Текст книги "Темная история"
Автор книги: Ольга Шумская
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Нож. Паника, до этого лишь осторожно пробующая границы, рухнула на нее девятым валом. Габриэль резко вдохнула сквозь зубы – и запоздало поняла, что видит лишь троих, не считая Филиппа. Куда делся четвертый?…
Она вихрем развернулась, услышав, как хрустнула за спиной случайная ветка, и получила ответ на свой вопрос.
У четвертого бандита были темные глаза, казавшиеся черными даже в свете фонарей, и откровенно мерзкий, липкий взгляд, от которого у Габриэль сразу появилось ощущение, что по ней ползают насекомые.
– Пошел вон, – сквозь зубы сказала она, неосознанно почти повторяя Филиппа; вскинула голову и слегка согнула колено, готовясь сорваться с места.
Бандит оказался слишком опытным, он сделал ложный выпад, будто собирался ее схватить, но почти сразу же бросился в другую сторону, стоило девушке рвануться прочь. Он вцепился рукой в перчатке ей в плечо, рванул на себя, и Габриэль резко развернулась к нему лицом. Паника, обуявшая ее при виде ножа в руках противника Филиппа, отступила, сменившись холодной концентрацией.
Тренировки, казалось, напрочь позабытые за прошедшие годы, дали о себе знать почти рефлекторно. Габриэль сделала полшага вперед, оказавшись почти нос к носу с бандитом, и со всей доступной силой врезала противнику коленом в пах, вырывая руку из сразу же ослабевшей хватки.
Второй удар она нанесла почти одновременно, локтем в висок, уже зная, что попадет, и сразу же бросилась бежать.
Филипп чувствовал взгляд Габриэль, но не мог сейчас отвлекаться на нее – все посторонние ощущения, все, что мешало сосредоточиться на стремительно скатывающейся в безумие драке, сейчас было будто за каменной стеной, воздвигнутой сознанием. Все его внимание было сосредоточено на противниках.
Будь умницей, Стерре, не вмешивайся.
Первый из хулиганов, тут же окрещенный им Неудачником, все никак не мог разогнуться, причитая над сломанной рукой; лидер шайки шагнул к нему, вздернул за шиворот и почти презрительно оттолкнул в сторону, разворачиваясь к Филиппу.
– Ты за это ответишь, – негромко предупредил он, тоже вытягивая из кармана нож.
– Следи за руками. – МакГрегор вскинул голову, сделал легкое, почти незаметное движение запястьем левой руки и тут же превратил его в неприличный жест. Нападающие, настороженно ожидавшие появления оружия, выругались вразнобой и бросились в драку.
Филипп дернулся в сторону, уклоняясь от двойной атаки, но движение вышло неловким и попросту недостаточно быстрым; нож Лидера скользнул по рукаву, затрещала вспоротая шинель. МакГрегор пинком отшвырнул от себя главаря и ударил снизу, вышибая нож из руки второго нападающего, проходившего на внутреннем радаре под позывным Кудрявый. Звякнул упавший на брусчатку металл, прозвучало бессильное ругательство.
– Что, смелый нашелся?! – прорычал Кудрявый, замахиваясь для нового удара. Перед глазами МакГрегора мелькнула россыпь созвездий, сложившихся в калейдоскоп совершенно дурных ассоциаций. Британские варвары с дубинами против римских легионов, бессильная попытка ацтеков остановить Кортеса, еще обрывки истории и обреченных на поражение бесконечных боев…
Да уж, некоторые просто не могут пережить разочарования. Филипп сплюнул кровь себе под ноги, выталкивая из сознания крылатую фразу, в которой побежденным неминуемо грозило горе.
– Именно, – коротко отозвался МакГрегор, с размаху врезав противнику в подбородок кулаком. Во рту стойко держался узнаваемый привкус соли и металла, а желание сделать больно в ответ на мгновение возобладало над эффективностью – иначе бы Филипп сразу врезал противнику под дых, не тратя время на исправление его прикуса. Нож блеснул на мокрой брусчатке, искушая возможностью.
Их нельзя убивать. Непрошеная – и довольно жуткая – мысль отдалась в голове эхом разочарования; по позвоночнику продрал знакомый холодок, свидетельствующий о том, что сейчас последует удар.
Филипп резко развернулся боком, но нож Лидера все же задел его по касательной, вторично коснувшись недавно зарубцевавшейся раны. Бок обожгло болью, но алый шлейф тут же потух, не в силах конкурировать с адреналиновой бурей.
МакГрегор небрежно мазнул ладонью по ране, отстраненно отметил окрасившую пальцы черную в свете фонарей кровь (много крови, но неважно, не сейчас, позже) и вновь вернул все свое внимание полю боя. Лидер бандитов стоял в паре шагов, настороженно выставив перед собой окровавленный нож, но в его позе уже не читалось желание нападать; скорее, некое опасливое ожидание того, что будет дальше. Второй нападающий, лишенный шапки Кудрявый, лежал на брусчатке и слабо стонал, держась за челюсть.
Филипп мельком взглянул на самого первого противника – Неудачника, того, что был со сломанной рукой, – уловив некое движение с его стороны. Бандит выглядел нездорово зеленоватым с нотками синевы (и это без учета льющегося сверху оранжевого света фонарей), но даже в таком состоянии все равно пытался поднять валяющийся на брусчатке нож.
– Не стоит. – МакГрегор ухмыльнулся со всей возможной гнусностью, прикидывая, не стоит ли врезать ему по ребрам ботинком. Неудачник отступил, недобро зыркнув на врага.
Стоп. Их было четверо. Где – четвертый?…
Со стороны парка раздался звук быстро приближающихся шагов. Вздрогнув, Филипп повернул голову, но увидел лишь Габриэль, на чьем лице читались мрачное удовлетворение и злость.
– Четвертый в парке, – сообщила она, тяжело дыша и откидывая волосы с лица. Одного взгляда за спину Габриэль хватило, чтобы Филипп списал со счетов ее противника; оставался лишь Лидер.
МакГрегор иронично вздернул бровь и беззаботно повернулся к ней – как будто они находились не посреди боя, а где-то в поле, на учениях, с парой жалких новичков в качестве противников.
– Что это было, Стерре? – с полной иронии английской вежливостью осведомился он. – Не смогла удержаться от драки? Я подозревал, что…
Филипп запнулся, наконец взглянув ей в лицо – и нехорошо сощурился, разглядывая ссадины на ее щеке. Следы чужого удара.
…Кровь не была ей к лицу.
Ночь внезапно сгустилась над площадью у фонтана, суля бандитам огромные неприятности каждой из своих скрытых облаками звезд.
– Не стоит. – Габриэль шагнула ближе; положила руку на его порванный рукав, взглянув в сторону заново собравшийся кучки бандитов.
– Пошли вон, – сквозь зубы бросил МакГрегор, слегка повернув голову в их сторону. – Быстро.
Не бойся. Все под контролем.
Я – под контролем.
Кажется, с его голосом было что-то всерьез не так – потому что бандиты последовали совету, заставив МакГрегора испытать почти физическое разочарование, сродни прерванному акту любви.
Он прерывисто выдохнул и повернулся к девушке. На секунду в ее глазах мелькнуло что-то непонятное… задумчивое, оценивающее, пожалуй, даже настороженное. Затем Габриэль тряхнула головой, и наваждение рассеялось.
– Испугалась? – Филипп предпочел не конкретизировать свой вопрос, обходя молчанием тот неприятный факт, что бояться, пожалуй, следовало его. Вряд ли эта четверка всерьез рассчитывала на сопротивление, да и нападение с их стороны вышло не таким уж серьезным… зато он сам чуть было не сорвался.
Воспоминание о лежащем на брусчатке ноже – и окрашенном алым приступе гнева – мелькнуло и рассеялось, оставив МакГрегора обессиленным и в полной мере прочувствовавшим, что на улице ночь, холод и дождь…
Подобного не было давно. Так давно, что он уже и не мог вспомнить, когда терял контроль.
Если вообще терял – так.
– Нет. – Ее дыхание все еще было неровным, но у нее не было нервной дрожи, сопутствующей страху. Он знал это, потому что ладонь Габриэль по-прежнему лежала поверх его пальто; Филипп слегка отодвинулся, позволяя ее руке соскользнуть. – Фил. Ты когда-нибудь хотел умереть?…
Из всех вопросов…
Он не сдержал изумленного смешка, но ответил максимально честно:
– Однажды. – И нанес ответный удар, не щадя противника в поединке: – Ты?
– Нет. – Ее дыхание почти успокоилось, но Филипп все еще слышал в ее голосе прерывистость, порожденную всплеском адреналина. – Слишком много всего, что нужно сделать, слишком много обязанностей, много желаний. Фил?…
– Да? – мягко откликнулся он. Дождь полил вновь, но МакГрегор не обращал внимания ни на ноющий порез, ни на струи воды, стекающие по лицу.
– Смерть – последнее поражение.
Ты права. И сама не знаешь насколько. Ах, Габриэль…
– Когда ты успела стать философом, Эль? – Он беззлобно усмехнулся, но в словах не было настоящей насмешки. – Тогда, в пабе. Тебе тоже не было страшно. Я прав?
– Прав, – совсем тихо согласилась Габриэль – и отступила на полшага, словно ее признание могло показаться стыдным, испортить все. – Гнев всегда сильнее страха.
Она вновь стала осторожной, недоверчивой, и Филипп усилием воли погасил вспышку недовольства. Не время и не место выяснять, кому пришло в голову сажать в клетку эту дикую птицу.
У нее – своя история. Я не участник.
У непроизнесенных слов был горьковатый привкус лжи.
– Гнев – опасная эмоция. – Он сам не мог точно определить интонацию, с которой произнес эту фразу. Нет, не осуждение. Но и не совсем совет. Скорее… план, стратегия, холодно и спокойно продуманная до начала битвы. – Но нет ничего хуже страха, тут ты права.
– Да. – Она прерывисто выдохнула; звук вышел подозрительно похожим на всхлип, и Филипп прищурился, пытаясь разглядеть ее лицо в свете фонарей.
– Бренди? – полусерьезно предложил он.
Габриэль рассмеялась и обеими руками взялась за отвороты его пальто; запрокинула голову – и было облегчением увидеть ее улыбку.
– Нет. Достаточно, – она почти с нежностью вгляделась в его серьезное лицо. – Если продолжать в том же духе, запивая бренди каждую драку, я точно превращусь в алкоголичку. Ты действительно притягиваешь проблемы…
Да, так и было.
Но этот невыносимый, искренний, серьезный мужчина действительно имел в виду то, что сказал; он не опускался до намеков, и Габриэль находила в этом странное очарование.
На какую-то долю секунды вновь пришло воспоминание о его лице в последние мгновения драки – чужом, изменившемся лице, полном холодной, властной жестокости; лице, способном внушить страх людям, которые только что бросались на него с ножом. Габриэль упрямо тряхнула головой, прогоняя наваждение, и вновь улыбнулась Филиппу.
Нет, ей не хотелось пить. Она была пьяна и без этого, пьяна адреналином недавнего боя, и в искрящемся, возбуждающем напитке действительно не было горькой примеси страха.
Потому что рядом был Филипп.
Потому что гнев действительно был сильнее страха.
Потому что она никогда не чувствовала себя более живой.
Аркан III – Императрица
I have a knack for perceiving things.
I can see how it sounds.
I can feel how it sings.
When you paint me an image of who you are,
I know it's the best by far.
Берлин, ночной клуб «Diablo latino»
Музыка на танцполе – один из популярных последний месяц ремиксов реггетона – орала так, что все соседи печально известного ночного клуба давно уже либо съехали, либо обзавелись патентованными затычками в уши. Но спрятанный в глубинах второго этажа кабинет, просторный и по-испански ярко-контрастный, был настоящим оазисом тишины посреди ревущих децибел.
Рамон Рохо, хозяин кабинета – а также владелец самого «Diablo latino», еще целой сети ресторанов и пивных, нескольких одиозных притонов и одного футбольного клуба, – умел добиваться того, чего хотел, даже если этим желаемым была попросту тишина посреди дискотеки.
Темноволосый мужчина средних лет, со слегка одутловатым лицом, на котором отпечаталась его склонность к неумеренной еде и возлияниям, Рамон держал свое тело с надменной уверенностью уличного бойца, привыкшего к победам; и сейчас, на виду стоящей перед ним пары, Рохо еще сильнее подбавил угрозы в свою позу и осанку.
Их было двое: тощий, жилистый паренек с дергаными манерами неврастеника и девчонка-блондинка, на лице которой не слишком прослеживалась работа мысли – в ущерб туповатой, упрямой злости. Было видно, что их соединяют романтические отношения, но это, скорее, было дополнительным осложнением.
Они не были похожи на посредников в серьезном деле – и, между тем, именно этими посредниками и назвались.
– Я проверил, вас действительно прислал не Хорст, – неохотно уточнил Рамон, и парочка перед ним синхронно и виновато замотала головами.
– Нет, – блондинка осмелилась подать голос первой. – Мы же уже объясняли, что представляем интересы… другой партии.
Рохо, многолетний глава байкерской группировки под претенциозным и говорящим названием «Desperados», «отчаянные», редко имел повод чувствовать себя озадаченным. И все же сейчас он действительно испытывал эту редкую для него эмоцию.
Неделю назад произошло нечто необычное и неслыханное: у него попросили встречи посланцы соперничающей группировки, Ангелов Ада, чье упоминание – конечно, не считая соединенных с их именем крепких выражений, – было под строжайшим запретом среди всех подчиненных Рохо.
Глава Десперадос терпеть не мог своего соперника во владычестве над ночными улицами Германии: Бруно Хорст, урожденный немец, беззастенчиво пользовался своими преимуществами, оттяпав у «Отчаянных» все то, до чего смогли дотянуться его загребущие руки. Ходили слухи, что Хорст умудрился поладить даже с, в общем-то, неподкупной полицией Берлина, уговорив их закрывать глаза на некоторые не слишком страшные провинности своих буйных подчиненных.
Но сейчас двое этих подчиненных вновь стояли перед ним; они выполнили свою часть сделки, дав ему информацию о действиях Хорста, – и теперь ожидали отчета об ответной услуге. Рохо действительно сделал то, что от него хотели, – но он остался осторожным, послав на задание не своих «отчаянных», а попросту одну из уличных банд, страстно желающих влиться в байкерское братство.
– И с кем же мне предстоит иметь дело, Блонди? – Он сцепил руки под подбородком, нарочито снисходительно щурясь на девчонку. Уловка не подвела: она вспыхнула, гневно сверкнув глазами.
– Называйте меня…
– …Любое другое имя придется заслужить, – оборвал ее Рохо, без особых усилий перекрыв своим властным тоном любые попытки возразить. – Итак?…
– У вас есть информация для нас?… – Девчонка вновь оказалась решительней своего возлюбленного, пусть и было видно, что попытка сохранить самообладание стоила ей усилий. Рамон неопределенно хмыкнул, воззрившись на ее хмурое лицо. Здесь была тайна… а чужие тайны он не любил.
Впрочем, Рамон Рохо тоже имел свой темный секрет. И этот секрет состоял в том, что Рамон не был уроженцем Латинской Америки, как большинство его подчиненных. Нет, родиной Рохо была континентальная Испания, чьими цветами испокон веков являлись алый и желтый – золото и кровь. «Отчаянные» считали его акцент, его университетский испанский, забавной причудой босса – но он был плотью и кровью своей страны. Он не боялся крови и с легкостью наживал золото. И сейчас он смотрел на двух людей, стоящих перед ним, и думал, что же являлось их мотивом, их движущей силой; что стояло за стремлением продать – предать – Бруно Хорста?…
– Есть, – медленно ответил Рохо, не отрывая взгляда от лица девушки. – Я отправил ребят его пощупать.
– И?… – Она чуть подалась вперед, и Рамон тут же подметил, как неловко переступил с ноги на ногу ее товарищ. Этого парня не было с ней в прошлый раз – и сейчас он явно чувствовал себя не на месте в этом кабинете; он не выглядел предателем, он просто был влюблен – и был готов идти за светловолосой девушкой туда, куда она покажет.
– И он до сих пор цел, – почти весело проинформировал Рохо наглую девчонку. – Смелый парень, умеет драться.
Блондинка вспыхнула; в ее глазах мелькнула неподдельная злость, которая не укрылась от внимательного взгляда хозяина кабинета.
Рамон был испанцем: он знал, что такое месть. Он смотрел на эту девушку – и понимал движения ее души. Месть была лучшим мотивом, чем деньги: деньги приходили и уходили, они рассыпались сквозь пальцы, они служили лишь для того, чтобы установить власть. Месть была совершенно другой историей: она была… удовольствием.
Он улыбнулся белобрысой девчонке, такой непохожей на любимых им испанок; ему нравился ее дух.
– И это все? – Девчонка сжала руки в кулаки, и эта несдержанность позабавила Рохо, заставив его еще сильнее укрепиться в своей догадке.
– Пока – все, – отозвался он, переводя взгляд на молчаливого парня. В первый раз их тоже было двое, но состав был другим: эта вспыльчивая блондинка – и еще одна девушка, со светлыми, почти серебристыми волосами, необычно внимательная, с пристальным взглядом почти прозрачных глаз. Из всех троих она была единственной, кто его не боялся… но Рамон с удивлением поймал себя на мысли, что не может вспомнить ее лица. Он отчетливо помнил, что девушка показалась ему красивой – и умной, резкой в суждениях, проницающей самую суть вещей; именно она и убедила его пойти на сделку, испытать действием их намерения… и все же ее имя и лицо ускользали из памяти, не желая приходить на зов. – Или у вас есть еще предложения?…
Он не спросил про ту, третью; подобный вопрос был ниже его достоинства.
Его забавляло то, что за Ангелов Ада, поддерживающих брутальный и суровый имидж, сейчас говорила женщина. И пусть сами Ангелы имели мало отношения к происходящему – факт оставался фактом, и Рамон находил странное удовлетворение в том, как низко пала организация Хорста. Пожалуй, еще немного, и вместо «цветов» байкеров они начнут крепить на кожанки радужные нашивки.
– Есть, – неожиданно отозвалась девчонка, впервые улыбнувшись с искренностью. – И, я думаю, вам понравится наш план.
Парень неловко переступил с ноги на ногу, бросив на подругу откровенно тревожный взгляд. Рохо пристально взглянул на него и внезапно принял решение:
– Ты, – сказал Рамон мрачно, для верности ткнув в байкера пальцем, – долбаный Ангел.
– И что?… – мгновенно вызверился парень, впервые за все время разговора выпрямившись во весь рост. Статуя за его спиной, последнее приобретение в причудливой коллекции хозяина кабинета, вздымала свои щупальца над его головой, делая тощего байкера похожим на Медузу Горгону.
– А то, что если тебе мешает совесть, то тебе лучше бы подождать за дверью, пока мы с твоей… подругой обсуждаем серьезные дела. – Тон Рохо был намеренно оскорбительным, и он с интересом ждал, хватит ли духу мятежному Ангелу ответить на издевку.
…Нет, не хватило.
– Да пошел ты. – Тощий парень бросил на Рамона убийственный взгляд и с оттяжкой саданул дверью за своей спиной; девушка проводила его обеспокоенным взглядом, но дело ограничилось лишь этим.
– Он не донесет? – почти скучающе осведомился Рохо, вытянув перед собой ладонь с массивным перстнем на среднем пальце. Он придирчиво изучил камень, сковырнул с него несуществующую пылинку и только тогда поднял глаза на собеседницу.
– Не донесет, – поморщилась она. – …Ну что, рассказать план?
– Дерзай, – хохотнул Рамон, опуская ладонь.
…Она казалась глупой лишь на первый взгляд. Или, возможно, за этим изящным, дерзким планом все же стоял чей-то чужой, изощренный ум. Но Рохо, помимо воли восхищенный идеей, сразу же решил, что с удовольствием поучаствует в подобном предприятии – уже хотя бы потому, что оно было реальным шансом устроить Ангелам Ада чертову уйму неприятностей.
Выпроводив девицу прочь, Рохо открыл зеркальный сейф в стене и извлек из него бутылку сангрии, фруктово-винной настойки; дома, в Барселоне, где его разыскивали за убийство, она была популярным напитком, и Рамон не мог отделаться от привычки отмечать особо значимые события привычным способом.
Плеснув себе стакан кровавой жидкости, он с ухмылкой отсалютовал зеркалу; хлебнул из стакана – и поперхнулся, надсадно закашлявшись.
Светлые стены, в ярком свете множества ламп имевшие отчетливый оранжевый оттенок, были увешаны коллекционными, подаренными ему в разное время амулетами и талисманами, больше подходящими африканцам, чем представителям латинской расы. Но хозяин кабинета любил повторять, что среди его ребят есть представители всех народностей и рас, и где-то в глубине души он, возможно, действительно верил, что развешанные по кабинету талисманы реально способны отвести зло.
…Но никакие амулеты не помешали ему на мгновение увидеть чужое лицо в зеркале; лицо, которое показалось ему женским – и тут же сменилось на мужское. Рохо ошарашенно вытаращился на зеркало – но в серебристой глади уже отражались лишь его собственные карие глаза под вздернутыми в недоумении темными бровями.
Берлин, утро
Утро выдалось светлым, полным мелкого, моросящего дождика и невыносимо унылым, как похмелье после развеселой пирушки.
Габриэль с детства привыкла просыпаться с рассветом – и сейчас не изменила себе, поднявшись, стоило небу лишь слегка посветлеть после ночного ливня.
Она еще вчера изучила расписание конференции, отметив для себя те блоки, которые стоили внимания, и сейчас мысленно очертила временные рамки; в ее распоряжении было около трех часов, целое утро, которое можно было посвятить поиску внутреннего равновесия.
Боги, как же она в этом нуждалась.
– Пора приходить в себя, – решительно сказала Габриэль своему отражению в зеркале, чей взгляд, еще вчера потерянный, сегодня был полон давно забытых искорок. Ей было невыносимо находиться в четырех стенах, хотелось поскорее выйти на улицу, вдохнуть берлинский воздух, начинающий казаться поистине живительным.
Отражение не возражало, послушно повторяя все движения одевающейся девушки. Джинсы, купленный вчера голубой – цвет неба? гортензий? неважно, главное, цвет!.. – свитер, куртка. Кеды; брусчатка не для туфель.
На улице ей сразу стало легче. Габриэль шла по аллее, ведущей к Александерплац, знаменитой площади Берлина, и деревья тихо роняли листья ей под ноги. Черно-белые кеды, разноцветные кленовые листья.
От хрустальной чистоты осеннего воздуха захватывало дух; Габриэль вдохнула полной грудью и задержала дыхание, стремясь продлить ощущение.
Невыносимо реальное, настоящее, отрезвляющее.
Но нет, она больше не нуждалась в трезвости; вчерашний день поставил все на свои места, и Филипп теперь находился за гранью ее попыток его оценить.
Ты форс-мажор, МакГрегор.
И действительно – его присутствие в ее жизни было неизвестной величиной, чье влияние невозможно было предугадать; и при этом нечаянным чудом, благословением.
Она невесело рассмеялась собственной аналогии; скривилась, задаваясь вопросом, отчего в голове вновь всплыли, казалось, забытые и презираемые религиозные догмы. Религиозность ее родителей выходила далеко за пределы всего того, что в современном мире могло показаться разумным, и Габриэль ван дер Стерре вынесла из детства глубокое отвращение ко всему, что имело отношение к слепой, упрямой вере…
Бельгия, несколько лет назад
…Небольшой городок, затерянный во фландрийской части игрушечного бельгийского королевства, был настолько непримечателен и мал, что его название вряд ли было способно задержаться в памяти надолго. Как во многих подобных местах, на его окраине располагался старинный монастырь – и, как во многих монастырях, при нем существовала школа.
Маленькая Бельгия была богата монастырями, и в каждом из них существовали свои традиции, уложения и уставы; взять хотя бы монастыри траппистов, молчаливых монахов, сваренный которыми эль славился далеко за пределами страны.
Пожалуй, Габриэль была бы не против, отправь ее родители в школу к траппистам: после бесконечных наставлений отца в намеренном молчании была своя прелесть. Увы, реальный мир оказался менее благосклонен – и монастырская школа, в которой ей не повезло оказаться, выделялась даже на фоне причудливых традиций всех прочих…
За окном – узким, практически вырубленным в камне старинного здания, – ярко светило солнце, целеустремленно просачиваясь в подобие кельи; Габриэль прильнула к оконному проему, подставив лицо теплым лучам. Ей хотелось на улицу, в зеленеющий у холодных камней монастыря ухоженный сад; туда, где заливисто орали птицы, радуясь весне и теплу.
Стоял конец марта, и до ее дня рождения оставалось всего несколько дней. Габриэль знала, что ей предстоит провести в этих холодных, голых стенах еще четыре долгих года – именно столько оставалось до ее совершеннолетия.
Им не запрещали гулять в саду; наоборот, возделывание огорода и уход за растениями были непременным условием учебы в монастырской школе – монахи не поощряли праздности, и каждый должен был вносить свою лепту в благосостояние монастыря. Габриэль любила природу, задыхалась в четырех стенах и была совершенно не против работы; проблема заключалась в другом.
Раздался стук в дверь, и Габриэль с разочарованным вздохом соскользнула с узкого подоконника, вновь окунаясь в тишину и прохладу кельи.
– Тебя ждут в трапезной. – Вестником оказался один из тех, кого можно было, пожалуй, назвать ее друзьями. Излишние привязанности среди воспитанников монастырской школы поощрялись не слишком, но тоскующие в изоляции подростки не могли не завязать дружеских отношений между собой. Габриэль дружила с близнецами Моникой и Клаусом, темноволосой, вечно разлохмаченной парочкой, больше похожей на добродушных собак, чем на степенных послушников.
Она улыбнулась Клаусу и скорчила гримасу в ответ на его слова.
– И чего им надо в этот раз?
– Думаю, твоя очередь страдать на тренировочной площадке. Погода хорошая, и я видел Рыжего в коридоре. Он точно захочет проверить, чему ты научилась за последние пару месяцев, готовься. – Клаус преувеличенно поежился и закатил глаза, отчего еще больше стал похож на шкодного терьера. Широкие рукава рясы послушника спускались практически до кончиков его пальцев, но Габриэль догадывалась, что Клаус вырядился монахом не просто так: удобное одеяние отлично скрывало синяки, полученных на вчерашней тренировке с тем же Рыжим… пощады инструктор не ведал.
Он придержал для Габриэль дверь – и, уже закрывая ее, легонько мазнул ладонью по ее руке, передавая свернутую записку.
Ее обожгло нечаянной радостью. Контакты с внешним миром были запрещены, монахи строго следили за соблюдением этого правила, но некоторым воспитанникам было позволено проводить праздники в семье, а близнецы жили по соседству с одним из немногих друзей ее детства.
Габриэль раскрыла ладонь, бросив настороженный взгляд в глубину коридора, и под прикрытием широкой хламиды загораживающего ее Клауса быстро пробежала взглядом текст. Знакомый почерк бабушки заканчивался парой предложений, написанных другой рукой, – и Габриэль улыбнулась, заметив простую букву «Д» вместо подписи.
Ее друг детства, для которого любые интриги и секреты были попросту хлебом насущным, с радостью включился в сложную проблему налаживания связи между заключенной в монастырской школе Габриэль – и ее бабушкой, Лаурой ван дер Стерре, единственным человеком, способным помочь внучке.
Записка от бабушки грела ладонь; казалось, полумрак монастыря внезапно наполнился запахом цветов и пением птиц. Габриэль знала, что ей нужно делать: учиться, тренироваться, принимать правила; делать вид, что она полностью разделяет их доведенные до крайности религиозные догматы, делать вид, что она верит в предназначение своей семьи.
И ждать, когда наступит день, и она сможет навсегда оставить позади все это безумие – и жить обычной, нормальной жизнью…
Берлин, настоящее время
Небо над головой блеснуло лучом солнца, ветер разогнал обложную пелену туч. Продавец кофейни, вышедший на порог глотнуть свежего осеннего воздуха, приметил новую посетительницу и окинул ее изучающим взглядом.
Девушка, одетая в стильный белый свитер и темно-бордовые штаны, задумчиво изучала выставленный на улице щит с акционными предложениями. Ее светлая, почти фарфоровая кожа обладала теми неяркими, но безошибочно узнаваемыми тонами персика и сливок, по которым сразу становилось понятно ее кельтское происхождение. Образ дополняли волосы того редкого клубнично-золотистого оттенка, который тоже был характерен исключительно для обитательниц туманного Альбиона – и так редко встречался в Берлине.
Подняв взгляд, она улыбнулась, и парень не мог не отметить ее до невозможности яркие, смешливые голубые глаза.
– Жду подругу, – объяснила она, отрицательно качнув головой в ответ на услужливо распахнутую дверь. Парень понимающе кивнул и не слишком охотно потянул на себя дверь, позволив манящим ароматам свежей выпечки просочиться на улицу. Девушка сделала было шаг за ним – но тут же со вздохом покачала головой и вместо этого опустилась на скамейку у фонаря.
Лиза Уингейт смотрела на причудливый солнечный узор на вымощенной брусчаткой улице, рассеянно следя за тем, как сизые голуби осторожно подбирают завалившиеся в стыки камней крошки, и задавалась вопросом, отчего пропавшая на три года Габриэль ван дер Стерре вдруг вернулась в Берлин…
Гадать можно было до бесконечности; конечно, они поддерживали связь, изредка сообщая друг другу разные мелочи, происходящие в их – теперь такой разной – жизни. Но Габриэль всегда была скрытной, и по-настоящему Лиза не имела ни малейшего представления о жизни подруги в Лондоне. Отсутствие сведений было по-своему изощренной пыткой, позволяя фантазии самой дорисовывать картину счастливого замужества Габриэль… и вот снова Берлин?…
Старый договор был в силе: они должны были встретиться в любимом кафе студенческих времен, поговорить, узнать, что нового у них обеих случилось за прошедшее время… и после неожиданного, совершенно непонятного звонка Марка Лиза вдвойне ждала этой встречи.
Легких шагов почти не было слышно за уличным шумом. Темноволосая девушка в кожаной куртке и кедах обошла небольшую лужицу, собравшуюся во вмятине на плитке; в зеркале воды одиноко плавал красный осенний лист. Лиза подняла глаза, увидев отражение синевы в воде.
– Габи!.. Я уже думала, что ты не придешь. – Лиза заинтересованным, полным почти ревнивого любопытства взглядом изучала лицо подруги, ее дорогой, стильный свитер цвета гортензий, небрежно заправленный с одной стороны в джинсы, куртку-косуху и подростковые, нарочито хулиганские кеды.
Габриэль изменилась: прошедшие три года не только поменяли ее предпочтения в одежде, но и отпечатались на лице – какой-то новой, совсем недавней уверенностью, к которой она еще не привыкла; это было видно и ощущалось сразу…
– Лиза. Нет, я же обещала, – голос был тем же, и это поневоле путало, мешало полностью осознать перемены.
– Давно не виделись. – Лиза похлопала по скамейке рядом и улыбнулась – милой, ни к чему не обязывающей улыбкой. Ей еще предстояло разобраться в этой, новой Габриэль, и не стоило торопить события. – Перекати-поле, каким ветром тебя занесло в Берлин?
– Меняю декорации, – не сразу отозвалась Габриэль; она скрестила руки, Лиза рассеянно скользнула взглядом по длинным, тонким пальцам подруги… и из расфокусированного ее взгляд внезапно стал острым.
