Текст книги "Вино фей (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Остина заморозило. Он не понял, кто это сказал: вокруг никого не было.
Тут из храма вышел отец. От его согнутых плеч исходило ощущение надлома и боли, но Остин ощутил совсем другое. Оттуда шло тепло, тепло отцовских рук и его объятий, тепло покоя и безопасности.
– Отец, – прохрипел Остин и ринулся к храму, – отец…
Пастор Стэнбридж поднял голову на крик сына и увидел его, бегущего к нему.
– Папа, – Остин с силой сжал отцовские плечи, – прости меня, отец, я был так глуп… – слёзы душили его, но с каждой секундой в отцовских объятиях страх слабел, холод отступал, гробовой голос становился все тише.
– Мальчик мой… – пастор плакал и благодарил Создателя.
Он так верит, что сын образумится и вот…
Глава 17. Размышления
Позабыла про ночь, не заметила дня,
В чуткой памяти злобные взгляды храня.
Лица, полные ярости, злобы слепой
Перед ней проносились, как дьяволов рой…
У. Блейк «Песни опыта»
В отличие от всех домочадцев, Черити не принимала участие в обсуждении загадки изрезанного портрета. Отчасти потому, что не знала, что предположить, а отчасти потому, что была поглощена загадкой появления в её комнате полевого букета. Кто мог принести его?
Странно, что цветы почти точно повторяли букет, что она видела на шкатулке миссис Стэнбридж. Но Черити помнила, что когда она говорила об этой гравюре жене пастора, рядом стоял граф Клэверинг. Господи, не его ли это дурные шутки? Окно её комнаты было расположено на высоте добрых восьми футов, но если залезть на фундамент, то проникнуть в комнату труда не составит. Над окнами нависала тень огромного дуба, и в его тени можно было незаметно подойти достаточно близко к дому.
Но зачем? Он хочет подшутить над ней, как над мисс Клэр Стивенс? Черити сердито поджимала губы. Что за испорченная душа? Но, полно, он ли это?
Меж тем время бала в Фортесонхилле неумолимо приближалось.
Черити была уверена, что после изрезанного портрета Джин снова сляжет в постель с мигренью, однако этого не произошло. А вскоре Черити поняла, почему. Мать и дочь в понедельник уехали к мадам Дидье и провели у модистки, по меньшей мере, четыре часа, о чём зло сплетничала по округе Элизабет Марвелл.
Черити вновь задумалась, может, стоит всё же поговорить с леди Дороти? Зачем тратить сколько усилий в погоне за человеком с подлым нравом, который, однако, при всей своей дурной натуре всё же достаточно честно заявил об отсутствии у него всяких намерений? Но она в который раз покачала головой. Черити слишком хорошо знала тётю, чтобы заранее понять, что услышана не будет. Вот миссис Флинн отнеслась бы к её словам без всякого предубеждения, и, разумеется, прислушалась, подумала Черити.
Но кто мог изрезать портрет? Право, кроме Филипа Кассиди, оскорблённого расторжением помолвки, никто на такое не решился бы, но Кассиди не приходил к ним с самого дня разрыва. Впрочем, по злобе или, точнее, из дурного желания пошутить, это могли сделать и субботние гости. Мало ли что взбредёт в голову той же Бетти Марвелл или девицам Фортескью? Однако кузен уверяет, что утром в воскресение портрет был цел, а значит, это не они.
Тут, аккурат к обеду во вторник, вернулся из Фортесонхилла кузен Селентайн, нагруженный двумя подстреленными бекасами и толстым домашним гусем. Он пояснил, что бекасов убил сам, а гуся ему едва ли не силой всучила экономка Фортесонхилла миссис Уилсон.
– Ты отлично стреляешь, племянничек, – заметил сэр Тимоти, но Флинн возразил, что он как раз настрелял меньше всех.
– Лучше всех стреляют Фрэнсис и Филип Кассиди, дядюшка, а я – мазила, – рассмеялся он.
Филип Кассиди был, как знали все, действительно великолепным стрелком, но все промолчали, а Флинн, поняв, что нечаянно сболтнул о верёвке в доме повешенного, смущённо умолк. Впрочем, он тут же, как ни в чём ни бывало, начал рассказ о труппе, приглашённой в замок, и о приготовлении сцены. Спектакль будет в галерее менестрелей, сообщил он, там повесили роскошный занавес, и зал почти не отличить от театра. Кузен также зло насплетничал, что приме театральной труппы, которая играет главную героиню, не меньше сорока лет, но на вид не дашь и двадцати пяти.
– Впрочем, я, наверное, не прав. Истинный возраст актёра можно узнать только в ратное время, а так как дамы не участвуют в военных кампаниях, им можно и вовсе не иметь возраста.
– А мистер Клэверинг любит театр? – поинтересовалась леди Хейвуд.
Кузен Селентайн на миг задумался, потом несколько шутовски кивнул.
– О, да, он очень восприимчив к актёрской игре. Один раз, помню, на сцене до того натурально чокались, что его потянуло в буфет. Он и меня вытащил. Там мы и просидели до конца первого акта.
Черити прыснула. Мимика кузена была до того забавна, что невозможно было внимать ему без смеха.
– Он говорит, что времена Гаррика, Кэмбла и Кина прошли. И сегодня актёры играют королей так, словно боятся, что кто-то может сыграть туза и побить их. Раньше на сцену не допускали женщин, а ныне все актёры играют, как женщины. Но крайняя чувствительность даёт посредственных кривляк, считает его сиятельство, средняя – плохих актёров, и только её отсутствие создаёт великих артистов.
– Он считает, что в основе актёрского мастерства должно лежать полное бесстрастие? – удивилась Черити.
– Да. Иначе гамлетовский накал страстей за три сезона просто разобьёт сердце артиста, кузина.
Черити задумалась, её странно изумило сходство их мнений с его сиятельством. Она тоже считала, что актрисы, вечно падающие в обмороки и не умеющие изобразить любовь без воплей и судорог, – просто бездарны.
Но тут миссис Фудс, появившись на пороге столовой, сообщила леди Дороти, что пришли от модистки, и дамы поднялись из-за стола, даже не притронувшись к десерту. Черити, с тоской глянув на кусок творожной запеканки, пошла за Вирджинией. В гостиной Джин и леди Дороти, едва пригубив кофе, исчезли в верхних покоях.
Черити не стала дожидаться мужчин и пошла к себе, однако пробыть одной ей довелось не более четверти часа. В двери постучали и, едва она откликнулась, к ней в комнату просунулась творожная запеканка на фарфоровом блюдце, потом – рука в алом сукне, а после возник и весь кузен Селентайн Флинн.
– Я заметил, дорогая кузина, что вам не дали времени основательно пообедать, но разве это справедливо: оставаться голодной из-за чужих нарядов?
Черити было немного досадно, что он так хорошо прочитал её взгляд в столовой, но шутовская физиономия кузена не позволяла сердиться на него. Она рассмеялась, поблагодарила кузена и начала есть. Флинн же неожиданно стал куда серьёзнее и, присев на оттоманку, заговорил, отчётливо и тихо.
– На основании рекомендаций моей дорогой матушки, коим я обычно доверяю, а также ряда иных аттестаций и собственных наблюдений, я заключаю, дорогая кузина, что вы вполне способны понять мою озабоченность. Нелепые поступки моей сестрицы Джин не идут ни в какое сравнение с опасностью, которой она подвергается.
Черити оставила недоеденную запеканку и с испугом посмотрела на кузена. Он имеет в виду Клэверинга?
– Что вы сами думаете по этому поводу? – напрямик спросил он. – Согласитесь, не каждый день в приличных домах кромсают портреты. Это не похоже на вандализм, это ненависть. Или, воля ваша, нечто и того похуже…
Черити осторожно перевела дыхание. Он, выходит, имел в виду тот воскресный случай.
Она тяжело вздохнула.
– А вы точно уверены, что ещё утром в воскресение портрет был цел?
– Да, накануне вечером, в субботу, сразу по приезде я просто увидел портрет на стене, но я шёл за вашим камердинером, в его руке был подсвечник, свет быстро исчез со стены, и мне было не разглядеть в темноте картины. Наутро же я рассмотрел портрет перед завтраком достаточно неторопливо и основательно. Я подумал, что художник обладал большим чувством юмора. Я сам во многом фигляр, – усмехнулся Флинн своей самоаттестации, и подмигнул кузине, – и потому понимаю хорошие шутки. Но во всём дальнейшем мне видится нечто совсем не шуточное.
– Да, я тоже испугалась, – согласилась Черити, – но кроме Филипа Кассиди, ни у кого в городе не было никаких оснований злиться на кузину. У неё был роман с мистером Фредериком Крайтоном, однако, если там кто на кого и затаил зло, то, скорее, Вирджиния на него. Ведь он так и не посватался. Но он умер. А чтобы кто-то ещё… Хотя, конечно, с приездом в город милорда Клэверинга многие девицы стали ревновать друг к другу, а у Вирджинии репутация признанной красавицы. Но проникнуть в чужой дом, рискуя попасться на глаза слугам…
– Кровь… – рассмеялся вдруг Селентайн. – Вы – настоящая аристократка, кузина.
– Что? – удивилась Черити. – Почему?
– Потому что только аристократка считает, что госпоже невозможно быть незаметной для слуг. Одержимый ненавистью человек вполне может не марать рук сам, кузина, а нанять для грязного дела лакея. Лакей же в стандартной ливрее, особенно в доме, где слуг два десятка, пройдёт тенью и никем не будет замечен. То же самое можно сказать и о камеристках. Но портрет Вирджинии висел на высоте пяти футов от пола, до потолка оставался фут. Сам он высотой тоже около пяти футов, а изрезан был точно по изображению. Либо низкорослый человек поставил внизу стул или табурет, либо он был на пять дюймов выше меня, а мой рост – шесть футов. Вы знаете столь высоких людей в округе?
Черити покачала головой.
– Пожалуй, нет, но портрет ведь просто могли снять со стены – он держится на двух гвоздях, изрезать, а после – повесить на прежнее место. Я рассматривала его, когда он сох, и переставляла, правда, без рамы, но едва ли деревянная рама тяжелее десяти фунтов. С этим справился бы кто угодно. Любая горничная. Я даже подумала на Сесили Кассиди, но она по парадной лестнице незамеченной бы не прошла, – Черити задумалась. – А вот её камеристка – вполне…
– Тут вы ошибаетесь, Черити, – возразил Флинн, – портрет действительно висит на двух гвоздях, но они вбиты на высоте восьми футов. Как я уточнил, чтобы повесить его, из подвала приносили лестницу, снять его можно и без лестницы, но чтобы снова повесить, надо было поднять полотно на высоту девяти футов, а это без лестницы или стула не сделаешь.
– Пусть так, – согласилась Черити с кузеном, – но если был нанят лакей, его уже не найти. Не пойман – не вор. Надо искать господина. Но вы, как я поняла, были на охоте с мистером Кассиди. Это вы устроили так, чтобы Филип был приглашён в Фортесонхилл?
– Как вы догадливы, кузина, – усмехнулся Флинн. – Я. Так вот, прежде всего я хотел поближе присмотреться к бывшему жениху моей кузины. Этот молодой человек показался мне опасным: он кажется недотёпой, но очень хорошо обращается с оружием. Он вроде не блистает остроумием, но молчит, что, как минимум, доказывает отсутствие глупости. Вы хорошо его знаете?
Черити отрицательно покачала головой.
– Нет. Он любит собак и лошадей, проводит два часа в день в пабе, всегда кажется полусонным, но руками гнёт конские подковы. Однако помню, когда мы играли детьми, он всегда защищал младшего Стоуна. Тот в детстве сломал ногу и плохо бегал. Над ним смеялись, но Филип вступился и запретил прогонять его. Кассиди – сын самого богатого человека в округе, но он никогда не был высокомерен. Что до этой истории… Я скорее поверила бы, что он способен придушить саму Джин, чем испортить её портрет. Он был в отчаянии после того, как Вирджиния расторгла помолвку, но не зол, а, скорее, убит этим.
– То, что мы называем отчаянием, – отозвался Флинн, – часто всего лишь мучительная досада на несбывшиеся надежды.
– Да, – спокойно согласилась Черити, – он был убит именно крушением своих надежд. Но мог ли он нанять лакея для дурной шалости? Нет, – резко сказала она, – никогда в это не поверю.
Селентайн покачал головой.
– Это совсем не дурная шалость, дорогая сестрица. Но почему вы не верите, что это мог сделать Филип Кассили даже руками лакея?
Черити подняла на кузена глаза и несколько минут молчала. Потом проговорила:
– Филип не мог не понимать, что на него первого падёт подозрение. Все слишком очевидно, чтобы быть правдой. В день после разрыва с Джин я встретила его в парке. Он был таким несчастным, совсем сломленным. Причинённая ему боль обычно заставляет благородного человека избегать делать больно другим, а Филип всё же благороден. Я не помню за ним низких поступков. За покойным Крайтоном – сколько угодно, а за Филипом – нет. – Черити взглянула прямо в глаза Селентайну. – Но почему вы говорите, что это не дурная шалость, кузен?
– Потому что я солдат, сестрица. – Селентайн Флинн наклонился к Черити, – и знаю: если пуля свистит у твоего уха – глупо нагибаться: она уже пролетела мимо. Те, кто выживают, чуют пулю в стволе наведённого на них ружья.
Слова эти испугали и насторожили Черити. До того она не придавала изрезанному портрету особого значения, но сейчас взглянула на всё иначе. Однако, никаких предположений у неё всё равно не возникло.
– А вы, как я заметил, почти не разговариваете с кузиной Вирджинией? – поинтересовался между тем Селентайн.
– Нам не о чем говорить, – пожала плечами Черити и неожиданно для Флинна спросила, – а вы не знаете, кузен, что держит здесь милорда Клэверинга и его сестру? Ведь всё это началось с их приезда. Если бы не граф, я думаю, Вирджиния никогда не разорвала бы помолвку с Филипом. Они скоро уедут? – в её голосе прозвенело нервное нетерпение.
Флинн посмотрел на неё с удивлением.
– А вы ждёте его отъезда? Насколько я понял, о нём пока не говорят.
– Мне кажется, я могу быть с вами откровенна, кузен. Его сиятельство говорил со мной… – Черити вздохнула. – Если я правильно его поняла, он достаточно определённо сказал об отсутствии у него всякого желания вступать в брак. Но мне показалось, – Черити немного замялась, – что он рассчитывал на то, что я доведу его слова до сведения домашних. А я не могу этого сделать. Мои слова будут неправильно истолкованы. Я ничего не могу сказать кузине и тёте.
– Вообще-то у Клэверинга есть намерение жениться, – рассмеялся Селентайн, – такое намерение у любого мужчины когда-нибудь да возникает, и Фрэнсис не исключение. Он обязательно женится, но не сейчас, разумеется. Просто женщин с детства учат охотиться на мужей, а мужчины не любят чувствовать себя дичью и начинают избегать женское общество, а расспросы заботливых родителей о намерениях в отношении той или иной девицы их только злят. Клэверинг всегда был очень осторожен. А вам, как я посмотрю, мой друг не очень-то по душе. Почему?
– Он не кажется мне серьёзным человеком, – голос Черити прозвучал несколько принуждённо. Меньше всего ей хотелось говорить о Клэверинге, и она задала кузену вопрос, который возник у неё ещё в начале разговора. – А почему вы сказали, кузен, что художник имел чувство юмора?
Флинн несколько секунд смотрел на неё в немой задумчивости, удивляясь резкой смене темы и явному нежеланию кузины говорить о графе, потом ответил:
– Портрет – это плоскость, сжавшая в себе трёхмерность, мисс Черити. Если портрет изображён с устремлёнными на нас глазами, отойдя в сторону, мы увидим, что голова словно повернула лицо в нашу сторону. Художники рисуют такие глаза святым, ибо взгляд святого несёт святость, а тут живописец пошутил: взгляд кузины, зеркально-пустой, передавал пустоту. С левой стороны лестницы мне показалось, что она смотрела на меня словно из гроба… – кузен говорил медленно и не спускал глаз с сестры.
– А мне показалось, что с ненавистью. И тоже слева, – Черити побледнела при воспоминании об этом.
– Возможно, каждый из нас приписал этому пустому взгляду собственное наполнение. Ну да, ладно. Всегда к вашим услугам, мисс Тэннант-Росс.
Кузен поднялся и ушёл.
Последней мыслью Черити было сожаление. Селентайн Флинн не пригласил её танцевать в Фортесонхилле. А ей, что скрывать, этого очень хотелось.
Глава 18. Общественное порицание
Опошлено слово одно
И стало рутиной.
Над искренностью давно
Смеются в гостиной.
Надежда и самообман -
Два сходных недуга…
П. Шелли
День бала в Фортесонхилле начался в семействе Хейвудов с огорчения мисс Вирджинии и леди Дороти.
Накануне от модистки принесли платье Джин, и Черити оторопела от его немыслимой роскоши. Шатлен из золотых пластин, карне-де-баль в золотом окладе, вышивка золотом по парче! Черити покачала головой. Ей никогда не нравилась дурная роскошь, но сказать Хейвудам, что в таком платье сестрица будет подлинно выглядеть мещанкой во дворянстве, не могла. Не поймут.
За завтраком миссис Хейвуд выразила надежду, что первые танцы его сиятельство будет танцевать с её дочерью, на что мистер Флинн заметил, что граф Клэверинг, кажется, уже пригласил кого-то. Он слышал об этом от самого Клэверинга ещё на охоте. Взгляд Флинна при этом был совершенно безмятежен.
Эта новость весьма огорчила леди Дороти и испортила настроение Вирджинии. Черити же вынуждена была опустить голову, чтобы скрыть улыбку. Ей, вопреки неприязни к графу Клэверингу, понравился остроумный ход его сиятельства. Но кого, интересно, он пригласил? У самой Черити не было кавалера на вечер, но это её не волновало: её интересовал только спектакль.
Выехав на Мерлине на прогулку по окрестностям, она доехала до старого кладбища, и тут, погрузившись в размышления о вчерашнем разговоре с Флинном, вдруг услышала, что её окликают. Перед ней стоял Остин Стэнбридж.
– Мисс Тэннант-Росс!
Черити молча смотрела на сына священника, ничего не говоря.
– Вы приглашены на сегодня в Фортесонхилл? – спросил он.
– Да, мистер Стэнбридж.
– Надеюсь, вы будете настоящей королевой бала.
Голос его был вежлив и безучастен, в нём не было ни издёвки, ни иронии. Черити вежливо поблагодарила, натянула поводья, и Мерлин сорвался с места.
Вернулась она как раз в разгар сборов. Лиззи, затягивая на ней корсет и помогая одеться, снова на чём свет стоит костерила мисс Джин и уверила Черити, что её скромное платье в тысячу раз красивее того, что привезли мисс Хейвуд от модистки. Черити склонна была согласиться: поднявшись в холл, где висело большое зеркало, она придирчиво осмотрела себя с разных сторон и действительно решила, что выглядит недурно. К тому же, ткань на это платье была куплена в Бате, и тут, верила Черити, такой ни у кого не будет.
Перед выездом её придирчиво оглядела и леди Дороти, пробормотав, что платье Черити «довольно миленькое», и тут же отвернулась.
Черити должна была ждать возвращения кареты Хейвудов, но тут кузен Флинн предложил ей поехать в его экипаже, и Черити, опасаясь за туфельки, согласилась: на улице собирался дождь. Мистер Флинн, увидя её, любезно сообщил, что она просто очаровательна, а цветы шиповника в её волосах великолепны. Да и сама она напоминает распустившуюся розу. Черити поблагодарила его кивком головы и вздохнула. Несмотря на расточаемые любезности, кузен снова не пригласил её танцевать.
Они домчались за несколько минут – Флинн постоянно подгонял кучера и лошадей.
С тех пор, как Фортесонхилл стал родовым гнездом графов Рэнделлов, старое здание было перестроено, вокруг возникли парк и озера. Замок преобразовали в трёхэтажный особняк с башенками из тёсаного камня. Поскольку здание стояло на фундаменте средневекового дворца епископа, части старых построек сохранились: главным образом, парадная лестница и колонный вестибюль, салон со сводчатой крышей и галереей менестрелей. Внутреннее убранство напоминало капеллу, облицованную серым гранитом и розоватым песчаником.
Вестибюль в готическом стиле задавал тон всего дома, что подчёркивали мраморные колонны и сводчатый потолок. Стены, обитые тиснёной кожей, украшали искусные гобелены и великолепная коллекция живописи. Поднимаясь по ступеням парадной лестницы и оглядывая богатейшие интерьеры, колонны из чёрного мрамора из Килкенни и серого – из Северной Ирландии. Черити то и дело замирала в восхищении.
Гостей провели через библиотеку, содержавшую более пяти тысяч книг, самая старая из которых датировалась тринадцатым веком. Эта комната, пояснила леди Рэнделл, использовалось как гостиная для мужчин, куда они уходили после обеда, чтобы обсудить политические проблемы, недоступные женскому уму. Библиотеку заполняли диваны и оттоманки, стены зеленели изумрудным шёлком. Узкие шкафы между двойными дверями содержали коллекции предметов старины.
Гости все прибывали, и заметно было, что дамы наперебой соревновались между собой в роскоши нарядов. Немым контрастом им служило платье хозяйки – тёмно-зелёное, вдовье, очень сдержанное. Мисс Клэверинг была в таинственно-лиловом, и Черити с удивлением отметила, что и глаза мисс Сэломи струили сегодня загадочный сиреневый свет. Она выглядела удивительной красавицей.
Не обошлось без курьёзов. Мисс Элизабет Марвелл выбрала такое же платье, как мисс Кэролайн Фортескью, и обе девицы смотрели друг на друга с откровенной неприязнью. Походили друг на друга и платья мисс Шарлотт Стэнбридж и мисс Клары Стоун. Зато платье Черити, лёгкое, светлое, украшенное нежными цветами, оказалось неповторимым и единственным в своём роде.
Сесили Кассиди была разряжена по-королевски, Вирджиния соперничала с ней, но Черити, и она надеялась, что это не голос зависти, не понравилось ни платье мисс Сесили, ни наряд Вирджинии: чрезмерная роскошь бальных костюмов почему-то делала обеих девиц старше. Сами же платья напомнили Черити, брезгливо наморщившей носик, стиль барокко: много красивых деталей, а в целом безвкусица.
Черити торопливо устремилась в галерею менестрелей, надеясь занять место недалеко от сцены. Накануне она перечитала пьесу, сейчас жаждала посмотреть актёрскую игру, и горестно сетовала на медлительность кузена, раскланивавшегося с хозяйкой и надолго застрявшего в холле. Кузен Селентайн крутился вокруг мисс Клэверинг, немало беся остальных мужчин, а появившийся граф Клэверинг неожиданно повёл в галерею… мисс Кассиди. Кузен пошёл за ним следом с сестрой его сиятельства, красавицей Сэломи.
Это был настоящий удар для Вирджинии, ей пришлось идти в зал с отцом. У Черити, рассчитывавшей на дядюшку или кузена Флинна, не оказалось партнёра. Она поискала глазами Энтони, но он шёл в паре с мисс Фортескью. Мистер Остин Стэнбридж был с сестрой.
Тут Черити неожиданно протянул руку мистер Филип Кассиди. Растерянная, она оперлась на неё, и последнее, что она заметила перед входом в зал, был быстрый и немного заговорщический взгляд кузена Селентайна Флинна, который прошёл мимо неё в паре с сестрицей его сиятельства в первый ряд. Мисс Клэверинг была бесстрастна и молчалива, но смотрела на своего визави, как показалось Черити, с некоторой поверхностной благосклонностью.
Черити, оказавшись в седьмом ряду вместе с Филипом, несколько минут волновалась: ей казалось, что он пригласил её для того, чтобы поговорить о Вирджинии. Но Филип молчал, а потом раздвинулся занавес.
Черити в немом восторге следила за действием, шёпотом повторяя за актёрами любимые реплики. Некоторые артисты попадали в интонацию идеально, некоторые произносили фразы не так, как ей хотелось, и тогда она снова морщила носик. Но ближе к антракту Черити вспомнила о взгляде на неё Селентайна Флинна, и снова подумала о портрете. Неужели с ней рядом сидел тот, кто приказал его испортить?
Она осторожно бросила взгляд на Филипа. Он тоже следил за перипетиями спектакля, казался очень спокойным и несколько сонным. Под глазами его темнели круги от бессонницы, но, в общем-то, он выглядел как всегда. Они сидели в середине ряда, откуда были хорошо видны и сестрица Филипа с его сиятельством в третьем ряду, и Вирджиния с отцом в пятом. Черити видела, что Филип иногда переводил взгляд с Клэверингов на Хейвудов, но взгляд этот был достаточно безмятежен.
Вирджиния же, и это было заметно, почти не поворачивала голову к сцене, но не сводила глаз с ненавистной соперницы. Черити стало жаль её: Джин не умела управлять собой, и любое чувство ломало её едва ли не пополам. Клэверинг же, если, конечно, с его стороны был некий умысел, рассчитал ставку, как в висте. Нет лучшего способа показать равнодушие к девице, нежели ухаживать за другой. А если это ещё и её бывшая подруга…
Разговоры и шепотки, дошедшие до Черити в антракте, дали ей понять, что общественное мнение зло глумилось над мисс Хейвуд. Все заметили, что граф явно стал на сторону обиженной семьи, пригласив мисс Кассиди в зал и на первые два танца, и, как следствие, все почти не замечали Хейвудов.
Сэра Бенджамина и леди Изабелл обступили и наперебой обласкивали, красавице мисс Сесили роняли тонкие комплименты. Безусловно, и бедный мистер Филип удостоился бы не меньшего внимания, но он стоял и беседовал в стороне с мисс Тэннант-Росс, и его не решились беспокоить.
Черити же неожиданно спросила Филипа, что он сделал со свадебным портретом?
Филип после недолгого молчания вяло ответил, что его отнесли в гардеробную.
– Отец сказал, что он ещё пригодится. Для новой свадьбы. Тогда не придётся снова тратиться. Это логично.
Черити поняла, что он говорит о своём портрете. Молодые должны были обменяться ими перед свадьбой, да не успели. Но она спрашивала о другом.
– Я говорю о портрете Вирджинии. Кто-то в воскресение изрезал его.
Взгляд Филипа несколько секунд точно плавал в пространстве, но потом резко сфокусировался на её лице. Черити даже удивилась, насколько пронзительным и умным стал этот взгляд.
– Изрезан? – Филип, казалось, не удивился, просто чуть слышно повторил ею сказанное. Он подобрался, закусил губу. – Странно. И, как я понимаю, заподозрили меня?
– Это случилось, когда вся семья была в церкви. Утром портрет был цел, а в полдень служанка заметила в нём дыру. Вас все видели в церкви. Но считают, что вы могли послать лакея.
На высоком лбу Филипа прорезалась морщина. Губы брезгливо искривились.
– Ну, уж, – хмыкнул он, – что за вздор? Сводить счёты я предпочёл бы с оригиналом, а не с изображением, и своими, а не чужими руками. Да и что толку? Вы тогда меня успокоили. Я подумал, может, и вправду, это к лучшему? Девица, клявшаяся тебе в любви, но при первом появлении графа давшая отставку, и впрямь не лучшая партия. Я просто был глупцом, что поверил ей. Однако поумнеть никогда не поздно, – пробурчал он. – Но разумный человек не кромсает портреты. Да ещё в чужом доме.
Черити про себя подумала, что Филип, оказывается, тоже аристократ: он примерял ситуацию только на себя. При этом она не думала и не ожидала, что он признается: но просто хотела послушать его. Сейчас она поверила Филипу. Он ещё не преодолел боль и обиду, но очень хотел этого.
Пока они говорили, Черити заметила брошенный на неё мельком взгляд кузена, и пристальный, словно чем-то недовольный – его сиятельства. Стоявшая рядом с ним мисс Кассиди улыбалась ему, и время от времени бросала торжествующие взгляды на соперницу. Триумф её был полным.
С неприятным чувством Черити заметила миссис Стэнбридж и её дочь Шарлотт. Девица была в странном платье с нелепым вырезом на груди, и миссис Кассандра несколько раз прошлась с дочкой мимо его сиятельства. «Интересно, если бы граф уделил мисс Шарлотт Стэнбридж сверхдолжное внимание, посоветовала бы матушка дочке избегать его сиятельства, как посоветовала мне?», – пронеслось в голове у Черити.
После второго действия артистов долго не отпускали, но внизу уже слышались звуки скрипок и арф, и молодёжь потянулась в танцевальный зал, украшенный итальянскими гобеленами. Черити оказалась среди танцующих – Филип стоял рядом.
Она бросила взгляд вперёд и побледнела: его сиятельство стоял в паре с мисс Кассиди, её кузен – с мисс Клэверинг, Остин Стэнбридж – с сестрой Шарлотт, её кузены Винсент и Энтони с девицами Фортескью. Арбетноты, Стоуны – все выстроились в ряды, и только Вирджиния, разряженная в парчу, осталась без пары.
Если бы это случилось раньше, леди Дороти могла послать к ней хотя бы брата, но оба они уже пригласили других девиц. Даже Элизабет Марвелл танцевала с младшим Стоуном. Это был афронт.
Черити понимала, что тут отчасти был некий заговор: никто не хотел портить отношения с сэром Бенджамином Кассиди, и нанесённое ему оскорбление, по мнению общества, нуждалось в сатисфакции. Сливки общества в лице леди Рэнделл тоже были на стороне Кассиди. Положение усугублялось ещё и тем, что все знали: брака своей дочери с Филипом Кассиди добивался сам Хейвуд, и то, что именно он пошёл на попятный, было удвоенным оскорблением. Причина разрыва помолвки тоже была ясна, все заметили, что девица предпочла другого, а подобная ветреность не приветствовалась, и сейчас свет наказывал мисс Хейвуд за пренебрежение достойным молодым человеком и въявь смеялся над её амбициями и надеждами.
Всего этого можно было ожидать, и даже заранее предвидеть, но Черити не могла понять, участвует ли в этом граф Клэверинг? Его попросили не приглашать мисс Хейвуд, или он сам решил оказать внимание другой девице?
Между тем, зазвучала музыка, начались танцы, мелодии сменяли одна другую, а Вирджиния Хейвуд все стояла у стены. Черити удивлялась, что её не приглашают хотя бы Винсент или Энтони, но те, не ожидая всеобщего остракизма по отношению к сестре, видимо, уже пригласили других девиц на все танцы. Черити тоже приглашали наперебой, то старший Арбетнот, то Фортескью, потом её партнёром стал кузен Флинн, великолепно танцевавший.
Во время танца Черити рассказала ему о разговоре с Филипом и выразила твёрдую уверенность, кто бы ни изрезал портрет кузины, это не Филип. Потом она бросила взгляд на Вирджинию, стоявшую с убитым лицом, и тихо попросила Флинна пригласить её на следующий танец.
– Не могу, – ответил Флинн между двумя па, – я наприглашал девиц в расчёте на отказ, но как назло, никто не отказал. Вот что мундир животворящий делает. Так что, до буланже я нарасхват. А после буланже я всегда зверски голоден.
Черити вздохнула.
– Значит, вы тоже в заговоре?
– Нет, – рассмеялся кузен, – так получилось. Его сиятельство был просто несколько испуган напористостью некой особы, и счёл нужным дать ей понять, что увлечён другой. Я предупредил его, что так легко из огня попасть в полымя, он понял это, и сейчас, как видите, не пропускает ни одной.
Музыка смолкла. Черити увидела, что граф поклонился мисс Фортескью, проводил её к матери и направился к ним.
– Мисс Тэннант-Росс, вы танцуете буланже?
– Ты куда это полез? – раздалось над ухом Черити злое ворчание кузена, но, оказалось, адресовано оно было не его сиятельству, а мистеру Фортескью, приглашавшему мисс Клэверинг на буланже. Полковник непонятно как ввинтился между ними, сообщил мистеру Фортескью, что танец обещан ему, после чего все закончилось тем, чем обычно заканчивались стычки штатских и военных: нахал в погонах и галунах увёл девицу.
