предгорья Палисадов. Он перенесет Жезл через них, в Северные Земли, пройдет через Сияющую Равнину и Полунощную Чудь, и принесет его в Искьярд.

В глубокой древности Легионы Огня воевали с Чудью, и кто-то из тех, кто выжил в этой войне, оставил записки, в которых написано, что дорога на север все еще проходима, даже в горах. Внутренним зрением он видел эти почти незаметные тропы, светящиеся в ночи. Зима только начинается, сугробы не должны быть слишком высокими. Человек сможет пройти там, если будет осторожен.

Он опять двинулся вперед, бредя через стоячую болотную воду, иногда проваливаясь по пояс. Он чувствовал, что болото старается утопить его, а тяжесть доспехов тянула его вниз. Но свет Жезла горел в его душе, а голос Жезла говорил с ним, утверждая, что он не должен погаснуть в этих болотах. Час шел за часом, а он стиснув зубы сражался с хваткой трясины, и его ноги уже горели от боли. В какой-то момент он чуть не потерял сознание, но заставил себя собраться и посмотреть вперед, нет ли опасности. И он увидел яму, со дна которой поднимались пузыри, намного более глубокую чем все, через которые он прошел, и которая могла проглотить взрослого мужчину. Он обошел ее, прорубив мечом путь через камыши ростом с него. И в левой руке горел Жезл, обжигая его кожу. Невозможно было глядеть не прищурясь на его неугасимый свет.

Внезапно и с трудом он сообразил, что за ослепляющим сиянием Жезла ночь стала не такой темной, скорее серой, и скоро рассвет. Он посмотрел обратно, на юг. Скала Тралла поднималась из болота не меньше, чем в десяти милях сзади; черная колонна дыма из нее упиралась в небеса.

Этот дым унес с собой его дом и его мечты: внутренним зрением он видел зал с портретами предков, превратившийся в ад, кабинет, в котором он оставил Джайалу инструкции под охраной демона; все это пожирает тот самый огонь, которому он поклонялся.

Барон откинул голову назад и усмехнулся, когда горькая ирония событий дошла до него. Потом потряс головой, пытаясь привести ее в порядок. Нет, это не тот путь. С такими мыслями можно быстро сойти с ума; слишком легко соскользнуть в пропасть, из которой нет возврата. Вместо этого он повернул глаза на запад – теперь он мог ясно видеть вынырнувшие из темноты Огненные Горы, четкие линии на атласе ночи – сумел ли Джайал добраться до них?

Барон знал, что мальчик должен это сделать: невозможно отрицать судьбу и пророчество. Даже то, что он сам выжил, была предопределено – каким-то образом он знал, что сумеет убежать – иначе почему он, составив подробный план для Джайала, сам пошел на север? Почему отдал ему своего собственного жеребца, Тучу? Когда накануне битвы он написал письмо и засунул его в седельную сумку лошади, он спросил себя, почему вообще он написал его. Теперь он знает ответ.

И, похоже, провидение послало ему еще одно указание: в ясном свете рассвета он увидел лошадь без всадника, щиплющую траву на берегу болотного пруда, поводья были наброшены на голову. Он побрел к ней, убрав меч в ножны и сняв одну из своих металлических рукавиц. Когда барон подошел, лошадь, до того косившаяся на свет Жезла, вздрогнула и слегка отошла в сторону, но он пробормотал ей что-то успокоительное и положил руку на холку, успокаивая ее. Вставив ногу в стремя, он с трудом сел на лошадь, а Жезл вставил в переднюю луку окровавленного седла. Мерин нервно дернул гривой, почувствовав нежелательное тепло на спине, но остался достаточно послушным.

Барон поглядел на серую воду болота, простиравшуюся перед ним. По меньшей мере несколько сотен ярдов. На мгновение у него появилось сильное желание обмануть судьбу, взять Жезл и бросить его в воду. Рука, в которой он держал его всю ночь, и так горела страшной болью, несмотря на защиту металлической рукавицы. Так что же это такое: благословение или проклятие? Пускай болото решит судьбу человечества. Разве он не самый обычный смертный? Разве, как Манихей и предупреждал его, вес этой штуки не слишком велик для него одного? Барон ощущал и его силу и его ужас, как никогда раньше. Если он бросит его в воду, быть может другое поколение найдет его? Он слышал о давно исчезнувших и умерших людях, которые вновь появляются на свет, идеально сохранившись в болотном торфе. Почему бы Жезлу тоже не появиться на поверхности, найденному каким-нибудь странником через неизвестно сколько лет?

Но как только все это пришло ему на ум, он ощутил магию Жезла, магию, которая давала власть, средство, которое обещало легкий доступ к тайному миру, скрытому от глаз смертных, и сила которого делала человека всемогущим. Обладать этой силой – вот чего он хотел больше всего на свете, и ее притяжение он впервые испытал, когда проник в лабиринт Маризиана и увидел сверкающий в темноте могилы Жезл. Выкинуть это чудо было выше его сил.

Почти час он оставался на месте, споря сам с собой, когда заметил, что красный шар солнца уже высоко поднялся над Ниассейским Хребтом. За это время некоторые из его товарищей, выжившие в битве, тихо подошли к нему и молча встали вокруг на краю болота; все они были одеты в разные мундиры легионов, которые на рассвете прошлого дня он гордо вывел против армии Фарана. Теперь их нарядные одежды были запачканы и изодраны. Многие из них были ранены. Серые, измученные лица глядели на него тяжелым, обвиняющим взглядом.

Почему они пришли за ним сюда, почему ругают его и обвиняют в поражении? Разве эти глупцы не понимают, что это все было предопределено, как предопределен восход солнца каждое утро? Шло время, все больше и больше их появлялось из тумана. Один или два сидели на усталых от боя лошадях, скорее похожих на кляч. На лошадях были остатки блестящих попон, и здесь, в болоте, они казались грустными созданиями, которые принесли за собой загубленные мечты молодости.

Никто не произнес ни одного слова. Все глядели на него, как если бы ждали того, что скажет он. Хватит призраков! Иллгилл ударил сапогами по бокам мерина, тот вскинул голову, вздрогнул, но не двинулся – и он устал. Но еще один удар заставил его пойти вперед, хотя и опустив голову низко к земле. И голова Иллгилла тоже низко склонилась над лукой седла. Лошадь и всадник пересекли болото, найдя путь среди камышей. Несмотря на почти полное истощение, Иллгилл слышал за собой звук ног, вытаскиваемых из болотной жижи и шорох камышей – некоторые из его людей решили пойти за ним. Он не стал глядеть назад, чтобы пересчитать их: Жезл наполнял его сознание, его свет говорил ему, что в случае нужды он один сумеет пересечь горы и уйти в Северные Страны.

Он скакал все утро, не поднимая глаз от гривы лошади, чтобы посмотреть вперед; он знал только то, что едет по старой дороге, так как копыта лошади иногда ударяли по древним, заросшим мхом камням. У лошади, по меньшей мере, есть инстинкт самосохранения, который он сам потерял: его не обеспокоило бы даже, если бы мерин завез его в самую глубь болот.

И барон не глядел назад до тех пор, пока, ближе к концу дня, не увидел за самым дальним краем болот несколько невысоких холмов, поднимавшихся из твердой земли. Предгорья; сами горы были еще почти невидимы, так, неясные серые линии, тянувшие к небу через туманный воздух севера.

Тогда он остановился, повернул лошадь и посмотрел на тех, кто следовал за ним. Они появлялись из тростника как призраки. Они шли, шатаясь, безучастные ко всему, с опущенными головами. Но когда они видели, что лошадь и всадник остановились, каждый из них тоже останавливался, поднимал свою усталую голову и смотрел на него. Хотя за все это время его мозг оцепенел, теперь он внезапно ощутил, как если проводит военный смотр, и принялся методично пересчитывать их, как если был на храмовой площади и собирался занести их в список. На середине он сбился, когда от изнеможения его голова наклонилась и едва не ударилась о грудь, но он не дал себе потерять сознание и заставил себя пересчитать их снова.

Сто тринадцать человек; вот все, что осталось от Рыцарей Жертвенника и Легиона Огня: спешенные всадники с оружием, копейщики, обслуга баллист, лучники. Сто тринадцать из двадцати тысяч. Внезапно шум в ушах утих и зрение прояснилось. Сто тринадцать, подумал он – вполне достаточно для того, что он собирался сделать.

Он опять повернул свою лошадь к Палисадам, зная, что теперь у него есть армия. И если эти люди пришли так далеко, разве они не последуют за ним дальше, за Палисады, в страну, куда никто не ходил по меньшей мере тысячу лет?

ВТОРАЯ ГЛАВА. Легион Огня

Битва произошла в то время года, когда последние мягкие осенние дни боролись с ледяным дыханием зимы. Но на пилообразных вершинах Палисадов всегда царствовала зима, независимо от времени года. Ледяные трещины, ледники, узкие как хвост дракона перевалы, покрытые глубоким, по пояс человеку, снегом. У людей барона оказалось с собой очень мало средств для подъема в гору: несколько достаточно коротких веревок, оказавшихся в вещевых мешках, и несколько импровизированных костылей, сделанных из кинжалов.

Попытка пересечь горы была настоящим самоубийством, но выбора не было: они пошли в горы зная, что обратной дороги нет. И если они умирали, то умирали без жалоб.

Больше всего людей унесли лавины. Настоящие снегопады начались как только они прошли предгорья. Даже издали снежные карнизы, прилепившиеся к вершинам и перевалам, выглядели угрожающе; когда же они вышли на древнюю дорогу, ставшую горным серпантином, на склонах окружающих гор оказалось множество ненадежных снежных козырьков.

Первая лавина сошла на второй день. Небо было ясно-синим, горные вершины четко вырисовывались в нем. И тут они увидели, как снежный козырёк над ними оторвался от склона. Колонна остановилась заворожено глядя, как по склону вниз к ним скользит огромная масса снега, странное и красивое зрелище. Потом пришел грохот обвала, грохот, который поглотил все остальные звуки.

Барон слышал, как люди, регулярно переходившие горы, рассказывали о когтях лавины, о белой пыли, летящей вниз перед массой снега, катящейся позади. После этого дня он стал ненавидеть зрелище скользящей вниз белой волны, за которой с оглушительным шумом несся чудовищный пласт снега, падавший с какого-нибудь остроконечного пика и похожий на огромный вал, обрушивающийся на пляж во время бури! Потом, быстрее, чем самая быстрая лошадь, быстрее, чем ягуар, белая лава, так не похожая на огненную, но такая же смертельная, оказалась над ними. Лава, которая, как цемент, облепила своих жертв.

В первый день им потребовался час, чтобы докопаться до первого тела. У многих из тех, кто копал, оказались обморожены руки – лопат у них не было. Несмотря на все их усилия, человек уже умер, задушенный плотным снегом.

В первый раз они потеряли только четверых, но на следующий день сошла другая лавина и одним ударом взяла тридцать человек. После второй лавины барон приказал выжившим перестать копать: не было никакой возможности победить белое море, ревевшее вокруг них, белое море, которое хоронило в себе все надежды; их слабые попытки тонули в хаосе снега и камня. Он помолился Ре, чтобы тот взял души тех, кого проглотил снег.

Они карабкались вверх по дороге, превратившейся в еле видимую тропинку. На ночь они выкапывали ямы в снегу, в которых спасались от жестокого пронзающего ветра. Когда они подошли к самому высокому из сверкающих голубых пиков, начались снежные бури, хватавшие человека целиком и сбрасывавшие вниз, на верную смерть, а вместе с бурями приходили баньши, зловеще воющие духи, помещенные сюда богами, которые хотели оградить от появления смертных свой запрещенный мир севера. Их вой походил на звук, который раздается когда рвется ткань, но в сотни раз громче, и сопровождался потусторонними завываниями, то высокими, то низкими, а сами баньши плавали и кружились в порывах жестокого ветра. Несколько человек сошло с ума и бросились в пропасть, только бы не видеть и не слышать их.

Тем не менее не лавины и не баньши, а жажда была их самым страшным врагом. Парадокс: в этом море замерзшей воды ее не могло утолить никакое количество съеденного снега. Подъем требовал так много энергии, что человек терял больше жидкости, чем мог получить от пригоршни снега. Многие из них страдали от обезвоживания, а потом начинали бредить. Они исчезали из своих ночных укрытий, несомненно уводимые горячечными миражами колодцев с водой. Никто не видел, куда они шли или куда падали. Но каждое утро все меньше и меньше людей выныривало из снега.

В сознание барона, в месте, куда не могли проникнуть ни завывания ветра ни жажда, находился общий план гор; он превосходно помнил карту местности, которую выучил, когда был еще мальчиком: легендарные имена вершин, вызывавшие восхищение у школьника, вызывали страх у взрослого мужчины. Они поднимались все выше, пик за пиком оставались позади, но барон всегда искал один, стоявший на самой крыше мира. Внезапно на какое-то мгновение тучи разошлись и он заметил его через падающий снег, белый, с изломанными гранями, похожий на копье, устремленное в небо: Сегрон, самый высокий в Палисадах. Под ним находился перевал, за которым начинался спуск с гор.

Именно тогда он осмелился опять пересчитать своих людей, в первый раз с того времени, как они вышли из болот. Он делал это медленно, педантично, касаясь каждого из них своим обмороженным пальцем. Но на этот раз подсчет не занял у него много времени, хотя он совсем не торопился: только пятнадцать человек выжило. Девяносто восемь погибло.

Люди уже проходил через перевал под Сегроном. В последний раз это было тысячу лет назад, во время похода Легиона Огня против темных созданий, живущих на севере. Но и та экспедиция проходила в очень тяжелых условиях: никто из легиона не вернулся в Тралл, хотя они вышли летом. А теперь в этих горах, находящихся в тени умирающего солнца угнездилась зима, навсегда.

Только однажды после этого легиона человек пытался пересечь Палисады. Фуртал, придворный певец, как-то раз спел песню о холодной зимней ночи в дворце на Серебряном Пути. Он и был единственным человеком, вернувшимся из самой последней, несчастной экспедиции. Он никогда не говорил о том, что там произошло, за исключением нескольких загадочных строк:

Рядом с Сегроном стеклянный грот

Там гордая армия стоит и ждет.

Перед ними зло гнездится в горах,

Равнина Призраков и древний страх.

На Юге – тепло, но не греет оно.

Там Дом вдовы, а дитя больно.

Настала ночь, когда они подошли к перевалу под пиком. Небо грозило новым ураганом. Темное пятно в снегу, покрывавшем каменный склон, подсказало барону, что в основании горы находится скрытая пещера. Они пересекли замерзшее маленькое горное озеро и проломили ледяной занавес, скрывавший вход в пещеру.

Внутри, в синей глубине пещеры, они нашли своих предшественников. Они казались серыми статуями, ряд за рядом стоявшими у задней стены пещеры. Трупы, полностью замерзшие и идеально сохранившиеся во льду. Предки были одеты для войны, войны, которая бушевала тысячу лет назад: древние чеканные доспехи, на плечах округлая броня, на голове острый шлем. Древние мечи и щиты лежали рядом с ними, тоже замерзшие; куски металла около их ног.

В пещере было невероятно тепло по сравнению с ледяным холодом снаружи. Тем не менее температура была ниже нуля. Оставаться здесь означало умереть, и очень быстро; вот тогда они бы присоединились к этим мертвым предкам.

Иллгил не знал, откуда у него появился голос, но этот голос принадлежал другому времени; тому времени, когда он приказал инженерам вскрыть могилу Маризиана, несмотря на протесты жрецов Ре; тому времени, когда он приказал открыть все ворота Тралла и всей армии выйти из них навстречу Фарану Гатону; тому времени, когда его слово было законом.

Когда человек слышал такой голос, он молча подчинялся, несмотря на изнеможение, и все, кроме двоих, последовали за ним, когда он приказал уйти из пещеры и оставить смерть за собой. А те двое, которые остались, уже сейчас выглядели, как покойники. Барон бросил на них последний взгляд и нырнул в снежную бурю, бушевавшую снаружи.

Несмотря на летящий снег они нашли несколько маленьких каменных пирамид, указывающих дорогу вниз, за перевал. Очевидно, некоторые из древних легионеров выжили и ушли на север.

Осталось так мало его людей, что, наконец-то, даже их не самой длинной веревки хватило, чтобы связаться между собой. Буря и не думала униматься, и они спускались по ледяному склону, который из-за вечного ветра был так сглажен, что казался льняным полотном, туго наброшенным на плечо горы. Мир вершин и облаков лежал справа под их ногами; каждый шаг казался шагом в пропасть, которая ждала их. А над их головами с подветренной стороны северного лица Сегрона предательски свисали ледяные карнизы. Время от времени они смотрели вверх, ожидая лавины и грохота обвала. Но пока они пробивались через снег, доходивший им до колен, то слышали только вой ветра, треск своих потертых сапог и шорох поношенный одежды. Лавина так не сошла и ветер ослаб, как если бы древние боги наконец неохотно признали: люди будут жить.

Все эти дни Илгилл прожил как во сне, утоляя жажду и голод жалкой пищей, которую принесли его люди, и мясом лошадей, которых они зарезали в предгорьях. Но тринадцать выжили. И у него все еще был Жезл, а Жезл по-прежнему испускал яркий свет, когда у них над головами висели облака, а вокруг было не видно ни зги из-за снежной бури.

Они мало-помалу спускались, связанные вместе одной веревкой: иногда его тянули остальные, иногда он тянул их. Они стали частью одного существа, их индивидуальные сознания исчезли, и это существо сражалось за свою жизнь. Если один падал на остром как бритва кряже, другой не говоря ни единого слова поднимал его, и первый, не пробормотав ни единой благодарности, снова включался в коллективный спуск.

В конце концов они ушли с самых высоких склонов Сегрона. Они спустились по леднику, расколотому шестифутовыми трещинами, по непрочным снежным мостам пересекли голубые пропасти. Дважды эти мосты рушились, превращаясь в снежную пыль. И оба раза упавших людей, от изнеможения даже неспособных испугаться, вытаскивали обратно.

Конец ледника. За ним висячая долина.[4] Они спустились по черно-белому каменистому откосу, на котором не сумел вырасти ни один куст, и погрузились в поднявшийся густой туман, в котором едва видели друг друга; туман завивался вокруг них, как если бы хотел проверить их на прочность, а потом поднялся и растаял в небе.

Когда они уже спустились достаточно низко и опасность уменьшилась, Илгилл начал выходить из ступора – бредового состояния, к которому он относился как к силе, вошедшей в его сознание; сердце забилось быстрее, несмотря на лед, по-прежнему сковавший душу. Все тринадцать выживших спустились с Пика Сегрона. Легион избранных. Провидение или Жезл, а может быть они оба вместе, сохранило их: они перевалили Палисады.