Текст книги "Искатель. 1976. Выпуск №3"

Автор книги: Ольга Ларионова

Соавторы: Андрей Балабуха,Глеб Голубев,Евгений Федоровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Я слушала, и мне вспоминались хитроумно закрученные сюжеты всяких читаных детективных романов. В самом деле, нелегкая задача стояла перед комиссаром Тренером. Но он сумел ее разрешить.

– Мы вызвали его на допрос, посадили под прожектора, хотя я не любитель таких приемов, и сразу ударили, как ледорубом, по голове. Следователь заявил, что открылись новые обстоятельства и его привлекают к ответственности за соучастие в убийстве своей тетки. А я с другими коллегами не только внимательно наблюдал за реакцией Бромбаха, мы еще записывали весь допрос и снимали крупным планом его лицо на видеомагнитофон. Конечно, он сразу выдал себя, не сумел скрыть испуга. Но это была еще не улика. Он, разумеется, начал все отрицать, ссылаться на свое алиби.

Я хотела подложить комиссару на тарелку еще форели, но боялась его прервать.

– Тогда я сказал, что его главный сообщник и Урсула в свое время не поделили полученные от него деньги, перессорились. Урсула, дескать, была тоже убита, но успела оставить подробную исповедь, она и помогла нам теперь разоблачить их сговор и преступление. Не смотрите так на меня, Клодина, – засмеялся комиссар, – я прекрасно знаю, что Урсула не была с ними ни в каком сговоре. Но ведь Бромбах-то наверняка этого не знал, Федершпиль ему не докладывал, что внушит Урсуле впрыснуть старухе смертельную дозу морфина. Так что Бромбах почти наверняка, предполагал я, считал Урсулу соучастницей преступления, только оно было так ловко продумано, что ей удалось уйти от ответственности. А изобразив ее самоубийство убийством, я еще больше утвердил его теперь в этой мысли. И он заметался! – торжествующе сказал комиссар, жадно отпивая несколько глотков вина. – Пытался все отрицать, закатывал истерики, кричал, что привлечет нас всех к суду за оговор и насилие над ним. Показывали ему крупные фотографии Федершпиля – сначала в ого обычном виде, потом загримированного ретушерами; то с усами, то с бородой одной формы, то другой, то лысого, какой он в жизни, то в различных париках, то в шляпах разных фасонов. И все время внимательно наблюдали за Бромбахом и записывали его ответы и реакцию на видеомагнитофон.

Комиссар покачал головой и засмеялся, видимо вспоминая все это.

Я тоже живо представляла, как они час за часом, сменяя друг друга, допрашивают Бромбаха, а тот корчится в свете направленных прямо ему в лицо слепящих ламп. Сколько подобных сцен я видела в детективных фильмах!

– Но, как я и опасался, Федершпиль принял все меры, чтобы Бромбах его потом не опознал, – продолжал, снова став серьезным, Тренер. – Ни один его портрет не произвел на Бромбаха особого впечатления, хотя некоторые вроде ему кого-то смутно напоминали. Потом уже, когда он стал обо всем подробно рассказывать, выяснилось, что Федершпиль беседовал с ним всегда в полутьме и не только был с привязной бородой, но и в маске, и к тому же старался держаться спиной к Бромбаху, так что тот и не мог его опознать. Но я предвидел это и приготовил Бромбаху хороший сюрприз, – хитро прищурившись, сказал комиссар. – Уж голос-то Федершпиля, подумал я, он хоть однажды слышал и, возможно, припомнит, узнает его? И я прихватил с собой этот голос.

– Подслушивали его телефонные разговоры и записали на пленку? – спросил Морис с явным неодобрением.

Комиссар кивнул и добавил, словно не замечая его тона:

– Не только телефонные разговоры. Я решил привлечь на помощь Гаузнера с его ищейками. Ведь они тоже пострадали. Парни они ловкие, аппаратура у них фантастическая, вот они и установили во всех уголках квартиры Федершпиля, вплоть до самых интимных, потайные миниатюрные микрофончики, передававшие – все разговоры на магнитофон. Какая техника! Эту бы выдумку использовать только для добрых дел! – Комиссар сокрушенно покачал головой. – Один микрофон, вы не поверите, был искусно сделан в виде дохлой мухи, валявшейся в пыли на шкафу! Специально подобрали: уж он-то наверняка не привлек бы внимания хозяина, потому что в квартире у Федершпиля довольно запущено и грязновато. И магнитофон применили новейший: ради экономии пленки сам включался автоматически только при звуках голосов, а порой даже лишь при произнесении определенных слов – скажем: «Спите спокойно, спите крепко…»

– Вы записали, как он делает преступное внушение? – недоверчиво спросил Морис.

Тренер с довольным видом кивнул.

– Кому?

– А помните другого инженера, химика? Ему Гросс рекомендовал Федершпиля как прекрасного излечителя от запоя?

– И Федершпиль стал обрабатывать и его? Вот наглец!

– Он же был уверен, что уличить его невозможно. К тому же аппетит приходит во время еды. Но тут он и попался, могу продемонстрировать.

Комиссар встал, вышел в прихожую и тут же вернулся, неся свой старый, потертый и разбухший портфель. Он порылся в нем и достал портативный магнитофон. Поставив магнитофон на стол, комиссар заложил в него нужную кассету.

– Я велел, разумеется, выбрать для вас самые выразительные куски. А то у нас километры пленки, – пояснил он, включая магнитофон.

Громкий шорох, потрескивание, вроде что-то звякает, шуршит, звук шагов, потом властно-вкрадчивый голос:

– У вас в лаборатории в любую минуту может случиться пожар. Тогда все чертежи погибнут. Вы должны снять копию этой технологической схемы и спрятать ее в надежном месте. Вы не будете перерисовывать копию. Вы внимательно посмотрите на чертеж, хорошо запомните все детали и, придя домой, вычертите точную копию по памяти. Ведь у вас хорошая память?

– Да, у меня хорошая память, – уныло подтвердил чей-то покорный, вялый, какой-то неживой голос.

– Она станет еще лучше. Вы прекрасно запомните все малейшие детали чертежа и сделаете дома его точную копию по памяти. А потом вы положите чертеж в пакет и пошлете его по адресу… Голос вдруг оборвался.

– Адрес был назван – номер ящика, абонированного на почтамте, – торопливо пояснил Тренер. – Но из этой копии его пришлось вырезать.

Мы с мужем понимающе кивнули. А вкрадчивый голос уже продолжал внушать дальше:

– Вы отправите копию ваших чертежей по этому адресу. Это самое надежное место, чтобы сохранить их на случай пожара…

В этом месте раздалось какое-то громкое позвякивание, даже заглушившее некоторые слова. Я поморщилась и вопросительно посмотрела на комиссара.

– Это скрипят пружины дивана. Пациент повернулся на бок, – пояснил он и, засмеявшись, добавил: – Самое пикантное: пружины эти служили антенной для нашей аппаратуры.

Мы посмеялись и стали внимательно слушать снова:

– Спите спокойно, крепко… Когда вы проснетесь, вы не будете ничего помнить о том, что я вам внушал во сне. Но точно через неделю вы выполните то, что я вам сказал, и сохраните копию чертежей от пожара. Вы не будете ничего помнить об этом и никогда не позволите себя гипнотизировать никому другому, кроме меня.

Шорох и легкое потрескивание. Комиссар выключил магнитофон и торжествующе спросил:

– Ну, какова пленочка?

– Изумительно! – воскликнула я. – Но как же он решился дать адрес, номер своего почтового ящика? Вы устроили там засаду и схватили его с поличным?

– Он не так глуп, – покачал головой комиссар. – Это вовсе не его ящик. Этот ящик абонирует одна почтенная фармацевтическая фирма. И, если бы мы их спросили, кто прислал им секретный чертеж технологической схемы конкурирующей фирмы, они бы только выразили изумление, причем даже не очень наигранное. Ведь они в самом деле бы не знали, кто им сделал такой щедрый подарок, какой доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным.

– Ловко! – покачал головой Морис.

– И уж ни за что бы они не открыли, на чей счет в каком банке и за какие услуги перевели бы некую, наверняка крупную сумму, – продолжал Тренер. – Такие тайны промышленники хранят свято. Так что тут все было продумано точно. Никаких тайников, как я сначала предполагал, возле которого бы в самом деле, прослушав такую пленочку, можно было устроить засаду. И само задание уже составлено умнее: химик не стал бы выносить никаких чертежей, как Гросс, так что поймать его было практически немыслимо. Он просто запомнил бы их, а дома начертил по памяти. Это возможно? – спросил комиссар у Мориса.

– Вполне. Гипнотическое внушение необыкновенно обостряет память. Известен случай, когда один каменщик под гипнозом припомнил малейшую щербинку каждого кирпича в стенке, которую сложил тридцать лет назад. Стена сохранилась, проверили: он запомнил все точно. Подобные опыты под гипнозом, кстати, заставляют думать, что мы запоминаем практически все, что попадает на протяжении жизни в поле нашего внимания, только, к сожалению, не можем это припомнить по желанию. Но гипноз позволяет оживить самые давние воспоминания.

– Вот видите… Значит, мы правильно сделали, что поспешили этого химика задержать. Он, разумеется, возмущался, не мог понять, за что его арестовали, даже подал на меня жалобу. Мы его выпустили, но его фирма тоже приняла меры: кажется, уже изменили для страховки технологическую схему, химика, перевели в другой отдел и, вероятно, под первым удобным предлогом вообще уволят. А мы поскорее всеми правдами и неправдами постарались получить у прокурора ордер на арест Федершпиля. Его нельзя оставлять ни на час на свободе. Он противник весьма серьезный, убеждаюсь в этом все больше и больше. Видите, как быстро он прогрессирует? Начал грубовато – с убийства, а потом понял, что куда выгоднее да и безопаснее воровать чужими руками промышленные секреты и перепродавать их конкурирующим фирмам. И методы свои все совершенствует: уже никаких бумажек, решительно без всяких улик.

– Да, а вы заметили, как и от любых попыток проверить под гипнозом у его жертв, не внушали ли им что-нибудь подозрительное, он надежно застраховался? – сказал Морис. – Обратили внимание на то место, где он запрещает усыпленному химику давать себя потом гипнотизировать кому-нибудь другому? Такой запрет будет весьма действенным и прочным.

– Конечно! – воскликнул Тренер. – Как не заметить? Я нарочно оставил в копии это местечко, дал вам его послушать. Эта пленочка – просто клад. Но я вижу, наш уважаемый профессор что-то морщится…

– Не буду скрывать, мне не очень по душе, что добывали вы ее теми же нечистыми методами, как и промышленные гангстеры. Завтра вы и мои разговоры подслушивать станете?

– Морис! – укоризненно сказала я.

– Согласен, это не очень этично, – кивнул Тренер. – Но что поделаешь, мы пользуемся иногда такими методами. А в данном случае ведь и не мы сами, а частные сыщики, ловцы промышленных шпионов. Так что даже наша совесть чиста. Хотя, пожалуй, ради такого случая можно и совесть немножечко замарать, я так считаю.

– А я думаю, не бывает цели, ради которой можно замарать совесть, – сердито сказал Морис.

– Браво! – похлопал в ладоши комиссар и подчеркнуто торжественно, нараспев продекламировал: – «Любил бы меньше я тебя, коль не любил бы чести». Шекспир. Еще не забыл со школьных лет. Высокая поэзия, благородные чувства. Но есть операции, которые нельзя проводить, не запачкав рук.

– Надевайте перчатки, – буркнул Морис.

– На душу тоже? Таких перчаток, к сожалению, пока не придумали, – вздохнул Тренер.

– Подложить вам еще грибов? – поспешно спросила я комиссара, стремясь разрядить накалявшуюся атмосферу.

– Нет, спасибо, Клодина. Они слишком вкусны. Вы окончательно испортите мне фигуру, – пошутил он и тут же, погрустнев, устало добавил, убирая магнитофон: – А может, вы и правы, Морис, и зря я все это затевал, – добавил он, убирая магнитофон в портфель. – Ведь по существующим законам такая запись уликой служить не может. Ее всегда можно подмонтировать, как тебе нужно. Но для опознания преступника по голосу она вполне пригодна. А голос, установили, как вы знаете, ученые мужи, так же по-своему неповторим, как и отпечатки пальцев. Под этим предлогом мы включим пленочку на суде, и она произведет нужное впечатление, будьте спокойны.

– Я все более убеждаюсь, Жан-Поль, что вы избрали не ту профессию, – сказал Морис. – В вас пропадает незаурядный психолог.

– Почему пропадает? – вступилась я. – Как будто для ловли преступников глубокое знание психологии не нужно.

– Благодарю вас, Клодина, – комиссар взял мою руку и приложился к ней колючими усами.

– Но рассказывайте дальше, – попросила я. – Как же вам удалось припереть к стенке Бромбаха?

– Да, я несколько забежал вперед. Хотя мы и записали иного интересного в квартире Федершпиля, достаточной уликой все это, к сожалению, как я уже сказал, служить не могло. Но мы выбрали и смонтировали из этих разговоров несколько фраз, какие примерно мог в свое время говорить Федершпиль Бромбаху, предлагая убить его тетушку. «Не забудьте принести деньги. Вы должны уехать на это время…» – и прочее в том же духе. И вот я включил погромче эту пленочку Бромбаху, грозно спросив: «Узнаете голос?» Конечно, он его узнал, подумал, будто мы записали их беседы прямо с поличными, и это его доконало. Мы еще поднажали, напоминая, будто сообщник уже во всем сознался и запирательство лишь отягчит его вину, ну все как в детективах, какие любит читать Клодина. И он заговорил.

Комиссар отодвинул от себя тарелку, поблагодарил меня восторженным взглядом и красноречивой мимикой, вытер губы салфеткой и мечтательно проговорил:

– Эх, теперь закурить бы…

– Ну что вы, – поспешно сказала я. – Вы уже совсем отвыкли, Жан-Поль, вон даже трубочку бросили, не носите с собой.

– Да, повзрослел. Обхожусь без пустышки, – вздохнул он.

– Что же рассказал Бромбах? – спросил Морис.

– Все выложил подробно: как позвонил ему однажды неизвестный и предложил встретиться и побеседовать о «состоянии здоровья его тетки». Бромбах уже устал ждать наследства, был готов на все и согласился сначала якобы из чистого любопытства, как пытался нас уверить. Встретились они вечером за го родом. Федершпиль, как я уже упоминал, не только тщательно загримировался, но и все время разговаривал, стоя к Бромбаху спиной. Он предложил ему за сто тысяч франков ускорить получение наследства. Бромбах повел разговор в игривом тоне, стараясь показать, будто не принимает все это всерьез. Дескать, откуда я возьму такие деньги и где гарантия, что на него не падут какие-нибудь подозрения и тогда он станет не богатым наследником, а каторжником… Но Федершпиль все ему разъяснил весьма деловито: что он должен уехать на не которое время за границу и у него будет чистейшее алиби, а деньги уплатит потом, когда разбогатеет. «А если я вас обману и не заплачу?» – спросил его Бромбах. «Ну что же, тогда вы отправитесь вслед за тетей, – ответил ему Федершпиль. – Я же вам верю, не требую деньги вперед. Можете поверить и вы мне: если попытаетесь меня обмануть, тут же отправитесь вслед за тетушкой…»

Я опять живо представила эту картину: сумерки, глухая лесная опушка и на ней два злодея, замышляющие ужасное преступление и в то же время боящиеся и запугивающие друг друга…

Комиссар посмотрел на меня и, видимо, вдохновившись выражением моего лица, продолжал:

– Такая деловитость внушила Бромбаху уверенность. Он согласился и уехал отдыхать в Ниццу на деньги, которые ему, кстати, как помните, щедро выдала любимая тетушка. А через несколько дней он получил телеграмму, что тетя скоропостижно скончалась. Приехал чистеньким, не очень убедительно изобразил печаль, стал богатым и тревожился только в ожидании телефонного звонка. А тот раздался лишь через два месяца, Федершпиль не хотел рисковать. Они снова встретились вечером за городом, в сумерках. Бромбах без слов вручил Федершпилю пакет с сотней тысяч франков, тот так же молча их взял – и они расстались. Бромбах надеялся – навсегда. Но на всякий случай решил перебраться в Веве, на Лазурный берег, более подходящий для миллионера, хотя и считал не без оснований, что опасаться ему нечего: даже если Федершпиль, которого он не знал ни в лицо, ни по фамилии, попадется и признается, всегда можно будет сказать, что злодей оговаривает ни в чем не повинного любимого племянника так трагически скончавшейся тети. Он думал, будто уличить его невозможно. Но не учел слабоватости своих нервов и нашей опытности.

– Но все же вам просто повезло, Жан-Поль, что он признался, – покачал головой Морис. – И потом, боюсь, одного его признания для суда будет мало, так же как магнитофонных записей, сделанных в квартире Федершпиля.

– Вы правы, – одобрительно кивнул комиссар и повернулся ко мне: – Видите, дорогая Клодина, что значит не поддаваться гипнозу детективных романов? В отличие от вас ваш супруг прекрасно понимает, как нелегко доказать вину преступника, если даже он в ней сознался. Это просто для Мегрэ у Сименона, которого я весьма уважаю и сам люблю почитывать перед сном. Великому сыщику достаточно лишь добиться от убийцы признания в преступлении, и дело в шляпе, больше никаких доказательств и не требуется, как, скажем, в романе «Мегрэ путешествует», где он навещает, кстати, и нашу скромную Швейцарию. Но нам, грешным, вынужденным ловить преступников в жизни, а не в романах, приходится куда труднее.

– Перестаньте надо мной издеваться, Жан-Поль, – жалобно сказала я. – И не томите, вы все время отвлекаетесь на самых интересных местах.

– Как полагается в детективных романах, – засмеялся он. – Я вам все излагаю вкратце, но ведь бились мы с этим Бромбахом несколько дней. И еще до его признания, но когда уже стало очевидным, что он явно замешан в смерти тетки, мы добились у прокурора санкции на обыск его виллы. Можете поверить, я сам провел его – и тщательно, как никогда. И мне редкостно повезло: среди бумаг Бромбаха, а был он человек пунктуальный, несмотря на рассеянный светский образ жизни, и аккуратно записывал все свои расходы и доходы, среди его бумаг попался мне и листочек со столбиком цифр. Это явно были номера или каких-то ценных бумаг или банкнотов. Не могу понять даже, зачем он это сделал. А может, боялся, что Федершпиль станет его потом шантажировать и уверять, будто не получил от него никаких денег. Тогда, в свою очередь, можно будет припугнуть его, что все номера бапкнотов записаны и могут быть переданы полиции. Во всяком случае, с этой записочкой мне чертовски повезло. Я тотчас же по мчался в Цюрих и, приложив неимоверные усилия, добился почти невозможного – доступа к банковскому счету Федершпиля. Вы знаете, как свято наши банки хранят тайны своих вкладчиков. Но они имеют и другой хороший обычай: на всякий случай записывать номера банкнотов, которые им приносят, – а вдруг среди них окажутся фальшивые…

– И номера совпали?! – вскрикнула я.

Комиссар торжествующе кивнул:

– И номера, и сумма: сто тысяч франков. Это окончательно добило Бромбаха.

– Еще бы, – сказал Морис. – Вот это улика уже неоспоримая. Вам крупно повезло, Жан-Поль.

– Не стану отрицать: редкостно повезло, – кивнул тот. – Все решил счастливый случай, как нередко бывает в нашем деде. Бромбах оказался слишком пунктуален и осторожен и сохранил этот списочек. А Федершпиль не знал о хорошей традиции осторожных банкиров, не учел ее. Но, согласитесь, и старый полицейский волк Тренер тоже не сплоховал. Ведь другой следователь мог бы прозевать эту бумажку, не придать ей никакого значения.

– Вы молодец, дорогой Жан-Поль! – радовалась я. – Значит, теперь они не уйдут от возмездия?

– Надеюсь. Но этот Федершпиль – крепкий парень, будет защищаться до последней возможности. Чтобы он не ускользнул, мне понадобится ваша помощь, Морис.

– Располагайте мной целиком и полностью, Тренер, – ответил муж. – Я готов даже немедленно уйти с работы консультанта при суде, чтобы не нашлось предлога помешать мне выступить экспертом на процессе.

– Возможно, это потребуется, – кивнул Тренер. – Разумеется, временно. Потом мы вас снова зачислим на работу. Вы мне нужны. Но прежде всего вы должны мне помочь составить обвинительное заключение. Мы вместе тщательно продумаем все возможные варианты, какие попытаются применить защитники Федершпиля и Бромбаха на суде, и как их парировать, предупредить. Вы не хуже меня понимаете, какой перед нами хитрый противник.

К счастью, Морису не пришлось даже на время прерывать свою работу консультанта при кантональном суде. Он дорожил этой должностью, потому что она, хотя и доставляла больше хлопот, чем денег, позволяла ему разоблачать всяких жуликов и шарлатанов, давала немало интересного материала для его научной работы.

Все время, пока велось следствие, Морис помогал комиссару Тренеру вести допросы Федершпиля, Бромбаха и Гросса и готовить обвинительное заключение, а потом мужу поручили и выступить на суде официальным консультантом-экспертом обвинения.

Но был приглашен и второй эксперт, весьма авторитетный, пользовавшийся мировой известностью, профессор Рейнгарт, учитель Мориса. Он не разделял мнения Мориса о том, будто можно обойти сопротивление совести загипнотизированного и заставить его совершить преступление, внушая, будто тот выполняет какое-то доброе дело. Профессор Рейнгарт придерживался более осторожной точки зрения, считая, что при любых условиях невозможно заставить человека поступить вопреки его моральным принципам.

Это, конечно, предвещало на суде напряженную борьбу мнений, и было еще далеко не ясно, к чему она приведет…

Вальтер Федершпиль на суде, как и на всех допросах во время следствия, разумеется, решительно отрицал свою вину. Держался он вызывающе, нагло, скучающе посматривал в зал, пытался перебивать прокурора и Альфреда Бромбаха ехидными репликами. Судья пригрозил удалить его на время из зала. Тогда Федершпиль замолчал, но выражал возмущение ироническими улыбками и мимикой.

Не могу точно сказать, каким я его себе представляла, но, во всяком случае, совсем иным. Меня прямо потрясла совершенно заурядная внешность Федершпиля: невысокого роста, лысый, с лохматыми, какими-то серовато-рыжими бровями. И лицо серое, словно давно не мытое как следует, обрюзгшее, отвисшие щеки, тяжелый подбородок. Решительно ничего демонического. И хотя муж не раз смеялся надо мной, говоря: «По-твоему, гипнотизер должен быть непременно жгучим брюнетом с пронзительными черными глазами?» – я никак не могла понять и поверить: каким колдовским образом внушал своим жертвам такие страшные, преступные поступки этот обрюзгший толстяк, сидящий на скамье подсудимых и все время гримасничающий?

Но больше всего меня потрясли глаза Федершпиля. Перехватив несколько раз его взгляд, я сначала даже не поверила себе. Глаза у него были голубые, чистые и невинные, как у младенца!

Казалось, моментами его глаза даже застилает слеза от горькой обиды, что не верят ему, человеку самой гуманной профессии, вылечившему от тяжелых недугов столько людей, возводят на него такие чудовищные обвинения.

– Внушение преступных поступков? Но это же полнейшая чепуха! Все крупнейшие авторитеты психиатрии, знатоки гипноза доказывают, что это невозможно. И уважаемый профессор Рейнгарт, разумеется, подтвердит и объяснит это суду, когда будет выступать как эксперт.

Каким образом на мой банковский счет попали деньги, принадлежавшие Альфреду Бромбаху? Вообще-то это наше частное дело. Слава богу, мы живем в стране, где поддерживается правопорядок, и тайна вкладов, как и переписки, телефонных разговоров и частных бесед, еще охраняется законом. Но если уважаемый суд настаивает, могу сказать, в этом нет ничего секретного или запретного: он просто вернул мне старый карточный долг. А теперь, почему-то пытается оговорить меня, обвинить в смерти своей тетки, которую я никогда и в глаза не видал. Несомненно, он сам ее злодейски убил с помощью ухаживавшей за нею медицинской сестры, которую потом суд почему-то оправдал, хотя она сама не вынесла угрызений совести и покончила с собой… Но при чем тут я?!

Хорошо, Альфред Бромбах не пытался изменить свои показания, данные во время следствия. Он сидел на скамье подсудимых совершенно поникший, раздавленный, безучастный. С трудом поднимался и вяло, едва слышно отвечал на вопросы. Как бывает со многими преступниками, пояснил мне позже Тренер, он уже окончательно сломился, как бы сам вынес себе приговор.

Слабый интерес у него пробуждался, лишь когда он слушал, каким образом руками ничего не подозревавшей Урсулы была убита его тетка. Ведь Бромбах впервые здесь, на суде, узнал об этом. На допросах ему, конечно, ничего не рассказывали. И теперь он с ужасом смотрел на Федершпиля и постепенно отодвигался на скамье подсудимых от него как можно дальше, забился в угол и каждый раз заслонялся ладонью, когда тот поворачивался к нему.

Конечно, больше всего говорили о деньгах, переданных Бромбахом Федершпилю. Это же была, в сущности, главная улика, доказывавшая их соучастие в убийстве старухи. И попытки Федершпиля убедить суд, будто Бромбах якобы ему просто возвращал какой-то долг, конечно, вызывали иронические улыбки и даже откровенный смех.

– Тогда объясните нам, пожалуйста, обвиняемый, почему вам понадобилось для того, чтобы получить с господина Бромбаха этот должок, встретиться с ним за городом, в уединенном месте да еще в темноте? И к тому же привязывать себе бороду, надевать парик, стоять все время спиной к нему? – насмешливо допытывался у Федершпиля судья. – Помилуйте, ведь при таком маскараде он мог вас не узнать, ошибиться и вручить деньги совсем другому человеку…

Судья был молодой, поджарый, спортивного вида. Вел он процесс хорошо, в стремительном, напористом темпе. И прокурор, перед судом взявший у Мориса подробную консультацию по научным вопросам, был опытным, то и дело загонял Федершпиля в угол хорошо продуманными вопросами.

Все равно им приходилось нелегко. Это был необычный, странный процесс еще и потому, что, в сущности, совсем отсутствовали свидетели. Петера Гросса и его приятеля-химика, которому он рекомендовал тоже «полечиться» у Федершпиля, решили на суде не допрашивать. Что они могли показать? Только то, что действительно лечились у Федершпиля, а что он им там внушал, не знают. Какие же это свидетели!

Тем более фирмы, где они работали, не стали возбуждать против них дела, предъявлять какие-нибудь иски. Как объяснил мне Тренер, пострадавшие промышленные концерны вообще стараются скрывать, когда у них похищают секреты, не любят привлекать к себе повышенное внимание.

– Они вынуждены молчать и делать хорошую мину при плохой игре, старательно изображать постоянный оптимизм, чтобы не распугать своих акционеров и клиентов. Хорошо еще, что пленку мне дали, разрешили использовать – разумеется, при условии, что я не скажу, как ее добывал с их помощью, а сочиню сказочку, будто получил пленку в посылочке, присланной каким-то анонимом на мой домашний адрес, вероятно, кем-то из врагов Федершпиля, знавшим о его преступных делах. У меня и записочка была приготовлена соответственная, якобы приложенная к посылочке. Написал мне ее левой рукой, чтобы правдоподобнее выглядела, под мою диктовку один старый приятель. Ну а получив такие сведения, я, дескать, для проверки и сам установил соответствующую аппаратуру в квартире Федершпиля – правда, без санкции прокурора, каюсь. Конечно, эта афера может мне еще дорого обойтись; анонимки – недозволенные приемы следствия. Я пошел на это только ради справедливости и покойной Урсулы, иначе разве стал бы ввязываться в их темные дела? Пусть сами ловят друг друга и перегрызутся между собой.

Даже добиться, чтобы пленку, тайком записанную в кабинете Федершпиля, разрешили представить суду, оказалось, не так-то легко. Федершпиль и его защитник настойчиво возражали, доказывая, будто пленка сфабрикована, искусно смонтирована и что вообще такая запись является незаконной.

Слушая споры юристов, я поняла, как рисковал комиссар Тренер. Его могли бы уволить в отставку, а то и отдать под суд. Слава богу, все обошлось. После довольно продолжительного совещания суд все же решил прослушать пленку – только для подтверждения заключения экспертов-криминалистов, что записанный голос действительно принадлежит Федершпилю.

Включили пленку, и в притихшем зале зазвучал его вкрадчиво-властный голос, внушавший спящему химику хорошенько запомнить секретную технологическую схему, сделать дома по памяти ее точную копию и отправить «в надежное место», где она якобы будет в сохранности на случай пожара… Конечно, как рассчитывал комиссар Тренер, это произвело на всех сильное впечатление. Но Морис приготовил к суду еще потрясающий сюрприз…

Когда настала его очередь, муж выступил и очень понятно, доходчиво, живо объяснил, каким образом, по его мнению, можно все же обмануть усыпленного человека и внушить ему совершить преступление под видом доброго, благородного поступка. Потом взял слово профессор Рейнгарт и так же деловито и обстоятельно, ссылаясь на опыты, проведенные в разных странах крупнейшими гипнологами, выразил свое сомнение в обоснованности предположений Мориса.

– Хотя доктор Морис Жакоб является одним из моих самых талантливых учеников, которым я горжусь, – сказал профессор Рейнгарт, – как видите, мы с ним кардинально расходимся в научной оценке поставленных перед нами как перед экспертами вопросов. Но, – добавил он, разглаживая окладистую бороду и строго поглядывая в зал поверх старомодных очков в золотой оправе, – чтобы не оставлять уважаемый суд в трудном положении выбора между двумя противоречивыми гипотезами, мы с доктором Жакобом решили провести здесь, перед вами, соответствующий научный опыт, или, как это именуют юристы, следственный эксперимент.

– Я протестую! – закричал, вскакивая, Федершпиль. Пожалуй, впервые за все время процесса он испугался.

– Суд отклоняет ваш протест, обвиняемый, – посовещавшись с другими юристами, сказал судья. – Прошу вас, господин профессор, объясните, пожалуйста, нам, какой следственный эксперимент вы предлагаете провести.

Замысел опыта был тщательно продуман Морисом и комиссаром Тренером. Профессор Рейнгарт с планом опыта согласился, а суд разрешил его провести.

В зал суда пригласили нескольких людей, пользовавшихся безупречной репутацией. Все они были люди почтенные, семейные, отличались хорошей внушаемостью и раньше по тем или другим причинам подвергались гипнозу. Это ставило их в равное положение с Урсулой Егги и Петером Гроссом, потому что человек, гипнотизируемый впервые, мог сразу и не поддаться такому внушению, какое было необходимо проверить.

Из этих кандидатов суд выбрал одного – Макса Беша, плечистого, рослого старца, почтмейстера из какого-то горного селения где-то за Кюнтеном. Жизнь в отдаленном селении, на свежем горном воздухе явно пошла ему на пользу. Он был крепок и здоров, несмотря на возраст, настоящий добрый великан с картинки из детской книжки. Его круглое загорелое и обветренное лицо, обрамленное седыми баками, прямо излучало порядочность, верность и неподкупную честность.