Текст книги "Бесовские времена (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

– Чем больше я слушаю вас, Чума, тем больше убеждаюсь в одной догадке. Но она настолько чудовищна, что мне страшно огласить её.

Песте вытаращил свои и без того огромные глаза, заморгал и испуганно вобрал голову в плечи.

– Не пугайте меня, ваше преосвященство. Догадка – озарение глупости, оставьте её мне. Вам надлежит прозревать Истину…

– Именно этим я и занимаюсь. Я прозреваю, а точнее, подозреваю… что вы кое-что скрываете, мессир Чума.

– Это ужасно, ваше преосвященство! – заверещал шут, – если люди подозревают, что вы что-то скрываете… это, как правило, означает, у вас слишком хорошая репутация, ибо это единственное, во что сегодня никто не хочет верить. Упаси вас Бог, ваше преосвященство, натолкнуть собравшихся на мысль, что я могу иметь добрый нрав и непорочное сердце. Что может быть хуже? Люди чистые начнут уважать вас, ввергая в стыд, а подлецы – обливать грязью, чтобы ваши белые перья не портили их вороньих рядов…

– Но что, по вашему мнению, этот фигляр скрывает, ваше преосвященство? – с любопытством осведомился Портофино.

– Я подозреваю, что он скрывает слишком большой ум…

Песте состроил рожу – глумливую и растерянную одновременно.

– Помилуйте, епископ… Умственное достоинство, в отличие от мужского, свои преимущества не выпячивает. Что ж мне, в гульфик мозги засунуть? Никто не оценит, уверяю вас. Да и окажется ли размер достаточно впечатляющим, чтобы потрясти воображение наших дам? Может ли вообще потрясти их воображение что-нибудь, кроме полена? – проронил шут, заметив входящую синьору Черубину Верджилези, но, высказав последнюю пакостную двусмысленность, снова обратился к епископу. – Но в чём-то, ваше преосвященство, вы правы. Да, если хочешь, чтобы тебя оценили по достоинству, держи своё достоинство на виду… – ломака сделал вид, что задумался. – Но не горделиво ли с моей стороны считать себя достойным… достоинства? По карману ли, точнее, по гульфику ли? Конечно, кому не хотелось бы, глядя в зеркало, видеть там человека достойного? Но разве не учит нас Мать-Церковь смирять свои желания?

Епископ ухмыльнулся, Портофино делано замахнулся на кривляющегося паяца, францисканец улыбнулся. Соларентани вздохнул.

– Я не понимаю, что вы тут несёте, синьор буффон, – синьора Верджилези, задетая дурацкой репликой Песте, смотрела на него негодующими глазами. Она ненавидела шута.

– Немудрено, синьора. Есть два рода глупости: не понимать того, что понятно всем, и – понимать то, чего не должен понимать никто. Впрочем, когда исчерпаны все варианты глупости, женщину обычно осеняют новые, ибо если земля – ограничена пределами суши, мироздание – бездной мрака, то женская глупость – не ограничена ничем, она безгранична и беспредельна. Наши дамы даже молчать иногда умудряются по-дурацки… – задумчиво добавил он. – Но в данном случае причина вашего непонимания, синьора, боюсь, лежит за гранью моего понимания. Могу лишь, подражая его преосвященству, подозревать, если женщина не понимает меня… значит, – наглый гаер почесал в затылке, – значит, я ненароком обронил что-то умное… – Шут едва ли не хохотал фрейлине в лицо. – Сердиться не следует, что же поделать, такая беда с любым дураком случиться может. Если же это грех, – мессир Портофино облечен саном… Хорошо иметь в друзьях клириков, – подмигнул нахальный кривляка Портофино, – это любому дураку ясно: своей апостольской властью они отпустят твои прегрешения. Сколько раз я впадал в заблуждение – и был прощаем, неужели же впасть в Истину намного страшнее? Неужто этот грех равен хуле на Духа Святаго, Аурелиано?

– При чём тут полено? – синьора бесновалась, – вы о чём?

Шут с готовностью уточнил.

 
  – Жердина, леденец, коряга, столб,
  рычаг, дубина, шомпол орудийный,
  полено и копье, оглобля, пушка, ствол —
  чарует дам набор хрестоматийный.
  Но почему-то эскулап дворцовый
  Все эти словеса, мне не в пример,
  Научно обозвал единым словом «…»
  Но я забыл его, паскудный лицемер…
 

Кстати, как в этой связи не вспомнить одну набожную особу?… – шут фиглярствовал от души, – однажды она спросила у несчастного, освобожденного из турецкого рабства, как там поступают с пленницами? «Увы, сударыня, – ответил он, – они им делают… это самое, пока те не отдадут Богу душу». «Как бы я хотела, – откликнулась донна, – чтобы и мне, по вере моей, был бы уготован такой же мученический конец!»

– Истинные рыцари никогда не злословили женщин, но умирали из-за них, – перебила шута синьора Верджилези.

Шут состроил задумчивую мордочку и согласно покивал.

– Да, слышал об этом. Но ведь и я недавно едва ни умер из-за женщины! – Спохватился наглый фигляр, плюхнулся на стул, перевернув его задом наперед, обхватил сидение своими длинными ногами, сложил руки на спинке и интригующе сощурился. – Дело в том, что третьего дня одна синьора, увидев в своей спальне во время молитвы дьявола, метнула в него… – шут артистично изогнул бровь, – …ммм… один из предметов дамского туалета. Но всё это обреталось в кругу обычной женской придури: дьявол оказался простой летучей мышью, и упомянутая выше деталь, которая, если назвать вещи своими именами, была панталонами, зацепилась за коготки мышиных крыльев. Несчастный испуганный нетопырь, подгоняемый воплями синьоры, вылетел в коридор, – Песте, кривляясь, изобразил длинными пальцами мельтешение мышиных крыльев, – пролетел по двум этажам и, наконец, вцепился в цепь на люстре в этой самой зале и завис на ней, синьора же, размахивая шваброй и подпрыгивая, пыталась отобрать у пипистрелло искомые панталоны. Умереть из-за женщины! Клянусь, я был на волосок от этого! Я так хохотал, что едва ни умер…

– Вы негодяй!! – донна Верджилези взвизгнула так, что всем вдруг стало понятно: шут повествует не выдуманную, но подлинную историю. Промолчи дурочка – можно было бы предположить, что наглец просто пытается fare lo stupido,валять дурака, но столь бурное проявление чувств выдало синьору с головой.

Впрочем, некоторые, например, Бениамино ди Бертацци и Григорио Джиральди, похоже, знали об этом и раньше, ибо оба едва сдерживали хохот. Мессир Альмереджи яростно закусил губу и отвернулся. Альдобрандо отметил, что лицо величавой Гаэтаны Фаттинанти тоже оттаяло, она рассмеялась – зло и откровенно, но сам он не смеялся – донна Верджилези почему-то показалась ему хоть и глупой, но очень несчастной особой.

– Могли бы, мессир Песте, – прозвучал из-за плеча епископа сдавленный голос мессира Ладзаро Альмереджи, – и помочь синьоре…

– Я и помог, Ладзарино, – с готовностью отозвался шут. – Когда она поняла, что швабра ей не поможет, ибо коротка, она бросила её и побежала за метлой, я же, увидев, что нетопырь улетел, а панталоны висят на люстре, взял арбалет и метко сбил их. Но когда я, как мужественный Роланд, герой великого Ариосто, соорудив орифламму из швабры и искомого предмета, принёс свой трофей синьоре, услышал, что я бесстыжий негодяй и срамной повеса! Вот и совершай подвиги ради дам! Тебя же вместо награды – обольют помоями!

– Песте, умоляю, не говори о женщинах, – за спиной епископа раздался тихий, властный и насмешливый голос герцога Франческо Мария, он неожиданно вышел из боковых дверей, где уже несколько минут слушал шутовские эскапады Песте. История о панталонах и для него новой не была: третьего дня он сам полчаса хохотал, глядя на шута, шныряющего по коридорам с дурацкой хоругвью.

Все вокруг зашевелились, раскланиваясь, дон же Франческо Мария склонился за благословением к епископу.

– Ты прав, мой повелитель, поговорим-ка лучше о политике, – заявил Песте, снова оседлав стул, отделанный чертозианской мозаикой, – все мы любим порассуждать на тему, которая нас нисколько не занимает. А может, обсудим перспективы ужина в свете неумолимо приближающегося конца света? Но когда его ждать? Я говорю, естественно, о конце света. О, я вижу там, в углу, наших оракулов. Да, поговорим лучше о том, что готовит нам грядущее. Люди ничему так твердо не верят, как тому, о чём меньше всего знают, и никто не выступает с такой самоуверенностью, как сочинители всяких басен – астрологи, предсказатели да хироманты.

Пьетро Дальбено смерил шута недоброжелательным взглядом и высокомерно заметил, что не дуракам судить о законах неба, что Песте тут же признал верным и обронил, что на месте Дальбено он давно бы занялся каким-нибудь более прибыльным ремеслом, например, выпрашивал бы подаяние.

– А впрочем, что я говорю, идиот, вы ведь именно этим и занимаетесь…

Дальбено, весьма высоко ценивший свои познания, прошипел, что шут ещё заплатит за свои слова. Тот выразил удивление, почему это люди, нечувствительные к порке, так легко обижаются именно на слова? Но Дальбено, которого на миг бросило в краску, ибо слова шута подлинно отражали один из эпизодов его бурной жизни, ничего не ответил. Это молчание не было доказательством смирения, но свидетельствовало о том, что синьор Пьетро всё же гораздо умнее донны Черубины.

Тут в разговор вмешался герцог.

– Песте, если ты не доверяешь астрологу, может, тогда сам предскажешь, что будет происходить в нашем подлунном мире нынешним летом?

Чума с важностью кивнул.

– Конечно, мой герцог. В Урбино ещё около трех месяцев будет тепло, к осени, возможно, похолодает, во Франции будет наводнение или засуха, а в Египте и Иерусалиме очень вероятна жара. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что на Альбионе часто будет туманно и дождливо. Кое-где произойдут землетрясения. Более точный прогноз пока сделать трудно. Но я заметил, повелитель, что при прогнозировании уже состоявшихся событий уровень их точности возрастает! Так Чекко д'Асколи самым кощунственным образом рассчитал по звездам Рождество Христа и вывел из него его крестную смерть. Что значит знание законов неба! Правда, по этой причине в 1327 году сам он умер во Флоренции на костре. Жаль, что звезды не предупредили его об опасности составления дурацких гороскопов…

– Но прогнозы нашего уважаемого Дальбено хорошо сбываются, – герцог сегодня был благодушен.

– Да, я не откажу ему в умении хорошо сбывать прогнозы, тем более, что он на каждом отменно зарабатывает.

– Но он правильно предсказал смерть Алессандро ди Медичи!

– Quis est enim, qui totum diem jaculans, non aliquando collineet? Кто весь день метая дротик – не попадет хоть раз в цель? Алессандро – извращенец и выродок, похищавший и флорентинок, вторгавшийся в женские монастыри, отравивший кардинала Иполлито и еще десяток дружков и недругов! Его дела прогневили небо, и предсказать ему смерть я мог бы с той же вероятностью, как появление по весне листьев на деревьях.

Тут астролог открыл было рот для ответа, но вдруг поймал на себе плотоядный и лишенный всякой сентиментальности взгляд мессира Аурелиано Портофино.

– Джованни Бентивольо, правитель Болоньи, наслушавшись астрологов, приказал вырезать на камне построенной им башни его дворца слова: «Его звезды и его заслуги обеспечили ему все мыслимые блага» – и это за несколько лет до изгнания, – назидательно проговорил инквизитор, даря астрологу ещё один напряженный взгляд, – никакое сочетание звезд не может принудить к чему-либо свободную человеческую волю, как не может оно предопределить Божью волю. Ваши законы неба являются ересью. Vir sapiens dominabitur astris, мудрый правит звездами, мне хотелось бы, чтобы вы это понимали…

Дальбено торопливо ретировался.

– А вы не верите в судьбу, мессир Грандони? – донна Белончини приблизилась к ним и теперь пожирала Грациано взглядом, от которого всем телом вдруг содрогнулся и инквизитор, испуганно заморгавший и подавшийся назад.

Песте оказался сильнее духом.

– Не знаю, что и сказать, донна Белончини, – задумчиво проговорил он. – Бог дурака – это Случай, Судьба же – богиня-покровительница женщин, и она права, помогая именно тем, кто не в состоянии о себе позаботиться. Но мне-то что за резон в неё верить?

Синьора окинула мессира Грандони новым похотливо-восторженным взглядом. Было похоже, что все, что ни обронил бы шут – казалось ей перлом остроумия. Грациано обменялся мученическим взглядом с Портофино и горестно вздохнул, а Альдобрандо Даноли подумал, что, кажется, он и сам понимает теперь причины неприязни мессира Джезуальдо Белончини к шуту Песте.

Глава 5, в которой Песте продолжает кривляться, Альдобрандо Даноли задается горестными вопросами, а мессир Портофино проявляет всю меру своего гнева

…Видимо, епископ попросил у дона Франческо Марии аудиенции, потому что все служители церкви вскоре исчезли в герцогских покоях. Придворные же разделились на группы, и в каждой шёл свой разговор.

Альдобрандо Даноли медленно прошёл мимо той компании, где сидели Бенедетта Лукка и Иоланда Тассони. Они тихо сплетничали о Джованне Монтальдо, хотя историю дуэли Соларентани с её супругом толковали вкривь и вкось. Потом разговор перешёл на похождения Виттории Торизани, её связь с Дамиано Тронти ни для кого тайной не была, но, осуждая подругу за ужасную безнравственность, в тоне девиц всё же проступала почти нескрываемая зависть. В другой компании беседовали об истинной галантности, в третьем кружке тихо судачили о визите папского посланника и о предстоящем паломничестве герцогинь к старому Скиту около Фонте Авеллана у подножия горы Катрия, основанному Сан Пьердамьяни и приютившему в свое время великого Данте.

Джованна Монтальдо сидела в стороне от всех. До этого она бросила украдкой взгляд на Соларентани, но быстро отвела его, покраснев. Джованна не знала, кто донёс мужу о том, что Флавио Соларентани был у них в доме, но слышала, что Ипполито вызвал его. Что она наделала, безумная? Как могла поддаться глупому порыву? Теперь Ипполито убьёт Флавио, он не станет ничего слушать! Бог мой, что же будет? Она знала мужа и понимала, что после убийства Соларентани в жертву его чести будет принесена и она. Как объяснить ему? Возвращение соперников – живыми и невредимыми – изумило ее. Ипполито ночевал в их доме в городе, но утром появился в замке. На неё почти не смотрел.

Господи, прости и помилуй…

Сам Монтальдо безумно корил себя. Зачем, поддавшись уговорам друга, женился вторично после смерти Марии? Восемнадцать лет разницы… Сам виноват. Кровь его при виде девицы по-юношески вспыхнула, он подумал, он сможет внушить ей чувство. Был мягок, уступчив, кроток, и ему показалось, что его… ну, пусть не полюбили… но… Прозрение было жестоким. Ипполито вздохнул. Конечно, щенок молод и смазлив. К тому же, сын Гавино. Господи, кого винить? Вчерашний поединок и слова Соларентани… Допущение, что Джованна все-таки невинна и любит его, тешило душу, но сомнения жгли. Он думал всю ночь. Сейчас молча смотрел на женщину, которая была его счастьем, упоением, бедой, позором…

Между тем в зале появились Тристано д'Альвеллаи Дамиано Тронти. Последний оглядел придворную толпу и, поняв, что снова не успел учуять новые модные веяния, разразился гневной филиппикой:

– Я разорюсь, чёрт возьми! Эта проклятая мода поминутно превращает костюм с иголочки в неприличную тряпку. Вчера ещё камзолы были короткие, но ныне мода их удлиняет! Опять новые обшлага, округлились прямоугольные баски и вышивка сменилась кружевной отделкой! Облегающие штаны превратились в складчатые присборенные буфы! Едва прикрывающие зад накидки уступили место длинным плащам! Какая подлость! Из длинного ещё можно сделать короткое, так нет же!! А перчатки – каждый сезон то короткие, то с раструбами, то алого бархата, то – вытянутые на пол-локтя вверх по предплечью! А шляпы, то «албанские», как горшок для масла, то плоские с широкими полями, то – круглые с узкими полями! А ныне ещё и эти ароматизированные замшевые наплечники, подбитые саше с благовониями, отчего рыцари превратились в ходячие ладанки. Их и дамы носят…

Начальник тайной службы, который всегда вычленял в речи собеседника самое главное, отозвался на слова Тронти. «Не волнуйся, Дамиано. Ты – не разоришься…», насмешливо проворчал он. Тут невесть откуда возник кривляка-Песте, на сей раз с гитарой, и продолжил инвективу камерира, правда, в ином направлении, а всё потому, что снова увидел синьору Верджилези, статс-даму герцогини.

– Боюсь, дорогой Дамиано, никакие благовония не способны заглушить неповторимый аромат аристократических ног и подмышек неких дам высокого происхождения, способный перебить вонь любого зоопарка. – Нахал брезгливо помахал рукой под носом. – Особенно, когда эти запахи усилены притирками, маслами, душистыми пудрами, эссенциями и мешочками с травами. Видимо, только такой дурак, как я, может недоумевать, почему бы им не отправиться к цирюльнику-банщику, обслуживающему в замке три парильни, да не принять ванну?

Не то, чтобы у донны Верджилези на сей раз хватило ума не заметить насмешки, тем более незаслуженной, ибо синьора была чистюлей, но прибежавший лакей позвал её в покои герцогини Элеоноры. В итоге у Песте похитили потеху. Однако шельмец тут же отыгрался на её подружке, донне Франческе Бартолини, тридцатилетней уроженке Пезаро, особе с удивительно красивыми светлыми волосами, отливавшими в сиянии свечей золотом. Мерзавец ударил по струнам и, нарочито гнусавя, пропел сатирический куплет.

 
  – Да не прельстит лукавая срамница,
  И не зажжет безумных грёз
  Глупца, готового прельститься
  Сияньем золотым волос!
  Поддельно злато! Проба подтвердила:
  Фальшивый блеск! Обман велик!
  Но глупость ложь изобличила,
  В златых кудрях узнав… парик…
 

Последнее слово наглый гаер пропел дребезжащим фальцетом.

Синьора окинула негодяя убийственным взглядом, способным, кажется, прожечь дыру даже в мраморе, но Чума уже забыл про неё. Меж тем по лицу Гаэтаны Фаттинанти было заметно, что шуточка Песте нашла живой отклик в её сердце, девица улыбнулась, – но не шуту, а скорее синьоре Франческе, но яд её улыбки только ещё больше взбесил статс-даму.

Шут же направился дальше.

Надо заметить, что поведение мессира Грандони, его неприязнь к дамам и загадочные постельные предпочтения в течение нескольких лет подлинно интриговали двор. Беда шута была в слишком уж очевидной красоте, невольно останавливавшей каждый взгляд, будь Грациано менее привлекателен, он не был бы и притчей во языцех. Но в итоге опытные чаровницы, взбешенные его равнодушием к их прелестям, высказывали предположения, весьма унизительные для его мужского достоинства: ведь не могли же они предположить, что не привлекают его потому что… непривлекательны. Предположить такое было бы просто нелепостью! Мужчины же обычно высказывали догадку о неких иных, не совсем чистых склонностях мессира Грациано, но подтверждения им нигде не находили.

Даже Тристано д'Альвеллаи Дамиано Тронти недоумевали – и сумели заинтриговать дона Франческо Марию: шут не только никогда не принимал участия в тихих ночных кутежах герцога и его подручных, не только не был замечен ни в каких любовных интрижках – он даже баню приказывал топить только для себя одного! Тогда дружками была высказана мысль о физическом изъяне или уродстве, мешающем шуту предаваться альковным радостям. Любопытство герцога, помноженное на свободный банный вечер, превысило тогда меру, и дон Франческо Мария приказал Грациано сопровождать его в банные пределы.

Увы. То, что ему довелось увидеть, ничего не прояснило. Обнажённый, Чума удивил своего господина разве что тем, что имел волосы лишь на лобке да в подмышечных впадинах, на ногах же шута они были совсем незаметны. Но подобное, хоть и нечасто, но встречалось, и отнюдь не уродовало. Въявь проступили непомерная ширина плеч, мощь икр и запястий. Грациано напоминал мраморную статую Геракла, был безупречно сложен и, на придирчивый взгляд герцога, не отмечен никаким телесным пороком. Дон Франческо Мария в тот же день поведал об этом фаворитам, погрузив их в тяжёлое и гнетущее недоумение, в коем они втроём пребывали и поныне.

Светские же сплетники, не находя подтверждения склонности шута к мальчикам и мужчинам, готовы были присоединить свой голос к дамам. А вот фрейлина Иллария Манчини, начитавшись куртуазных романов, решила, что поведение мессира Грандони – рыцарственно, ибо в нем ей мерещилось испытание преданности. В романах рыцари, принесшие обет верности любимой, стойко сопротивлялись любовным признаниям других дам, и она считала, что у мессира Грандони есть при дворе тайная дама сердца. Были среди придворных и возвышенные души, правда, весьма немногочисленные, склонные считать мессира Грандони монахом в миру, человеком, посвятившим чистоту души и тела Богу. Но повторимся – их было совсем немного.

Между тем шут снова курсировал по залу, поболтал несколько минут с синьорой Дианорой ди Бертацци и Глорией Валерани, остановился рядом со стариком Росси, потом подошёл к Альдобрандо Даноли. В отдалённом от дам кружке Пьетро Альбани, Ладзаро Альмереджи и Густаво Бальди толковали о женщинах, шепотом насмешливо цитируя «Sonetti lussuriosi» Аретино.

 
  Mettimi un dito in cul, caro vecchione,
  e spinge il cazzo dentro a poco a poco;
  alza ben questa gamba a far buon gioco,
  poi mena senza far reputazione.
  Che, per mia fe! quest'e il miglior boccone
  che mangiar il pan unto appresso al foco;
  e s'in potta ti spiace, muta luoco,
  ch'uomo non e chi non e buggiarone…(нецензурно)
 

Альдобрандо Даноли уже доводилось слышать эти мерзкие стихи, они почти полтора десятилетия ходили в списках, часто цитировались похотливыми придворными распутниками. Впрочем, цитировались негромко, а уж упомянуть имя их автора при дамах и вовсе было невозможно. «Il suo nome è infame: un uomo ben educate non pronunziarebbe il suo innanzi a una donna» Между тем, многие дамы тоже тайно скупали похабные сонеты Аретино и не менее похабные рисунки, к которым они были написаны, ученика Рафаэля Джулио Романо, скопированные Маркантонио Раймонди.

Альдобрандо Даноли был согласен с Вазари, полагавшим, что трудно сказать, что было противнее: вид ли рисунков для глаза или стихи Аретино для слуха. Но, несмотря на преследование цензурой и уничтожение тиражей, мерзейшие книги множились.

Тут Даноли заметил рядом Чуму и невольно удивился его потемневшему лицу и брезгливости во взгляде. Он, безусловно, тоже слышал стихи, цитируемые Ладзаро. Альдобрандо тихо поинтересовался.

– Вам не нравятся стихи мессира Аретино?

Песте поднял левую бровь и с деланным изумлением надменно вопросил:

– С каких это пор отродье сапожников именуется мессиром? – Он гадливо передернулся, – художнику не следовало бы так злоупотреблять божьим даром, стихи же просто корявы. Бездарь. Сапожник – он и в поэзии сапожник. Витино – и тот даровитее.

Между тем стоявшие рядом с ними девицы и молодые мужчины обменивались любезностями и колкостями, иные из которых тоже были более чем фривольны.

– И вы тоже будете участвовать в турнире, мессир Сантуччи? – осведомилась Иоланда Тассони у молодого человека, и тот галантно кивнул. – А какое у вас будет копье?

– Каждый рыцарь копьем одарен от природы… – иронично проронил Алессандро Сантуччи, сын Донато.

Альдобрандо заметил, что красивая зеленоглазая девушка, которую Песте назвал Камиллой Монтеорфано, тихо поднялась и ушла в боковые двери, Гаэтана Фаттинанти поморщилась, но девица, которую он до этого не видел, кокетливо обратилась к говорившему. «Мужчины вечно хвалятся своими копьями…» Сантуччи развёл руками, давая понять, что то, что хвалимо, заслуживает похвалы, а Маттео Монтальдо, сын церемониймейстера, отшутился вместо него. «Мы готовы, чтобы нас, подобно суду Париса, рассудили прекрасные дамы… и оценили бы длину и толщину наших копий…»

Даноли перевел на Песте горестный взгляд и тихо проронил.

– Имей я дочь, я не послал бы её сюда… – Даноли вздохнул, вспомнив, что ему суждено умереть бездетным.

Песте усмехнулся.

– Полно, граф. Раньше, я слышал, при иных дворах, если герцог выбирал в любовницы фрейлину жены – отказать было немыслимо, семья её была бы уничтожена. Но ныне… – он пожал плечами, – французская зараза сдерживает похоть многих самцов крепче любой узды. Герцог в этих местах не охотится, поверьте. Конечно, любая фрейлина может стать откровенной потаскухой, и таковых немало, но если только… сама того захочет. Не вините герцогские чертоги.

– Но вы же сами понимаете, мессир Грандони, как растлевают юные души подобные фривольные шуточки…

Шут улыбнулся.

– О, да, не пересчитать, сколько робких созданий сбились с пути от чтения истории о преступной любви Библиды к Кавну и книг, подобных Овидиевым «Метаморфозам», не говоря уже о прочих искусительных любострастных повестях французских, латинских, греческих, испанских авторов. Разве не впал в грех соумышления, так опечаливший его, сам святой Августин, читая четвертую главу «Энеиды», содержащую описание любовных томлений Дидоны? Хотелось бы мне иметь столько же сотен дукатов, сколько было на свете дев, чьи чувства были изгажены, а сами они лишены невинности после чтения «Амадиса Галльского». А что способны натворить античные книги, растолкованные и проясненные в самых тёмных местах нашими порочными наставниками, блудодействующими словом и делом в потаенных кабинетах? Но боюсь, мессир Даноли, вы забыли старую истину о том, что невинность, которая не в состоянии оберечь себя сама, не стоит того, чтобы её и оберегали. Если среди этих девиц есть чистые особы, в чём я лично сомневаюсь, это проступит. Se son rose, fioriranno…Если это розы – они зацветут.

Даноли тепло и грустно улыбнулся кривляке-шуту. Если в суждениях Портофино проступала неколебимая и непреклонная истина, то истина шута была искаженной, колеблющейся и зыбкой, как отражение луны в черных ночных водах, искривлённой и перекошенной, но все же этот паяц, безусловно, понимал её. В этот вечер Альдобрандо убедился если не в подлинности этого человека, то в его недюжинном уме. Епископ был прав.

Сам же он всё это время, особенно после больного видения, ощущал странное томление духа. Почему бесы шипели эти странные слова про кровь? Что такое гнилая кровь? Почему? Кровь гниёт… Что это значит? Здесь много людей с гнилой кровью? Тут он вздрогнул и напрягся, поймав несколько удивлённый взгляд собеседника. Оказывается, Даноли произнёс это вслух. Слова вырвались у него почти против воли, но его опасения не оправдались. Шут смотрел на него холодным и задумчивым взглядом, напряженным и внимательным. Он даже учтиво склонился к Даноли.

– Гнилая кровь? Я не понимаю вас, Альдобрандо. Кровь есть жизнь? Тление жизни? Испорченная кровь черных родов? Уродства старой и гнилой крови? Кровь, зараженная распутной болезнью? Плод кровосмешения? Постыдное родство? Греховные кровные связи? Выродки? Сокровенные откровения?

Даноли болезненно поморщился. Что он мог объяснить? Тут он напрягся снова – почему шут сказал о «сокровенных откровениях»? Играл словами, на что был, как убедился Даноли, мастером? Или… на что-то намекал?

– Вам не кажется, что кровь людей здесь словно заражена?

Шут, глядя на графа глазами цвета ночи, снова задумчиво проронил:

– Гнили довольно, но глупы попытки списать что-то на кровь, Альдобрандо. Мой дорогой повелитель Франческо Мария не заткнет за пояс Эццелино ди Романо. Я бы сказал, что причина тления и гнили не в крови… Гниль начинается с духа, а дух заражается гнилыми впечатлениями. Вы ведь сами сказали… Картинки Романо мерзки, но разве остальное лучше? Когда люди начинают вместо молитв читать распутные мерзости, вроде писаний Аретино, они и сами не замечают, как исподволь в них входит сатанинский яд, который сначала гнилостным сифилисом бродит в мозгу, потом всасывается в кровь, а после проступает… И тогда Джованни Мария Висконти травит собаками людей, убийца и кровосмеситель Сиджизмондо Малатеста грабит церкви, плюет на клятвы и даже пытается изнасиловать собственного сына, а Чезаре Борджа недрогнувшей рукой убивает стоящих на его пути. Впрочем, как полагает мой дружок Лелио, nunquam adeo foedis adeoque pudendis utimur exemplis, ut non pejora supersint… Но если люди, потрясённые допущенным распадом, по вразумлению Божьему, приходят в себя, духовно отряхиваются, вылезают из смрадных луж разврата, вспоминают о Господе – тогда кровь самых страшных распутников, змеиным ядом струящаяся в чёрных венах потомков, очищается. Забудьте вы о крови.

Речь шута, плавная и мягкая, успокоила Альдобрандо Даноли. Грациано прав, ему просто померещилось. Это все болезнь… Дурные видения и призраки. Не думать, не думать, забыть, отвлечься…

– А эта особа… донна Верджилези… Она оскорбила вас, мессир Грандони?

– Что? – Чума искренне изумился. – Меня?

– Вы смеетесь над ней. Это месть? Она чем-то задела вас?

Шут недоуменно уставился на Даноли.

– Да нет… – Чума смотрел на Альдобрандо удивленно, искренне не понимая, о чём его спрашивают, – чем она может задеть, помилуйте? Дурочка просто.

Между тем в зале снова появились герцог и епископ с клириками. Торжественной процессией с кухни внесли блюда с яствами. Каждая из перемен блюд включала четыре разных супа, дюжину закусок, прожаренное на противне жаркое, соусы, легкие блюда, подаваемые перед десертом. Кроме того, готовились три или четыре каплуна и уложенные высокой пирамидой несколько видов окороков и колбас, а также – всевозможная дичь.

Однако епископ откланялся. Исчезли и почти все клирики – кроме Портофино и Соларентани, живших в замке. Между тем, герцог не возглавил общий стол, но сел в своё кресло у стены. Туда поставили инкрустированный стол, и Бонелло под пристальным надзором охранников герцога лично принёс туда подносы, уставленные явствами. Чести быть сотрапезниками герцога удостоились мессир Портофино, главный лесничий Ладзаро Альмереджи и, как всегда, шут Песте. Придворные бросали на счастливцев завистливые взгляды.

Портофино поинтересовался у Песте – удалось ли ему утереть нос Луиджи, объяснив сотрапезникам, что неделю назад шут поспорил со своим домоправителем, что сам приготовит пирог с вином и орехами. Шут пояснил, что ему помешали греховные сомнения и недостаток веры. Он взял сахар, муку и яблоки, горсть орехов, яйца, масло и лимон и бутылку Бароло. Все по рецепту. Но, увы, прежде, чем начать месить тесто, он усомнился в качестве вина и попробовал его. Стаканчик, не больше. Оно оказалось отменным. Он высыпал в миску сахар, но тут снова усомнился в вине – да, это Бароло, но действительно ли двадцатилетнее? Он попробовал его снова – ещё стаканчик. Пожалуй, в лавке папаши Тонино его не провели. Да, двадцатилетнее. Он разбил в миску яйца и тут его снова одолели сомнения – подлинно ли это вино, как не раз говаривал дон Франческо Мария, «в одном лишь глотке содержит теплоту пьемонтского солнца, лазурь небес и сокровенные истины Евангелия»? Чтобы в полной мере понять это, он, Песте, осушил ещё пару стаканов…