Текст книги "Без имени (СИ)"

Автор книги: Ольга Манскова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 4

. Схимник.

Боль, смерть... Они страшат, но страшнее, когда они уже не пугают, когда вся жизнь превращается в ледяное серое крошево, изматывающее паранойей будней, когда необходимо работать, чтобы есть, а есть – чтобы снова подневольно трудиться, в страшненькой компании непроходимого унижения. И вся эта серость прессуется в дни и годы, и разорвать эту цепь событий просто нету сил и возможности. Потому, что знаешь, что, как только разорвешь – то попадешь в такую же или еще более худшую дремь. Обреченность и бессмысленность страшнее даже самой смерти, боль – только предвестник которой.

Фанни давно уже не верила, что этот порочный круг обыденности можно разорвать, выйти за пределы, навсегда уйти от кошмаров повседневности. И вдруг судьба преподнесла ей неожиданный подарок...

– Здравствуй, Фанни! – этот голос она бы узнала из тысячи других. Голос, наполняющий ликованием. Она обернулась.

– Здравствуй, Неназываемый!

Уже три дня как она покинула библиотеку и жила в месте под названием просто "дом", в отдельной огромной – по ее понятиям – комнате с видом на петербургский сад, книгами и компьютером.

И сейчас было утро. Очень раннее утро.

– Освоилась?

– Да.

– Ну, тогда... Пора работать, – улыбнулся Неназываемый.

– Что я должна буду делать? – спросила Фанни.

– Искать таких, как мы. Я тебя научу; поначалу мы будем работать вместе. Я принес тебе новый паспорт, – он положил на стол перед ней новенькую ксиву, запечатанную в пластик.

Фанни взяла её и бегло просмотрела. Её фотография. Но...новое имя и фамилия. И новый возраст. Ей теперь было восемнадцать.

– Качественная фальшивка, – похвалила она.

– Это – не фальшивка. Подлинник. В одном паспортном столе работают наши люди. Так что – живи спокойно. Официально ты будешь числиться в одном учреждении, занимающемся анкетированием. Проведением соцопросов.

– Там – тоже ваши люди?

– Наши, Фанни. Наши. Но, чаще всего, мы маскируемся под сетевой маркетинг. Так еще удобней.

– Почему?

– Эти конторы, чаще всего, совсем не проверяются, и их много, как грибов после дождя. Занимаются надувательством, но органам не интересны.

– А... Как мы будем искать наших?

– Во-первых, их много среди лиц, приходящих к нам, как в сетевой маркетинг. Часто сюда идут отчаявшиеся найти работу, неприкаянные люди. Не встроенные в систему, выбитые из колеи. Но, и другими способами. Через интернет и в творческих кругах. У меня глаз наметанный, так я иногда просто в толпе узнаю. По глазам. Сложнее всего, конечно, опознать совсем молодых, тех, кто еще сам об этом не знает. И – не с полной уверенностью, в этом случае. Поскольку, трансформация может быть только вероятной, а не полностью предсказуемой. И она...еще не случилась.

– Я не знаю, получится ли у меня.

– На сегодня мне просто нужно, чтобы ты меня сопровождала, Фанни... Думаю, случай будет сложный. Мы идем наугад, как это и бывает чаще всего. И человек, которого нам надо выследить, а, быть может, и поговорить с которым, мне не знаком, я не видал его ни разу.

– А... Как вы на него вышли, что о нем известно?

– В наши руки случайно попал дневник другого человека, но который общался со Схимником (так я условно назвал того, кого нам предстоит найти, его так называл в своем дневнике этот его друг). Сам его друг был поэтом, и он оставил в своем дневнике несколько записей: отрывков из своего разговора со Схимником.

– Был поэтом?

– Да. Был. Он трагически погиб... И писал стихи. А работал он на мусороуборочной машине. Которая забирает контейнеры с мусором и отвозит за город, на свалку. Похоже, к нему в руки попала рукопись Схимника, спасенная им из мусора; как-то ему удалось найти эту тетрадь, а потом – и владельца тетради. Кажется, в этой же тетради или записной книжке были записаны и какие-то телефоны... По ним он, предположительно, на него и вышел. То, что он прочитал эти записи (уж не знаю, что в них было), ускорило его трансмутацию. Он начал... изменяться телом. Так он написал в дневнике.

– Молодеть?

– Грубо говоря, да. Процесс значительно сложней, на самом деле. Меняется также энергетика человека. Но, в этот момент его и убили, инсценировав несчастный случай. Убийство было совершено в квартире, а труп был вынесен на улицу и положен так, будто бы он умер во время работы, на него будто бы случайно свалился мусорный контейнер... Это была не его смена. Да и не мог контейнер свалиться на него: он был бы внутри кабины. Выходить и подталкивать вручную контейнер было бы глупо. Несомненно, случай был инсценирован.

– Откуда... Вам вся эта история стала известна?

– От помощника следователя. Он – из наших. Он снял ксерокопию с дневника поэта. Увы... В этот раз мы не успели. Хотя, наши уже выходили на него в интернете, по его стихам. И собирались ему помочь, поддержать этого человека. Еще бы пару дней...Но...они нас опередили.

– Неорганические сущности?

– Да. Но действуют они руками людей. Кстати, начали они тоже с травли его соседями. И...Кто-то ж открыл убийцам дверь.

Фанни передернулась.

– Он... Тоже жил в коммуналке?

– Да. Снимал жилье. Ну, что ж... Что случилось – не исправить. Но надо попытаться поговорить со Схимником. Похоже, он – человек интересный.

– Что о нем известно?

– Адрес работы. Он работает дворником. Этот адрес известен из попавшей ко мне тетради Схимника, которую спас из мусора погибший поэт. Похоже, у Схимника сейчас период грусти, и даже депрессии. Это может...исключить трансформацию...

– Такое возможно с нами?

– Да, Фанни... Из-за повышенной эмоциональной чувствительности мы можем не только стремительно молодеть, но и стремительно стареть в грусти. Умирать от горя. Такое бывает... Тогда, конечно... Трансформация отменяется до следующего воплощения.

– Это... горько.

– Мы все проходим через это. Через горе, одиночество, поиск чего-то иного... Помнишь?

Как вода растворяет камень,

Как порой полыхнет из тленья,

На пути всё сжигая, пламень

Поглощая вокруг поленья,

Так меня твоя вынесет память,

Как выносит порой на берег

Иссушенные расстояньем,

И водою, и промедленьем,

Пропитавшиеся солями и мотаемые по водам

И коренья, и ветви странных,

Унесенных бурей, растений...

Ты прожил со мной эту полночь.

Вместе, врозь – мы её прожили,

Уходя в глубину экрана

Прочь от нервов и сухожилий.

Это более, чем странно.

Тишине этой нет названья.

Мы живем в пустоте экрана,

И не ведаем расстоянья...

Еще раз здравствуй, Фанни! Мой интернетный друг... Да, я всё помню... Но...Нам пора, у нас совсем уже нет времени, но я... Хочу еще раз вглядеться в глубину твоих зрачков...Обнять тебя! А теперь – в путь.

На улице моросил затяжной дождь, и хмурое небо нависало низко над городом. Поскольку Фанни всю ночь просидела, читая, ощущая полную, невыразимую свободу от опостылевшей работы и страшного полусуществования, – то, когда Неназываемый зашел в её комнату, было часов пять утра. А сейчас, уже скоро на работу выйдут дворники...

– Какой у тебя план? – спросила Фанни.

– Никакого... Но, думаю, ты мне поможешь его уговорить пойти с нами. Тебе это сделать будет легче...Да, Фанни, помни одно: никого и ничего не бойся. И тогда...Те, нападающие, исчезают из твоей жизни. Они поджимают хвосты. Они – лишь люди, хотя и вступившие в союз с неорганикой, с "врагом". Они не тронут тебя, если ты контролируешь себя и события вокруг.

– А как можно контролировать события?

– Контролем над собой и неожиданными решениями. Ты научишься: нужна практика. Слова тут бессильны. Контролируй себя даже во сне, каждую минуту... Это – очень сложно поначалу, но потом – просто не сможешь жить иначе.

Немного погодя, Неназываемый наклонился к уху Фанни и тихо сказал:

– Похоже, Схимник живет в дворницкой и работает за кого-то, кто оформлен официально и получает деньги. За работу ему дают немного еды и возможность поспать в подвале дворницкой. Но он... В основном где-то бродит. К счастью, у него, вероятно, остались еще друзья. С жильем или работой, где можно и ему переночевать.

– Но... Что мы ему скажем? Он нас не испугается?

– Не знаю. Будем действовать по обстоятельствам. Нам, в любом случае, нужно будет забрать его под белы рученьки, и поселить среди наших. Кстати, он выглядит, как почти что старик. Хотя ему что-то около пятидесяти. Он еще не прошел трансмутацию. По мнению Поэта, его друга, очень религиозен. И, кажется, неуживчив. Но он... Наш. Каждая жизнь имеет ценность, и особенно – в наши дни, когда всё более и более становится пустых людей, программируемых мешков с костями, с отсутствием всякого сознания... Настало время очеловеченных машин и обездуховленных людей... Странное время...

– Нет. Страшное. А... ты считаешь интелов частью машин?

– В какой-то мере. Они не проживут и дня вне сети.

– Печально.

– Еще более печально, чем то, что ты пока об этом знаешь. Но еще печальней то, что есть, вроде бы, биологически люди, но... Мозги их законсервированы встроенными блок-схемами, абсолютно чуждыми человечеству образованиями, которые активно размножаются в сходной среде.

Теперь они ехали в метро, спускаясь по эскалатору среди таких же мокрых людей, потом искали нужную им улицу и дом. Потом внезапно Фанни стало безнадежно-тоскливо, и внезапная грусть сжала её сердце. Неназываемый заметил это и сказал:

– Это... Ты ловишь здешний эмоциональный фон. Немного закройся, Фанни, – сказал он. – Мы уже подходим.

Дверь в подвальное помещение была не заперта. Даже на крючок с внутренней стороны. Они спустились к этим дверям по ступенькам и теперь с легкостью открыли её и оказались внутри небольшого закутка за перегородкой. Напротив двери здесь висели телогрейки и кучей валялись старые валенки и сапоги, какое-то тряпье, поломанная гитара. Сбоку – небольшое оконце, зарешеченное с улицы. Вовсе неожиданной была здесь клетка с канарейкой. Птица притихла и зажалась в угол. За загородкой слышался шум и ругань. Там кого-то били. Фанни даже в темноте заметила, как побледнел Неназываемый.

– Кажется, поздно, – прошептал он и ринулся за перегородку, в проем без дверей, занавешенный лишь шторой. Фанни последовала за ним.

Человека, распростертого на полу и одетого в старую телогрейку, похоже, били долго. Ногами. Скорее всего, он отключился при первом же ударе, но его продолжали бить. Остервенело, без остановки. Из носа потерпевшего текла кровь, а голова была запрокинута. Маленькое помещение за перегородкой было без окон, здесь стоял покосившийся столик и топчан, застеленный старым одеялом. Единственная лампочка, свисавшая с потолка на тонком проводе, раскачивалась сейчас из стороны в сторону; один из увлекшихся избиением периодически задевал её головой. Всего нападавших было трое, и вид у них был зверский.

Неназываемый подскочил к ближайшему верзиле и заломил его каким-то хитрым приемом, по-видимому, сломав ему руку. К тому же, тот грузно завалился на пол. Двух других, только что успевших обернуться, он схватил и, треснув головами друг о друга, раскидал их в стороны. Затем подошел к лежавшему, наклонился над ним и проговорил:

– Дышит...

Фанни подскочила к нему, и они вместе вынесли легкое, худое и изможденное тело на воздух. Подонок со сломанной рукой вышел вслед за ними, и, бочком-бочком, заковылял мимо, куда-то прочь, постепенно срываясь на бег.

– Нужно убираться куда-нибудь, и поскорее, но долго идти нельзя: привлечем внимание. Я вызову наших, из одной частной медицинской клиники, официально – зубной, – сказал Неназываемый. – Они должны быстро подъехать.

Фанни и Неназываемый, держа с двух сторон Схимника, покинули двор-колодец и затаились в подъезде.

– Спрячем его за нашими плащами. Если будут мимо проходить люди – изобразим влюбленную пару, – шепнул Неназываемый. Они забились в угол подъезда. Долго тянулись минуты ожидания. Фанни то и дело поглядывала за маленькие прозрачные стекла дверей. Но первым заметил подъехавшую машину её спутник, и они поспешили отсюда прочь, неся еще на пришедшего в сознание человека.

Вскоре они были в чистой и уютной частной клинике и ждали заключения врача в приемном покое. Он, наконец, вышел и спокойно сказал:

– Будет жить. Отбиты почки, легкие повреждены, и так, по мелочи: синяки, ушибы, ссадины... Пускай немного у нас побудет.

– Когда немного подлечите, доставьте его ко мне, – сказал Неназываемый и назвал адрес.

*

Схимник поправлялся, и уже мог самостоятельно передвигаться. Фанни, когда была его сиделкой, уже поняла, какой пристальный и внимательный взгляд может быть у этого странного человека. Он весьма проницательно следил за тем, как она ставит и включает электрочайник, как размешивает чай маленькой золотистой ложечкой и как подает этот чай ему. И этот взгляд таких внимательных глаз заставлял Фанни не просто заваривать чай, а священнодействовать: ей приходилось отдавать себе отчет в каждом движении, будто она танцевала странный танец или проводила чайную церемонию. Внимательный, заинтересованный взгляд...

Кроме того, Неназываемый дал ей точное распоряжение, чтобы она и потом, когда Схимник пойдет на поправку, как можно чаще заходила к нему. "Это важно. У тебя с ним есть контакт. Поговори с ним по душам. От этого зависит, болезненно или быстро пройдет его трансформация. Она непременно случится: это уже ясно. И очень скоро".

Фанни и сама замечала, что Схимник немного начинал молодеть.

"Трансформация тела требует и трансформации духа. Нередко, и перепросмотра всей своей жизни. А это сопровождается переживаниями, и очень болезненными. Так бывает чаще всего", – говорил Неназываемый.

"Так было и со мной", – заметила тогда Фанни.

"И потому, прежде чем Схимник останется один на один с этим перепросмотром, он должен почувствовать нашу поддержку. Я думаю, это поможет ему. Должно помочь".

Неназываемый не давал некоторое время больше никаких поручений Фанни. Она должна была только быть сиделкой для Схимника и вволю сидеть в сети в свободное от этой обязанности время.

– Фанни, где я? – спросил, наконец, Схимник однажды.– Эта комната не похожа на больничные покои. А вы...на санитарку.

– Среди друзей. Это место... Мы называем его "дом". Таких "домов" в Питере несколько. И здесь живут только такие люди, которые созвучны нашей общине. Можно сказать, творческие, интеллигентные. Можно – беззащитные. Некоторая неформальная организация дает им защиту и учит защищаться и спасать других... Если их можно спасти.

– Я ничего и никогда не слыхал об этой организации.

– И не услышите. Она вне религии, общественных движений, определений и границ. Она помогает тем людям, которым трудно выжить... В том социуме, который приносит беды и страдания, в том ежедневном "выживании сильнейших", которое убивает более тонкие, творческие и созидательные энергии.

– У этой организации есть название?

– Нет. У неё нет названия. И потому...её нельзя вычислить и разрушить. Да и у нас, у многих, давно уже нет тех имен, что значились в первом паспорте.

– И... Чего вы хотите?

– Я не знаю. Я сама только недавно попала сюда.

– Ну да. Вы же... Так молоды.

– Я старше вас.

– Мне пятьдесят два.

– Мне – сто один.

– Не шутите так, Фанни. А вдруг, я поверю?

– А я и не шучу, – твердо ответила она.

Схимник внимательно посмотрел в глубину её зрачков.

– Расскажите о себе, Фанни. Так, что-нибудь.

– О себе? – переспросила Фанни, на мгновение отведя взгляд, будто вглядываясь куда-то вдаль.

Снова всматриваясь в глубину глаз собеседника, она вдруг, совсем неожиданно, провалилась в воспоминания. Отчетливо увидала себя в комнате, в которой жила со своим первым мужем, в компании пришедших к ним гостей... Где-то на далеком теперь от нее краю вселенной...

В маленькой комнатке их общежития, где они жили с двумя довольно взрослыми детьми, вечно толпились и «тусовались» какие-нибудь люди, которые кого-нибудь из себя усиленно изображали: преподавателей вуза, православных христиан, великих эзотериков, поэтов, музыкантов... При этом «религиозно ушибленные» или просто «православные» легко совмещали свой «духовный поиск» со слушанием «Гражданской обороны» или курением конопли, а те, кто пел под гитару песни, навроде «Марихуана моя» или «Да будет свет, сказал шахтер – и не вернулся из забоя» – с рассуждениями о русском космизме и с портретом Че Гевары на майке. При этом, свои философские размышления они нередко чередовали с рассказами о поездках в Израиль и Египет... «Да что там та Стена Плача: я там сильно в туалет хотела; пришлось в мужской сходить, чуть международного скандала не случилось»; «Да что там та пустыня: мы туда выехали вечером и водку пили», – говорила, к примеру, некая молодая женщина, пожившая в Израиле и вернувшаяся назад, в Россию. Рассказы о Турции и Египте и вовсе легко совмещались со вздохами о Советском Союзе, при котором «так было хорошо», гораздо лучше «всех этих заграниц».

Фанни никогда не понимала этакого коктейля из христианского низкопоклонства, чтения молитвы перед принятием пищи, – и одновременного слушания рока, "Нирваны", русского рэпа; смеси икон со Сталиным и идей о вселенском коммунизме, которые подкреплялись чем-нибудь психоделическим, с транквилизаторами на закуску.

Впрочем, Фанни, вообще-то, никогда не любила толпы...

Ну а потом, значительно позже, некоторые мальчики и девочки (подростки конца девяностых годов двадцатого – начала нулевых годов двадцать первого века, из числа знакомых студентов бывшего мужа; с их нирваной, коноплей, Че Геварой и православием) – уже выросшие, были встречаемы ею на просторах интернета... Она жила уже в Питере, и с ужасом обнаружила их в социальных сетях, в контакте, в фейсбуке... Они смотрели на неё с аватарок: мужчины, одетые в берцы, в камуфляж, женщины в мини-юбках и высоких сапогах, с автоматами Калашникова и "лимонками"... Они призывали, "назло прогнившей Европе" возродить "Великую Сарматию" на юге России, создать там "милитаристско-идейное, молодое государство"... "Мифотворчество, как завещал нам наш великий земляк Лосев, началось здесь, на Юге", – с апломбом заявлял некий "мультимедийный журналист и писатель Юга России", и Фанни с удивлением узнавала в его физиономии молодого парнишку – пономаря Новочеркасского собора, слушавшего некогда Егорку Летова и бредившего Че Геварой...Ну, еще одним из его увлечений Достоевский был...

А в двадцатых этот, только уже и вовсе совсем взрослый, "парнишка" возглавлял молодежные ряды казачества, ополченцев "Великого войска Донского" и призывал их "расширить границы великой Скифо-Алании до её истинных размеров, завоевать территорию от Южной Осетии, через Кубань, Дон и Украину, до Запада, заканчивая Великобританией"... Осуществить "Сарматский ренессанс", значит... Сам он был, в общем-то, уже пожилым дядей, и воевать лично не собирался.

Фанни помотала головой... Ей вовсе не хотелось сейчас погружаться во всяческий бред прожитого, тем более, в выдаваемых сейчас её мозгом вариантах. Не было там, в этом прошлом, ничего хорошего...

– Я... Не прошу вас рассказывать о личной вашей истории... Только... Мне хочется поговорить с вами, зацепиться за что-то, нам обоим близкое. Где вы родились? – взор Схимника проникал, казалось, в самую её душу, – В Питере?

– Нет. На юге. Теперь это – территория Донской Республики.

– А мы с вами – земляки! Я... в 26-м был призван "Великой Сарматией" в милитаристские ряды "верной молодежи" для Великого Похода на Запад... Жуть! Девушки – в кожаных юбках, юноши – в штанах с лампасами, упасть и отжаться, автомат разобрать на скорость – всё это ещё в школе... Мои ровесники с первых классов мечтали воевать... Так и отвечали, на вопрос, кем ты хочешь стать, когда вырастешь: "Я хочу умереть на полях сражения"... Понятно: заводы стояли, работать было негде, наука, образование, медицина – полностью были развалены; ведь это – не Питер, не Москва, где они более-менее, но существовали... А на "окраинах" – прежде всего всё пошло прахом. Не было света, магазины не работали, а по поселкам и хуторам казаки с нагайками разъезжать стали...

Ну, именно в 26-м я и понял: пора бежать. Иначе, пошлют стрелять в людей, ни в чем не повинных. А куда? В Украину не сбежишь: там "наши" посты кругом, на границе стоят, танки, пулеметы, зенитки. Через них не пройти. На Урал – так там тоже "Красный Урал" с Че Геварой на знаменах и в берцах... В Казахстан – тоже не пустят, прибьют на границе, и правы будут: всякое отрепье с наших краев туда суется. Осталось одно: сюда двигаться, в Московию. Ну, по Московии я тоже помотался изрядно, пока в Питере, не так давно, не осел.

Границу с Московией я, понятное дело, пересек нелегально. Конечно же, потом прошел чипизацию, но остался без паспорта и других документов и почти что вне закона, бомж-гастроарбайтер с личной идентификацией... Ни семьи, ни прописки... Ни в вуз не поступить, ни на приличную работу устроиться... Так и живу. Иногда, грешным делом, даже подумывал: может, зря из Великой Сарматии ушел... Отслужил бы там, быть может, выжил как-то... И жил бы теперь себе. Там теперь – Донская Республика и демократия. Быстрей, чем здесь, всё повернулось; в конце концов, жизнь в нормальное русло вошла. А здесь этого не будет вовсе.

В общем, попал я из огня, да в полымя. Жуткая это страна – Московия... Особенно, когда она – мачеха, а не мать. Тьма беспросветная. Хотя...Я почему-то полюбил этот город... Мой Питер...

– Я тоже, – сказала Фанни.

Они немного помолчали. За окном было темновато. Шел дождь.

– Схимник, – Фанни сказала тихо, – Можно, я так буду вас называть?

– Да. Меня так зовут друзья.

– Схимник, что вы там такого написали, в своей тетради? Той самой, которую нашел ваш друг, выброшенную в мусорный контейнер... По которой он вас и разыскал...

– Вы в курсе этой странной истории?

– Да.

– Ничего особенного там не было. Там был черновик нескольких моих сказок, несколько придуманных мною афоризмов, стихов, карта фантастической земли, текущие записи: телефоны, адреса... Но, найдя эту тетрадь, он понял что-то важное только для него: что он не одинок, не один в этом мире... Он захотел поэтому меня отыскать. Вовсе не затем, чтобы отдать назад эту тетрадь. Для него просто было важным то, что мы существуем.

– Кто – "мы"?

– Он. Я. Живые люди. Живые люди, которые пишут. Не интелы. В интернете много великолепных рассказов и стихов, картин и фотографий. Но они разъединены и болтаются, как мусор. Никто не вывешивает сейчас их "кучкой", собранием в единое... Чаще всего, вывешивают пару-тройку глав повести, чтобы потом люди жаждали продолжения и выходили на автора. Но никто не жаждет. Висят "образцы" стихов и прозы, заметки и рисунки на продажу. Целые сайты, чаще всего, посвящаются только уже ушедшим из мира авторам.

А потому, за всеми этими "образцами творчества", болтающимися на разных сайтах, перестало быть видно живых людей, с их особыми, только им присущими, мыслями, с их связью с реальностью. Строки стали просто строками; будто огромный, единый компьютер или сеть компьютеров создают их, и теперь, созданные, они болтаются, как щепки в море: эти рассказы, романы, стихотворения... Их не прибивает на берег и за ними больше не видно людей... В моей тетради он, поэт, отыскал то, чего ему так не хватало: живого человека. Он впервые прочел это всё... На бумаге. Вдобавок, написанное от руки.

– Прочитайте мне что-нибудь из сочиненного вами. Можно, совсем короткое.

– Я... Не помню ничего наизусть из того, что написал. Но... Я попытаюсь рассказать, как получится. Я расскажу вам одну из тех сказок, что были написаны мной в том черновике. Найденном тем поэтом. Он... Был очень горд собой, своей "миссией на земле", своими стихами, считал себя исключительным и особенным человеком. Он читал стихи всегда и везде, где только мог. Даже – случайным прохожим. Он старательно исчислял их количество, как скупец считает деньги. Он никогда бы не выкинул черновик в мусор; впрочем, чаще всего, он настукивал стихи на клавишах, но не писал их от руки... Встретить меня было для него шоком еще и поэтому. Мы очень с ним разные. Но всё же, он очень талантлив, и я, когда выздоровлю, обязательно его навещу. Это он рассказал вам обо мне?

– Нет. И... Не ходите туда, к нему. Он... не живет там больше, – ответила Фанни и опустила глаза. – Расскажите лучше мне сказку.

– Хорошо. Слушайте...

В некотором царстве, в некотором государстве... Или так: в очень давние времена... Жил-был один мастер. Он создавал из камня цветы и животных, делал статуэтки людей, скульптуры и барельефы.

Однажды он решил, что он сможет уже создать статую какого-нибудь бога. А если он поставит её в своем селении, будет всем людям этого селения большое счастье, и даже из других мест люди будут приходить сюда, чтобы помолиться. "Эта статуя должна быть прекрасной! – подумал мастер. – Но, как создать мне статую настолько прекрасную, что, глядя на неё, люди бы вдохновлялись, и это приносило бы им исцеление и исполнение мечтаний?"

И он пошел к мудрецу, который жил в горах. Он хотел спросить у этого известного мудреца, как бы ему достичь такой степени вдохновения, что он сможет увидеть прекрасных богов и запечатлеть их в камне.

Мудрец медитировал около своей пещеры, когда к нему пришел мастер. Он вышел из медитации и сказал, что знает, зачем пришел к нему ваятель.

"Но я ничем не могу помочь тебе, поскольку я сам не бог, и достигаю видения богов очень редко. Тем не менее, я знаю одно: еще выше в горах, на краю снегов, есть пещера. И там есть статуя, которая приносит всем, обратившимся к ней, исцеление и связь с божественным. Если ты достигнешь этой пещеры и найдешь вход в неё, если ты увидишь эту статую, то ты, возможно, сможешь сотворить полную её копию, и ваше селение получит связь с божественным," – сказал мудрец мастеру.

Мастер тут же отправился в новый путь, к далекой вершине. Там, среди снегов, он отыскал пещеру. Он вошел в неё, и в глубине увидал фигуру в белой длинной одежде. Он подошел ближе и понял, что статуя была изваяна с таким мастерством, что казалась живой. Каждый изгиб тела, каждый палец руки, закрытые глаза, одухотворенное лицо – всё было выполнено с таким непревзойденным совершенством, и так эта статуя была изумительна, что бедный мастер в экстазе упал перед ней на землю и взмолился: "О, великий скульптор! Прости, что я хотел посягнуть на то великолепие, достигнуть такого же мастерства в своём созидании, которого добился ты! Мне никогда не сотворить ничего подобного; я могу лишь молиться, чтобы твое прекрасное творение жило вечно и никогда не было разрушенным! Оно так великолепно!"

Потом он поднял голову, и вдруг увидел, что статуя открыла глаза и смотрит на него. Из глаз статуи струился свет. Затем, всё: одежда, лицо, волосы статуи, – утратили белизну и приобрели яркие цвета.

– Великий Скульптор прощает тебя, о мастер! – сказала статуя. – А я, благодаря тебе, наконец, получаю вечное бессмертие! Ты попросил об этом моего Бога! – и прекрасная девушка, в которую превратилась статуя, улыбнулась мастеру.

– Я несколько сотен лет просидела здесь в медитации... Я сижу здесь так давно, что люди стали принимать меня за каменное изваяние, а одежды покрылись льдом. Я стала проводником всех молитв приходящих сюда людей, которые они возносят к Богу. Но ещё никто и никогда не молился о том, чтобы я получила бессмертие. Бессмертие – это жизнь, а потому, я покидаю эту пещеру и становлюсь богиней. А ты... Ты станешь великолепным скульптором, потому что у тебя любящее сердце.

Сказав так, она коснулась пальцем лба мастера, и он почувствовал жар прикосновения.

– Помни меня. И знай, что силу творчества никогда не получить от каменной статуи. Её передают от сердца к сердцу, – сказала богиня.

Глава 5. Неназываемый.

Она смотрела вниз. Будто сквозь черное, матовое стекло. И видения, наполняющие собой этот матовый экран, сменялись как в калейдоскопе. Черно– белом калейдоскопе, без цвета и смысла.

Внизу ходили люди, с лицами и душами, искаженными ужасом, всё время ожидающие чего-то страшного: бури, цунами, конца света, апокалипсических всадников на черных, вздыбленных конях... Обычная улица обычного серого города.

А где-то, пока вдалеке отсюда, рвались снаряды, и остовы домов, черные и уродливые, были видны вдали, если смотреть с середины широкого сквера, за площадью. Саму площадь перегораживали искореженные снарядами бэтээры, перевернутые машины...

И вот, как реликтовое ископаемое, как грозный монстр дочеловеческой эпохи, по улице, сотрясая стены близлежащих домов, пополз танк.

– Не смотри. Тебе не надо туда смотреть.

– Я не могу... Я всё равно знаю, чувствую, что всё это есть, – слезы закапали из её глаз.

– Ты прошла уже свой путь юдоли земной. Ты обрела право больше никогда не воплощаться... там. Забудь. Ты можешь увидеть другие миры, прекрасные, как весенние цветы. А можешь познавать Вселенную, открывающую тебе свои тайны. Ты теперь – крылатая сущность, и радость бытия может стать твоею навсегда. Только, выбери иную дорогу, иную судьбу. У тебя есть право такого выбора.

– Нет. Я не могу. Я чувствую только чужое горе, боль и страдания. И, быть может, я смогу облегчить их... Хотя бы, для одного человека, взрослого или ребёнка... Я должна, я обязана им помочь.

– Думаешь, они тебе будут благодарны? Люди – существа, которые не ценят ничего. Они потребуют еще больше внимания и еще большей траты сил, и обвинят тебя во всех смертных грехах, ибо нельзя быть хорошей для всех. И вообще – нельзя быть хорошей... там, – и он указал вниз, в проём, в котором как раз проплывало видение: протестовавшая против произвола властей женщина была сбита танком, который наехал ей на ноги... Хруст, крики, стоны и плач кругом. Кровь на асфальте. Что-то кричащие и бегущие люди. Лицо, бескровное, бледное, немое от ужаса...

– Я не хочу благодарности. Я хочу просто кому-то облегчить участь. Помочь.

– Ты не сможешь помочь. Каждый достоин того, чтобы пройти путь скорби. Нельзя выпить чужую чашу.

– Я... Должна идти.

– Нет. Не должна. Все твои долги уже оплачены. И ты теперь – моя ученица. Я могу провести тебя путями тайн великих и миров прекрасных, ты можешь увидеть иные планеты и иные измерения. Ты многое поймешь, и ты никогда не захочешь обратно. Но если ты выберешь вновь путь смертной, то... Можешь утратить то, что уже получила. Ты непременно допустишь ошибки и промахи, которые неизбежны в этом мире. Будучи нищей, нельзя быть праведной; а живя среди волчьей стаи, нельзя не испытать злость и не перенять свирепых законов и правил игры; живя в аду, нельзя не испытывать мук, между тем, даже уныние – грех... Уныние, вызванное душевными муками, разрастается как штормовые волны, что заливают и затопляют подлунный мир. Зачем тебе вновь и вновь проходить этот путь?