Текст книги "Без имени (СИ)"

Автор книги: Ольга Манскова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Я знаю, что в это нельзя поверить. Я бы не поверил. Но я – есть, я существую. Существую в чужом мне теле... И я такой...не могу встретиться с тобой, Мария. Всё изменилось.

Люблю тебя. Прощай. Родная, милая... Прощай навсегда.

Николай".

И что же мне, Фрэду, теперь делать? Прежде всего, наверное, разобраться, что же произошло... Я пошлю письмо Николаю. Прикреплю файл... Прямо на экран его компьютера. Файл без имени...

"Николай! Кажется, в твоем прежнем теле... Теперь живет совсем другой парень. Не спрашивай: я сам не знаю, как такое возможно. Но я просто обязан теперь узнать, что же произошло. Прости, что вмешиваюсь. Твоя Мария сейчас уже много дней совсем не выходит в сеть, но раньше, до этого... Она рассталась С ТОБОЙ. Тем «тобой», который не есть ты. Это... Не очень хороший парень. Думаю, что кто-то провел некий странный и страшный эксперимент, и пока не знаю, с какой целью. Тебя с кем-то поменяли телами... Вспомни и напиши, как это случилось. Это может быть важным. Я случайно познакомился с Марией и, таким образом, встрял в это дело. Она была очень расстроена, и набрала в поисковике слова отчаяния... Я не мог не откликнуться.

Я – Фрэд, интел."

И вот... Уже и ответ. Николай получил моё письмо и ответил...

"Здравствуй, Фрэд! Тогда...не говори Марии ничего. Не говори... Мне надо во всём разобраться. Как? Не знаю. Если можешь, удали каким-то образом моё письмо из сети (я слыхал, что интелы иногда могут делать подобное). Где Мария, как она, не попала ли в неприятности? Теперь я сильно волнуюсь за нее. Пожалуйста, сообщи, если что о ней узнаешь. Я теперь – инвалид. Живу в соседней с Николаем квартире (не знаю, можно ли мне теперь подписываться «Николай»). Как ты думаешь, Фрэд, в моем теле теперь – сосед-инвалид? Нас поменяли местами? Зачем? Пиши мне... Я постараюсь вспомнить всё и написать, как это произошло. Фрэд, сейчас я только с тобой могу поделиться моей бедой.

То ли "Николай", то ли "инвалид Владик".

Глава 5. Ключ.

– Блин! – Эйджен смотрела на Марию с досадой. – Скучно... Снова – трудотерапия, клеить коробки... Потом – сон среди дня. Жрать три раза... Бурду всякую. Я тут скоро превращусь в толстую свинину!

– В свинью, хочешь сказать?

– Ага! А есть разница?

– Наверное, в этом случае – нет. Эйджен, а кто эта новенькая из общей палаты, которая всё время плачет?

– Это? Кажется, Ангелина зовут. А что?

– Мне её страшно жаль. Что с ней?

– Она...Политическая. Боролась против несправедливости. Кажется, что-то подожгла.

– А что с Галиной, тоже новенькой, из "надзорки"?

– Та – действительно без крыши. Её скоро в нашу палату переведут. Только в нашей есть кровать свободная. У неё, как санитарки между собой говорили, "сезонное обострение", а лечить её – бесполезно; это не лечится. Чуть-чуть притихнет – сразу отпустят. Дуракам везет.

Они сидели в так называемой "гостиной": в обширном помещении, в котором "гуляли" более-менее свободные пациенты (не из общей, "надзорной", палаты). Тут же проводили так называемую "трудотерапию", тут же выдавали пищу в открывающееся в стенке окошечко. Огромный плазменный телевизор тоже висел тут, на стене. Непонятно, для кого он был тут установлен: днем он был всегда выключен.

– Эйджен!

– А?

– Ты... Помнишь, как мы вчера кино смотрели? Про психушку. Смешно в психушке про психушку смотреть, правда?

– "Пролетая над гнездом кукушки"... Нет, я такое не люблю. Мне больше мульт про гестапо понравился.

– Ну, всё равно... Как ты думаешь, если, действительно, всех, кто здесь сейчас, куда-нибудь на волю, на море, в лес, в нормальные условия жизни – быть может, у всех у них психика восстановилась бы?

– Не знаю. Вряд ли. Хотя... Кто его знает. Это был бы совсем другой мир.

– Иногда я хочу в другой мир. До того хочу, что даже согласна была бы умереть.

– Это – моя область. Это – я суицидник. А ты... Ещё помиришься со своим Николаем.

– Правда?

– Всё может быть.

– Сегодня – тоже попросимся кино ночью смотреть?

– Ага. Сегодня Настенька дежурит. Я её почти что люблю. Она разрешит.

– Смотри, кажется, снег падает!

– Действительно!

Они подошли к окну.

– Говорят, здесь стёкла особые. Бронебойные. Не вышибешь. Ты кромсала когда-нибудь тонкое стекло руками? Ну... Если бокал в руках сильно сжать...

– Нет, – Марию передернуло.

– А это – толстое... Или же – высокопрочное. Одна пациентка в "надзорке" подбежала к окну и успела удариться об него всем телом.

– И – что?

– А ничего. Оттащили и привязали к кровати. И магнезию вкололи. А стекло не разбилось.

– Хочешь, я тебе ещё одну тайну открою. О себе, – помолчав немного, сказала Эйджен. И, не дождавшись ответа от задумавшейся Марии, добавила:

– Я стихи пишу. Иногда. Сегодня тоже написал. О тебе. Прочесть?

– Наверное, не надо.

– Почему? Боишься, что не понравятся?

– Ага...

– Чушь. Слушай: Ты – роза печали ясной.

А я – чертополох на поле.

Судьба тебе – быть прекрасной.

А мне – быть грозой и болью.

Ах, если бы мне не думать,

И не завидовать чёрно.

И не душить тебя дурью,

И не издеваться томно.

Ты – словно звезда в ненастье.

Но мне не нужны звёзды.

Влюбляться в тебя – напрасно.

Но и не влюбляться -

Поздно.

– Перестань, Эйджен! Ты фантазируешь, но я-то здесь при чем? Слова – это просто вода. И чувства – просто вода. Но, бывает, отрываешься от берега, и плывешь по ним вдаль; что напридумываешь, вообразишь – то с тобой и случается... Мы придумываем любовь. Иногда – так нелепо придумываем... Я не звезда и не роза, Эйджен. Я – пациентка психушки. Мы обе – пациентки психушки.

– Вот ты и проговорилась: "обе"... Ты считаешь меня обычной девушкой? Только, у которой поехала крыша... Ты скоро, наверное, посоветуешь мне, как это делали другие, одеть красивое платье и танцевать перед зеркалом, внушая себе, что я – принцесса?!

– Я не верю в вербальную мотивацию, в аффирмации там всяческие и подобную чушь... Я не знаю, что нужно тебе в этой жизни. И не хочу тебя учить. Будь собой. И делай, что хочешь, но не цепляй других, тех, кто абсолютно ни при чем. Я пройду мимо, и, когда это произойдет, то недели через две ты забудешь обо мне, что я вообще была. Просто тебе здесь скучно и нечем заняться.

– Противная! А если я отыщу тебя после, на свободе?

– Это будет – не к добру. Мне тут уже говорили, что ни с кем, когда выйдешь, лучше не поддерживать отношений, не встречаться: примета плохая. И, конечно же, ничего здесь не забывать.

– Это Люська из соседней палаты сказала?

– Наверное.

– Она – знает, она здесь – не первый раз. Её муж сдает. Сам доведет до истерики, а потом – сдает. В этот раз она деньги в окно швыряла. Жаль, меня тогда под тем окном не было... А ты сильно не хочешь сюда больше попадать?

– Конечно.

– Что, такая уж "нормальная"? А сама... Придумала себе своего Николая.

– Может быть. Ну и что? Зря я тебе свою историю рассказала...

– Прости. Кажется, ты сейчас и вовсе заплачешь. Я не хотел. Хочешь, лучше развлечемся? Давай, заключим пари.

– Какое?

– Что ты не проговоришь с Галочкой и получаса. Или – убежишь от неё, или – свернешь себе мозги.

– А... Зачем мне это?

– Если проговоришь с ней полчаса, то только тогда я упрошу Настю, чтобы мы сегодня ночью телек смотрели в гостиной. И... я обязательно потырю ключ.

– У тебя уже больше недели это не получается.

– Сегодня вахтерша из приемной пойдет день рождения отмечать в процедурку, они там соберутся. Стопудово ключ можно будет взять, легко. И главврач наша сегодня не дежурит, дежурит врач с мужской половины. Ну что, поговоришь с Галочкой?

– А если я не выдержу, и убегу от неё?

– Ну... Сейчас придумаю для тебя кару...

– Только, чур, если, наоборот, она от меня уйдет, ей надоест болтать – то это не в счет. Ничья.

– Ага! Только, она не смоется. Она будет лапшу тебе на уши вешать, пока не умрет. Или, пока санитары не оттащат. Она здесь уже три дня, и все её просто боятся. И пациенты, и санитары.

– Всё же, условие в деле. На всякий случай.

– Ага! И – да, я придумал: если проиграешь, то пишешь под мою диктовку любовное письмо парню из дурки по кликухе "физик", кажется, его зовут Альберт.

– Ладно; развлеку этим всю психушку?

– Ага!

– По рукам!

Галочку привели в их палату в полдень, и она сразу же «набросилась» на Машку, поскольку та её сразу не «отшила», а слушала вежливо, внимательно, изредка понимающе кивая. Вскоре они вместе вышли из палаты и сидели в гостиной, на диване, а напротив них, на дальнем кресле, пристроилась Эйджен, которая периодически ехидно поглядывала на стенные часы.

– Гитлер, Геббельс, Гимлер, Геринг – буквы "Г". Причем, их четыре... Они образуют устойчивый квадрат. Буквы эти похожи на виселицу... Но, ещё я тебе скажу, что существуют две земли, но другая находится строго напротив, и вращается с той же скоростью, что и наша, вокруг Солнца... А, как ты думаешь, что такое Солнце? Это – "С", полуокружность.

А Земля – это "З", две полуокружности. Значит, должно быть две Земли... Сатурн – тоже "С", но у него есть кольцо. А Марс – "М", мёртвая планета. Но, дело не в этом. Буква "С" – она, как Луна. А Луна, когда она – месяц, то у неё два рога. А что такое "рог"? Смотри: Сварог, творог, пирог, единорог... Единорог – это, понятно, один рог, творог – это "сотворенное" – "тво", рогом – "рог". Рогатый скот дает нам творог. А пирог – это число "пи" от рогатых: то есть, три целых, четырнадцать сотых – та часть "рогатых" продуктов в пироге, то есть, масло и молоко, которые кладут в пирог, а остальные части составляют мука, яйца и прочее... Это же так просто! Древняя мудрость зашифрована! А Сварог – это бог скота, то есть объединяющее "сва", как в слове "свадьба", плюс "рог" – то есть, рогатый. Сварог – рогатый бог. А рога – это мудрость. Буква "Р" – это закругленная буква "Г". Она побеждает "Г", и потому Россия победила Германию. Вот тебе и Сварог! Мудрые были древние, они свою энергетику за слова спрятали!

– Ага! Открываешь слово, а там – два отделения, – пошутила Машка, процитировав "Алису". Она с надеждой посмотрела на часы. Оставалось ещё пять минут.

– Вижу, что ты меня понимаешь! – оживилась Галина, не заметив шутки. – А многие от меня убегают. Почему? Потому что боятся понять, что я права. Они нас боятся, и потому заключают нас сюда. Боятся! Значит, мы сильнее их. Мы – больные, они – здоровые. Им здорово, а нам – больно. Потому, что мы сильнее чувствуем этот мир, но не всегда можем об этом чувстве сказать. Мы бьемся в стекло, которое нельзя пробить.

Машка не смогла скрыть удивления. Фраза показалась ей вполне осмысленной и даже правдивой. Она взглянула на Галину широко распахнутыми глазами.

– Ну да... Ты всё думала, что я – дура? Знаешь, как я сюда попала? Приехала к тётке, стою на вокзале... И вдруг... Внезапно ощутила всё вокруг. Что думает каждый человек, проходящий мимо, что чувствует пробегающая собака, о чем птицы щебечут... Я не смогла всё это – одновременно – переработать, осознать... Мой мозг перегрелся, и я упала на пол и стала биться в судорогах... А у меня в это время сумку украли. А там – деньги, документы... Хорошо, плейерфон в кармане остался. Врачи тётке позвонили. Она меня скоро заберет отсюда... Да. Вот так... А врачи... Смешные! Они думают, что я – идиотка. Спрашивают, где, мол, я думаю, я сейчас нахожусь... Да знаю я, что в дурдоме! Тоже мне, Америку открыли. Ну... Ладно. Пойду я спать. Потом еще поговорим, – и Галина встала и, слегка стиснув Машку за плечи на прощание, заковыляла к палате.

Мария глянула на часы. Их разговор длился тридцать две минуты. Она победила!

– Ну ты, Машка, даёшь! Мозги не поплавились? – Эйджен смотрела на неё с некоторой ехидцей.

– Нет. Вроде. Это было сильно... Неплохо для эксперимента. Теперь только – скинуть бы всё это с себя...

– Лапша пригорела? Ха-ха. Но её, похоже, ты привела почти что в норму.

– Беседой?

– Пониманием... Снимаю шляпу.

– С тебя теперь – ключ.

– Ага!

Они смотрели в эту ночь какую-то слезливую мелодраму про колонию на Марсе и любовный треугольник ученых – озеленителей.

Но, почти ровно в полночь, мимо них прошествовала вахтерша к "дежурке".

– Пора! Она ушла! Я иду на дело. Жди, и пожелай мне удачи.

– Удачи!

Эйджен соскользнула с кресла и отправилась к входным дверям, поглядывая на пост "дежурки".

Вскоре она вернулась и показала ключ.

Они двинулись по коридору в сторону туалета. У "дежурки" никого не было. Больные в "надзорке" спали, а медсёстры, наверное, действительно пошли все в процедурную – отмечать День Рождения.

Эйджен подошла к кабинету врача и вставила ключ в замок. В полной тишине явственно раздался скрежет металла о металл. Дверь открылась, и они вошли вовнутрь. На столе, конечно, был комп.

– Я знаю пароль, – сказала Эйджен, – Ура! Машка, закрой плотно дверь!

Прежде всего, Эйджен засела за комп сама. Она ввела пароль, а затем закричала: "Ура! Работает!" Эйджен вошла во все социальные сети, в которых только была зарегистрирована, слала всем знакомым приветики, сообщала, где она и обещала "не сдаваться", при этом "непременно и обязательно, несмотря на препятствия, вскоре продолжить дело суицида и непременно переправиться в мир иной".

"Это у неё – игра такая", – подумала Мария.

Вскоре, всё же, и она сама оказалась за компьютером.

– Спасибо! Я уже и не надеялась, – сказала она Эйджен.

– Да, не прошло и полгода, – ответила та.

"Здравствуй, Фрэд. Это – Мария", – тут же набрала она прямо в поисковике. И он отозвался мгновенно.

"Где ты?" – появилось на экране.

"В больнице. А конкретно – в психушке. Объяснять долго".

– Ну, так не интересно: я думал, ты со своим Николаем будешь беседовать, а ты с каким– то Фрэдом, – комментировала сзади Эйджен.

"Мне нужно тебе кое-что сообщить. Это – важно. Зайди в почту. Там – письмо от Николая тебе. Ты не сможешь в это поверить, но его, похоже, с кем-то поменяли телами. Он теперь в теле совсем другого человека, инвалида", – сообщал Фрэд.

"Бред... Зачем и кому это нужно?" – набрала Мария, но у самой похолодело внутри.

"Зайди и прочитай его письмо. Я обещал его удалить и сделал это, как попросил Николай. Но сам до этого скопировал его тебе. Даже мы, интелы, не всеведущи, но похоже, это правда. Дело попахивает криминалом. С тобой в последнее время не происходило ничего необычного?"

"Происходило. Пропал паспорт, чуть не вырезали почку. Или не случилось чего и похуже. Поэтому, я специально "сдалась" сюда. Не знаю, что делать. Плейерфон у меня отобрали со всем остальным при входе. Не смогу быть в сети снова. Сейчас я стучу из кабинета главврача, куда мы проникли тайно. Фрэд, SOS!"

"Еще бы не SOS... Если бы я только мог помочь... Но, читай письмо. Боюсь, что всё сказанное в нем – правда. Твой Николай теперь в теле инвалида и в большой опасности. Войди в майл. Я прикрепил тебе в своём письме файл. Файл "Без имени". Это – письмо Николая".

Мария тут же вошла в почту и вскоре читала: "...Люблю тебя. Прощай, родная, милая. Прощай навсегда... Твой Николай".

Слёзы текли по её щекам. А она всё сидела и сидела, тупо уставясь в экран.

Наконец, она вздрогнула и оглянулась.

За спиной её стояла Эйджен с лицом бледным, как мел.

– Уходим отсюда... Выключаем комп, – только и сказала она, – Мы и так задержались. Дела...

Вскоре они обе потихоньку вышли и закрыли кабинет. И тут же застыли...

Дверь на другую, мужскую, половину, обычно закрытая, только что была распахнута. В её проеме стоял молодой врач в синем халате, с капельницей в руках. Челюсть у него отвисла от удивления.

Но потом он отставил в сторону капельницу и подскочил девчонкам, тут же хватая обеих за шиворот. Он оттащил их к дверям на мужскую половину, втянул их за эту дверь и только там ослабил хватку.

– Тихо! Не будем шуметь, но вы должны всё мне объяснить, – при этом, он отпустил их, вернулся, забрал капельницу и указал рукой по направлению к своему кабинету.

– Я сегодня – дежурный врач и должен знать обо всём, что происходит. Я отвечаю за территорию всей больницы, а не только мужской территории. Что случилось? И... давайте ключ!

Эйджен полезла в карман, и вскоре протянула ключ ему.

– Хорошо. Итак..., – он уставился на неё, требуя рассказа, как на главную зачинщицу происшествия, – Рассказывай.

И тут Эйджен стала сбивчиво говорить о том, что хотела помочь Марии помириться с Николаем, из-за ссоры с которым и истерики, как она подумала, Мария и попала в психушку. Эйджен теперь говорила о себе по нормальному, в женском роде

– Но Мария, как оказалось, рассказала мне не всё, и Николай оказался вовсе не Николаем, а каким-то инвалидом. Так сказал интел, – продолжила она. – А обмен телами, возможно, кем-то и был осуществлен: я слыхала об экспериментах, связанных с "подсадкой" интелов на тело человека-хозяина, правда, неудачных и без ущерба для этих людей, в чьи тела собирались подсадить интелов. Я считала, правда, что это всё – фантастика. Короче, если такой обмен и возможен, то непонятно, кому он нужен...

Врач выслушал этот поток речи, не перебивая её, и заговорил, только когда Эйджен замолчала.

– Так, – сказал он, – Я сейчас отнесу капельницу, верну на место ключ и отведу её – и он указал на Эйджен, – В палату. А с тобой, – и он посмотрел на Марию, – Мы побеседуем отдельно. И... чтобы никто из вас никому и ничего об этом беспорядке, иначе у вас будут очень большие проблемы. Поняли?

– Ага, – сказала Эйджен, а Мария лишь кивнула.

– Жди меня и не дури, – сказал врач и вышел, прихватив капельницу и поманив за собой Эйджен.

Та, с жалостью взглянув на Марию, вышла.

А врач вскоре вернулся, тихо вошел и сел за стол, возле которого, на стуле, сидела Мария. Он посмотрел на неё очень внимательно и тихо сказал:

– А теперь, Маша, рассказывай. Ты... не знаешь, насколько это может быть важным. Пожалуйста, расскажи всё с самого начала.

И она сбивчиво рассказала обо всём, начиная с той самой вечеринки, когда Николай стал чужим ей человеком. Особенно внимательно этот странный врач выспрашивал о той самой "больнице", в которой Маше чуть не вырезали почку и о том учреждении, в котором ей должны были продать какое-то вещество, необходимое для рентгена. Но как раз об этом она почти ничего не помнила: где, в каком районе города это происходило, как выглядели люди, которые с ней там общались...

После рассказа Маши врач долго молчал. Потом сказал:

– Знаешь, что... Я тебя выписываю. Сейчас же. Мы идем вниз и забираем твои вещи. Ты выходишь за ворота больницы, я тебе их открою, и ждешь там машину. Она вскоре подъедет, это будет черный внедорожник. Водитель спросит тебя: "Девушка! Вы продаете цветы?", и ты ответишь: "Нет, сейчас еще не цветут орхидеи..." Запомнила пароль?

– Да.

– Ничему не удивляйся. Верь мне. Тебя повезут в хорошее место, к хорошим людям. И... ты им всё расскажешь, как сейчас – мне. Поняла?

– Да.

– Тогда – вперед...

– Единственная проблема... У меня из вещей – только халат и тапочки.

– Дам тебе свою куртку и подыщу что-нибудь из старой обуви персонала, в чулане. Уходить тебе отсюда нужно срочно. Согласна?

– Да.

Часть 2. Фанни.

Глава 1.

Долгий выходной день.

    Она потянулась и растерянно оглядела свою комнату. Это была очередная съёмная хатка, маленькая и неуютная. Тесная, невзрачная комнатка, просто камера хранения для уставшего тела. Фанни сняла её совсем недавно. Съезжать с прежнего жилья нужно было срочно, и потому ей пришлось быть не слишком привередливой. Хозяйка комнаты, скорее всего, подумала, что очень удачно и дорого сдала комнатку молоденькой и наивной дурочке-студентке...

    Фанни сегодня совсем не хотелось вставать. Так, просто потому, что не хотелось вновь ощутить себя в этом, якобы реальном, мире с его вечными и докучливыми проблемами. Конечно же, самыми насущными. Первоочередной из которых была проблема поиска очередной подработки. Да, ей предстояло снова искать работу. А на прежней она продержалась всего лишь неделю. Недолго музыка играла...

Вчера, уже поздно вечером, ей неожиданно позвонил хозяин. Его гневный голос резко проорал ей в ухо, отдаваясь внутри черепа звуковым новомодным стереоэффектом, вмонтированным во все теперешние плейерфоны:

    – Можете завтра больше не выходить!

    – Но вы же сами сказали, что я завтра с восьми! – робко возразила Фанни.

    – Нет! Ты мне больше не нужна! – и её наниматель резко оборвал свой звонок, явно не желая ничего больше слушать.

    Тогда Фанни растерянно положила плейерфон на сиротливую прикроватную тумбочку и сразу же осознала, что с завтрашнего дня она вновь безработная, и что ей, по всей видимости, вовсе ничего не заплатят за уже отработанную в магазине канцтоваров неделю. Странная вещь... Первое чувство, которое она испытала – облегчение. Завтра не надо идти на работу!

Но сегодня будущее предстало ей уже совсем в другом свете. Когда она, наконец, выбралась из кровати и сползла вниз, на палас. Почему-то ей нравилось сидеть там, на паласе, опираясь спиной на край дивана. Быть может, потому, что у этого дивана, который хозяйка называла "софой", спинка была низкая и крайне неудобная; к тому же, хозяйка намекнула, что, если она сломает эту хлипкую конструкцию, то будет выплачивать ей сумму на покупку новой мебели. Фанни запрокинула назад, на мягкое сидение, голову, а потом, помедитировав так немного, пошла и заварила себе матэ. Снова присев на прежнее место, она взяла поставленную рядом с собой, прямо на пол, тыквенную калебасу, и, медленно попивая свой утренний напиток, начала припоминать в подробностях вчерашний день... Что же она сделала не так на этой проклятой работе?

    Вроде бы, всё было так же, как и всегда. Ленка Мегадед, ругающаяся матом через каждое слово, не со зла, а для связки слов в предложении, – была на кассе. А Лана вместе с ней, Фанни, обслуживала покупателей. А в их отсутствие она постоянно напевала неизвестные Фанни ультрасовременные молодёжные реповые песни. В её исполнении, как ни странно, они показались Фанни даже ничего. Лана была стройной, даже слишком тоненькой, девушкой с крупными и выразительными серыми глазами. Нервы, правда, у неё совсем сдали, и Лана нервно и плаксиво, взахлёб постоянно откровенничала с Ленкой о своём парне, который её бросил: "Он никогда не разрешает ни с кем гулять, даже с подругами. Недавно мы вместе шли по улице, так он сильно ревновал меня даже ко всем прохожим, и всю дорогу молчал. А когда на меня смотрели проходящие мимо парни, он вертелся, как уж на сковородке. А дома он бьет меня: и за немытую посуду, и за позднее возвращение с работы. Даже тогда, когда я просто не вовремя подошла к нему сзади, чтобы обнять, когда он был весь целиком в компьютере... Он вскочил, как ошпаренный, и гневно вопил, чтобы я больше так никогда не делала. И это не смотря на то, что наш роман начался так душевно и трепетно: цветы, ночные прогулки, мой выпускной вечер в школе... Это – еще на родине, до того, как он уезжал. Он был где-то в партизанах, в какой-то разведгруппе. А потом, он даже в Питер ради меня приехал. С тех пор мы так и живем вместе: со мной и моим братом он снимает трехкомнатную квартиру..."

    "Рано сейчас начинают практически семейную жизнь почти все молоденькие девушки – лет в пятнадцать – семнадцать...Жуть! Они же совсем ещё дети, – подумала Фанни. И Лане, и Ленке было по семнадцать, и они уже пережили по нескольку совместных жизней с парнями, когда они стирали, мыли посуду, вместе снимали жилье – даже, еще обучаясь в школе, они проходили и через это, и через бурные расставания... Фанни вдруг показалось, что эти юные девушки знают о жизни уже гораздо больше неё. Например, Ленка училась в медицинском училище, и лишь подрабатывала в этом киоске – дома одной ей, видите ли, было скучно, и она стремилась быть всегда на людях. Ленка видала уже и роды, и смерти, и операции. Она училась на "отлично" и собиралась после окончания медучилища отправиться служить в горячие точки, о чем пока не спешила сообщать родителям: по распределению она могла бы спокойно остаться здесь, в Питере.

    Ленка была очень толстая, просто колобок, маленькая, но на лицо симпатичная и при такой комплекции совершенно без комплексов. Она имела какое-то неизлечимое заболевание, сильно осложнявшее ей жизнь, и постоянно глотала таблетки – как она сама поделилась с Ланой, отец Ленки получил в молодости сильную дозу облучения. Инвалидность ей, однако, не дали, хотя и были должны, и денег её семье на ребёнка не платили – сочли их достаточно обеспеченными. Но, когда Ленка краешком глаза просматривала свою карточку, заглядывая через плечо участковой медсестры, то с удивлением обнаружила, что по документам якобы несколько раз посетила шикарные пансионаты и курорты и даже побывала на далёких островах по льготной путёвке. Видимо, кто-то другой, как сказала она сама, "пропутешествовал на оформленные на меня дотации, или же получил халявные деньги"...

    Несмотря на свою комплекцию, Ленка была очень подвижным, неуёмным и зажигательным существом, имела множество парней и ещё больше воздыхателей. "Да, ей будет скучно в простой, житейской атмосфере, она вся здесь – в событиях вокруг себя. Наверное, действительно, горячие точки – это её будущий выбор и судьба", – подумала вдруг Фанни.

     Потом она приостановила поток ушедших в сторону размышлений и решила пересмотреть только непосредственные подробности вчерашнего дня. Вот девчата вышли покурить, оставив её временно одну... Покупателей не было. А между ней и ими, уже освоившимися на этой работе, как-то с первого же слова не заладился контакт, не возникло никаких отношений. Девушки интуитивно почувствовали её чуждость всему этому миру в целом и конкретно их молодёжному миру в частности, а последней, хотя и далеко не единственной каплей отчуждения был тот факт, что Фанни абсолютно не курит: не только травку, но даже и простые сигареты. Кроме того, когда она пришла на эту точку, сдури сказала, что ей двадцать. Для девчонок она сразу же стала слишком взрослой и слишком странной. Оказалось, что в этом ларьке стихийно подобрались лишь девчата от четырнадцати до восемнадцати.

     Именно в то время, когда Ленка и Лана вышли на ступеньки покурить, сюда и нагрянул хозяин ларька, Семён Петрович, пожилой и вечно чем-нибудь недовольный человек. Он, выругавшись при входе на девчонок и продолжая бурчать что-то себе под нос, долго копался в букинистических книгах, тех, которые сдали сюда на этой неделе. Ему надо было оценить их и разложить по разделам. Покончив с этим, он заставил Фанни (которая здесь представилась Олимпиадой, а документов никто на этой работе не требовал) и Лану выравнивать учебники на полках и наклеивать везде на товар ценники, если обнаруживал их отсутствие. Рассердившись еще больше от выявленных беспорядков, Семён Петрович заставил Лану открыть стеклянный шкафчик. Он занимал всю глухую стену и служил витриной для ыставки товара. Хозяин приказал Лане убрать с полок витрины выставленные иконки. Их, с не дюжим упрямством, громоздила туда жена хозяина, Раиса Сергеевна, но влетало за это всякий раз работницам ларька: об этом Фанни уже слыхала.

    – Что здесь, богадельня, что ли? – вновь орал Семён Петрович, брызгая во все стороны старческой слюной. – Выставь лучше магнитики с видами города, для приезжих. Сейчас – их сезон, они должны хорошо расходиться!

    Лана, крепко стиснув губы и нервно подрагивая всем телом, незамедлительно кинулась выполнять поручение хозяина, который, как только она закончила, послал её в подсобку за лестницей и заставил влезть на самую верхнюю полку и поправить стоящие там рюкзаки.

     – Ещё одно замечание – и я тебя уволю! – пригрозил он гневно, в этот свой приход избрав своей жертвой именно Лану.

     Когда хозяин, наконец, ушел и оставил работниц одних, Лана заплакала.

     А чуть позднее, вдобавок, обнаружилось, что она впопыхах засунула куда-то ключи от витрин. Искали их потом все – и нигде они не обнаруживались, как в воду канули.

   – Мне нужна эта работа. А он меня уволит! Он и так мной не доволен! – хлюпнула носом Лана. – Мой парень больше не будет давать мне денег на питание, да и мою долю за хату, а мне скоро платить, – сквозь слёзы, с надрывом, добавила она.

   – Я забыла, ты говорила мне или нет, где ты учишься, на кого? – спросила вдруг Ленка.

   – На технолога. Заочно, – тихо ответила Лана.

   – А ты где-нибудь ещё до этого работала? – продолжала опрос Ленка.

  – Да. У себя в городе – ди-джеем. Я на гитаре умею играть, петь. А еще, уже здесь, студенткой, работала на теплоходе официанткой. Туда только студентов набирали, на лето. А потом – тоже официанткой, в баре. С ночными сменами, и потому мне мой парень там работать запретил. Ревнивый он очень. Вдобавок, один раз он на работу ко мне нагрянул... Скандал устроил.

    Немного подумав и попивая чаек, Фанни сообразила, что о потере ключей, видимо, девчонки сообщили хозяину после её ухода и свалили всю вину на неё... Тогда поведение хозяина было бы понятным, и все становилось на свои места. Но закладывать Лану, звонить хозяину, ей абсолютно не хотелось.

   Тем не менее, теперь, с утра, будущее предстало ей не свободой, как вчера, но со всеми оттенками ожидаемой мрачности. Итак... Официальная работа ей, естественно, не грозила. Фанни ухмыльнулась...

    Фанни – это не имя. Это ник в интернете. На всех ресурсах, на которых она появлялась, она давно уже подписывалась именно так. А по паспорту она когда-то была... Ульяна Ромуальдовна Флик, 11марта 1957 года рождения. Да, именно так... Она родилась сто один год назад. Вечность назад...

Вместо паспорта, впрочем, давно уже действовали вживленные в ладонь чипы. Полная чипизация населения произошла в 2020-м. Но при устройстве на нормальную, хорошую работу всё равно требовали именно паспорт. Который у нее, как и прописка, полностью отсутствовал, как и у многих других "категорий населения", не имеющих личного жилья.

   Значит, теперь снова придётся ей обзванивать различные конторы... "Вам требуются фасовщицы?" – "Да, но скажите, сколько вам лет?" – "А до скольки вы берёте?" – "До тридцати"... Ей можно было устраиваться лишь туда, где не спрашивали возраст, и, следовательно, не требовали показать паспорт и прописку... При этом, такие, не официальные работы без оформления, редко бывали относительно терпимыми...

   За время своей жизни она довольно нормально и полностью официально работала только до пятидесяти с небольшим – до времени развода со своим первым супругом. Это был обычный, в меру скучный и в меру нищий брак. И просуществовал он до тех пор, пока её первый муж не увидел, что его жена выглядит гораздо моложе него самого, что вызвало в нем острое желание омолодиться и начать новую жизнь. Он, будучи вузовским преподавателем, стал устраивать рандеву со студентками и даже ходить на дискотеки. После пары лет такого неспокойного брака Фанни первая предложила мужу развод, на который он легко согласился. Их уже взрослые дети жили к этому времени отдельно. Муж вскоре получил квартиру по наследству, завещанную ему престарелой теткой-девственницей. А Фанни была вынуждена выписаться из общежития "в никуда". В этом общежитии она до этого момента "временно" проживала со дня свадьбы. Чтобы получить общежитие, надо было выписаться от родственников; обычную же прописку в дальнейшем сменили на временную. А проживать ей в общежитии было дозволено лишь по работе мужа, преподавателя местного вуза и декана факультета. Поэтому, выселенная из общежития, она оказалась без какой-либо прописки вообще.