Текст книги "Перевал Подумай"

Автор книги: Ольга Гуссаковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Я слышал, Яков Никанорович на рыбалку вас приглашал? Удостоились, значит… – Синяев усмехнулся. – А меня вот не зовет. Я что?

Вчерашний день. «День нынешний и день минувший…» Нехорошо быть минувшим. Скучно. Кстати, если уж на то пошло, то Якова Никаноровича я знаю давно. Куда раньше вас.

– Вот и гордитесь этим. Можете заодно поехать на рыбалку вместо меня, а я туда не собираюсь.

Синяев придержал в руке куриную косточку, только что выуженную из лапши.

– Вон что! Нет, вместо вас не поеду. Дождусь, пока самого позовут. Да… а в прошлые времена любил Яков Никанорович сказочку одну рассказывать. О последнем сухаре. Слыхали такую?

– Нет.

– Вопрос в той сказочке простой: что делать, если в тайге на двоих остался последний сухарь? Одного он спасет, двоих – нет. Так вот, слабый отдаст другому, сильный – себе возьмет, но дело спасет. А тихий поделит пополам. Сам погибнет, и делу – конец. Яков-то Никанорыч из сильненьких был: все себе, но и дело не страдало, нет!

– Завидуете ему, что ли?

– А что и не позавидовать? Я рядом с ним – человек маленький. Да и вы тоже. Потому что он огонь, и воду, и медные трубы прошел, да уцелел. А вы пока что только нос задирать умеете. Вот хоть ваш этот проект взять…

Да он, Лунин, если вы ему поперек горла станете, на одной экономике вас слопает! Не зря же говорится: портниха может разорить только женщину, а архитектор – государство. Окажется, что вавилоны ваши в смету не укладываются, – и прости-прощай, прекрасное виденье! Вот тут-то я Лунину и пригожусь. Я человек не гордый, позовет – пойду.

Александр Ильич уже готов был встать из-за стола и уйти, но что-то удержало его. Была все же какая-то перемена в Синяеве, которая его насторожила.

– Послушайте, Аркадий Викторович, чего ради вы мне это рассказывать вздумали? Напугать экономикой хотите? Так я не из пугливых. И вообще, зачем вам этот тон? Мы можем быть соперниками в деле, но я вовсе не считаю вас своим личным врагом. Вы это знаете. Как-никак, мы с вами дольше всех работаем в нашем институте… В былые времена и общий язык находили, и дело общее делали.

– Вот именно! Именно так, дорогой коллега! – Лицо Синяева чуть прояснилось. – Однако смотрю я на вас и на себя… Вон там, в зеркало, и что вижу? Орла и старую ворону. А? Не так?

Ремезов поморщился.

– Вот это вы, ей-богу, зря! И я не так уж молод, но вы пьете, вы слишком много пьете, Аркадий Викторович. Я давно хотел вам это сказать.

– А зачем говорить? Когда человеку говорят «много пьете», это попросту значит, что пить мало он уже не может. К чему же лишняя трата слов?

Александр Ильич решительно отодвинул стул.

– Ну что ж? Простите, если сказал лишнее. Всего хорошего!

– Да, лишнее. – Синяев тяжело посмотрел ему вслед. – Но я-то прощу, я все прощу. А вот Яков Никанорыч – нет, тот ничего не простит. А вы мешаете ему, коллега, еще как мешаете!

Но Ремезов его уже не слышал.

* * *

– Девочки, загораем. Извести нет, – сообщила Надя.

– А в чем дело? – Вале показалось, что Надя, по природному своему легкомыслию, не очень-то огорчена простоем.

– Печь вышла из строя. А что там – никто не знает.

– Опять, значит, мусор таскать до вечера, – подвела итог Вера. – Ни заработка, ни радости.

Бригада работала на разных объектах, и Маши в этот раз не было с ними. Ее заменяла тихая Галя. Но она ничего самостоятельно не решала, поэтому никому и в голову не приходило относиться к ней, как к бригадиру, всерьез.

Сегодняшний простой был не первым, и, кажется, не последним. Заказчик попался нерадивый, сроки сдачи больницы все отодвигались, а заработок бригады уменьшался: много ли получишь за уборку мусора и шпаклевку полов? То всех держали плотницкие работы, а теперь вот извести нет…

– Буська, сюда! Бусенька… – Вера, сделав умильное лицо, поманила большую лохматую дворнягу. Валя уже знала, что будет дальше: сейчас девчонки запрягут Буську в самодельные салазки и будут возить на ней мусор. Визг, лай, шум и пыль столбом. Но Буська вовремя почуяла опасность и умчалась по пустому коридору с гулким лаем. Сестры побежали за ней:

– Держи ее! Буська, Бусенька…

– Слушай, Галя, надо найти Машу, пусть она позвонит в управление – нельзя так работать дальше! – Валя сердито отставила в сторону ведро олифы.

– А чого це я ее шукать буду? Надо – сами приидуть! – Галя относилась ко всему с непробиваемым спокойствием.

Все та же временность… Неприметная для тех, кто живет в этом городе давно, и режущая глаза новичку.

– Что ж, позвони сама, – Валя повернулась, чтобы идти.

– А тебе что, больше других нужно? Или перед Витькой покрасоваться хочешь – вот, мол, какая я сознательная? – Надя посмотрела на Валю вызывающе.

Валя удивилась на секунду ее тону, но тут же вспомнила: ведь у Нади что-то было с Виктором, так говорили. Все понятно…

Валя все-таки позвонила Маше.

– Извести нет, говоришь? Хорошо, я поговорю с прорабом, ждите меня. Пусть только девчонки там дурака не валяют, ты посмотри за ними. И вот что еще… – Маша запнулась на слове. – Там Николай должен подъехать, так ты ему скажи, что я задержусь сегодня, ладно? Вот с известью этой надо выяснить…

Маша говорила обычным деловым тоном, но в то же время в голосе ее слышалась новая, незнакомая Вале прежде интонация. Как будто рядом с этими, такими обычными словами жили в ней другие, невысказанные, нежные, и они невольно смягчали все, что она говорила, делали строгую Машу добрее, женственнее. Да разве и сама Валя не видела, что последнее время Маша поглощена своим Николаем и их возможным общим будущим? Осуждать ее за это не стоит – каждому счастья хочется. Одно плохо: не хочет Николай, чтобы Маша работала, ему нужна хозяйка в доме – и только. Сначала они из-за этого ссорились, а теперь, похоже, смирилась Маша… Даже и советов больше не спрашивает.

Валя уселась на подоконнике еще не застекленного окна.

Окно на первом этаже, при желании можно спрыгнуть на заклеклую от мороза землю. Там, на строительной площадке, по-прежнему цепляется за жизнь кусочек тайги. Каким-то чудом так и не попала под колеса самосвалов крошечная, уже совсем осыпавшаяся лиственница, и даже серые пыльные ягоды так и висят на кустике брусники, приютившемся между ее корней.

Валя соскочила с подоконника, оглянулась. Сломанная рама? Годится. И вот эта доска тоже, и ящик из-под гвоздей… Возле деревца выросла временная ограда. Пусть живет. Глядишь, и поднимется когда-нибудь возле окон нового дома настоящее большое дерево. Говорят, лиственницы растут очень медленно, но все равно…

Из-за угла дома показалась группа людей. Валя присмотрелась: может, начальство пожаловало? Было бы в самый раз. Но нет, она ошиблась: это «лэповцы», они тут уже не первый день ходят.

Линия электропередач вначале должна была проходить по пустырю, но теперь здесь вырос жилой район, и началась тяжба связистов и архитекторов. Вчера даже главный архитектор города наведывался. На этот раз шли двое и опять спорили о чем-то. Издали видно.

– А поперек Невского вы тоже протянули бы свою ЛЭП? Нет? Так почему же считаете, что здесь все возможно? Ах, лишние земляные работы… Так на то и генеральный план, чтобы из-за временных факторов не страдал будущий облик города!

Очень знакомый голос… Так это же Александр Ильич. Валя не узнала его сразу. В рабочей обстановке он выглядел совсем иначе – проще, собраннее, энергичнее. Валя пошла навстречу.

– Здравствуйте. А вы знаете, я ведь уже хотел вас искать, – приветливо сказал он, протягивая ей руку. Спутник его, обрадовавшись свободе, тут же исчез за углом.

– Меня? Зачем? – Валя удивилась и в то же время обрадовалась.

– Надо бы помочь одному человеку. Помните девушку, что была вместе с нами в самолете? Рыженькая такая? Зина Стаднюк?

– Помню… – Валя отвела глаза. – Конечно, помню. С ней еще такой красивый парень сидел рядом.

– Да? Я, признаться, забыл спросить о нем. Но это все равно. Ей надо помочь с устройством на работу. Поговорите с кем надо, пожалуйста. Согласны? Хорошо, если ее возьмут в вашу бригаду.

– Да, конечно… А как ваш проект?

Он пожал плечами:

– Что – проект? Видите, сколько текущих дел? Дорожники диктуют, сантехники наседают, тут об архитектуре поневоле думать некогда. Мало мне хлопот с привязкой домов, так еще и линия электропередач на мою голову!

– А Корбюзье утверждал: «Архитектура – это порядок». Ошибался, видимо?

– Так это он говорил о чистом искусстве, а не о нас, грешных…

Валя рассмеялась.

Александр Ильич некоторое время смотрел на нее, словно бы не узнавая стоявшую перед ним девушку. Вот ведь можно, оказывается, и рабочий комбинезон превратить в красивую одежду! Очень маленькая, ловкая, складная, и каждый жест у нее точен и красив. И даже обычная косынка повязана на высоких волосах по-своему, не так, как у остальных. Улыбается, а в светлых, чуть раскосых глазах прячется грусть. Они как стылая осенняя вода под солнцем…

Александр Ильич чувствовал, что так стоять и молча смотреть нельзя, надо что-то сказать или сделать, но не мог. Окружающее вдруг перестало существовать, был только один человек, которого он видел перед собой. Один на всей земле. Что думала и чувствовала стоявшая перед ним девушка, он не знал – он не решался взглянуть ей в глаза.

Сколько так прошло? Минута? Две? Они оба не знали. Их вернул к действительности низкий женский голос:

– Валентина! Едва нашла тебя… Что делаешь тут?

Валя обернулась на оклик.

– Да вот лиственницу огородила, чтобы машины не сломали. И Александра Ильича встретила… Вот Маша – наш бригадир. Познакомьтесь. Она поможет устроить Зину.

Александр Ильич вежливо поклонился Маше и сразу же ушел, извинившись, что спешит.

Маша посмотрела ему вслед подозрительно:

– Это что еще за старый тип? Откуда ты его знаешь? И что за Зина?

– Какой же он старый? – возмутилась Валя. – Ты что, с ума сошла? Знаю я его потому, что мы в самолете с ним рядом сидели, это он помог мне тогда. Я чуть не умерла со страху. Фамилия его Ремезов. Он архитектор. А Зина летела с нами. Ее на работу надо устроить. Она штукатур, работала в Москве.

– Вон оно что… – Маша еще раз посмотрела вслед уходящему высокому темноволосому мужчине. – Но ты все равно очень-то на него не заглядывайся. Женатый, поди, давно.

Валя окончательно вышла из себя:

– Господи! Что тебе за мысли вечно в голову лезут! Знаю я, что он женат, он с аэродрома говорил с женой. Да мне-то какое до этого дело?! Просто человек он хороший…

Сказала – и почувствовала, как сжалось сердце: ведь у него есть жена. Она даже помнит ее имя: Наталья Борисовна…

А Маша уже командовала:

– Девочки, кончайте уборку! Известь привезли. Ну-ка, за дело! Я тоже с вами. Помогу немного…

Вале всегда нравилось смотреть, как работает Маша. Руки у нее сильные, размах кисти широкий и уверенный. Мазки ложатся ровными, гладкими полосами – один к одному, между ними не найдешь зазора. Взмах, еще взмах – и вот уже почти весь потолок побелен. Сейчас он еще влажный, невзрачный, а высохнет и засветится ослепительной белизной. И унылая серость, которую так ненавидела Валя, начнет отступать.

В быстроте и сноровке с Машей трудно соперничать. Но Валя не завидовала подруге. Ее работа была, пожалуй, не хуже: не такой спорой внешне, но не менее чистой. Еще в училище про Валю говорили: «Красиво работает…» или: «Загляденье – не работа!..» Со временем это мнение еще более утвердилось. И все же Маша работала лучше.

Как и всегда, они шли с разных концов комнаты навстречу друг другу. Работали молча, сосредоточенно.

В соседней комнате захохотали сестры: видно, нашли себе какую-то забаву. На них строго прикрикнула Галя: когда Маша была рядом, она чувствовала себя увереннее.

Солнце заглянуло в окно, лучи его пробежали по свежей побелке. Здание новой больницы стояло высоко, и вечерний разлив теней еще не скоро доберется до него.

Валя поправила на голове косынку, окинула взглядом оставшуюся серую полоску на потолке: чепуха, совсем немного – и она, может быть, даже чуточку опередит свою подругу и соперницу. Недавнее раздражение прошло. Конечно же, Маша говорила не со зла. Да и не знает она Александра Ильича!

Маша заметила перемену в ее настроении, улыбнулась:

– Никак перегнала меня сегодня? Растешь! – И уже серьезно продолжала: – Пора бы тебе на свою бригаду идти, вот что я думаю.

– Неужели все-таки решила уходить?

Маша промолчала, и Валя поняла, что этой темы лучше не касаться.

* * *

Воскресный день обещал быть погожим. Утро еще не успело осилить ночной туман. Он прятался в арках домов, в густой пожухлой траве газона, широкими рваными полосами тянулся по небу. Но вот выглянуло солнце и осушило плиты тротуара.

Александр Ильич вышел из дому, сам еще не зная, куда пойти. Уже поздно идти за город и слишком рано для того, чтобы просто залечь с книгой на диван.

Млеет под ласковыми лучами бухта. Словно и не море это, а небольшое озерко, полное чистой зеленоватой воды. Навстречу ему вверх по склону с усилием поднимались две женщины с голубыми колясками. В колясках – оранжевые вареные крабы и золотистая пупырчатая камбала, прикрытая мешковиной. Чего только не придумают! Женщины спешили на базар.

Он посторонился, уступая им дорогу, и побрел вниз по изломанному каменистому переулку. Как всегда, эти крутые улочки вызвали у него мысли о проекте.

* * *

Самое «узкое» место в проекте – дорожная магистраль к морю. Жители портового поселка разрешили проблему просто: тропа ныряет зигзагами справа налево по сторонам глубокого оврага, разделившего склон надвое. Овраг, конечно, можно засыпать, а вот крутизна останется. Единственно возможное решение – вообще отказаться от прямого спуска к морю. Дорога должна пройти правее, сделав большую петлю.

Александр Ильич приходил сюда почти каждый день, все расстояние вымерял шагами.

Город рос почти стихийно, но если и есть у него какая-то неповторимая особенность, так именно этот заброшенный склон. Немногие города мира могут похвалиться таким амфитеатром. Только не погубить, не испортить природного дара казенщиной.

А пока на склоне теснятся один к другому домики портового поселка – давней колыбели города. Он вырос и забыл о ней, а поселок продолжал жить своей, во многом отличной от города жизнью, хотя время, конечно, и здесь постепенно меняло быт. Поднялся лес телевизионных антенн на крышах, гуще стала зелень огородов под окнами, появились новоселы.

Александр Ильич замедлил шаг, осматриваясь. Он успел дойти почти до самого берега бухты, где сохли сети и на мелкой воде болтался на приколе самодельный поселковый флот. Тут было все: от надежного рыбачьего баркаса со стационарным мотором до непонятного верткого сооружения из пустой бензиновой бочки. Однако и это сооружение покачивалось на волнах, прикованное к свае амбарной пудовой цепью.

Дальше идти было некуда. Он постоял немного возле самой кромки прибоя, наблюдая, как прозрачные медузы качаются на волнах. Потом неожиданно подумал, что надо бы навестить Наташу. Не был у нее давно, хоть и сам бы не сказал – почему. Все время что-то мешало…

Наталья встретила его слезами. Открыла дверь и сразу повалилась на постель. В непроветренной комнате остро пахло валерьянкой.

– Ната! Господи, что случилось? – Он присел на край постели, обнял ее за плечи, но она отчужденно высвободилась из его рук.

– Что случилось! Ты бы еще через месяц пришел! Хоть заболей, хоть умри – тебе-то что?!

Она резко села на постели. Голубые глаза до краев налиты обидой и злостью.

– Ограбили среди бела дня, и никто… никому дела нет! – выкрикнула она с рыданием. – Милиция эта не поймешь, зачем и есть? Сами бы, говорят, не доверяли денег… А как не доверять?! Как не доверять, если в магазинах ничего хорошего не достанешь?

Александр Ильич начал догадываться, что произошло, и тревога его утихла, уступив место тоскливому раздражению: все одно и то же.

– Тебя с шубой обманули? – спросил он как мог спокойнее. – И все из-за этого?

– А из-за чего, по-твоему?! – она вскочила. – Тебе этого мало?

– Нет, – ответил он холодно. – Просто мне непонятно, как можно так расстраиваться из-за собственной оплошности?

– Из-за оплошности?! А ты сумей лучше! Чего ж не сделал? Почему я одна думаю обо всем, а тебе все некогда? Ненавижу! – Наталья с размаху рванула со стола скатерть, чашка с недопитым чаем брызнула осколками. Пинком отшвырнула стул. Тревожно запел хрусталь в серванте.

Александр Ильич схватил ее за руки, посадил обратно на постель.

– Хватит. Соседи уже потешились, с них достаточно. Успокойся, и будем говорить. – Сначала она вырывалась, но вскоре затихла, ткнувшись лицом в подушку. Тогда он отпустил ее. Закурил, отошел к окну…

– Теперь скажи, чего тебе не хватает? – он распахнул дверцу гардероба, переполненного одеждой. – Смотри, этого мало? Половину этих вещей ты надевала не больше чем по разу, какого же черта?! Ты упрекаешь меня, что я не достал тебе шубы? Но я не умею заниматься такими вещами. Не хочу уметь! И ты это отлично знаешь.

Но беда не в этом. Мы же перестали понимать друг друга, вот что главное… Мое дело не интересует тебя. Завтра градостроительный совет, то, что на нем скажут о моем проекте, может почти решить его судьбу. А тебе все это так же чуждо, как мне – твоя погоня за нерпичьей шубой. Разве не так?

Наталья молчала. Лежала на постели, глядя в потолок, дышала часто, со всхлипом. Ее молчание обезоруживало. Каких бы клятв он себе ни давал, кончалось всегда одним и тем же: он уступал.

Он поднял с пола скатерть, поставил на место стул. Хрусталь все еще пел комариным голосом, муха на закрытом окне вторила ему баском.

Взяв со стула шляпу, он молча пошел к двери. Уже на пороге, оглянувшись через плечо, заметил, что Наталья провожает его тревожным потеплевшим взглядом. Беспомощно провела пальцами по виску. Мучительно памятный жест Лены…

И опять, как и прежде, он не смог уйти. Вернулся, присел в ногах постели. Наталья, всхлипнув, отвернулась. Александр Ильич нагнулся, взял в ладони ее лицо, повернул к себе и поцеловал в мокрые от слез ресницы:

– Ну, успокоилась? Куплю я тебе шубу, бог с ней. Не нерпичью, так другую. Стоит ли из-за этого сидеть дома в такой чудесный день? Пойдем к морю, в парк – куда хочешь?

Она приподнялась, женским бессознательным движением поправила волосы, платье, прижалась щекой к его плечу, заглянула в глаза:

– Ты меня любишь?

– Наверное, да, – ответил он после коротенькой, почти неощутимой паузы. – Ведь у меня никого нет, кроме тебя, ты это знаешь. Кого же мне еще любить?

Он сказал это и вдруг явственно увидел, как все мелкие недоговоренности и обманы слились в одну большую ложь: он не любил Наташу. Привык, жалел, боялся одиночества, но никогда не любил.

Ни прежде, ни теперь.

Через час они шли по парку, направо и налево раскланиваясь со знакомыми. Погожий день незаметно гас, терял краски. Чернее, рельефнее выступали на фоне неба узловатые ветви лиственниц, а от корней пополз по земле серебристый иней. Кусты елошника, зеленые и густые летом, сейчас выглядели реденьким частоколом прутьев, натыканных в землю по прямой линии. Без зелени и цветов парк еще больше напоминал кусочек чудом уцелевшей в городе тайги.

И, как в тайге, с ветки на ветку перепархивали тихие птицы – пуночки, вестницы близких холодов.

Глава V

Градостроительный совет собрался в одном из залов нового Дворца культуры. Синяеву здесь нравилось. Он любил подавляющее архитектурное великолепие общественных зданий: многоколонные ложноклассические портики, тяжелую гипсовую лепку потолков, сумеречные просторы парадных залов, где в углах, даже при ярком освещении, прячутся тени.

Аркадий Викторович остановился на верхней галерее и неторопливо закурил. Снизу из вестибюля тянуло холодком осенней улицы. В пустом, гулком коридоре певуче звенело стекло: буфетчицы расставляли на столах стаканы. Синяев подошел и взял бутылку пива – просто от нечего делать. Потом вторую.

Хотя он давно краем глаза видел пришедшего Ремезова и других институтских, но идти в зал не торопился. От выпитого залпом пива мысли приобрели знакомую легкость – вот теперь можно и заходить. Тем более, там уже начали…

Большой породистый Лунин выглядел очень солидно. И слова с его губ срывались такие же солидные, веские.

– Последние годы характеризуются бурным ростом городов и ускорением темпов градостроительства. Это относится и к нашему городу, население которого за прошедшую пятилетку увеличилось почти на одну треть. Проблема широкого жилищного строительства в нашей стране поставлена на индустриальную основу это и упрощает и усложняет задачи архитекторов. Могут ли в условиях стандартизации строительного процесса родиться оригинальные архитектурные идеи? Думаю, что могут, если архитектор никогда и ни при каких обстоятельствах не будет отрываться от реальной действительности, будет помнить, что и для кого он строит.

Наш институт, как известно, не занимается только городом, мы отвечаем за все, что строится в крае. Тем не менее двое наших архитекторов разработав проекты застройки приморского района. При видимых различиях оба они достаточно интересны.

Согласно этим представленным на ваше рассмотрение проектам, застройка района выполнена с учетом климатических условий Севера, а также известных уже обоснований зонального института.

Оба проекта застройки приморского района предусматривают строительство на склоне сопки крупного комплекса жилых и административных многоэтажных зданий. В этом районе, являющемся морским фасадом города, будут построены пяти– и девятиэтажные многосекционные жилые дома с общей площадью триста пятьдесят тысяч квадратных метров. Вдоль берега бухты предусматривается зеленая зона отдыха и благоустроенная набережная. Задача присутствующих здесь представителей общественности города – рассмотреть оба проекта и дать им соответствующую оценку.

Синяев покачал головой: толково! Словно бильярдные шары катает вместо слов. Силен Яков Никанорович! Захочет – и любое слово эдак вот укатит шариком в лузу… Синяев даже не обиделся, когда понял, что Лунин почему-то первое слово предоставляет Ремезову, а не ему, несмотря на негласный уговор.

Ремезов вышел вперед не торопясь и, прежде чем начать говорить, медленно обвел собравшихся своими тяжелыми темными глазами. Начал резко, без обычной вступительной словесной канители:

– Я хочу сказать о главном. Не о сравнительных достоинствах и недостатках проектов, а о самом принципе застройки приморского района. Речь о нем идет в институте давно, и ни я, ни мой коллега Синяев не являемся пионерами в деле архитектурного разрешения поставленной проблемы. В разное время выдвигалось немало и других проектов, но все они имели один существенный недостаток: в основу их была положена давняя схема, отводившая приморскому району второстепенную роль поселка при порте. Как сумел обойти это узкое место мой коллега – судить не мне.

– Действительно… – иронически бросил Гольцев.

– Дело говорит Александр Ильич, – отозвался Туганов, – Сколько еще будем вместо современных центров возводить времянки – барачный городок на сорок тысяч коек? Надоело.

– Тише, товарищи! Нельзя же так… – Это уже начальственно вмешался Лунин. – Каждый выскажет свое мнение.

Александр Ильич отнесся к вынужденной паузе спокойно, будто и не заметил стычки.

– Мне известно, что приезжие чаще всего считают наш город красивым. И у него, безусловно, есть свое лицо, но… за счет рельефа! К сожалению, естественный дар природы нами, архитекторами, используется слабо. Попробуйте развернуть город на плоскости, что останется от него?

– Прошлые ошибки архитектуры, – опять подсказал с места Туганов.

– Совершенно с вами согласен! Но хотя бы сейчас мы не должны повторять их. В наших руках огромная ценность – амфитеатр над морем. Все города, располагающие подобным, – мировые достопримечательности по красоте. Так неужели застройка приморского склона должна считаться у нас второстепенным мероприятием? Нет, город должен располагать современным морским центром. Мой проект представляет одно из возможных решений именно в этом направлении. Море должно стать неотъемлемой частью городского пейзажа.

– Позвольте, о чем идет речь? Что вы тут, черноморский курорт предлагаете строить? Я, например, двадцать лет здесь живу, а на море только на рыбалку езжу. И жить вблизи него не хотел бы. Что там? Туман да камни. – Это заговорил, кажется, кто-то из работников управления «Сантехмонтаж».

– Как вы можете судить по себе? – перебил Ремезов раздраженно, но тут же сдержал себя. – Согласен, в нашем городе туман – частый гость, но разве его меньше на Балтике или даже в Ленинграде? А все же люди живут там… Почему же только из-за того, что кто-то за двадцать лет не смог полюбить наше море, мы всех должны лишать его красоты? Но дело не столько в море, сколько в наиболее рациональном использовании естественных возможностей приморского склона. Многосекционные дома, слитые в слегка выгнутые по рельефу ленты, надежно сопротивляются господствующим ветрам. Кроме того, появляется возможность использования цокольных этажей: благодаря крутизне склона, под каждой лентой домов можно сделать помещение для гаражей, складов и всего того, что обычно загромождает городской пейзаж. А выше, под защитой домов, располагаются торговый и общественный центры. Вот прошу всех посмотреть, – Ремезов подошел к большому макету из пенопласта, висевшему на стене, – Здесь все показано наглядно. Вопросы будут?

Если вопросы и были, то их задавали не автору, а решали между собой в мгновенно вспыхнувших по разным углам зала спорах. Наконец шум утих, и слова попросил тот самый солидный мужчина, который так не любил моря. Теперь Александр Ильич вспомнил точно: это действительно сантехник. Один из тех, с кем чаще всего ссорятся архитекторы.

– Я понимаю, товарищи, о завтрашнем дне думать надо, но ведь стоило бы не забывать и о сегодняшнем: к примеру, подумать об элементарном благоустройстве, если уж, как вы утверждаете, с архитектурой пока не все в порядке!

– Постойте, но какое это имеет отношение к предлагаемому мной проекту? – спросил Ремезов. Он по опыту знал, что на таких совещаниях люди, увлекшись своим, часто совсем забывают основную цель.

– Да я разве о проекте толкую? – ничуть не смутился говоривший, – Я о нуждах города…

По залу прокатился смешок. И сейчас же с места поднялся Туганов.

– Я понимаю, совет у нас не собирался давно, могли назреть самые различные проблемы. В том числе и благоустройства. Это правильно, что в городе запущены скверы, дворы, аляповатая реклама на зданиях, не все улицы освещены. Но это требует особого разговора. Не о том сейчас речь.

Мне хочется сказать несколько слов не о самом даже проекте Ремезова, а о принципиальном его отличии от всего того, что строилось в городе до сих пор и строится сегодня.

Современный городской район должен быть прежде всего удобным. Точно так же, как и квартира – просторная, светлая, благоустроенная, где все на виду и все «под рукой». Любая архитектурная идея мертва, если в основу ее не положены запросы и потребности нашего советского человека…

В своем проекте Александр Ильич Ремезов идет от уже известного опыта литовских строителей, хотя и разработал его давно и самостоятельно. Как и в проекте района Жирмунай в Вильнюсе, здания на приморском склоне нашего города располагаются свободно, между лентами домов много простора, они развернуты так, что в каждую квартиру проникает солнце. Транспортная магистраль вынесена на край жилого массива, а следовательно, уменьшается и опасность дорожных происшествий с детьми. Торговый центр и комбинат бытового обслуживания находятся посреди района, прийти туда удобно любому из жителей. Предусмотрены детские игровые и спортивные площадки. Короче говоря, данный проект – один из вариантов города будущего, а не скороспелая модернизация старых образцов. И это, на мой взгляд, главное. А недостатки, если таковые имеются, всегда могут быть устранены в процессе доводки проекта.

– У вас завидная осведомленность, – улыбнулся Лунин, – можно подумать, что вы с Ремезовым вместе работали над проектом.

– К сожалению, нет. Но я работал в Литве, знаю район Жирмунай и могу сравнить. Скажу откровенно: проект Ремезова меня заинтересовал. Он вполне современен, убедителен. Думаю, за ним будущее.

Слово взяла молодая женщина – преподаватель истории, скромная на вид, но отнюдь не робкая.

– Мне, товарищи, очень понравилось то, о чем говорили товарищ Ремезов и товарищ Туганов. Конечно же, город наш красив, а должен стать еще краше и еще удобнее для нас, северян. И это все в проекте есть. Но мне хочется, чтобы он больше отразил историю края. Обелиск покорителям Севера – хорошо, но, может, удастся привязать к нему как-то и новое здание музея? Старый так тесен, что туда почти невозможно прийти с большой экскурсией. Вот это мое пожелание.

И опять на какой-то момент возникла пауза, заполненная торопливыми, вполголоса спорами в разных концах зала.

Заговорил человек, чем-то удивительно похожий на Лунина:

– Я – экономист по профессии. Если хотите, старый финансовый волк. – Он помолчал, ожидая реакции присутствующих, – Так вот, меня интересует только один вопрос: стоимость проекта. Не слишком ли дорого придется платить нам за эту, хе-хе, красоту?

– Разрешите контрвопрос? – Ремезов подался вперед. – Если вы занимаетесь строительными сметами, то должны знать, что красота в архитектуре не является самоцелью. Это, прежде всего, полезность, лучшее использование любой строительной площадки и, в конечном итоге, большие удобства для людей. Уверяю вас, что незначительное превышение сметы при строительстве лент жилых домов вполне оправдает себя со временем.

Зал одобрительно зашумел и, словно испугавшись этого, с места резко поднялся Лунин.

– Что ж, видимо, мы должны послушать автора второго проекта? – предложил он. – Аркадий Викторович, вы готовы?

Синяев неуверенно встал с места, будто проснувшись. Зачем-то провел рукой по лысеющей голове. В эту минуту ему показалось, что во всем зале нет человека, которому было бы интересно то, что он может сказать, – настолько все были увлечены, полны только что услышанным и своими мыслями по этому поводу. И самому Синяеву вдруг стало ясно, что его проект – это вчерашний день.

– Товарищи, я… в общем, я отказываюсь… надо доработать… современные задачи требуют… Ах, да все равно теперь!

Синяев прошел меж рядов и побрел из зала, ни на кого не глядя. Недоумевающий ропот проводил его до дверей и стих.

Аркадий Викторович спустился по лестнице. Торопиться ему было некуда: все кончено. Но он сам все еще не понимал, почему, как это произошло? Ведь он собирался выступать, обдумывал аргументы, мысленно спорил с Ремезовым. А когда поднялся с места, вдруг понял, что сказать ему нечего. Мысли и слова разбежались, как тараканы, выпущенные из банки. И он понял, что ни одно из этих слов поймать не может. Самое лучшее – уйти.