Текст книги "Позволь мне решить (СИ)"
Автор книги: Ольга Погожева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Молодая женщина присела рядом с сыновьями на корточки, отстраняя мужчину от детей, притянула близнецов к себе, крепко обняла, обдавая обоих тонким ароматом дорогих духов.
– Никогда не убегайте больше из дому, слышали? – требовательно сказала она, отстраняясь и заглядывая в лица сыновей по очереди. – Никогда так больше не делайте!
Равен посмотрел во встревоженные тёмные глаза, влажные и большие, на пролегшую между бровями жёсткую складку. Мама, должно быть, только вернулась из Галагата: одно из лучших платьев, высокая столичная причёска, украшения, полуприкрытые тёплым плащом. Даже в волосах, тёмных, блестящих, всё ещё сверкали жемчужные булавки.
– Прости, мам, – первым вытолкнул из себя Рамон. – Мы просто… мы хотели… а там мужик такой…
– Какой ещё мужик? – вклинился бородатый мужчина. – Говорил же вам: не ходите в лес вдвоём! Можете повстречать кого угодно! Пьяных в деревнях хватает! Он вам ничего не сделал?
– Нет, но…
– И хвала Единому! А ведь всё могло закончиться гораздо хуже!
– Но… отец, – позвал мужчину Равен, – тот мужик, он был какой-то… странный... он…
– Что, напугал вас? И поделом, будете знать, как взрослых не слушать!
Рамон потерянно посмотрел на сурового отца, на встревоженную мать, которая, тем не менее, бросала на мужа укоризненные и недовольные взгляды. То ли очередная ссора с ним, то ли усталость, то ли чрезмерная тревога, а затем невероятное облегчение повлияло на неё – но обычно цепкая, внимательная в подобных вопросах мама решила не вдаваться в расспросы на дороге и решительно выпрямилась, загораживая детей от мужа.
– Дома поговорим, – прервала мужчину она. – Ночь уже, холодает, да и голодные небось оба! Так ведь? – обратилась уже к детям она.
– Да, мама, – невнятно ответили близнецы.
Задержки, которая последовала, пока детей распределяли по коням, хватило братьям, чтобы обменяться понимающими взглядами: то, что им довелось увидеть в пещере, должно стать только их секретом. Во-первых, влетит за то, что они вообще решили наведаться в проклятое место. Во-вторых, не поймут и не поверят. В-третьих… колдовства ведь не существовало, так? Кто знает, что там сдуру померещиться могло… как бы не высмеяли…
– Орест, – негромко обратилась к мужу женщина, когда тот забрался в седло вместе с одним из сыновей, поручив второго племяннику Нифонта, крепкому Паулу, – договорим дома, хорошо?
Мужчина кивнул и, не глядя на жену, повернул в сторону поместья.
Велегор управлялся с конём на удивление хорошо. Януш подозревал в сыне скрытую способность влиять на сознание – в те моменты, когда мальчишка вскидывал чернющие глаза, точно пытаясь заглянуть человеку в самую душу – что уж говорить про бессловесное животное. Конь безропотно подчинялся каждой команде, и теперь Велегор, задумавшись, даже обгонял его порой на ровной дороге. Янушу приходилось окликать сына время от времени, особенно когда они проехали все мелкие деревушки и поселения, и выехали на главную дорогу, ведущую к столице Эдельвира.
Дорога на окраинах этой красивой и процветающей страны была такой же ровной и ухоженной, как и на подъезде к столице – укрытой толстым слоем жёлтого песка, сверкавшего на солнце, как настоящее золото. За два с лишним года, проведённых под сенью монастырских стен, Януш почти отвык от мирской жизни, и не уставал удивляться культуре этой западной страны, столь непохожей ни на аверонскую полупрезрительную снисходительность к глубинкам, ни на упрямое следование древним валлийским традициям, из-за которых любые, даже внешние, перемены не приветствовались обществом. Впрочем, за чистые дороги, аккуратные поля и изобилующие плодами сады эдельвирцы платили свою цену: непомерные налоги, обязательную трудовую повинность, призванную поддерживать порядок на прилегающих к поселениям территориях, и невероятно жёсткую систему законов, каждое отклонение от которой каралось огромными штрафами или же тюремным заключением. Даже монахам приходилось откупаться от сборщиков податей, так что Януш, вдоволь навосхищавшись чистыми деревнями, вспомнил про местные законы и тотчас остыл: пусть Валлия не могла похвастать подобной красотой и золотым песком на дорогах, но она также не могла посетовать на жадность своего короля.
– Как ты себя чувствуешь? – вдруг спросил Велегор.
Сыну пришлось обернуться, чтобы посмотреть на него, и Януш в очередной раз поразился тому, как сильно он вырос за проведённые в монастыре годы. Велегор так и остался худощавым – сказывалась постная монастырская пища – но цвет лица его улучшился, сам он вытянулся, в глазах поселилось отроческое понимание, исчезли презрительность и высокомерие, которые поначалу так расстраивали лекаря. Волосы у Велегора отросли, чёрные, как вороново крыло, гладкие и прямые, и оттого оттенённая ими светлая кожа казалась по-настоящему бледной.
– Нормально, – честно ответил лекарь, и сын, просверлив его взглядом, тотчас отвернулся.
Януш невесело усмехнулся, покачал головой, вспоминая события последних дней. Их хорошо приняли в своё время в монастыре: настоятель оказался мудрым и проницательным человеком, и лишних вопросов не задавал. Узнав, что Туманные Острова нуждаются в духовниках и лекарях, он тотчас направил на помощь Бажену нескольких монахов, которые должны были помочь священнику в его духовной миссии, а горожанам – во врачевании их телесных недугов. А им с Велегором отвели отдельную келью, и с тех пор потекла их тихая жизнь при монастыре.
Впрочем, тихая – сказано довольно громко, учитывая характер Велегора. Мальчишке не нравилось новое место, не нравились расположенные на территории монастыря храмы, постоянные службы и облачённые в чёрное фигуры – всё это вызывало в сыне раздражение и ярость. Это была совсем не та жизнь, которую хотел горячий, жадный на приключения мальчишка, когда они уезжали с Островов.
– Ненавижу тебя! – кричал Велегор, исступлённо молотя отца кулаками, когда Януш объявил о своём решении остаться в монастыре. – Ненавижу! Ты обещал показать мир, а вместо этого запер вместе с этими уродами! Не хочу, не хочу, не хочу!!!
Ушло несколько месяцев на то, чтобы мальчик свыкся с новым местом – время, за которое Януш успел поседеть от постоянных выходок сына. Сбежать Велегор, хвала Единому, не пытался, но ярость при малейшем неповиновении его прихотям окружающих прорывалась наружу неприятнейшими сюрпризами: бушующий подросток мог разгромить келью, поджечь храм, испепелить святые книги и даже ранить кого-нибудь из монахов. Велегор мог куда больше, если бы не благодать Единого, пропитавшая монастырские стены и подавлявшая всплески чёрной злобы.
Сын скоро смирился, подружился с некоторыми молодыми монахами, и даже начал посещать службы – вначале просто потому, что весь монастырь пустел в это время, и играть становилось совершенно не с кем, затем из интереса к чему-то новому – сказывалась его любознательная натура – и наконец Велегор увлёкся по-настоящему.
– Вчера я молился, – обронил он как-то после утренних молитв Януша. Отец с сыном собирались на завтрак в общем зале, и мальчик ждал его, сидя на своей кровати и обхватив колени тонкими руками. – Ночью. Ты спал, а светильник горел. Я встал и прочёл одну из твоих любимых молитв.
– И? – затаив дыхание, спросил Януш.
– И мне показалось, что ваш Бог меня слышит. Каждое моё слово, каждый мой вдох. – Мальчик поднял на него бездонные глаза и сказал без улыбки, – я хочу молиться вместе с тобой.
Этот день стал счастливейшим в его жизни. Именно тогда Януш понял, что годы на Островах, все тревоги и опасения после них, нервные потрясения, переживания и усталость – всё это было не зря. Велегор не изменился в один миг, и едва ли изменился так уж сильно даже спустя два года – но то, что монастырская жизнь научила его сдержанности, послушанию и спокойствию, казалось бесспорным. Как и то, что Велегор научился контролировать если не всю, то хотя бы часть своей силы – при помощи всё тех же молитв.
Время в монастыре текло медленно, размеренно, несмотря на выходки Велегора, и казалось почти безоблачным, если бы не усугубившаяся в последние дни болезнь самого Януша. Лекарь скрывал свой недуг, как мог, но цепкие глаза сына, равно как и его способность видеть «энергию жизни», как называл это сам Велегор, не позволили Янушу притворяться и дальше. Неведомая хворь, прощальный подарок с Островов, точила его организм последовательно и методично – лекарь чувствовал недомогания, слабость, тошноту; участились носовые кровотечения. Настоятель первым заговорил с ним о необходимости посетить столичных лекарей, если сам Януш вылечить себя не мог. Лекарь отмалчивался, оттягивая неизбежное: боялся признаться даже самому себе, что не готов к жизни с Велегором в большом мире. А вдруг он не справится? Что если сын однажды не сдержится, и пострадают люди или он сам?
Ведь недаром в последнее время монастырь то и дело подвергался нападениям дикого зверья и бандитов! Однажды разбойникам удалось даже поджечь стены обители, и монахи едва сумели унять огонь. Даже старый настоятель не мог припомнить подобных бед: казалось, будто это Велегор притягивал к себе зло.
А затем в монастырь пришёл монах-отшельник, проживавший высоко в горах, и спускавшийся вниз, к монастырю, лишь на самые большие праздники. Святой старец, как шёпотом называли его молодые монахи, редко обращался к кому-то на людях, но после праздничной службы сам подозвал их с Велегором.
– Врачеваться тебе надо, лекарь, – глядя сквозь Януша бледно-голубыми, будто незрячими глазами, прошелестел старец. – Умираешь…
Януш знал, что монахам-отшельникам дано видеть чуть больше, чем прочим, однако всё равно оказался не готов к подобной проницательности. Потому и ляпнул невпопад, забывая обращаться к святому подобающим образом:
– Ну и что вы предлагаете?
Старый монах светло улыбнулся, протянул руку для благословения. Велегор сообразил первым, припал на колено, позволяя монаху возложить ладонь на его голову.
– Хороший у тебя сын, лекарь, – грустно и едва слышно проговорил отшельник. – Умный, внимательный… и носит он в себе зло лишь по твоей ошибке…
Януш вздрогнул, склонился перед старцем, чтобы спрятать мокрые глаза.
– Эту ошибку ты уже искупил, – ладонь святого старца, вместо того, чтобы лишь коснуться макушки лекаря, ласково погладила его по волосам, – и очень дорогой ценой… Велегору же придётся расплачиваться всю жизнь. Не родители страдают за свои грехи, но их безвинные дети…
Януш зажмурился, смахнул выступившие слёзы, ощущая, как по-прежнему мягко и ласково гладит его шершавая старческая ладонь.
– И если не ты поможешь своему сыну, то кто? Ты нужен ему, лекарь… нужен живым! Пока жива в нём любовь, свет его души не погаснет и тьма не возьмёт верх…
– Вы знаете, как вылечить папу? – вдруг встрепенулся Велегор. – Правда, знаете?
– Твоему отцу не в силах помочь ни один врач в мире… Но слышал ли ты легенду, дитя, о Слезе Единого?
– Нет, – тут же загорелся Велегор. – Расскажите!
Отшельник задумчиво посмотрел сквозь мальчика, сложил сухие руки на коленях.
– Давным-давно наш мир, созданный Единым Богом, погрузился во тьму. Войны, болезни, катаклизмы, полчища нечисти и злобных духов, порождаемых армией могущественных магов – последователей Клеветника – истощили мир. Даже те немногие, кто пытался сохранить веру в Единого Бога, перед лицом постоянной опасности и борьбы за выживание теряли последнюю надежду, озлоблялись, грубели, становясь ничем не лучше тех, против кого боролись…
– Совсем как на Островах… – тихо проговорил Януш, не поднимая глаз.
– И тогда Единый Бог внял молитвам верных. Он увидел, что люди не в силах справиться с чёрной магией без Его помощи, и сошёл с небес на землю. Приняв человеческий облик, Он разрушил царство тьмы, победил Клеветника и низверг его в вечную тьму. Вместе с Клеветником этот мир покинула и магия, так что все колдуны потеряли свою тёмную силу… Мир освободился и многие, раскаявшись в своём маловерии, вновь обратились к свету. И тогда Единый вознёсся на самую высокую гору и взглянул на этот мир – такой, каким он был: освобождённым и радостным – а затем прозрел будущее. Люди, которых Он так любил, в новых временах вновь отвернулись от света; магия, которую Он запечатал собственной кровью, вернулась – и по Его щеке скатилась слеза. Единственная слеза, – палец старца, сморщенный, дрожащий, указал на Велегора. – Упав на землю, она превратилась в застывшую хрустальную каплю и затерялась в глубоких снегах той самой горы. Но раз в году над тем местом загорается северное сияние, не зелёное, но синее, как небо... Тот, кто найдёт это место и саму Слезу, обретёт редчайшую благодать, способную исцелить любой недуг… искоренить из души любой грех… осветить самую чёрную душу…
– Исцелить папу? – радостно догадался Велегор.
– Подавить в Велегоре тьму? – в свою очередь поразился Януш.
Монах светло улыбнулся.
– Однако легенда гласит, – продолжил старец, и отец с сыном тотчас насторожились, – что Слеза Единого может внять лишь одной молитве. Затем она растает…
Молчание продлилось недолго.
– Так надо спешить! – воскликнул Велегор, едва не подскакивая на месте. – Вдруг кто другой нашу Слезу отыщет?! А? Что вы смеётесь?
– Значит, самая высокая гора в мире… – задумчиво сказал Януш.
Отшельник не отвечал, глядя сквозь лекаря своими необычными, небесного цвета глазами. Велегор беспокойно потеребил отца за рукав рясы:
– Где это, пап? Ты знаешь?
Лекарь долгое время вглядывался в горящие чёрные глаза, затем медленно кивнул.
– Самые высокие горы в мире, – едва слышно проговорил старец, – в Валлии, дитя…
…Януш возвращался на родину со смешанными чувствами. В первые годы на Островах он скучал по прежней жизни просто безумно, и лишь крайняя нужда и гонка на выживание заглушали ностальгию. Он вспоминал о друзьях, думал о Марион, и многое отдал бы в те дни, чтобы узнать, как они живут, и всё ли с ними хорошо. С появлением Велегора его мир перевернулся, и Януш стал смотреть на него совсем под другим углом. И центром этого угла стал сын…
От прежней жизни его отделяла целая пропасть жизни на Островах, плен у колдунов и монастырская аскеза. Януш даже не помнил, каким он был раньше, и почти забыл такую далёкую и когда-то родную Валлию – прежние образы стёрлись новой жизнью. Он не знал, как их примет его родина – но верил, что найдёт там своего лучшего друга в добром здравии и достаточной силе, чтобы помочь им. Никто не знал снежные горы Валлии так, как герцог всего северного предела, командующий Нестор Ликонт.
Глава 2. Сквозь года
Королеве шёл сорок третий год. Усилиями верной камеристки ей удавалось сохранять и свежесть уже увядающей кожи, и красоту своего единственного бесспорного достоинства – длинных чёрных волос – и ухоженность позабывшего давние сражения тела.
Марион высвободила руку из-под шали, потёрла ноющий висок. Она сидела в углу залы для занятий своих дочерей, наблюдая за учёбой маленьких принцесс. Шёл урок истории, и господин Вук пытался разъяснить своим августейшим ученицам тонкости политических манёвров на последней из войн Валлии. Эта тема была особенно близка Марион, но она даже не пыталась вникнуть в то, что говорил Вук. Война стала её прошлым; в настоящем королева Валлии жила политикой мужа и своими детьми.
Она посмотрела на дочерей, и губы её тронула лёгкая улыбка. Марион оказалась не единственной, в ком речь господина Вука не вызывала интереса. Восьмилетняя Каллиста, младшая из принцесс, муки учебного процесса переносила с большим трудом. Она ёрзала на стуле, упираясь в него обеими ладошками, бросала тоскливые взгляды за окно и то и дело поправляла непослушные русые кудряшки, заодно прикрывая ротик при очередном зевке. Мечтательница и выдумщица, Каллиста являлась обладательницей горячего сердца и дикого нрава, жаждущего приключений и игр, и предпочитала бурные забавы чтению и вышивке.
Совсем не такой росла её старшая дочь, Кассандра. Принцесса не отрывала тёмно-синих, как у отца, серьёзных глаз от учителя, впитывая каждое слово, и Марион могла поклясться, готовила тому уже с десяток каверзных вопросов. Десятилетняя Кассандра редко улыбалась, предпочитая общество книг любым развлечениям, и любила присутствовать на собраниях с отцом, напрочь игнорируя тех из своих сверстников, с кем ей разрешали общаться. Марион понимала дочь: Кассандру интересовали взрослые дела, и быстро утомляли детские игры. «Моя девочка», – с гордостью говаривал Нестор, подразумевая хваткий ум и недетскую проницательность старшей дочери. Кассандра унаследовала синие глаза отца и русый цвет волос своей тёти Наалы, однако черты лица и фигуру взяла материнские. Да, Марион так и не родила Нестору наследника престола, но они могли гордиться своими прекрасными дочерьми…
Королева тихо вздохнула: воспоминание о Наале заставило задуматься о том, как же по-настоящему счастлива она была, в отличие от императрицы Аверона. Наале не довелось познать радости материнства – только его горести. Рождение маленькой принцессы Аурики принесло, помимо разочарования от пола младенца, также и сильные сомнения касательно её здоровья. Аурика росла замкнутым ребёнком, плохо ела, спала, и не была способна ни к какому обучению, пребывая в подобии транса всю свою маленькую жизнь. В десять лет принцесса Аурика почти не разговаривала, не обращала внимания на окружавших её людей, не признавала порой даже матери, улыбалась редко и всегда без причины, и никто из лекарей не мог ей помочь.
Боль Наалы читалась в каждом слове их переписки, боль, отчаяние и бесконечная усталость – от попыток помочь дочери, от поисков лекарства и лекарей, от подозрений аверонского двора и ненависти своей свекрови, Северины. Старая императрица, когда-то полюбившая невестку за кроткий нрав и неподкупную доброту, после рождения больной внучки и в отсутствие других наследников искала способы аннулировать столь бесплодный брак. Хвала Единому, император Таир оказался не менее крепким орешком, чем воспитавшая его мать – все попытки Северины оговорить молодую супругу перед сыном разбивались о гранитную решимость последнего сохранить союз. Наала писала, что с рождением больной дочери Таир не замкнулся в себе, как это часто бывает с мужчинами, не отстранился от супруги, но наоборот, горе ещё больше сплотило их, и в этом Наала находила свою единственную отраду. Император Аверона оставался верным своей супруге и их любви, и не терял надежды на то, что когда-нибудь лекарство для маленькой Аурики будет найдено.
В последний год стало полегче: письма Наалы перестали кричать отчаянием и болью, находя несколько строк и для небольших радостей, и это благословенное облегчение исходило главным образом от кончины старой императрицы, Северины. Марион искренне радовалась тому, что значительная часть напряжения, которое испытывала Наала под гнётом ядовитого презрения Северины, спала, и молодая императрица могла наконец не чувствовать себя ничтожеством, неспособным родить здорового ребёнка и наследника аверонского престола. Наале с головой хватало собственной совести и горя, чтобы хлебать год за годом отраву постоянных обвинений свекрови.
Марион надеялась пригласить золовку в Галагат, чтобы Наала сумела хоть ненадолго убежать от собственного двора и отдохнуть от обязанностей. Свадьба Михаэля – прекрасный повод заглянуть в Ренну, чтобы посетить молодую императрицу и передать приглашение лично.
Сын сильно возмужал в последние годы. Сказывались ли черты покойного отца, Синего барона Магнуса, рискнувшего когда-то титулом и положением ради брака с простолюдинкой, или воспитание Нестора, с которым у Михаэля быстро установились крепкие отношения, основанные на взаимном уважении, но сын пожелал вернуться в фамильный замок Синих баронов сразу же по достижении совершеннолетия. Марион прекрасно помнила тот день: Михаэль, готовый к отправлению, стоял у своего коня, и по очереди подбрасывал маленьких сестёр в воздух, прощаясь столь весёлой, заразительной улыбкой, что даже обожавшие брата Кассандра и Каллиста не проронили ни слезинки. Чего нельзя было сказать о ней: обнимая сына, такого взрослого, высокого, вымахавшего на голову выше матери, такого самостоятельного и такого любимого, Марион прикрывала глаза, чтобы не омрачать ему отъезд видом своих слёз. Михо, её понимающий, умный сын, гладил мать по волосам, как маленькую, и шептал:
– Пора, мам… ты ведь и сама знаешь: мне пора…
Марион знала, но всё равно отпускала сына с тяжёлым сердцем. Михаэль стремился поскорее обрести свой дом, и весьма в этом преуспел, решительно наведя порядок на землях Синих баронов, столь долго прозябавших без хозяина. Но вот к чему она точно не была готова, так это к тому, что спустя почти три года Михо напишет ей письмо, в котором попросит благословения на брак.
Она ничего не знала про эту девушку, кроме того, что написал ей сын: гувернантка в одной состоятельной аристократической семье, из рода обедневших аверонских дворян и, конечно же, само совершенство. Убедиться во всём этом Марион предстояло лично, и весьма скоро.
Королева поднялась, плотнее укутавшись в шаль, и кивнула господину Вуку, чтобы тот не прерывал занятия. Девочки проводили её взглядами, и особенно тоскливым он получился у Каллисты, которая надеялась, что мать в конце концов заберёт её с собой и избавит от необходимости присутствия на уроке.
В коридоре холод чувствовался ощутимее – осень в Валии наступала быстро, с ранними заморозками и холодными северными ветрами. Ожидавшая её маркиза Доминика, скучавшая у окна, встрепенулась, как только дверь открылась, и метнулась к королеве, мигом подстраиваясь под решительный, быстрый шаг.
– В зал собраний, ваше величество? – живо поинтересовалась первая придворная дама, пытаясь уловить в лице Марион что-то, что подсказало бы ей ответ до того, как королева разомкнула бы губы.
– Да, но ненадолго, – откликнулась она, не сбавляя темпа.
Маркиза Доминика не отставала, на ходу докладывая последнюю шокирующую сплетню, которую ей удалось раздобыть за время ожидания в коридоре: о любовном романе двух приближенных ко двору особ. Марион слушала вполуха: никогда не знаешь, какая информация пригодится в будущем. Голос Доминики, живой, всегда радостный, полный уверенности и даже насмешки – маркиза и сама не знала, когда шутила, а когда бывала предельно серьёзна – врывался в сознание, оставляя там крупицы новых, возможно, абсолютно ненужных знаний, но совершенно не путал мысли.
В свои сорок пять Доминика была ещё хороша – фигура сохранила девичью стать, лицо, хотя и носило первые признаки увядания, тем не менее оживлялось жизнерадостной улыбкой и стремительно меняющейся мимикой бойкой маркизы. А уж тяжёлые медные кудри, предмет зависти всех придворных дам! Рыжие волосы в Авероне считались признаком позора, клеймом Клеветника – но в Валлии действовали совершенно иные законы красоты. Да и волосы у Доминики и вправду были потрясающими – не рыжими, но медными, почти красными…
Пожалуй, бесспорные достоинства первой придворной дамы были главной и единственной причиной, по которой сэр Эйр не уехал вслед за Синим бароном Михаэлем обратно на родину три года назад, а предпочёл остаться в охране короля Валлии.
Маркиза всегда обладала сомнительной репутацией, однако её предположительно тайный роман с одним из телохранителей его величества вызвал очередную волну сплетен, наветов и осуждений. Сэр Эйр не был знатен, не был богат, и даже не был валлийцем. Более того, он оказался младше маркизы на целых пять лет. Когда первый шквал возмущения утих, придворные начали судачить о том, как долго продлится эта интрига, и самые злоязыкие давали унизительно короткие сроки.
Однако несмотря на ироничные прогнозы, роман сэра Эйра и маркизы длился уже девять лет, и за это время слухи поутихли: к тому, что не блещет новизной, угасает всякий интерес. Все знали, что их брак не мог состояться: слишком разным было их социальное положение, слишком высоким происхождение блистательной маркизы, кузины самого короля Нестора Ликонта. Связь леди Доминики и сэра Эйра выдерживала год за годом, и Марион от подобных отношений лишь выигрывала: маркиза кардинально изменила своё отношение к новой королеве Валлии, и значительная часть подобной перемены исходила от влияния преданного Марион сэра Эйра.
Леди Доминика стала правой рукой королевы и её рьяной защитницей – играла свою роль репутация самой грозной придворной дамы, с которой не рисковала связываться местная знать – и их отношения с Марион укреплялись с каждым годом. Доминика оказалась лишённой предрассудков и в то же время уважающей традиции женщиной, родственницей короля, помолвку с которым когда-то расторгла по обоюдному согласию, и ещё со времён юной королевы Таиры отмечала своим вниманием её камеристку, бывшую в те времена Синей баронессой. Спокойный нрав и твёрдость характера сэра Эйра мало-помалу делали своё дело – маркиза Доминика стала более уравновешенной, более трезвомыслящей, и менее сумасбродной, чем до связи с ним, и положительное влияние аверонского рыцаря лишь усиливалось с годами. Марион знала, что сэр Эйр хотел бы большего, чем предполагала их тщетно скрываемая связь, но прекрасно понимал, что это невозможно. Одним из несравненных качеств бывшего телохранителя Синего баронета оказалось его бесподобное, почти неземное терпение, покорившее буйный темперамент Доминики, и способность ждать. Всю жизнь, если потребуется.
– Собрание ещё не началось, – чуть опередив королеву и слегка отодвинув портьеру, шёпотом сообщила Доминика.
Марион кивнула: она потому и прошла тайным ходом, чтобы не встретиться со спешившими в зал чиновниками, советниками своего мужа. Сдвинув занавеску, Марион увидела короля Нестора Ликонта, сидевшего во главе стола. Перед ним лежала стопка бумаг, и Нестор уставился в них невидящим взглядом, не обращая внимания на наполнявшийся придворными советниками зал. Их было всего двенадцать – каждый кланялся королю, останавливаясь у своего кресла, и ожидал реакции его величества, позволения присесть. Кресло по левую руку короля всё ещё пустовало, и Нестор наконец вскинул голову, скользя взглядом по собравшимся. Не найдя ту, кого искал, среди советников, он слегка нахмурился, чуть проворачивая голову в сторону тайного прохода, и нахмурился ещё сильнее, когда увидел там свою жену.
Марион отрицательно покачала головой, коснувшись указательным пальцем лба, и Нестор, помедлив, кивнул, тотчас отворачиваясь, чтобы не привлекать внимания замерших советников.
– Садитесь, – коротко велел он.
Марион постояла ещё пару секунд, разглядывая профиль мужа. Нестор любил шутить, что он уже ближе к пятидесяти, чем к сорока, но выглядел король Валлии по-прежнему привлекательно. Марион казалось, что он почти не изменился со дня их свадьбы, и очень удивилась, обнаружив однажды, что в смоляных волосах мужа появилась седина.
Годы промелькнули незаметно. Рождение Кассандры, затем Каллисты, гора новых обязанностей, забота о детях, воспитание уже почти взрослого Михаэля, поддержка мужа в его сложных решениях – всё это наполняло событиями жизнь, не оставляя времени ни для мыслей, ни для отдыха от них. Вот и сегодня она должна была присутствовать на собрании – Марион редко вступала в обсуждения, но её глаза и уши помогали распознать чужую неискренность, скрытую неприязнь, мельчайшее отражение эмоций, направленных советниками друг против друга или же в отношении её мужа. И хотя первые, быстро раскусив причину присутствия на собраниях королевы Марион, бывшей личной помощницы императрицы Северины, старались скрывать свои мотивы, всё спрятать от её глаз они не могли. Скоро вариация личного отношения к Марион среди придворных достигла максимального диапазона: от искренней любви до тщательно скрываемой неприязни, основанной на опасениях, страхе и уважении. Нестор посмеивался, говорил, что Марион заняла его вакантное место – когда-то ту же гамму чувств вызывал среди галагатского двора сам герцог Ликонт, тайный советник покойного короля. Она смеялась в ответ, лишь наедине с мужем или с детьми позволяя себе делать это совершенно искренне.
В отличие от устоявшихся дворцовых традиций, они с Нестором с самой первой ночи делили одну опочивальню, отказавшись от раздельных спален, и не разлучались даже в дни болезней. Хвала Единому, последние случались не так часто – бывшие воины, оба обладали крепким здоровьем и стальными нервами. Сегодняшняя головная боль – одно из редчайших исключений, которые случались с Марион в дни слабости. Ей было за что благодарить Единого. Он оказался к ней добрее – незаслуженно, по мнению самой Марион – чем ко многим куда более достойным людям.
О некоторых из них королева не уставала молиться все эти стремительные годы. Вот только об их судьбе она порой ничего не знала. Да и как узнать про того, кто исчез без вести много лет назад – исчез из-за их с Нестором отношений?
Нет, никогда, никогда она не простит себе того, как недальновидна, как несправедлива была по отношению к человеку по имени Януш…
– Ты придёшь завтра? – спросила Зарина, облокачиваясь о косяк двери.
Он мельком обернулся, закрепляя перевязь метательных кинжалов на груди. Девушка стояла, обхватив себя руками за плечи, и распущенные белые волосы, длинные, волнистые, окутывали её подобно плащу. В сумраке крохотной комнатки черты её лица угадывались смутно, и он усилием воли прогнал от себя очередную иллюзию. Игры сознания – опасная вещь, особенно, когда ты всё время на виду.
– Как получится, радость моя, – ответил он, отворачиваясь.
Накинув поверх перевязи серую куртку, он обернулся ещё раз, шагнул к встрепенувшейся девушке, обнял за плечи. Она вскинула на него свои огромные васильковые глаза, и его в очередной раз кольнуло чувство вины.
– Береги себя, – сказал он, привлекая её к себе.
– Удачи, Фео, – тихо отозвалась Зарина.
Он поцеловал её ещё раз – в макушку, ощущая шелковистую нежность белых локонов – и вышел из дому. Оглядевшись, Большой Питон тихо присвистнул. Тотчас над соседним забором показалось мятое лицо Топора, а из-за дерева появился Ренольд.
– За город, – приказал Феодор, запрыгивая в седло своего коня.
Телохранители забрались на лошадей, и главарь бросил последний взгляд на неприметный домик в одном из самых тихих районов Галагата. Занавеска крохотного оконца тотчас упала на место, и Феодор резко отвернулся.
По улицам столицы ехали неспешно, оглядывая впавший в послеобеденную дрёму город. До наступления темноты и пробуждения ночных жителей, промышлявших преступным промыслом, Фео хотел успеть к ещё одной возлюбленной.
