Текст книги "Ступени любви (СИ)"
Автор книги: Ольга Михайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Глава 7
Амадео вернулся, посетив по дороге пару лавчонок, домой, и тут оказалось, что его ждёт записка от его друга Северино Ормани. Тот готов был встретиться с ним после одиннадцати вечера. Амадео подивился, что друзья столь торопятся увидеться с ним. Стало быть – точно, время не терпит.
Он распорядился об ужине для друзей, и задумался. Встреча в городе удивила его. Что скрывает тоска этой удивительной девушки, столь необычной и непохожей на других? Почему она была так откровенна с ним, первым встречным мужчиной? Амадео заметил, что пока они стояли вдвоём, несколько проходящих мимо мужчин оборачивались на Делию, несмотря на её скромный наряд, и буквально пожирали глазами. Да и не удивительно, девица очень хороша. Скорее всего, речь идёт о каком-то поклоннике, уязвившем её сердце, но особа её внешности и её связей может выйти за кого пожелает. Речь идет о неразделённой любви? Кто же мог не отвергнуть её?
Ответить на эти вопросы Амадео не мог.
…Энрико пришёл, едва стемнело, и Амадео, видя, что друг не в себе, и не торопился, налил вина, расставил на столе какую-то снедь. Но Крочиато ничего не стал есть, было заметно, что он взволнован.
– Ты писал мне, Рико, полагаю, из-за Чино? Вряд ли ты думал, – улыбнулся он, – что я помогу тебе в любовных делах…
Энрико вздрогнул и выронил нож, со звоном ударившийся о тарелку.
– Я?… Нет. Ты сумел сделать то, что я просил?
Амадео кивнул и вытащил из сундука пергаменты.
– Я навёл справки, отправив в Неаполь своего человека, тот привёз выписки, но чтобы дать им законную силу, тебе нужно ехать во Флоренцию самому, удостоверить у нотариуса свою личность и доказать то, что это твой прадед, потом установить факт его переезда во Флоренцию, и приписку к цеху виноделов.
Энрико трепещущими руками схватил документы.
– «Джовании Баттиста Челестри и Дарио Челестри получили инвеституры в виде безымянной земли по случаю смерти своей матери Марианны Челестри… Отчуждены земля Сан-Пьетро вместе с другой землёй в пользу Джузеппе Мария Кьяренца и Тригона, а титулы и почётные звания, принадлежавшие этим землям, с их переходом к новому владельцу были пожалованы как самому владельцу, так и его близким и родственниками… Но где же? А! Вот! «Мессир Грациано Крочиато 9 февраля 1383 г. по акту нотариуса Aнтонио Ладзара из Палермо приобрел феод Калатубо у графа из Калтабеллотта, и ему отошло владение Палестри в качестве инвеституры вследствие смерти отца Гавино, утверждение о чём закреплено актами нотариуса Раффаэлло Рисалиби ди Бидона» Так. И что теперь делать? – Энрико был взволнован и растерян. – А, да, ехать во Флоренцию. А какие нужны документы? А, ну да, выписка о рождении отца и его родителей. Это есть. О, чёрт, сколько я тебе должен?
– Оставь. Могу я спросить?
Крочиато сидел в полусонной прострации, о чем-то глубоко задумавшись. Потом отозвался.
– Что? Ты что-то спросил?
– Нет, только собирался. То, что я видел в замке, несколько удивило меня. Мы… друзья?
Энрико смерил его больным и настороженным взглядом. Потом усмехнулся.
– Что породило твоё сомнение в этом, малыш?
– Пока ещё ничего, но я близок к этому. Ты не сказал, зачем тебе это, – Амадео ткнул в привезённые им выписки.
Энрико снова растянул губы в улыбке.
– Ну, это не повод сомневаться в моем расположении к тебе, скорее – комплимент твоему уму. Ты сам не догадался?
– Мои догадки многочисленны и я затрудняюсь выбрать верную.
– Вот как? – Энрико постепенно успокаивался, отвалился в кресле, порозовел и улыбнулся, – и каковы же твои догадки?
– Человек, пытающийся стать из плебея – патрицием, умнее того, что совершает обратный переход. Толкать же на это может желание избыть ощущение неполноценности и стать равным дружкам-аристократам, а ещё – избежать мезальянса. Не хочу предполагать суетное тщеславие…
– А разве нельзя предположить, что я просто хочу восстановить в чистоте свою родословную? – усмехнулся Энрико.
– Не узнай ты волей случая, что прадед имел дворянство – стал бы суетиться?
Энрико вздохнул, закинул руки за голову и рассмеялся.
– Это удивительно, Амадео. Ты – единственный из моих друзей, кто никогда не щадил меня и всегда высказывал в лицо всё, что думал. Даже Северино иногда щадит меня. Почему я люблю тебя? – Он снова вздохнул, – ты прав, конечно, я бы не суетился.
– Я тоже люблю тебя, Энрико. И хочу верить в лучшее в тебе.
– Что, разумеется, подразумевает, что во мне немало и дерьма… – снова иронично усмехнулся Энрико.
– Перестань, – отмахнулся Амадео, поняв, что кривляться Крочиато будет до второго пришествия. – Что происходит в замке – помимо того, что синьорине Чечилии доставляет удовольствие заставлять тебя корчиться в пароксизмах неудовлетворённой страсти?
К его изумлению, Энрико смутился.
– Она не понимает, что делает…
– Лангирано сделал вид, что не расслышал.
– Что происходит с Чино? Что с Северино?
Рико вдохнул, но с видимым облегчением. Он явно не хотел говорить о себе и Чечилии. Задумался.
– Феличиано перестал доверять нам. Но… Поверь, не было ничего, чем я оскорбил бы дружбу. Думаю, Северино – тоже. Мне кажется, что-то гложет его изнутри. Лет пять тому назад… это – тебе и огню, – Крочиато наклонился к уху друга, – он полночи просто выл у себя в спальне – надрывно, как деревенская баба, потерявшая кормильца. Я не мог войти, он не любит, когда… После смерти первой жены… он… это тоже между нами – велел привести пятерых молодых деревенских девок и… обесчестил всех. Как спятил. Бесновался. Право первой ночи – его право, но это… Потом опомнился, девок отдал замуж при замке с хорошим приданым, и вдруг запил… Во вретище на пепле, как пьяный, месяц сидел. Сейчас тоже пьёт, но меньше. Мы не даём.
– Это из-за жены? – удивлённо спросил Лангирано. – Он любил Франческу?
– Любил? – Энрико сморщил нос, точно вообще не понял, о чем идёт речь. – Это не про него.
– Как же он женился?
Крочиато снова изумлённо вытаращился на друга.
– Да так… Амброджо велел – вот и женился.
– А Анжелина? Её – то любил?
– Амадео, Бога ради, не смеши ты меня! Амброджо привёз невесту – и Чино женился. Ты его самого влюблённым-то помнишь?
Амадео этого действительно не помнил. Феличиано по молодости много гулял, но чтобы влюбиться – этого и вправду, никогда не было. Крочиато же продолжал:
– Я как раз и хотел, чтобы ты поговорил с ним – он уважает тебя. С ним беда.
Амадео ничего не ответил, но спросил:
– А Северино?
– А что Северино? – развёл руками Энрико. – У него все по-прежнему. Мы с ним как волчара с лисовином, друг друга сожрать не можем, несъедобные оба, клубком схватимся, погрызёмся, потом выпьем, снова друзья, – Амадео заметил однако, что тон Энрико в рассказе об Ормани стал более принуждённым.
– Он не пробовал добиться от Феличиано откровенности?
– Боже упаси, с него дипломат, как с меня Папа Римский.
– А сам он… Подруги нет?
Энрико поморщился и отвёл глаза.
– В замке и женщин-то всего ничего. На дешёвое бабье он и взгляда не кинет, а равные… те от него нос воротят.
Амадео видел, что Энрико помрачнел и чего-то не договаривает.
– Что так? Собой не урод…
Энрико сделал большие глаза и подмигнул.
– Ну, да! Сколько раз я замечал – как какое сборище, турнир ли, вечеринка, праздник ли – если будут пять девиц с нами – все около меня, урода, вертятся, он, как сыч, один сидит… – Энрико улыбнулся, это обстоятельство явно его ничуть не огорчало. – На следующий день обязательно даст мне понять, что я плебей безродный и дерьмо вонючее, вот мухи вокруг и вьются. Бьянка однажды его услышала, побелела вся, мне говорит, пошли ему вызов. Какова дурочка? Он мне, говорю, четыре раза жизнь спасал, какой вызов? Да и не пойдёт он с плебеем драться.
Амадео опешил.
– Господи… да не для того ли тебе надо доказать своё дворянство…
Энрико расхохотался.
– Чтобы ему вызов послать? – он отвалился на спинку кресла и ещё несколько минут смеялся. – Да ты рехнулся, Амадео! Если удастся доказать, что мой дед во Флоренции, как и многие дворяне, приписался к цеху виноделов, чтоб во власть пролезть да налоги не платить, и что он по отцу дворянин, этим я, конечно, дорогому дружку Северино здорово нос утру, но вызова я ему не пошлю никогда. Нельзя вызвать того, кому жизнью обязан.
Амадео почувствовал, что его сердце странно сжалось.
– Ну, а… сестра Раймондо, почему бы Северино к ней не посвататься? Она ему ровня.
– Делия? Да, ровня, и братец её был бы не против. Но она от него нос воротит, хоть на словах и вежлива. У них, монастырских аристократок, так принято: «извольте, соблаговолите», я бы просто к чёртовой бабушке послал, а эта скажет: «Многоуважаемый мессир, не будет ли вам благоугодно направить ваши стопы подальше от этого места, чтобы поприветствовать ближайшую родственницу первого из падших ангелов?»
– И она ему это говорила? – удивился Амадео, почувствовав, что щеки его розовеют и уши начинают гореть.
Но Энрико не заметил его волнения.
– Ему? Нет, он никогда ей не досаждает. Он, кстати… Я недавно заметил… не знаю, как и сказать… показалось, наверное. Быть того не может. Он на прошлом турнире, в Пьяченце, против троих вышел – и смял. А тут, я пригляделся, бабу видит – и стоит чурбан чурбаном. Спесь господская, что ли, высокомерие барское? Чего он так?
Амадео слушал с каменным лицом. Он знал о застенчивости Северино, тот подлинно всегда маскировал её деланной надменностью, и всегда завидовал лёгкости отношений Энрико с женщинами, его свободе и раскованности. Но… Он «не досаждает» чернокудрой Стреге, сказал Крочиато. А кому тогда «досаждает»? Бьянке, сестрице самого Энрико? Но об этом не спросил.
– Он просто застенчив, Энрико, – вяло растолковал Амадео дружку очевидное, думая о другом.
Тот не понял.
– Кто?
– Северино.
Челюсть Котяры отвалилась.
– Ты… шутишь? Он, что, девица?
Амадео махнул рукой и осторожно спросил.
– А тебе Делия… по душе?
– Мне? – удивился Крочиато, и пожал плечами, – когда я их с Чечилией из монастыря забирал, мне её ведьмой отрекомендовали. Слишком-де много знает для своих семнадцати. Ну, глупостей от неё и вправду не услышишь, но это не повод на костёр отправлять. Чем такой дурой быть, как моя сестрица, – Энрико снова пожал плечами. – А так, на мой вкус, девица она видная да ладная.
Амадео почему-то облегчённо вздохнул. Энрико не был влюблён в Делию.
– А что ты о твоих забавах с Чечилией скажешь?
Лицо Энрико перекосилось гримасой – не то шутовской, не то болезненной.
– А что тут скажешь? – вскинул он руки, как ярмарочный арлекин. – Я место своё помню – Чечилия дочь графа и сестра друга.
– Ты влюблён?
Энрико растянул губы в безрадостной улыбке.
– Нет. Северино сказал, что я неспособен на это. Значит, не влюблён.
– А почему неспособен?
– Потому что я гаер и комедиант, фигляр и скоморох, пустозвон и кривляка, человек неглубокий и поверхностный, бесчувственный и пустой. – Энрико подмигнул Амадео, но без улыбки, – короче, полное дерьмо, – снова усмехнулся он, и снова невесело.
Амадео улыбнулся. Крочиато в его глазах был человеком приличным, он признавал в нём и честь, и великодушие, и благородство, и сейчас был подлинно заинтригован: зачем благородному человеку понадобилось заверять своё благородство рескриптом на пергаменте?
Энрико ушёл, трепещущими руками завернув в бархат драгоценные документы.
Через час должен был прийти Северино, а пока Амадео обдумывал разговор с Крочиато. Вообще-то Котяра мало изменился: всё те же кривлянья и неунывающее веселье. При этом, было очевидно, что он не желает говорить о сокровенном, но это могло означать как то, что Чечилия подлинно свела его с ума, так и то, что на самом деле Энрико понимал, что им просто забавляются. Менее очевидным было скрытое соперничество между ним и Северино, Энрико всегда гордился неизменным преимуществом, оказываемым ему женщинами. Вопреки тому, что из них из всех Рико был наименее красив и знатен – он пользовался невероятным успехом у женщин, который завистники были склонны объяснять даже колдовством. Амадео же постигал тайну этой дьявольской привлекательности друга: Энрико обожал женщин, причём ценил не только постельное упоение, но был романтичен и чист в своём восхищении, умел упиваться красотой и уважал женское достоинство. Он никогда не хвастал победами, ни об одной девице не выразился уничижительно, а светившийся в его глазах искренний восторг льстил женщинам. С ним каждая чувствовала себя королевой.
Амадео знал и то, что Северино всегда страдал от замечаемого поминутно преимущества Энрико, ибо сам, несмотря на внешнее благообразие, никогда не пользовался успехом, был робок с женщинами, хоть в мужской компании превосходил всех. Но это, как ни странно, не разрушало дружбы Ормани и Крочиато, разве что Северино позволял себе ворчливо-уничижительные замечания в отношении кривляки-Селадона, а Энрико отшучивался и паясничал, не замечая даже прямых оскорблений в свой адрес и игнорируя все злобные выпады Ормани, и помня только благие деяния дружка, подлинно несколько раз вытаскивавшего его из самых дурных передряг – иногда на своей спине.
Северино появился без опозданий и восковая бледность его лица проступила явственней – он, казалось, был подлинно болен. Они обнялись, Северино в нескольких лаконичных словах рассказал Амадео, что им предпринято после его сообщения: приём работников в замок прекращён, за поваром установлено тайное наблюдение, его люди – три человека – проверяют все, что подаётся на стол его сиятельства.
Надо сказать, что известие Амадео Лангирано подлинно не прошло мимо ушей Энрико Крочиато и Северино Ормани, и оба, уединившись после расставания с Амадео в покоях Северино, обсудили опасность, угрожающую Феличиано. Оба знали братьев Реканелли и ни минуты не считали угрозу пустой.
После смерти Анжелины Ланди и старого графа Амброджо Чентурионе по приказанию Феличиано службы были сокращены, многие вассалы отпущены, бывшие фрейлины виконтессы разъехались по домам, и ныне в замке помимо дюжины слуг и служанок, Энрико Крочиато оставил только истопника, пекаря, мясника, кузнеца, шорника, плотника, двух каменщиков да повара, выходца из Ареццо Мартино Претти, и пару его поварят.
Охранял замок Эннаро Меньи, начальник эскорта конников, куда входили шестеро конных стражей – Пьетро Сордиано, Микеле Реджи, сын кормилицы графа Катарины Пассано Никколо, сын повара Мартино Претти – Теодоро, а также мантуанец Руфино Неджио и венецианец Урбано Лупарини. Меньи командовал и двумя привратниками. Самому Энрико Крочиато, казначею и управляющему, помогали писарь, стольник, кравчий и камергер.
Главный ловчий Северино Ормани имел в подчинении двух ловчих, ему повиновались шталмейстер с сокольничим. На особом положении в замке была Катарина Пассано – кормилица графа Феличиано, по мнению донны Лоренцы Лангирано – умнейшая женщина, но по мнению весьма многих – старая ведьма.
Всего в замке, вместе с графом, его сестрой, братом и вассалами, проживало около сорока человек. Друзья рассуждали логично: если мерзавцами Реканелли запланировано отравление – первым купить попытаются повара. Но Мартино Претти жил в замке уже двадцать лет, его жена Мария была кастеляншей, а сын Теодоро служил в охране. Здесь был дом Мартино и на его жаловании ни Амброджо Чентурионе, ни Феличиано никогда не экономили. Поварята были сиротами – племянниками самого Мартино.
Северино вызвал Мартино и предупредил об опасности заговора против жизни молодого графа. Мартино насупился. Он готовил в основном, из графских закромов, мука, молоко, сметана, сыры, мясо и рыба были собственными. Иногда он посылал слугу на рынок – но, помилуйте, кто же мог знать заранее, что он выберет? Претти сказал, что закроет доступ на кухню всем, кроме своих поварят и слуги Джанно. Новость, что и говорить, не нравилась повару – Мартино приготовление блюд считал священнодействием, и то, что какая-то мразь хочет испортить ядом его стряпню, представлялось ему святотатством.
За стольника Донато ди Кандия, рыцаря, Крочиато ручался. Кравчий, генуэзец хорошего рода, был известен им уже десятилетие, Энрико считал его человеком чести. Стольник и кравчий дружили и никогда не пошли бы на мерзость. Охранники не имели прямого доступа к столу графа, служилый люд – тоже: все они ели отдельно, в гостиной зале за кухней. Подчинённые Северино столовались в зале Менестрелей, в донжоне замка, неподалёку от конюшен, так им было удобнее. Так кто же мог бы подсунуть графу отраву?
Северино Ормани велел Меньи усилить охрану, Энрико приказал писарю проверить всех слуг и служанок замка, оба распорядились прекратить приём новых работников.
Теперь Северино пожаловался Амадео.
– Смешнее всего, что в последние два месяца он ест, как монах. Просит сварить яйца, съедает несколько ломтей хлеба и кусок рыбы…
– Ты не пытался с ним поговорить?
Северино замялся, пожал плечами.
– Как? В душу не влезешь, а он и не пустит. Нет, я его понимаю. Душу открывать он нам не обязан, но мы же… не чужие ему. Я как-то спросил у него, что его тяготит? Он ответил, что есть скорби, которые ни с кем не разделишь. Я понимаю его.
– Понимаешь?
– Да.
Амадео понял, что глупо спрашивать Северино, что гнетёт его самого: понимающий молчание скорбящего не проговорится и о своих горестях. Но будет ли он молчать о чужом счастье?
– А что юная Чечилия? Становится кокеткой?
Северино усмехнулся.
– Да поделом кривляке. Мне его не жалко. Если ремесло канатоходца вовремя не бросить…
– Ну, а сам-то? Жениться не думаешь?
По лицу Ормани прошла тень.
– Не знаю, может… женюсь. – Он поморщился и торопливо переменил тему. – Попытайся поговорить с Феличиано. Он всегда доверял тебе. Я потому и писал тебе. Только на тебя и надежда. Больно видеть. Он потерял себя, утрачивает благородство… вернее, мужество. Ты же помнишь его в отрочестве? Лев… подлинно молодой лев. Сейчас порой напоминает котёнка. Как можно-то?
Амадео подумал, что сам Северино напоминает оплывшую угасающую свечу, но спросил о другом.
– Если он ничего не говорит ни тебе, ни Рико, ни Раймондо… Романо ведь его духовник?
Ормани кивнул.
– Мы с Энрико пытались расспросить Раймондо. Тот сослался на печать молчания, но проронил, что граф кается ему в своих грехах, а не жалуется на свои беды.
Глава 8
Нельзя сказать, чтобы мессир Северино Ормани солгал своему старому другу. Он вообще не умел лгать – исказить смысл слов было для него странной мукой. Северино мог лишь умолчать о понимаемом, но ныне в его жизни было гораздо больше того, чего он вообще не понимал, и это относилось не только к Феличиано Чентурионе, но и к нему самому.
Как и когда в его жизнь вошла беда? Ормани не заметил. Недобрые чары злой колдуньи или нелепая роковая случайность сделали его несчастным? Или, как говорили учёные мужи, он родился под несчастливой констелляцией небесных светил? Северино не знал этого. Ещё совсем недавно сердце и душа его не знали тревог, он жил ежедневными заботами ловчего огромного замка, его забавляли турнирные рыцарские состязания, дававшие возможность сравниться с сильнейшими, радовали и мужские застолья, и звуки охотничьего рога. Его друг детства Энрико Крочиато, непременный участник и турнирных ристалищ и охотничьих забав, уже похоронил отца и мать, несколько умерил свои юношеские буйные похождения, повзрослел и успокоился. Взбаламученная по весне река вошла в своё русло, и теперь Энрико деятельно занимался хозяйством, показал себя недурным негоциантом и прекрасным воином.
Теперь они с Северино сошлись ближе и душевней. И вот вдруг…
…Северино вернулся из Милана, где пробыл почти неделю, привычно зашёл к другу обсудить покупку новой упряжи и нескольких лошадей, и тут в его покоях увидел девушку. У него померкло в глазах – такой удивительной красоты и прелести он не встречал никогда. Сердце Ормани упало, он знал, что перед обаянием чёртового дружка девицы устоять не могут, и при мысли, что эта красавица – очередная подружка Крочиато, у него стеснилось дыхание и заболела грудь. Девица подняла на него бездонные глаза, и тут появился Энрико, обнял его и огорошил сообщением, что из монастыря вернулась его сестрица Бьянка. У Ормани отлегло от сердца, он чуть смирил дыхание, и несколько минут просто не мог оторвать глаз от красавицы. Он знал, что у друга есть сестра, но никогда не видел её: Бьянка жила сначала с больной матерью Энрико в Лаццано, а после её смерти – в монастыре. Сама же девица оглядела мессира Ормани внимательно и серьёзно, после чего налила им с братом вина и принесла яблоки, сама же вскоре исчезла. Северино показалось, что в комнате потемнело, хоть за окном по-прежнему светило солнце. Энрико же посетовал, что сестрица свалилась ему как снег на голову, он думал, что она пробудет в монастыре до весны. Ормани заметил, что тон Крочиато недовольный, и сам он явно расстроен, но не придал этому значения.
С того дня Северино Ормани потерял себя. Он стал куда чаще, чем раньше, навещать Энрико и проводить с ним время – только чтобы иметь возможность иногда видеть Бьянку. Сама же синьорина, хоть и замечала очарованный взгляд мессира Ормани, оставалась холодна к нему. Он был бездушной горой мускулов, немым рыцарем, человеком, лишённым галантности и обходительности. К несчастью, поведение Ормани способствовало этому мнению: в присутствии девицы Северино терялся, с трудом мог проговорить несколько слов, был неловок, смущался и волновался.
Энрико Крочиато заметил внимание друга к его сестре, и ничего не имел бы против их союза, если дворянин Ормани был готов жениться на девице, чьи предки были выходцами из пополанской Флоренции. Кроме того, братец полагал, что за таким мужем, как Северино, Бьянка была бы как за каменной стеной.
Но Энрико не обольщался – он знал нрав сестрицы.
Бьянка была особой своенравной и романтичной. «Галеран Бретонский», «Роман о Розе», «Жеган и Блонда», «Роман о кастеляне из Куси», «Турнир в Шованси» Жака Бретеля, «Тристан и Изольда» Эйльхарта фон Оберге, «Ланселот, или Рыцарь телеги», «Персиваль» Кретьена де Труа, «Гибельный погост», «Рыцарь со шпагой», «Чудеса в Ригомере» – все эти бесчисленные романы, которые братец, морщась и чертыхаясь про себя, то и дело находил в сундуках и на стульях, сформировали её идеал возлюбленного. В мечтах ей являлся благородный красавец, победитель всех турниров, отважный наездник и благородный охотник, мужественный, как Ланселот или Персиваль, свободно слагающий стихи для Прекрасной Дамы, прекрасный танцор и музыкант.
Увы, мессир Ормани, хоть и был по происхождению аристократом, выглядел нелюдимым медведем. Слова брата о том, что за двадцать лет, кои он знал Ормани, тот никогда не совершил ничего греховного или недостойного рыцаря, девица просто не слышала. Но, может быть, со временем Бьянка Крочиато и разглядела бы в мессире Ормани благородство души и таланты, коими он обделён отнюдь не был, если бы не… Пьетро Сордиано. Молодой человек двадцати трёх лет был писаным красавцем, сыном старого вассала графа Амброджо, и ныне считался первым помощником Эннаро Меньи, начальника эскорта охраны замка. Юноша воплощал все черты истинного рыцаря – был знатен, красив, храбр, галантен, сочинял прелестные стихи. Мог ли с ним соперничать мессир Северино Ормани?
Ну, вообще-то, по мнению Энрико Крочиато, ещё как мог, ибо на самом деле щенок Пьетро Сордиано никогда не вышел бы на ристалище против Ормани. Против Ормани вообще много лет никто не выходил – с мечом в руках Северино был страшен. Но девица, хоть и знала со слов брата, что мессир Сордиано в подмётки не годится мессиру Ормани, пропускала эти глупые слова брата мимо ушей, ибо Пьетро всецело завладел её сердцем.
Это понял и Северино Ормани, и день, когда он увидел на внутреннем дворе замка Бьянку и Пьетро, был чёрным днём в его жизни. Яростное желание уничтожить соперника завладело его душой – но лишь на мгновение. Он остановился: ведь это не по-божески – бросить вызов Пьетро и убить его было сродни убийству котёнка. Ормани опомнился, сказал себе, что смерть Пьетро не привлечёт к нему сердце Бьянки Крочиато, а сам вызов будет лишь местью сопернику, проявлением злости и ревности.
Эти праведные и благие суждения, однако, ничуть не утишили боль отверженности и пренебрежения. Северино искренне желал быть благородным до конца – отойти и не стоять на пути влюблённых, но это требовало не усилий воли, а напряжения больного духа, недужного несчастной любовью и ослабленного колдовской очарованностью красотой девицы. Северино отказался от соперничества и от надежд, но не мог не чувствовать муки, сжимавшей сердце при виде Бьянки, и не страдать. Скорбь изнуряла и обессиливала. Временами он малодушно помышлял о смерти.
Его дружок Энрико проявил в эти тяжёлые для него дни подлинную любовь и преданность, утешал, сочувствовал, пытался вразумить сестру. Всё было напрасно. При этом сам Крочиато предпринял и ещё один шаг, о котором не сказал ни Ормани, ни Бьянке. В тёмном коридоре замка он припёр к стене молодого щёголя и предупредил его, если он, упаси Бог, позволит себе с его сестрой на волос больше того, что может позволить себе рыцарь по отношению к Даме, – его обглоданный волками труп навеки сгинет в прелой тине Лягушачьего болота. Пьетро торопливо заверил тогда мессира Крочиато, что питает к синьорине только уважение, и никогда ничего себе не позволит. Крочиато внимательно оглядел щенка и кивнул. Он не знал, говорил Пьетро правду или лгал, но счёл, что мальчишка предупреждён и ни на что никогда не отважится.
Пьетро Сордиано не был глупцом. Он знал, что Энрико Крочиато весьма близок молодому графу Феличиано, и силён, как медведь. Мог он предположить, что и мессир Северино Ормани, если и не поможет своему дружку Крочиато на охоте случайно попасть ему в спину из арбалета, всё же, пожалуй, не откажется довезти его труп до топи, а граф Чентурионе, хоть вслух и не одобрит вендетты, но и не осудит дружков, вступившихся за честь сестры одного из них. Шутки с такими людьми были плохи, следствием понимания этого стала удвоенная галантность молодого человека по отношению к синьорине Бьянке. Девица была удвоено очарована скромным обращением и учтивостью Пьетро Сордиано.
Крочиато же попытался сделать для друга больше, чем было в его силах.
В нынешнем году по весне из монастыря вернулась сестра Феличиано Чечилия Чентурионе и сестра их друга Раймондо Делия. Это обстоятельство изменило жизнь самого Энрико. Он, по просьбе графа, забирал девиц, кои провели у сестёр-бенедиктинок последние три года. Настоятельница приказала привести воспитанниц, со вздохом проронив мессиру Крочиато, что обе девицы, увы, гораздо менее скромны и невежественны, чем это необходимо в их возрасте. Синьорина Чентурионе получила от прозорливой сестры Лионеллы прозвище Торбьера, Топь, это чертовка и сумасбродка, а синьорина Делия – если не устоит в духе Божьем, рискует стать просто ведьмой. А ведь она сестра такого прекрасного человека… Энрико поразился, он помнил обеих девчонками, и не замечал ничего особенного…
Теперь заметил. Сразу и бесповоротно. Сестра Теофила вывела к нему Делию ди Романо, и вправду напоминавшую величавую жрицу Гекаты, и ослепительную Чечилию, нежную и утончённую красавицу. За время обратного пути Энрико убедился в правоте настоятельницы: Делия была умна и рассудительна, не отличалась наивностью, судила о вещах глубоко и верно, как старуха. Чечилия же Чентурионе, названная монахинями сумасбродкой, умудрилась всего лишь за время трёхчасового обратного пути от монастыря к замку свести с ума его самого, далеко не наивного в любовных вопросах. Энрико потерял голову, хоть сам прекрасно понимал, что столь лакомое блюдо – не для него: старый граф Чентурионе иногда обсуждал вслух некоторых претендентов в женихи дочери, там значились люди с вековыми родословными и туго набитыми кошельками. Ну, положим, сам он бедняком не был, унаследовав от отца немалое состояние и дар наживать деньги, к тому же ему удалось стороной узнать, что его прадед променял когда-то во Флоренции дворянство на процветание, но эта родословная, даже восстановленная в полноте, всё равно не могла, разумеется, сравниться с генеалогиями Чентурионе, Паллавичини и Ланди.
Однако его потерянный и очарованный взгляд, как ни странно, не был противен синьорине Чентурионе, она кокетничала с ним, шутила и забавлялась, а после в замке выбрала своим наперсником и чичероне. Именно тогда, вскоре по приезде, Энрико попросил Чечилию и Делию осторожно направить его сестрицу на путь истинный, уговорить её не менять человека чести на молодого смазливого пустомелю.
«Северино несколько горделив, но более благородного рыцаря не найти…»
Но Делия сразу отказалась встревать в столь сложные отношения, хоть и согласилась с мессиром Крочиато, что мессир Северино – человек достойный. Она не сочла его горделивым, заметив, что он скорее излишне скромен, но это не помогало, по её мнению, уговорить Бьянку сменить предмет своей склонности, ибо синьорина Крочиато всегда говорила, что подлинный рыцарь должен быть мужчиной, а не робеющим мальчиком. При этом Делия поджала губы и выглядела недовольной и раздосадованной, но чем – Энрико не понял. Чечилия же ничего не сказала о мессире Ормани, но высказалась о Пьетро Сордиано. По мнению сестры графа Феличиано, нужно быть просто дурёхой, чтобы выбрать подобного хлыща в поклонники. Да, рыцарь должен иметь хорошее происхождение, быть воином и галантным кавалером, но главное – вера в Господа, твёрдость духа, честь и благородство души. Сордиано редко исповедуется, никогда не выходит против сильнейшего противника, двуличен и лжив.
Эти-то слова Чечилии, заметим между прочим, и царапнули Энрико Крочиато до крови, ибо он не обратил особого внимания на обвинения в адрес Сордиано, но вычленил в них совсем другое. «Рыцарь должен иметь хорошее происхождение…» Он от дальнего родственника услышал, что его прадед когда-то отказался от нобилитета во Флоренции, где с дворян брали большие налоги, а он был прижимист и ставил состояние выше аристократичности. Сейчас для его правнука приоритеты поменялись. Энрико не хотел в глазах своей Дамы ни в чём уступать остальным.
Что до увлечения Бьянки, то Чечилия тоже отказалась вразумлять синьорину Крочиато, заявив Энрико, что она слишком хорошо знает Бьянку по монастырю. Его сестрица, увы, хоть и не глупа, но слишком надменна, чтобы смиренно выслушать чужой совет и прислушаться к нему.
Энрико только развёл руками – он сделал всё, что мог. Но к этому времени заботы друга волновали его куда меньше прежнего, и причиной тому было не равнодушие, но беда, сотрясшая его самого. Он влюбился. Влюбился как дурак. Впрочем, кто, влюбляясь, сохраняет разум? Но страсть к недоступной и прелестной Чечилии источила и обессилила его. Девица же, точно нарочно, поминутно кружила ему голову и забавлялась с ним, вскакивала ему на колени и целовала – и несчастный Энрико, развесёлый Котяра, скрипел зубами и едва мог скрыть стоны.
