Текст книги "Не любовью единой (Новеллы о женских судьбах)"

Автор книги: Ольга Воронцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Все это объединилось в душе царицы с тем страшным, плотским, что незримо приходило во дворец вместе со святым старцем. И все это нашло выход в безумии ревности, охватившем императрицу. Аликс переживала все в себе, но нередко срывалась на истерику. Словно впервые Аликс увидела себя в зеркале: измученная постоянными родами, постаревшая, с седыми волосами. А рядом с царем постоянно находится эта молодая, цветущая, с покорными глазами... Государь может позволить себе эту слабость. Ведь он так неуверен в себе и, конечно, не оттолкнет молодую поклонницу.

Считая себя оскорбленной, императрица не могла удержаться от того, чтобы не излить свою горечь в письмах близким, рисуя Анну не в самых привлекательных красках. Аликс пишет императору:

"Милый! Ведь ты сжигаешь ее письма, чтобы они никогда не попали в чужие руки?"

Вероятно, Николай догадывался о чувствах преданной Ани, но у него даже мысли не было о том, что их может связывать нечто другое, кроме дружбы. Он искренне любил эту девушку, но в его чувствах было больше братской любви. С чего это Аликс решила, что они любовники?

Не прошло и недели, как он снова получил письмо: "Если мы теперь не будем оба тверды, у нас будут любовные сцены и скандалы, как в Крыму... Когда ты вернешься, она будет рассказывать, как страшно страдала без тебя... Будь мил, но тверд. Ее всегда надо обливать холодной водой".

Царица клеймит свою фрейлину, не жалея слов: "Она груба, в ней нет ничего женственного... Она надоедлива и очень утомительна... Она всецело поглощена тем, насколько похудела. Хотя нахожу, что у нее колоссальный живот и ноги (и притом крайне неаппетитные), ее лицо и румяные щеки не менее жирные и тени под глазами". В письмах этого периода царица назвает свою ближайшую подругу не иначе как "коровой".

К счастью, Анна повела себя мудро. Она ответила своей венценосной подруге оскорбительной холодностью и презрением несправедливо обиженной. Несмотря на возникшую неприязнь и сомнение, императрица не могла жить без своей подруги. Ей было бы легче, если бы фрейлина открыто призналась и сказала: "Да, мы – любовники". Но нет, Анна была слишком хорошо научена придворным манерам. Она холодно молчала.

Как-то императрица почувствовала себя плохо, у нее началась мигрень, и она попросила к себе Вырубову. "Я не смею приходить туда, где мне не доверяют", – был ответ фрейлины. Вскоре после этого Аликс напишет мужу: "Утром она опять была со мной нелюбезна, вернее, груба..." Навязчивая идея не давала ей покоя, и она на всякий случай приписала: "Она сильно флиртует с молодым украинцем, но жаждет тебя..."

"Это твои фантазии, Анна – преданный друг и товарищ, у нее в мыслях не может быть ничего дурного. Опомнись и не поступай с ней жестоко", – писал ей в ответ супруг.

Это было идеальным временем для врагов Вырубовой, чтобы убрать ее с пути. В большой романовской семье зазвучали голоса: удалить подругу. Но Аликс ни в ком так не нуждалась, как в обществе своей фрейлины.

Как женщина она порой ревновала и понимала, что будет бессильна, если у мужа появится какое-то чувство к другой женщине. Но в то же время инстинктивно чувствовала, что ее фаворитка не способна на это. Ведь она и сама не раз повторяла, что готова ради царской семьи на все. Она не говорила: "Ради императора", она говорила: "Ради семьи"!

Впрочем, борясь с ревностью Аликс, Анна могла быть спокойна. Ведь рядом с нею стоял тот, кто никогда не дал бы ее в обиду, – святой Распутин.

– Не переживай, Аннушка, обойдется все, образумится мама, – утешал он ее.

– Обойдется, может быть, и обойдется, но мы как родные стали, как же после всего в глаза друг другу смотреть будем? – спрашивала Вырубова.

– Она – государыня, посмотрит ласково, и ты так же ответишь. А что до того, как тебе тяжело будет, на то они и цари.

Вскоре императрица действительно оттаяла: "Я теперь все переношу с гораздо большим хладнокровием и не так терзаюсь на ее грубые выходки. Мы друзья, я ее очень люблю и всегда буду любить, но что-то ушло..."

А вскоре случилось то, что надолго устранило Анну Вырубову из жизни царской семьи.

* * *

2 января 1915 года Анна села в поезд от Царского Села до Петербурга, который из патриотических побуждений был переименован в Петроград. Не доезжая шести верст до столицы, состав сошел с рельс. Раздался страшный грохот, Анна почувствовала, что куда-то проваливается вниз головой, ударяется о землю, ее ноги попали под трубу отопления, она почувствовала, как хрустнули кости, и потеряла сознание. Когда она пришла в себя, вокруг были стоны раненых и мрак. На голове у Ани лежал какой-то стальной брус, а из горла текла кровь. Она молилась о том, чтобы скорее умереть.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем кто-то поднял железяку, придавившую ее голову, и спросил: "Кто здесь лежит?" Солдат железнодорожного полка осторожно освободил ее ноги, за это время она несколько раз теряла от боли сознание. Ноги были как чужие, но больше всего болела сломанная спина. Положив Анну на дверь, солдаты потащили ее в сторожку недалеко от места крушения. Она попросила позвонить по телефону императрице. Часа через четыре прибыл врач, посмотрев на раненую, только сказал: "Она умирает, не трогайте ее!" Солдат укрыл ее чем-то и все время вытирал лицо и рот, Анну беспрерывно рвало кровью.

Еще через пару часов в сторожку вошли княжна Гедройц и княгиня Орлова. Княгиня молча и с явным любопытством смотрела на Анну через лорнетку, а княжна Гедройц пощупала ей переломленные ноги и, обернувшись к Орловой, сказала:

– Она умирает.

Обе дамы развернулись и вышли.

Только к вечеру по приказу какого-то генерала Анну перенесли в вагон-теплушку и повезли обратно в Царское Село.

Ее пронесли через толпу народа в Царском Селе, она увидела императрицу и всех княжон в слезах. В санитарном автомобиле ее сопровождала государыня. Она держала голову Анны на коленях и ободряла. "Я умираю", – шептала Анна. В лазарет, куда ее поместили, прибыл государь. Анна попросила причаститься святых тайн. Кто-то прошептал, чтобы все с ней простились, поскольку она не доживет до утра. Анна страдала вдвойне: она видела, что все окружающие за спиной государей злобно перешептываются – даже сейчас Вырубовой завидовали, хотя она умирала.

Шесть недель Анна находилась между жизнью и смертью. У нее была раздроблена правая нога, в двух местах сломана левая, на спине образовались пролежни, начал развиваться менингит. Царская семья ежедневно посещала ее. "Как странно, что мне так завидовали в те минуты, когда я лежала умирающая", – напишет позже Анна. После этой аварии она уже не сможет ходить без костылей, а потом палочки.

Железная дорога выплатила Анне компенсацию за увечья – десять тысяч рублей. На эти деньги фрейлина Вырубова организовала в Царском Селе лазарет для раненых солдат.

* * *

"Трудно и противно говорить о петроградском обществе, которое, невзирая на войну, веселилось и кутило целыми днями. Рестораны и театры процветали. По рассказу одной французской портнихи, ни в один сезон не заказывалось столько костюмов, как зимой 1915-1916 годов, и не покупалось такое количество бриллиантов: война как будто не существовала". Эти строки принадлежат Анне Вырубовой. Сама она уже не могла принимать участие в балах и приемах, потому что передвигалась с большим трудом на костылях. Но как раз в этот трудный период в ее жизни она и приобретает облик демонической любовницы Григория Распутина и самого царя.

Однажды утром к ней госпиталь в Царское Село приехала родственница госпожа Дерфельден.

– Ты не представляешь, Аня, сколько у нас сейчас работы! – защебетала эта дамочка, благоухающая какими-то потрясающими духами. – Всю ночь мы прокутили у Дмитрия Павловича, были Юсуповы – Феликс и Ирэн, доктор Бадмаев, противный старикашка, княгиня Орлова, новый министр Протопопов, в общем наши все были, а сегодня мы распускаем слухи на заводах. Ужасно спать хочется! – Госпожа Дерфельден изобразила, как ей хочется спать.

Анна обреченно улыбнулась, терпеливо ожидая, когда та упорхнет, Вырубову ждала сестра-хозяйка ее госпиталя, чтобы выслушать распоряжения относительно перевязочных материалов и лекарств.

– Какие слухи? – скорее из вежливости поинтересовалась Анна, только чтобы поддержать разговор.

– Как, ты ничего не знаешь? – радостно изумилась госпожа Дерфельден Нет, ты правда ничего не знаешь? Хотя да, конечно! – Она осмотрелась вокруг себя. – Ты здесь окончательно одичала, живешь, как монахиня, тебе надо выезжать в общество, побольше танцевать, флиртовать. Ой, прости... Госпожа Дерфельден прихлопнула ладошкой рот, наконец сообразив, что она ведет себя бестактно с искалеченной подругой.

– Ну, так какие слухи вы распускаете? – снова спросила Анна, чтобы переменить тему и сгладить неловкость.

– Ну как же, – подруга снова оживилась. – Слухи о том, что императрица спаивает государя. И знаешь, все верят! Что с тобой?..

– Какая гадость... – только и смогла проговорить Анна.

* * *

А вскоре появился повод к новым обвинениям императрицы – на этот раз в шпионаже в пользу немцев. Из Вены в Петроград вернулась одна из городских фрейлин императрицы Мария Васильчикова, которая с началом войны была интернирована австрийскими властями. У Васильчиковой не хватило такта поостеречься связывать свое имя с государыней, наоборот, она настырно пыталась добиться приема во дворце, а когда ей отказали, начала раздавать интервью всем бульварным газетам. Репортеры даже не поверили сначала такому счастью: фрейлина Васильчикова говорила, что она вовсе не германская шпионка и никаких секретных заданий она императрице не привезла, потому что сами немцы ее уверяли, что царица всея Руси тоже не агент германской разведки.

И Григорий Распутин, казалось, сошел с ума от лести своего окружения и количества выпитой им мадеры. В пьяном виде он подрался с боевым офицером и искалечил его. Офицера срочно отправили обратно в действующую армию, но заткнуть рты депутатам Государственной Думы не удалось. Они уже в открытую говорили, что святой старец управляет царской семьей, как хочет.

* * *

Весной 1916 года Анна Вырубова отправилась с эшелоном выздоравливающих офицеров и солдат в Крым. Здесь она последний раз виделась с государем наедине. Это было все в том же Гурзуфе. Они прогуливались по дорожке парка, Николай бережно поддерживал ее под руку. Оба молчали, и обоим было хорошо. Но как раз тут послышался какой-то треск, грохот, и прямо под ноги им с горы скатилась характерная фигура в летнем пальто горохового цвета. Анна покраснела, а государь, напротив, побледнев, гаркнул:

– Пошел вон!

Агент охранки удивительно быстро убежал прямо на четвереньках в какие-то кусты.

– А ведь это шиповник, – тихо засмеялась Анна. – Наверное, поцарапался бедняга.

Государь сконфуженно покрутил головой.

– Простите, – тихо сказал он.

В Евпаторию, куда переехала царская семья с Южного берега, Анну пускать не хотели. К счастью, она захватила с собой телеграмму государя, в которой он лично приглашал фрейлину Вырубову. Толпа любопытных не дала императору выкупаться в море, зато наследнику очень понравились здешние песчаные пляжи. Он выстроил из песка целую крепость. Царская семья уже давно уехала, а Анна все ходила на пляж, где за специальным забором осыпалась песчаная крепость цесаревича.

Когда Анна вернулась осенью в столицу, первой ее встретила заплаканная мать. Она протянула Анне письмо от княгини Голицыной. Княгиня писала, что теперь нельзя подойти к матери Анны на улице, потому что люди тогда скажут, что она, княгиня Голицына, тоже немецкая шпионка и наложница Гришки Распутина.

Единственное место, где Анна могла забыться, был ее госпиталь в Царском Селе. Но теперь ее и тут не оставляли в покое. Сюда зачастил министр внутренних дел Протопопов. Он ничего не говорил, просто сидел в сторонке и часто вздыхал. Анна старалась его не замечать, а потом доброжелатели объяснили ей, что министр надеется на ее поддержку, ждет, когда Анна замолвит словечко за него перед государыней. А однажды утром какая-то дама подстерегла Анну на крыльце госпиталя и при всем честном народе бухнулась ей в ноги.

– Вы с ума сошли! – сказала Анна. – Встаньте сейчас же.

Но дама неотвратимо подползала к ней на коленях и талдычила, что только фрейлина Вырубова может назначить ее мужа губернатором такой-то губернии.

– Век молиться на вас буду, – причитала дама. – И детки наши будут, и внуки.

– Да что же я могу сделать? – не выдержала наконец Анна.

– Одного вашего слова достаточно будет, – уверенно сказала просительница.

– Я не могу, а если бы и могла, то не стала делать это, – твердо ответила ей Анна.

Дама тут же поднялась с колен, отряхнула подол и, прищурясь, посмотрела на Вырубову.

– Хорошо, – сказала она тихо. – Я тебе отомщу, тварь колченогая. Блудница!

Анна поняла, что у нее стало еще одним врагом больше.

* * *

16 декабря 1916 года Распутин был убит. Сначала его пытались отравить цианистым калием, а потом, когда яд не подействовал, в старца выстрелил из браунинга князь Феликс Юсупов, но Распутин никак не хотел умирать. Добил его двумя выстрелами из револьвера член Государственной Думы Пуришкевич. Полиция нашла широкий кровавый след во дворе дома Юсуповых, но тело старца искали еще несколько дней и нашли в проруби на Крестовском острове. Государыня была в трауре, в походной церкви Александровского дворца отслужили литургию.

Когда в столице узнали об убийстве, то все буквально сошли с ума от радости. Зверь раздавлен, злого духа не стало, говорили друг другу.

Распутина похоронили в Царском Селе. На похоронах присутствовали царская семья, фрейлина Вырубова и трое дочерей Распутина. Когда на могилу кинули последний ком земли, государь еле слышно прошептал: "Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью мужика". Позже из ссылки в Тобольске он напишет Вырубовой, что "Россия страдает за это убийство".

В ночь с 17 на 18 июля 1918 года в Екатеринбурге в подвале Ипатьевского дома вся семья Романовых была расстреляна.

* * *

Последний раз Анна Вырубова видела императорскую семью в марте 1917 года. Еще три дня назад у нее открылся сильный жар и на лице появились подозрительные пятна. Доктор Боткин подтвердил самые худшие опасения: корь. Она лежала больная в Царскосельском дворце, когда в ее комнату, запыхавшись, влетела Лили Дэн, жена морского офицера, одна из немногих приближенных царицы, с криком: "Он вернулся!"

Анне не надо было уточнять, кто вернулся. Она сразу все поняла: отрекшийся от престола царь Николай вернулся домой из ставки в Могилеве. Лили, захлебываясь, рассказывала, как государыня словно пятнадцатилетняя девочка сбежала по ступеням дворца навстречу царю, как потом он рыдал в ее подол и жаловался на измену. Но Анна уже не слушала ее, пытаясь сползти с кровати.

Через несколько часов в комнату к Анне наконец пришла императрица.

– Он теперь успокоился, – сказала Аликс. – Гуляет по саду, можешь посмотреть.

Вырубова с трудом доковыляла до окна, чтобы увидеть сцену, которая стояла перед ее глазами всю оставшуюся жизнь. Царя всея Руси окружали человек шесть солдат, вернее, шесть вооруженных хулиганов, которые толкали его прикладами и кулаками. Даже сквозь двойные стекла доносились их крики:

– Туда нельзя ходить, господин полковник. Вернись, твою мать, когда тебе говорят!

У Анны потемнело в глазах, и она упала без чувств. В тот вечер, когда под окнами Царскосельского дворца начали стрелять, а императрица сжигала какие-то свои бумаги в печке-голландке, Анна уже мало что понимала. А потом все куда-то исчезли, вместо них по комнатам расхаживали пьяные солдаты и громко ругались площадными словами. Потом словно чертик из табакерки возник какой-то крикливый господин и заверещал: "Отвечайте, когда я с вами говорю! Я министр юстиции Керенский!"

А затем ее куда-то повезли. Отрывками она помнила, что в министерском павильоне Таврического дворца она сидела на жестких стульях вместе с женой военного министра Сухомлиновой, которая выглядела как всегда прекрасно. Потом их обеих снова куда-то повезли. Анне запомнились ворота Петропавловской крепости, открытые нараспашку, и чей-то крик: "Васька! Политических преступниц привезли, одна очень политическая, гы-гы-гы..."

Под ногами в коридоре была какая-то вонючая слизь. Анна все время боялась поскользнуться и упасть. После железнодорожной катастрофы в позапрошлом году она еле ходила, а тут коридоры, казалось, никогда не закончатся.

* * *

Началась жизнь, похожая на медленную смертную казнь. В баню водили раз в две недели по субботам, на мытье давали полчаса. Постоянно было холодно от мокрого пола и стен камеры. У Анны начался бронхит, температура поднялась до сорока, каждое утро солдаты подбирали ее из огромной лужи на каменном полу, куда она падала с кровати в забытьи. Но главным мучителем был доктор Трубецкого бастиона Серебрянников. Толстый, со злым лицом и огромным красным революционным бантом на груди, он сдирал с Анны рубашку со словами: "Эта женщина хуже всех, от разврата с Гришкой и царицей она совсем отупела", – а потом со смаком и оттяжкой бил ее по щекам. Это было его единственное лекарство. Солдаты не изнасиловали ее только потому, что даже для пьяной солдатни она уже мало была похожа на женщину. Боже, зачем она тогда не умерла. Единственной книгой, которую она читала в камере, была Библия.

* * *

В тюрьме Анна Вырубова впервые столкнулась с русским народом, тем самым русским мужичком, которого так любили и жалели в царской семье. Только здесь этот русский мужичок был не придуманным, а настоящим, вечно пьяным, злым и хитрым совершенно идиотской хитростью – и трусливым. Через некоторое время Анна изучила тюремную азбуку и стала перестукиваться через стену со своей соседкой женой военного министра Сухомлинова. Сухомлинова была молодой и очень красивой женщиной, даже в Петропавловке она ухитрялась выглядеть так, словно только что вернулась со светского раута. Солдаты из охраны несколько раз пытались изнасиловать ее, но Сухомлинова останавливала даже самых буйных из них одним взглядом.

Здесь же в тюрьме Анна впервые поняла, как к ее кумирам и к ней самой в действительности относился русский народ. Сначала она была шокирована грубыми словами о том, что царица была любовницей Гришки Распутина, а царь горьким алкоголиком, который вечно валялся пьяный в постели у нее самой Анны Вырубовой. Что за бред! Но вскоре она поняла, что простых людей никакими словами не переубедить в этом. Так же твердо были убеждены и в том, что царица действовала по заданию германской разведки даже те двадцать на вид вполне интеллигентных и образованных господ, которые ее допрашивали.

Но иногда Анна находила у себя в камере кусок хлеба, колбасы или даже дешевую шоколадку. Никто, кроме тех же злобных и тупых хамов из охраны, не мог подбросить ей эти простонародные лакомства. А однажды самый зверский из ее охранников с рябым, вечно опухшим от пьянства щетинистым лицом упал перед ней на колени и прохрипел:

– Я хочу просить тебя меня простить, что, не зная, смеялся над тобой и ругался. – И далее солдат поведал ей почти невероятную историю: – Ездил я в отпуск в Саратовскую губернию. Вхожу в избу своего зятя и вижу, на стене под образами твоя карточка. Я ахнул. Как это у тебя Вырубова, такая-сякая... А он как ударит по столу кулаком. "Молчи, – говорит, – ты не знаешь, что говоришь, она была мне матерью два года"; да и стал хвалить и рассказывать, что у вас в лазарете он был, как в царстве небесном, и сказал, что, если увижу, передал бы от него поклон, что он молится и вся семья молится за вас.

* * *

Летом семнадцатого года Анну Вырубову, которая явно умирала, перевели из Петропавловской крепости в лазарет арестного дома на Фурштадтской улице. Сюда ее внесли на носилках, но вскоре она начала поправляться не столько от лекарств, сколько от человеческого обращения: отсюда ей разрешили позвонить по телефону домой, а потом разрешили свидания с родителями.

Здесь же Анна впервые узнала правду о "демократической революции". В арестном доме содержались морские офицеры из Кронштадта, "кронштадтские мученики", как их называли. Все они были седые, многие заговаривались – не прошла даром кровавая резня, когда в течение недели озверевшие матросы гонялись за офицерами и гардемаринами и убивали их всех подряд.

Комендант арестного дома, узнав, что в госпитале Вырубовой есть походная церковь, попросил разрешения отслужить там обедню для заключенных. Морские офицеры простояли всю службу на коленях, многие из них рыдали, плакала и Анна.

* * *

24 июля пришла телеграмма из прокуратуры о том, что состава преступления в действиях бывшей фрейлины императорского двора гражданки Вырубовой не найдено. Анну выпустили из-под ареста домой. В Царское Село она предусмотрительно не поехала, а в петроградской квартире родителей ее ждал приятный сюрприз. Там была горничная Александры Федоровны, переодетая как простая служанка. Горничная передала письмо от государыни и коробку с драгоценностями Анны, которые императрица сумела сохранить. Аликс прощалась со своей подругой перед отъездом в Сибирь, откуда никому из царской семьи уже не суждено было вернуться.

На свободе Анна пробыла ровно один месяц. 24 августа, поздно вечером, явился комиссар Керенского с двумя "адъютантами", сильно смахивавшими на недоучившихся гимназистов, и предъявили бумагу с приказом о высылке Вырубовой за границу.

Анну отправили в Финляндию, но уже на станции Рахимякки состав с дикими криками окружила толпа солдат в несколько тысяч. Они требовали расправы над "подстилкой Гришки и Николашки". От ужаса Анна лишилась сознания, что, вероятно, и спасло ее. Очнулась она, когда поезд подходил к Гельсингфорсу, как тогда называли Хельсинки. Здесь на привокзальной площади собралось еще больше народа, в основном солдат, которые орали: "Царская подстилка, дочь Романовых. Иди пешком, по камням!.."

Словно в насмешку над ее горькой судьбой, в Гельсингфорсе Анну держали в трюме царской яхты "Полярная звезда", с которой были связаны лучшие воспоминания Анечки Танеевой. Только теперь все здесь было заплевано, валялись окурки, пустые бутылки и другой мусор. Словом, каждый мог видеть, что яхта не простая и здесь проходят заседания революционного Центробалта. Когда Анну выводили из грязного трюма на допрос и она проходила несколько шагов по такой знакомой палубе, она зажмуривалась, и ей чудилось, что сквозь вонь махорки доносится слабый запах папирос, которые потягивает на палубе государь...

* * *

Через неделю, слегка протрезвев, депутаты Центробалта приказали перевести "опасную государственную преступницу" в Свеаборгскую крепость. От здешней тюрьмы у Анны остались еще более кошмарные впечатления, чем от Петропавловской крепости. Настроение не поднимали газеты, полные сообщений о приговорах революционных судов и расстрелах. Но видно, Господь решил, что Аня еще не до конца испила чашу страданий.

Однажды в камере Анны появился курчавый матрос, как рождественская елка весь увешанный бомбами и пулеметными лентами. Это был первый большевик, увиденный Анной. Матрос признался, что пришел специально посмотреть на нее, очень ему было любопытно увидеть любовницу Гришки Распутина. Сначала большевик все больше интересовался размерами мужского достоинства святого старца, но потом, видимо что-то поняв, перестал говорить скабрезности, а уходя, даже недоуменно пожал плечами.

– Так вот вы какая, а нам такого про вас наговорили, ужас! – сказал он, протягивая руку на прощание.

Видно, матрос был не простой, потому что вскоре после его визита Анне велели собираться. Ее отвезли на моторе на пристань, на руках перенесли на катер и посадили на поезд в Петроград. Сопровождал Анну какой-то очередной комиссар, совершенно пьяный. С утра он был опять пьяный, но дорогу до Смольного мог найти, похоже, в любом состоянии. Здесь Анна поняла, что любопытством страдают не только кронштадтские матросы, но и их вожди большевики.

В Смольном Вырубовой пришлось рассказывать о дворцовых порядках и распорядке дня императрицы "фрейлинам" новой власти – жене комиссара Петрограда Льва Каменева и товарищу Коллонтай, к которой, как по секрету сообщила Анне Каменева, был неравнодушен сам Владимир Ильич.

– Кириллович? – ничего не поняв, переспросила Вырубова. – Вы хотели сказать Владимир Кириллович. – Анна искренне считала, что Каменева оговорилась и имела в виду великого князя Владимира Кирилловича.

Товарищ Каменева, в свою очередь, посмотрела на нее, как на сумасшедшую.

– Я хотела сказать то, что сказала, – поджав губы, процедила она. Владимир Ильич Ульянов-Ленин самый замечательный человек, какого я знаю.

– А... – только и могла вымолвил Анна. Она шестым чувством поняла, что спросить сейчас, кто это такой, – будет роковой ошибкой с ее стороны.

Вскоре Анне объявили, что она свободна. Из Смольного она вышла уже не только "любовницей Гришки и Николашки", но еще "большевичкой" и "любовницей Троцкого". К ее счастью и большому несчастью царской семьи, буквально через день после освобождения Вырубовой ее новые "друзья" арестовали Временное правительство и взяли власть в России. Впрочем, о Вырубовой они тут же забыли.

Зато скандальной фрейлиной заинтересовался "буревестник революции" писатель Максим Горький. Анне он напоминал дворника, который на каждый праздник приходил за рублем к ее родителям, только дворник плевался прямо на пол, а писатель Горький отхаркивался в баночку, которую доставал из кармана и прятал обратно туда же, в карман.

– Вы, кажется, в большом фаворе у большевиков и господина Ульянова-Ленина, – сказала ему Анна. – Так поспособствуйте освобождению царской семьи из сибирской ссылки.

– Не могу, о чем душевно сожалею, – напирая на "о", ответил ей великий писатель и помрачнел. – Меня самого со дня на день могут арестовать.

Но не писателя Горького арестовали большевики, а в третий раз за последний год Анну. Ее забрали по доносу писаря и старшей сестры ее госпиталя в Царском Селе, куда уехала Вырубова из Петрограда. Писарь и сестра прекрасно здесь устроились, потихоньку разворовывая лекарства и спекулируя ими по баснословным ценам. Присутствие бывшей хозяйки госпиталя они восприняли как угрозу своему личному благосостоянию и сочинили письмецо в ЧК.

* * *

Анна Вырубова нашла большевистскую тюрьму лучше застенков Временного правительства. Здесь и кормили лучше, и чище было, и не так издевались, только расстреливали здесь чаще. Соседями по камере Анны были баронесса Розен, хорошенькая госпожа Сенани, Варя-налетчица и Стеша из "гулящих". Стеша с Варей постоянно дрались и по ночам пытались удушить друг друга подушкой. Потом баронессу и госпожу Сенани расстреляли, а гулящую Стешу выпустили на волю, как "социально близкий элемент". А затем неожиданно выпустили Вырубову, ничего не объяснив.

Зиму 1919 года она прожила тихо. Часто ходила молиться в лавру, заходила домой к отцу Иоанну Кронштадтскому. А летом Анну снова арестовали.

– Долго ли меня здесь продержат на сей раз? – покорно спросила Вырубова.

– Здесь не держат, здесь расстреливают или отпускают, – улыбнулся ей чекист.

Но вместо допроса о бомбах и контрреволюционной агитации Анне неожиданно принесли ее же фотоальбом и попросили рассказать, кто изображен на той или иной фотографии.

– Ты смотри, какие миленькие! – сказал чекист, с явным интересом рассматривая снимки уже расстрелянных великих княжон.

После этого совместного просмотра альбома Анну отпустили, чекист галантно подвез ее до дому на казенной машине.

* * *

22 сентября Анна пошла молиться в церковь, припозднилась и заночевала у знакомых. Когда она с утра пришла домой, дверь ей открыла испуганная мать, а за спиной у нее торчали два штыка. Оказалось, что за Анной Вырубовой снова пришли двое из ЧК и просидели в засаде всю ночь. Анна уже привычно собралась в тюрьму. В коридоре ЧК ей пришлось прождать почти весь день. Тут же был мальчик лет двенадцати, худенький, болезненный, он укачивал на коленях маленькую сестренку.

– Идиот, – презрительно кивнули на него конвоиры.

Анна погладила мальчика по голове, он, похоже, действительно был слабоумным.

– Выпустят ли меня? – спросила его Анна.

Мальчик поднял на нее ясные лазоревые глаза.

– Если Бог простит, выпустят, если нет, то не выпустят. – Слова блаженного звучали бы вполне разумно, если бы главный чекист был богом.

Но он был, в представлении Анны, чертом, исчадием ада.

– Вырубову в Москву! – распорядился он. – К Дзержинскому.

* * *

Отконвоировать опасную преступницу Вырубову на вокзал, чтобы отправить ее к самому председателю ВЧК Феликсу Дзержинскому, было приказано двум солдатикам. Один был большой, другой маленький. Большой ленился куда-то ходить, поэтому маленький сказал ему:

– Ладно, ты сиди, я сам ее отведу. Видишь, она еле ходит, чай, не сбежит. Да и вообще скоро с ней будет покончено. – На то, что обреченная его слышит, солдат не обращал внимания.

Анна с солдатом вышли на Невский. Сияло солнце. После вонючей камеры у Анны закружилась голова. Тем временем солдат уже с кем-то разговаривал:

– В Москву ее отправляют.

– Хрен ее куда отправят, – усомнился его собеседник, такой же солдатик. – Поезда туда со вчерашнего дня не ходят.

– Мое дело маленькое, – пожал плечами конвоир. – Туда отведу, а потом обратно, если что. – И конвоир обернулся к Анне: – Ну, пошли на трамвай, болезная.

Трамвая пришлось ждать долго. Солдат отошел в сторону, вытянул шею и стал всматриваться вдоль Невского. В эту минуту Анна почувствовала, что кто-то тронул ее за локоть. Она резко обернулась. Какой-то человек в штатском, но по выправке офицер, тихо сказал ей:

– Вы меня, Анна Александровна, наверное, не помните. Но я вас буду помнить до гробовой доски, вы спасли мне жизнь.

Анна смущенно покачала головой:

– Простите, не могу вспомнить. – Она хотела добавить, что через ее госпиталь прошла не одна тысяча раненых и всех не упомнишь, но это вышло бы нескромно. Поэтому она лишь еще раз сконфуженно улыбнулась.

– Да, конечно, – быстро проговорил офицер и, сунув ей в руку пятисотрублевую бумажку, прошептал: – Не давайтесь в руки врагам.

Анна почувствовала, что ее словно кто-то подтолкнул. Она сделала шаг, потом второй, оглянулась на своего конвоира. Тот по-прежнему всматривался вдоль Невского. Анна поковыляла дальше, уже не оборачиваясь и с ужасом ожидая выстрела в спину. На углу Перинной линии она оглянулась: солдат бежал за ней, на ходу стягивая винтовку с плеча. Анна прислонилась к стене дома, ожидая неизбежного. Но солдат пробежал мимо и свернул на Екатерининский канал. Шапка с головы Анны свалилась, волосы упали на глаза, прохожие оглядывались, принимая ее за безумную.